Умри, Джерри!

– Направо, – скомандовал охранник.

Джерри воздержался от ответа, что он и так знает, в каком направлении нужно идти, не в первый раз уже проходит по этому маршруту. Гордо выпрямил спину, вскинул голову и, сильнее сцепив руки, продолжил путь.

Встречающиеся в коридорах доктора бросали на него цепкие взгляды, но они ничего не значили. Другой пациент, мужчина за тридцать лет, идущий в обратном направлении, притормозил, медленно, тягуче оглядел его, и между ними тотчас встал охранник, предупреждая любые действия.

Был ли Джерри благодарен за такую защиту и заботу? Вряд ли. Он глубоко сомневался в том, что это этот человек мог бы ему что-то сделать. А следовало бы. В послужном списке данного мужчины были как раз изнасилования молоденьких мальчиков, трёх из которых он убил так жестоко, что даже у бывалых криминалистов по коже пробежал холодок, когда они увидели изувеченные тела.

Да и не знал Джерри о прямой угрозе для себя. Пациенты практически не общались между собой, у большинства из них были собственные больные миры, и этот мужчина поступил совсем недавно.

Они остановились перед дверью без таблички. Джерри передёрнуло. Этот кабинет он ненавидел больше всего.

– Заходи, – вновь отдал приказ охранник.

Огрызнуться бы: «Как же я открою дверь, если должен держать руки за спиной?», но сейчас было не до этого.

Поскольку иные методы лечения не давали результатов, к Джерри решили применить электрошоковую терапию как способ «встряхнуть» психику и пробудить истинную личность. Это учреждение осталось одним из немногих в мире, где продолжали применять данный метод, серьёзность и сложность случаев, с которыми его сотрудникам приходилось иметь дело, позволяли прибегать к любым ухищрениям и обходить некоторые запреты.

Всё во благо пациента и тех людей, которые могли бы стать его новыми жертвами. Даже боль.

Охранник сам открыл дверь. Джерри зашёл внутрь, машинально огляделся. Помещение было очень большим, состоящим из нескольких ничем не отгороженных друг от друга комнат, в самой просторной из них стоял стол-кушетка и располагалась необходимая аппаратура. В сопровождении одного из докторов, которых здесь было четверо, Джерри прошёл туда.

Будет больно. Это заранее известно, заучено, принято. Электричество сильно кусается. Два сеанса назад лечение закончилось головной болью и носовым кровотечением, водило, как опьяненного опиумом – доктора посчитали нужным увеличить силу тока, а организм не выдержал. Но зато из-за таких последствий ему дали недельную передышку от этой пытки.

Это был второй для Джерри курс электрошока, одиннадцатый сеанс из двадцати. И по истечении данного курса, если не удастся добиться результатов, коллегиально было принято решение опровергнуть диагноз, поставленный Джерри лионскими специалистами, и после заключительного обследования выписать его.

Мечта так близко. Хоть Джерри и не знал о планах врачей, он чувствовал это. А пока нужно стиснуть зубы и потерпеть.

Он забрался на кушетку, лёг на спину, как раз над головой работала мощная лампа; зрачки вмиг сузились до размеров игольного ушка. Санитар затянул ремни на ногах, бёдрах и груди, не позволяющие ни встать раньше времени, ни свалиться со стола, если вдруг ток вызовет конвульсии. И вернулся к товарищу, стоявшему около стены.

На грудь несильно, но всё-таки давило. Если вдохнуть до предела, ремень впивался в рёбра. Джерри отвернул лицо от ослепляющего света.

На запястья надели прохладные браслеты. Прилепили электроды, часть которых подавала ток, а другая фиксировала активность мозга, пульс и прочие параметры жизнедеятельности организма. Доктор включил первый аппарат, на экране побежала кривая с пиками – тактом биения сердца.

– Голову прямо, – скомандовал он.

Джерри сглотнул, повернул голову прямо. Включили и второй аппарат – генератор электричества. Джерри сжал челюсти, готовясь к боли.

Разряд подали без предупреждения. Ток прошил тело, стёк сверху вниз, описал дугу. Возможности выгнуться не было, но было желание. Второй разряд. Ноги дёрнулись, Джерри сжал ладони в кулаки, напрягся, силясь не потерять контроль над телом. По ощущениям должен был начаться судорожный припадок, не меньше.

– Повышаем? – спросил доктор за пультом у коллеги.

– На полпункта.

