Трое в штатском. Книга вторая

Предисловие

Сумасшедшие выходные. На одном дыхании. Я выжатый лимон.

Лифт трещит и грохочет, тащит меня на мой родной четвертый этаж. В стеклах деревянных дверей мелькает сетка.

Последний рывок, десяток ступеней, достать из сумки ключи… все. Теперь кажется все. Теперь если даже что-то забыла, уже все. Сбрасываю туфли, сумку надо… пакет… пакет надо в кухню… сумку… Роняю все еще в прихожей, ползу в комнату. Я решительно настроена поставить себя в ситуацию, когда смогу сказать «все» с полным на то правом. Диван, это то, о чем я думала, это мой финиш. Это последняя запланированная гавань для моего угасающего тела. Итак, криво заваливаюсь на мягкую обивку, руку на подлокотник. Голова не эстетично запрокинулась, упала на плечо. И ладно, пусть лежит как ей хочется. Мышцы расслабляются, последний вздох… под лопаткой чешется. Ой, сильно так зачесалось. Не буду чесаться. Вообще не буду двигаться. Сейчас последнее усилие и я скажу «все». Даже вслух смогу.

Спина так чешется.

Банное я ему положила. Белье есть. Костюм, футболки, брюки. Денежку дала. На всякий случай, пусть будет. Двести долларов было, как раз ему сто и мне пятьдесят. И когда я успела пятьдесят долларов потратить? Ничего такого не покупала.

Ну все? «Все»?..

Пятьдесят долларов. А что такое пятьдесят долларов неделю назад. Прошла неделя и я сегодня в «обменнике» поменяла последний полтинник. Нормально? Правда Дане в дорогу дала… Как он там сейчас, француз мой. На самолет, интересно, уже сели? Ну, если даже что-нибудь я и забыла ему положить… а туалетная бумага? Клала, клала, точно. Да даже если что, по триста долларов не зря же собирали, и ему еще дала, купит, если что… стоп, хватит!

«Все»?

Спина так чешется, прямо сил нет. Не буду чесаться. Сама должна пройти. А потом, когда я скажу – «все», надо пойти принять душ. Тем более убираться я сегодня не буду, нельзя пока Даня в дороге. Хорошо, значит сразу в душ. Перекусить надо.

Готовить не хочу ничего. Сделаю бутерброд и чай. Колбаса в пакете, надо убрать в холодильник. Спина чешется, и нога левая зачесалась. Может телевизор включить? Нет, сначала надо поставить точку.

Ну что? «Все»?

«Все»?

Неделя прошла. Как дурной сон схлынули прошлые выходные. Девок след простыл. Матвей, Звездин. Ни от кого, ни слуху, ни духу. Как будто их и не было никогда. А может, ничего и не было?

Я вскочила с места, прошлепала в спальню, выдвинула ящик комода… было. Прямоугольные упаковки зеленых заграничных банковских билетов лежат стройными рядами словно маленькие бетонные блоки. Модельки бетонных блоков, позеленевших от времени на забытом долгострое. И что с ними делать? Надо их спрятать. Все, всегда эти «модельки» прячут. Но куда? И что потом? Вот уж не было забот.

Опять в голове чехарда. Хорошо, что у меня окна в квартире на две стороны. Продувается и почти не жарко. Я убрала колбасу, приняла душ, брожу из угла в угол в майке и шортах. Надо телевизор посмотреть, но не охота. После душа голова как будто очистилась, но все равно… дискомфорт какой-то. И думать не могу и не думать. Ерунда какая-то. Может лечь сегодня пораньше? Завтра на работу. Неужели все дело в деньгах? Я ведь о них даже не думаю. Просто не знаю, что о них можно думать. Но дело в них, они мне не дают покоя. Пока собирала Даньку в Париж, было не до того. Но мысль в голове все равно сидела. Сейчас понимаю, что она была в моей голове постоянно, неотрывно. Забитая, задавленная, загнанная в самый дальний угол сознания, но она была, и как вода камень точила мои нервы. Стоило сбросить основные заботы, как стало ясно, что я измотана этой мыслью, этим «добром», свалившимся мне на голову. Надо ложиться спать… нет, рано, надо посмотреть телевизор… нет, надо перекусить, человек не может без еды. Без телевизора еще куда ни шло, а вот без еды. Поесть можно и без телевизора, а вот телевизор без еды может, однажды, уже и не понадобиться. А впрочем, я съем бутерброд перед телевизором. Отлично.

Отвратительно. Жую бутерброд, смотрю в экран. Отвратительная суета какая-то внутренняя. Не спокойно. Нет, это не с Даней связано, точно. Я бы почувствовала, это было бы по-другому. Все дело в «зеленом бетоне». Точно, бетон какой-то. Замуровали мою душу и свободу. Может перепрятать? А зачем? Чтобы не украли? Да я мечтаю, чтобы украли. Мне вдруг ясно представилась картина, как я прихожу с работы, открываю дверь и понимаю, что в квартире кто-то был. Прохожу, осматриваю вещи, ничто не тронуто. Все вещи на местах, все цело. Я даже не сразу догадалась заглянуть в комод, мне и в голову не приходит, что кому-то может быть нужно зеленое «добро». Заглядываю автоматически, везде смотрю, смотрю и там. Денег нет.

Сначала ступор. Первая мысль – а были ли вообще. Потом некоторая рассеянность и вдруг счастье, невероятная легкость, я прямо взлетаю, так мне стало вольготно на душе…

Ничего себе. Заснула сидя, прямо на диване. С ума сойти, уже на ходу засыпаю. Некоторое время меня еще держит пережитая во сне эйфория свободы. Наверное, сон помог расслабиться нервам. Легко встаю, собираю крошки бутерброда, прогуливаюсь по квартире. В комод, конечно, заглянула, но так, скорее проформы ради. Лежат и лежат, ну и пусть лежат. Карман не оттягивают.

Итак, прошла целая неделя. Ровно неделя с тех странных выходных, странных знакомств и событий. Целая неделя, а я еще ни разу даже не подумала, не взвесила, не посмаковала свои приключения. На улице еще только начинает смеркаться, а я залезла в постель, вытянулась, прикрыла глаза, даже губы облизнула. Занятно, с кого бы начать?..

Минут двадцать пытаюсь подумать о ком-нибудь из участников тех событий. Но никто не рисуется. Вернее портретное сходство я легко воссоздаю в воображении, но эти муляжи моей памяти не желают двигаться, говорить, вообще не живут. Зомби какие-то. Что о них думать? Так, случайные встречи, ничего особенного. «Ангел», Звездин, оперативный работник с «Петровки», как его звали? Зу… Зу… Зуб… Зубин… Зубкин… Зубастик… Зубенин! Точно. Зубастик – Зубенин. Кто еще? Миша, Матвей… Глупость какая-то. Все так далеко уже. Все это чужие, далекие люди. Что о них думать. Глупо.

Я открыла глаза, включила лампу, взяла книгу. Под хороший детектив, так сладко засыпается.

Глава 1

Ну, как и следовало ожидать, Михаил Кузьмич подготовил мне гадкий сюрпризик. Стоило мне заикнуться об отпуске, как у него тут же заблестели глазки, затряслись ручки, и оказалось, что у нас горит проект. Откуда он только взялся весь такой полыхающий. Впрочем, вроде договорились, что завершение этой срочной работы станет началом моего свободного полета. Что ж, сижу, кропаю.

Маринка впорхнула часов в пять, брякнула свое коронное – «пошли курить» и тут же изваяла на своем остроносом личике такую чудовищную муку и страдание, что я едва не потянулась к телефону вызывать «скорую».

– Ну и жара, – коротко охарактеризовала она свое состояние. – Я вся мокрая.