Ток молнией пробежал по позвоночнику, щекотал где-то там, в пучках нервов. Боль обволокла тело, глаза предательски слезились и от неё, и от яркого света, пытающегося, казалось, проникнуть в самые дальние уголки души. После нового удара по виску помимо воли побежала слеза, и Джерри закрыл глаза. Даже под опущенными веками всё было бело, с розовым оттенком.

– Открой глаза.

Джерри исполнил указание. Разряд. Челюсти свело, скрипнули зубы. Они точно измываются! Но нет – всего лишь хотят помочь.

Доктор методично, с перерывами подавал ток. Восьмиминутная пытка казалась вечностью, которую непросто пережить. Даже сердце заболело. Или что это там, в груди, и медленно расползается? Кажется, эскулапы что-то не рассчитали.

– У меня болит сердце, – на грани слышимости произнёс Джерри.

Врачи остановились, переключили внимание на фиксатор жизнедеятельности.

– Он врёт, – заключил мужчина в белом халате. – По приборам всё в норме.

Джерри стиснул зубы, впился в него тяжёлым, блестящим от влаги взглядом. Ему никто не верил даже сейчас, когда он говорил правду!

– Я не лгу, – произнёс он, всё так же смотря на доктора.

– С нами твои выходки не пройдут, – отрезал врач, как на самом деле резанул ножом.

– Вам нужен несчастный случай? Мне плохо.

Джерри никто не послушал. Но после очередного удара током он не вздрогнул рефлекторно, не вскрикнул, а замер. Мышцы лица расслабились, с него исчезла всякая мимика, устремленный в потолок взгляд остекленел. Зрачки расползлись, заполонив всю радужку, сделав глаза похожими на мёртвые чёрные дыры.

Доктора небезосновательно напряглись, не сговариваясь, устремили взгляды на монитор фиксатора жизнедеятельности. Согласно ему всё было в порядке: сердце билось, мозг работал. Но на вид всё выглядело иначе.

– Что с ним? – произнёс один доктор.

– Может быть, притворяется? – вторил ему другой, подошёл к столу, заглядывая Джерри в лицо. – У него зрачки расширенные…

– Как такое может быть? Ему же свет бьёт прямо в глаза, а рефлексы нельзя подделать.

– Сам посмотри.

И вдруг парень моргнул, зрачки приобрели нормальный размер, а затем резко сузились. Он часто заморгал, сощурился от слепящего света, из-за которого ничего было не разглядеть, и повернул голову вбок, натыкаясь взглядом на врача.

– Кто вы? – спросил он изумлённо, снова повертел головой, разглядывая пространство вокруг себя. – Где я?

Доктора пересмотрелись. За это время пациент успел опустить взгляд и увидеть сковывающие его ремни.

– Почему я привязан? – голос дрогнул, надломился от неприятного непонимания. Он закрутился, пытаясь высвободиться, но куда там. – Что происходит?!

– Ты не понимаешь, где ты? – наконец-то подал голос доктор.

– Нет!

– Тише, не нервничай, – вступил второй врач. – Всё в порядке, тебя никто не обидит. Скажи, какие у тебя имя и фамилия?

– Том Каулиц, – с долей непонимания от того, почему его спросили об этом, ответил юноша.

Врачи вновь обменялись взглядами. То, что они сейчас наблюдали, тянуло на победу.

– Где я? – повторил Том свой вопрос, на который так и не услышал ответа. – Где мой отец? И почему я привязан? Отвяжите, пожалуйста, мне давит!

Доктора кивнули санитарам, один из них подошёл к Тому и расстегнул ремни. Он сел; несколько электродов с лёгким чпоком отсоединились. Том непонимающе взял в руку проводок с присоской, затем поднял взгляд к медикам. Глаза у него тревожно бегали, вид был испуганный, совершенно растерянный.

– Том, ответь на несколько вопросов, – проговорил доктор и подошёл к парню.

– Зачем? Я ничего не понимаю… Почему я здесь? И где это «здесь»? Где мой папа?

– Чтобы мы могли ответить на твои вопросы, сначала это должен сделать ты. Договорились?

– Нет, – Том мотнул головой, отодвинулся от мужчины. – Я не знаю, кто вы.

– Мы доктора. Ты же можешь доверять докторам?

Том подумал секунды две и кивнул.

– Хорошо, Том, – продолжил эскулап. – Скажи, какое сегодня число?