– Счастливая, – искренне выдохнула я и уперлась в непонимающий, хлопающий длинными ресницами взгляд. Она даже не представляет насколько лучше быть мокрой, чем вяленой. Пусть спросит у любой рыбы.

– Курить идем? – Маринка… ох, за что я ее обожаю, с такой легкостью проглатывает все мои перлы. Мгновение шока и если центральная нервная система не справилась с дешифровкой, программа просто утилизуется за ненадобностью. Марина вновь на волне.

– Идем, – я достала сигарету из пачки. – Тебе взять?

– Не, у меня есть.

Марина грохочет каблуками по черному от времени и отсутствия должного ухода паркету, рискуя окончательно раздробить его в мелкую щепку. Сама такая тонкая, звонкая, худющая, но как она несет себя. Это не походка манекенщицы, нет. Она не предлагает себя выбирать, она сама выбирает. Это походка воительницы, знающей цену себе и окружающим. Причем, окружающие в цене явно проигрывают. Она проткнет пол.

Я, про себя, называю ее дюймовочкой. С дюймовочкой мы познакомились… даже не знаю. Такое впечатление, что очень давно, но этого просто не может быть. Этой мелочи всего двадцать лет. Учится на политолога, но уже набирает стаж в отделе маркетинга крупной фирмы. Вот где огонь, вот где энергия и напор. Наверное, и дюймовочкой-то я ее назвала поэтому. Ведь не такая уж она и малюсенькая. Просто внутренний ее потенциал значительно превышает ожидаемое при такой изящной внешности. Впечатление такое, что ее разрывает изнутри, и стоит на лишнее мгновение остаться неподвижной, у нее внутри перегорят все провода и тумблеры.

Наша курилка – это подоконник женского туалета. Здесь мы с Маринкой находим свою временную гавань.

– Ну что, Василиса Васильевна?

– Что? – Я закуриваю.

– Идем?

– Куда?

– Ну-у, – она все еще тешит себя надеждой, что я смогу вспомнить сама и, судя по задранным на лоб бровям, меня это несказанно обрадует. Похоже, я что-то счастливое упустила в своей жизни.

– Мы идем… – подыгрываю я бесполезной затее.

– Куда-а, – тянет Маринка.

– Куда-то идем, – я сокрушенно жму плечами, но, боже мой, это же Марина. Она еще и грамма надежды на мою сообразительность не потеряла. Меня же беспокоит, не пообещала ли я ей чего-то такого, отчего зависит ее жизнь. Впрочем, вряд ли у меня найдутся меч, конь и женские доспехи.

– Мы идем туда, где собираются… – Марина подкинула еще немного информации.

– Собираются, – никаких озарений в памяти.

– Кто собирается? – продолжает растягивать слова Маринка. По ее виду я заключаю, что вспомнить не удается что-то очень простое. Мне даже становится обидно. И я решительно выдвигаю версию:

– Собрание.

– Собрание? – Маринка непонимающе хлопает глазищами. – Какое собрание?

– Собрание, – отмахиваюсь я. Честно говоря, тема мне порядком надоела.

Мне не надоедает Маринка. Никогда. Что-то такое в ней есть, очень близкое мне по духу, ну или умильное, что ли. С любым другим человеком я бы еще в начале наших упражнений впала в глубокую депрессию с элементами истерики, но с Маринкой… у меня уже лоб болит от напряжения, устало трясутся сведенные брови. Чтобы не расстраивать это глазастое чудо генетики, пытаюсь сменить тему:

– А, кстати, зря в ваше время нет собраний. И на картошку сейчас в институтах, наверное, не ездят. А вот в наше время, я еще застала…

– Василиса Васильевна! – Маринка топнула ногой. Не собьешь ее с мысли. Несчастная, тяжело ей будет замужем.

– Ну, не вспомню я что-то, Марин, – трагически сдаюсь я… как же, сразу она мне все рассказала и напомнила, держи карман шире. Китайская пытка продолжается:

– Василиса Васильевна, ты вообще кем хотела стать?