– Двадцать пятое.

– Какого месяца?

– Октября.

– А какой сейчас год?

– Вы задаёте странные вопросы… – Том поёжился, обнял себя за плечи.

Ещё парочка электродов отпала от его движений. Доктор указал санитарам убрать их полностью. Том настороженно следил за действиями медработников, но молчал и не мешал.

Когда санитары закончили, доктор, на бейдже которого значилась фамилия Шерези-Шико, произнёс:

– Может быть, наши вопросы и кажутся тебе странными, но нам важно знать на них ответы.

– Сейчас две тысячи двенадцатый год, – ответил Том. – Разве вы сами не знаете?

– Знаем, – кивнул месье Шерези.

– Нужно пригласить мадам Айзик, – сказал второй врач и удалился в комнату, где был телефон.

Том провёл его взглядом, затем вернул его к оставшемуся доктору. В голове роились десятки простейших и всё равно безответных вопросов, что делало взгляд загнанным, потерянным, давило на плечи. Том украдкой оглядывался по сторонам, пытаясь хоть что-то для себя понять, но тщетно. Того, кто давал ему ответы на все жизненные вопросы, почему-то не было рядом.

В кабинет зашла встревоженная мадам Айзик, коллега ей уже обо всём рассказал. Запрятав волнение подальше, она села напротив Тома, улыбнулась ему лёгкой, располагающей улыбкой.

– Кто вы? – в который раз, уже у неё спросил Том.

Идея посмотреть на бейджики на груди непонятных незнакомцев не приходила ему в голову. И написанная на них информация ровным счётом ничего бы ему не сказала.

– Меня зовут Долорес Айзик, – представилась женщина.

– Том Каулиц.

– Том, как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Только я не понимаю, где я… и мне никто не объясняет этого, – по-детски пожаловался парень.

Доктор Айзик бросила на коллег укоризненный взгляд и вернулась к Тому.

– Том, пошли со мной. Мы поговорим, а потом я тебе всё объясню.

Том послушно слез со стола. Мадам Айзик взяла его под руку и повела к выходу. Теперь уже коллеги-мужчины осуждающе смотрели ей вслед. Как бы беспомощно пациент не хлопал ресницами, нельзя входить с ним в столь близкий контакт. А во всём материнский инстинкт виноват.

За ними следовал охранник. Том вертел головой и, заметив его, тихо спросил у доктора Айзик:

– Почему этот мужчина идёт за нами?

– Это охранник. Он заботится о твоей и моей безопасности.

– Зачем нам охрана?

– Так нужно, Том.

– Здесь опасно? – парень сильнее вцепился в руку доктора, остановился.

– Нет, это просто меры предосторожности. Не беспокойся.

Мадам Айзик жестом показала охраннику, что всё в порядке. Они зашли в её кабинет.

– Устраивайся, Том, – проговорила женщина и указала на диванчик около стены.

Том сел, плотно сжав колени и положив на них ладони, немного сутулился, окинул взглядом красиво обставленный кабинет. Он чувствовал себя неуютно, потому что не мог понять, где находится и как сюда попал. А окружающие его люди были чужими, незнакомыми, взрослыми, с серьёзно сосредоточенными лицами.

Мадам Айзик села за стол, положила на него и диктофон, и блокнот для заметок. Подумав, что на расстоянии будет неудобно разговаривать, Том безо всякой задней мысли сел напротив неё. Женщина несколько напряглась, но вида не подала, вопросительно повела бровью.

– Том, тебе удобнее сидеть здесь? – спросила она.

Том растерянно пожал плечами, почему-то этот простой вопрос поставил его в тупик. Потому что сознание и так было дезориентировано сотнями непонятностей.

Он обнял себя за плечи, чуть погладил. Доктор снова обратилась к нему:

– Том, пожалуйста, отвечай на мои вопросы, хорошо?

– Мне всё равно, где сидеть.

– А почему ты решил пересесть?

– Мне показалось, что так будет удобнее.

– Для чего удобнее?

Том нахмурился, непонимающе уставился на доктора.

– Можно я пойду? – проговорил он и встал.

– Подожди, сядь, пожалуйста.

– Я не хочу, – Том помотал головой, отступил на шаг назад, вновь обнял себя за плечи. – Я хочу домой.

– Пока что твой дом здесь. Пожалуйста, сядь.

Том изломил брови, с шоком, неверием и ещё пущим непониманием смотря на женщину.