– Кем стать хотела, – я делаю глубокую затяжку, пожимаю плечами. Кем я хотела стать? Самой собой вроде бы не плохо. – А кем я хотела стать?

– Ну, кем?

– Человеком с большой буквы? – осторожно предполагаю я. Иронию в свой адрес Марина терпит редко.

– Василиса!

– Из того, что получилось, или из того, что не получилось?

– Ну, в какой институт ты еще поступала после школы, но не поступила.

– А, – я вздохнула с облегчением, хоть один ответ я знаю точно, – в театральный.

– Театральный? – Маринка опять хлопает глазами от удивления. – Ты в театральный поступала?

– Ну, да.

– И что, поступила?

– Как видишь, – отвечаю я, но начинают мучить сомнения, что и на этот раз я ответила что-то не то.

– А мне даже не рассказывала ни разу, – Маринка надула губы, но не надолго. Еще не закончена пытка. И что такого она мне мгла говорить? Ну, совершенно не помню, что мы собирались куда-то идти. Куда мы можем с ней пойти? На дискотеку, что ли? Смешно. Музей? Несовременно. Боже мой, а может это склероз? Я уже такая старая?

– Василиса Васильевна, – вновь терпеливо тянет Маринка. – Давай спокойно, не торопясь.

– Давай.

– Мы…

– Мы.

– Стояли здесь…

– Стояли?

– Стояли, – Маринка кивает в так словам.

– Мы стояли здесь.

– И ты мне сказала…

– Я сказала?

– Ты сказала, – кивает Маринка. – Ты.

– Я не говорила… по-моему.

– Говорила.

– Не говорила, Марин. Это знаешь, кто мог сказать…

– Ты говорила.

– Нет, Марин, сама подумай, нет, правда, у меня сын твой ровесник, почти… Мариш, я правда…

– Ты сказала, что когда тебе бывает одиноко… ты-ы…

– Я… я? Не-эт. Ты с ума сошла, Марин!

– Я?

– Ты.

– Почему?

– Ты что. Я что? Да ты что… нет, ну…

– Василиса Васильевна!

– Что?!

– Ты о чем?

– Я?

– Ну.

– А ты о чем?

– Я о картинах, – растерянно выпалила Маринка.

– А я, – до меня постепенно доходит, что я пошла на поводу у собственной мнительности, но с губ все же сорвалось признание: – А я о дискотеках… ну, там…

– О каких дискотеках? – Маринка еще в растерянности, но постепенно ее лицо начинает преображаться. Она в кои то веки вытянула из меня больше, чем могла рассчитывать. Эта поганка теперь меня замучает.

– А о каких картинах ты говоришь?

– Я-то о картинах, – вот гадость, уже надменно качает головой. – У меня в отличие от некоторых, – вздернула свою нос-кнопку, – мысли не только о дискотеках и всяких там «ну там». Я-то всерьез отнеслась к твоим словам, что ты рисуешь и, вообще, увлекаешься живописью. Я даже добилась приглашения на одну закрытую выставку, а что в итоге…

Ну, все, теперь мне долго не узнать покоя.

– Дискотеки, – протянула Маринка с выражением такой жуткой брезгливости на лице, что мне самой стало противно от собственной развращенности.

Ох, и поздно же очнулась моя память. Ведь действительно мы как-то говорили о том, что стоило бы провести экскурс по выставкам или может вообще выбраться на природу, где я могла бы развлечься с мольбертом, а Маринка бы купалась в ближайшем пруду или позировала мне. Но это был разговор из разряда не обязывающих помнить о себе. Впрочем, похоже, это мнение Маринка со мной не разделила. Она отнеслась к моему хобби серьезнее, чем я к ее вниманию. Что ж, я наказана. А еще я над ней иронизировала. Мне конец.