– Это не мой дом, – с детским упрямством ответил он. – Я знаю, где живу, это совсем не здесь.

– Ты временно проживаешь здесь и скоро обязательно вернёшься домой, так понятнее?

– Нет, не понятнее. Почему я здесь? Я же был дома! Где мой отец? И что это была за странная комната?

– Когда ты был дома? – уточнила мадам Айзик.

– Сегодня. Я сидел в своей комнате, после обеда хотел пойти погулять, а потом… – Том распахнул глаза, от шока зажал ладонью рот. – О, Господи… Белые халаты… Вы врачи? А это больница? Я в больнице?! Меня… машина сбила?

– Да, ты действительно в больнице, но тебя никто не сбивал.

– А что произошло? Почему я не помню этого? – он не кричал, но голос скакал, дрожал, в нём слышались полуистерические нотки.

– Том, сядь, и поговорим.

Том поколебался, но всё-таки снова занял стул, опустил взгляд к своим ногам в незнакомых ему штанах.

Доктор щёлкнула ручкой, придвинула к себе блокнот и произнесла:

– Ты сказал, что был дома, скажи, какого это было числа?

Том поднял к ней удивлённый взгляд. Опять этот странный вопрос.

– Это было сегодня, – с непоколебимой уверенностью повторил он.

– А какое сегодня число?

– Двадцать пятое октября. Мадам, я не понимаю, зачем вы меня об этом спрашиваете и те доктора тоже спрашивали. Неужели вы сами не знаете, какая сегодня дата? Или… уже двадцать шестое?

– Нет, сегодня не двадцать шестое число. Том, какой сейчас год?

Том нахмурился, затем отвлёкся, зацепившись взглядом за электронный календарь, стоявший на столе чуть в оборот. Он развернул его к себе, взял в руку. Женщина поспешила сказать:

– Том, поставь, пожалуйста, на место.

Но Том её не слушал. Он непонимающе пялился на небольшой экран с календарной сеткой, где красным была отмечена сегодняшняя дата: «Третье июля», и вверху значился год – две тысячи шестнадцатый.

– У вас календарь сломан, – без тени сомнений заключил Том, поставив его на место.

И тут же он осёкся, вмиг забыл про сошедший с ума девайс, потому что заметил произвольный узор шрамов, покрывающий тыльную сторону левой ладони. Он поднёс руку к лицу, не веря своим глазам, в них отражался неподдельный шок, непонимание, перемешанное с зародившимся страхом перед тем, чему он не мог найти объяснение.

Том потёр кожу, будто надеясь, что рубцы на ней лишь нарисованы и ототрутся. Но они были пугающе настоящие: выпуклые, впалые, грубые. Поверить было невозможно и страшно, потому что то, что он видел, шло вразрез с тем, что он знал о себе; сознание заныло от жутких несоответствий.

Он с нажимом провёл ногтями по повреждённой коже – на гладких её участках остались белые полосы, и поднял руку, демонстрируя её доктору.

– Что это?!

– Это шрамы.

– Я вижу, что это шрамы, откуда они?! Что происходит?! Что со мной случилось?!

– Том, успокойся, иначе я прикажу отвести тебя в палату.

– Какую палату? – голос сорвался от ещё большего шока. – А, да, это же больница… Доктор, пожалуйста, объясните, что происходит. Как я сюда попал? Где мой папа? Он тоже здесь? С ним всё в порядке?

– Да, с ним всё в порядке, он навестит тебя на днях, – соврала мадам Айзик. В данном случае ложь виделась оправданной, она могла помочь Тому успокоиться и дать ему хоть какую-то уверенность.

И Том действительно стал выглядеть спокойнее, чуть кивнул, понуро опустил плечи. На него враз обрушилось столько всего, что охватила усталость, склонило в сон. Психика не могла справиться с перегрузкой.

Заметив тень этого в его глазах, доктор Айзик участливо спросила:

– Том, ты нормально себя чувствуешь?

– Да. Просто спать захотелось.

Том потёр глаза, облокотился на стол и тут же убрал локоть. Он не знал, куда деть руки, не понимал, как нужно вести себя. Снова обнял себя за плечи, взглядом брошенного котёнка посмотрел на женщину.

– Том, я понимаю, что ты устал, – проговорила мадам Айзик, – но мы пришли сюда для беседы, и я бы хотела, чтобы мы её всё-таки провели.