***

Постепенно, я кое-как выудила у Маришки всю информацию целиком. Выставку устроили несколько солидных, состоявшихся в своей области художников. Устроили ее на свои деньги. Предприятие хоть и коммерческое, некоторые картины можно будет купить, но все же основная цель именно сегодняшняя встреча, так сказать ветеранов кисти и мольберта. Именно сегодняшняя встреча для особо приближенных показалась Маринке наиболее интересной. Ну, тут уж можно поверить ее все пробивающему чутью. И она невесть какими путями умудрилась договориться с секретарем (к которому была направлена курьером) на приглашение для двух персон. Все-таки Маринка инопланетное существо, она черпает энергию напрямую из космоса. И почему она ко мне привязалась? Уж я-то самое земное из всех возможных. Земнее некуда. Точно! На моем примере она изучает человеческую расу. Такая ответственность! И я, по-моему, с ней совершенно не справляюсь.

Итак, мы едем в даль несусветную. За свою предательскую забывчивость я лишена голоса и даже не пыталась отказаться от внезапно упавшей на меня культурной программы. Провожу старательный внутренний аутотренинг, убеждая себя, что в целом мне повезло, и выставка это не так уж и плохо. Дела у меня внутри идут успешно, к тому же посетить современную выставку дело мне приятное. Несколько смущает ситуация вынужденности, своеобразного насилия над моей личностью. Страшно не люблю, когда решают за меня. Но с другой стороны, Маринка в этом отношении передо мной практически чиста. И приглашения она достала, учитывая мой интерес, и о дне выставки мне уже говорила. Ну, она же не виновата, что предыдущая неделя была для меня экстремальным забегом, а мои бессмысленные кивания в такт ее словам не означали радостного согласия. Если бы я ее слушала, то, скорее всего, согласилась бы с радостью, тем более целая неделя в моем полном распоряжении. Но так… Парадоксальная ситуация не на чем не основанного самообмана.

В конце концов, мои размышления меня успокоили, и к нужному адресу я подходила в положенном настроении, изнывая от любопытства и предвкушения интересного вечера. У входа нас встретил высоченный охранник, и Маринка протянула приглашение. Так, с собой я разобралась, пора реанимировать Маринку, она до сих пор демонстративно дует губы. Мерзавка жаждет крови. Но меня-то она не проведет, уж я-то знаю, как сбить эту ее напускную воинственность.

Под выставку был арендован первый этаж двухэтажного особняка еще дореволюционной постройки. Так что для меня выставка началась еще со входа. Здание уцелело от советских перепланировок, а может, просто было отреставрировано чьей-то умелой рукой. Я, не теряя времени даром, увлекла Маринку в состояние восторженного недоумения перед такой красотой. Но это еще что. Мои благоговейные высказывания померкли, когда мы вошли в первый же зал. Тут и говорить ничего не требовалось, Маринка сама прилипла ко мне как ошарашенная пиявка. Было от чего растеряться.

Первый зал, в который мы вошли, занимали панно и гобелены. Работы искусные, заслуживающие самого пристального внимания. Но в центре зала стояло творение, заставившее нас замереть надолго. Меня – проглотить язык, а Маринку сдавленно шепнуть мне на ухо: – «Ой, что это?»

На вид творению было лет пятьдесят, не высокое, изобилующее множеством морщин и увесистых жировых отложений. Оно стояло, спокойно взирая на нас взглядом усталого равнодушия. Это была женщина. Вот уж в чем не могло быть ни малейших сомнений, учитывая, что она была голая. Нет, конечно не совсем голая, скорее даже полностью укрытая длинным, до самого пола платьем, но вот платье… платье на ней было совершенно прозрачным. То есть настолько, что можно с полной ответственностью заявить, женщина перед нами стояла голая. Во всяком случае, под платьем у нее ничего, что могло бы еще хоть как-то спасти положение, не было. Под ним даже сколько-то сносной фигуры не сохранилось.