– Какой беседы?

– Ты должен ответить на несколько вопросов.

– Хорошо.

Женщина кивнула и задала вопрос:

– Тебя зовут Том Каулиц?

– Да.

– Ты утверждаешь, что сегодня двадцать пятое октября?

– А разве это не так?

– Просто ответь.

– Да, сегодня должно быть двадцать пятое октября.

– Какого года?

Том покосился на календарь, указал на него и ответил:

– Не этого. Сейчас две тысячи двенадцатый год.

Доктор записала и эти его показания, подняла взгляд к его лицу.

– Том, расскажи подробно о последнем дне, который ты помнишь.

– Что значит, о последнем? Неужели сейчас не он?

– Не анализируй мои вопросы, а просто отвечай. Я тебе всё объясню, но позже.

Для Тома тот далёкий день на самом деле был сегодня, он не подозревал, что прошли почти четыре года, что ему уже было не четырнадцать лет. Он помнил всё ярко и живо и, не задумываясь, заговорил:

– Я проснулся около десяти утра, принял душ, позавтракал…

– Ты сам готовил завтрак?

– Нет, отец. Я не умею готовить.

Доктор сделала пометку, подтолкнула к продолжению:

– Что было потом?

– Потом я посидел с папой, пока он убирал на кухне, недолго посмотрел телевизор и пошёл к себе в комнату.

– Что ты там делал?

– Толком ничего.

– Можно конкретнее?

– Поиграл, смотрел в окно, оно у меня выходит не так удобно, как в гостиной, но тоже интересно наблюдать, что за ним происходит…

Доктор отметила и про себя, и быстро в пометках, что Том говорил про окно с каким-то особенным теплом, на губах мелькала непроизвольная улыбка. Это выглядело довольно странно.

Том замолчал, больше ему было нечего сказать, вопросительно, с доверчивой надеждой посмотрел на доктора. Она спросила:

– Том, сколько тебе сейчас полных лет?

– Четырнадцать.

– Когда ты родился? Дата и год.

– Двадцать восьмого сентября девяносто восьмого года.

В глазах мадам Айзик отразилось удивление, потому что эту же самую дату называл и Джерри, что шло вразрез с тем, что она знала об особенностях альтер-личностей из собственного опыта и из трудов других учёных и медиков.

– В каком городе ты жил? – задала она новый вопрос.

– В этом.

– Как он называется?

– Морестель.

А это уже несовпадение. Хотя, в принципе, он мог лгать, мог лгать и Джерри. Или между ними не существовало никакой грани, они являлись одной личностью, и никакое расстройство на самом деле не имело место быть.

– Доктор, теперь вы расскажете мне, почему я здесь? – спросил Том, выдернув мадам Айзик из размышлений.

– Завтра, Том.

– Но…

– Ты можешь быть против, но всё равно мы поступим именно так, – перебила его женщина. – Сейчас тебя проводят в палату, где ты сможешь отдохнуть и выспаться. А завтра, я надеюсь, мы поработаем более продуктивно.

Она позвала охранника, отвела его в сторону и тихо, чтобы Том не услышал, сказала:

– Будьте осторожны с молодым человеком, ему сейчас противопоказаны любые стрессы. Чтобы он ни сделал, действуйте мягко.

– Хорошо, мадам.

Охранник подошёл к Тому.

– Пошли со мной, – проговорил он.

Том послушно покинул кабинет, но, когда охранник привычно отстал, чтобы быть позади, остановился, подождал его и пристроился рядом. Рассматривал его с нескрываемым интересом, цеплялся взглядом за каждую деталь чёрной униформы, за черты сурового лица. Мужчина видел это, но старался не обращать внимания, только боковым зрением контролировал его.

– Как вас зовут? – спросил Том после нескольких минут молчаливого пути.

Охранник недоверчиво покосился на него, но ответил:

– Томас Шварц-Барт.

– Я тоже Том! – аж воскликнул парень, расплывшись в улыбке. – Здорово! Я никогда раньше не встречал тёзку.

Мужчина вновь покосился в его сторону. Он привык водить Джерри, он всё ещё видел его, вот только вёл он себя теперь иначе – как умственно отсталый или просто малый ребёнок. Будто скинул не один год развития и жизненного опыта, который не позволяет с доверчивой непосредственностью искать общения с чужими людьми, не понимать неприветливого молчания и пытаться завязать разговор, интересоваться другим человеком живо, искренне, а не по протоколу этикета.

Мимо провели другого пациента также в сопровождении охраны. Том провёл их взглядом и спросил:

– Тут у каждого пациента личная охрана?

– Типа того.

– А почему так? Я никогда не слышал, чтобы в больницах всё было так серьёзно.

– Здесь это обязательно.

Том спрашивал и спрашивал, но охранник всё меньше откликался, сведя свои ответы к односложным, простейшим предложениям.

– Мы пришли, – проговорил мужчина, когда они поравнялись с нужной дверью, открыл её.

Том заглянул внутрь, с осторожностью переступил порог, разглядывая просторную комнату.

– А где мои соседи? – спросил он, обернувшись к охраннику.

– Все палаты одиночные, – сухо ответил мужчина и, ничего более не сказав, запер перед носом Тома стальную дверь.

Том с минуту стоял под дверью, ожидая, что он вернётся или придёт ещё кто-то, затем отвернулся от неё, вновь скользнул взглядом по практически пустой комнате. Прошёл вдоль стен, ища какие-то потайные шкафчики, хоть что-то, но ничего подобного не было – только кровать и окно.

Он подошёл к окну, желая открыть его, но не обнаружил ручки. Ощупал всю раму, попытался подёргать, всё тщетно.

Том ещё несколько раз обошёл палату по периметру, остановился посреди неё. Глаза не привыкли видеть такой минимум деталей и красок. От этого складывалось ощущение искусственности, стерильной больничной пробирки.

«Наверное, это очень крутая больница, – подумал Том, сев на кровать, продолжал оглядывать всё вокруг. – Только одиночные палаты и интерьер такой интересный…».

Тем временем доктор Айзик сидела в своём кабинете, задумчиво смотря на закрытую дверь. Хотелось покурить, хоть она много лет назад бросила – всё-таки не каждый день самый сложный случай в твоей практике идёт на поправку. Тут впору не только выкурить призовую сигаретку, но и выпить добрую порцию коньяка.

Полтора года они бились в глухую стену, пытались подобраться к решению проблемы и так и этак – и вдруг, негаданно, без полунамёка, наступила ремиссия.

Но пусть успех был налицо, пусть между Джерри и Томом была пропасть во всём, включая прожитые года, это ничего не доказывало на сто процентов. Каждый, кто успел поработать с Джерри, на собственном опыте убедился, что актёрскими способностями природа его не обделила, и он умел врать на высшем уровне мастерства. Он не просто лгал – он виртуозно играл, что хоть аплодируй стоя, хоть крестись.

«Если он и сейчас водит нас всех за нос, – подумала доктор Айзик, – ему прямой путь в киноиндустрию. Со своими способностями и обаянием этот мальчик покорит мир».

Поспешных выводов делать было нельзя, нужно всё сотню раз проверить и только потом написать в истории болезни заветный термин – ремиссия.

Ровно в полночь во всех палатах автоматически погас свет, но Том этого не увидел. Успел заснуть раньше, свернувшись калачиком на просторной кровати и не подозревая, что это его первая ночь в клетке.

Глава 4

Том проснулся от ощущения переполненности внизу живота. Очень хотелось в туалет. Свет уже вновь горел, и за окнами тоже было светло.

Спустив босые ступни на пол, он, не до конца проснувшись, пошёл в привычном домашнем направлении, но натолкнулся на стену. Протёр кулаками глаза и, вспомнив, что находится не дома, отправился на поиски уборной, но ни намёка на неё не нашлось. Входная дверь по-прежнему была единственной.

Подойдя к двери, Том пошарил по ней ладонями, силясь отыскать ручку, которой не было. Толкнул её, полагая, что она может открываться в другую сторону. Ничего.

Ещё раз Том обыскал поверхность двери, затем несмело постучал в неё.

– У меня что-то с дверью, она не открывается, – проговорил он. – Откройте, пожалуйста.

Тишина в ответ: ни голосов, ни звуков шагов. Том снова позвал:

– Меня кто-нибудь слышит? Откройте, пожалуйста, дверь. Мне нужно выйти.

Он повторял свои прошения снова и снова, но никто не откликался. Перемялся с ноги на ногу, умоляюще смотря на безучастную дверь и чувствуя, как внутри поднимается паника от того, что давление плавно перерастает в резь и естественный позыв становится всё сильнее.

Том с силой постучал, металл низко загудел от ударов.