Мы с Маринкой кинулись к ближайшему гобелену, уткнулись в него носами и затаили дыхание. Рассчитывать, что она нас не заметила, было глупо, оставалось надеяться, что наши наряды не вызовут в ней желание познакомиться. Мы стояли, тупо нюхая гобелен, с такого расстояния рассмотреть его было невозможно, Маринкин кулачок вцепился в мой мизинец. Я судорожно соображала, как выйти из идиотской ситуации. Пока ясно одно. Если эта дамочка даже и сумасшедшая, она не могла попасть на выставку случайно. Охрана здесь серьезная, в этом мы уже успели убедиться. Но если она не случайная сумасшедшая, значит, она сумасшедшая запланированная. А если на этой выставке запланированы сумасшедшие, то чем все это может закончиться и что еще может нас здесь ждать? Что-то оптимизма мне мои размышления не прибавили. Я решила просто спастись бегством. Сообщив Маринке хриплым, срывающимся голосом, так чтобы слышала и сумасшедшая:

– Давай сначала осмотрим все залы, – засеменила по кругу, стараясь изваять на лице самую радужную картину восторженной поклонницы всех возможных талантов и авангардов. Постаралась улыбнуться странной женщине, отчего взгляд ее приобрел налет сострадания. Может, мне показалось, не знаю. Я пулей влетела в следующий зал, рискуя лишиться мизинца, на котором по-прежнему висела Маринка. Вот маленькая гадость, она уже успела прийти в себя и теперь совершенно беззастенчиво рассматривала несчастную сумасшедшую. Я даже тряхнула ее за руку.

– Марина, – просипела я. – Мы пришли смотреть на картины.

– Да уж, картинка, – ухмыльнулась бестия, по-моему, вгоняя меня в краску.

– Марина, – только и смогла прошипеть я.

– Василиса Васильевна, я в шоке.

– Она же услышит, – я впилась глазами в широкую, мясистую спину. – Марина.

– Во всяком случае, ее не смущает, что мы можем увидеть…

– Марина.

Женщина может, и не разобрала наших слов, но шепот, конечно, добрался до ее ушей. По всей видимости, отсутствие одежды еще не означает отсутствия слуха. Она принялась медленно оборачиваться.

Я не ожидала от осмелевшей Маринки такой прыти. Она рванулась к следующему залу с такой скоростью, что чуть не выдернула мне вместе с пальцем всю руку. В ладони у меня что-то щелкнуло, я охнула, Маринка ойкнула, мы замерли, хлопая друг на друга глазами. В следующее мгновение, не сговариваясь, кинулись дальше по выставке.

Из Марины не получится разведчица.

Она как пулемет тарахтит каблуками. У меня же, получается, бежать на носках.

Мы остановились в первом попавшемся зале перед первой попавшейся картиной. Нет, это фотография. Зал фотографий и набросков карандашом. При этом зал удивительно гармоничен. И на это явно сделан акцент. Не зря. Я загляделась. Поразительная игра реальности и… мечты? Я подошла к одному из набросков. Но погрузиться в долгожданное созерцание мне не дали. Маринка схватила край моей рубашки, зацепив пальцами и часть кожи. Я взвыла белугой и уже собиралась кинуться на нее с кулаками, когда, проследив ошарашенный взгляд Маришки, поняла, что приключения наши еще не закончены. По залу плыл… Карлсон. Весь цветочный, в коротких штанишках и с ярко красным пропеллером на спине. И опять это была солидного возраста женщина. Она была не одна, целый парад ряженых тек в наш спасительный зал. Похоже, для уединения мы с Маринкой нашли на этой выставке самое неподходящее место. Неторопливые фигуры явно были настроены сосредоточиться именно здесь. Я стала соображать, как бы потише ретироваться. Желательно успеть, пока не опомнились Маринка и не принялась снабжать эту картинку своими не тихими комментариями…

– Маугли! – взвизгнула счастливая Марина, разгадав очередной наряд, и тут же захлопнула рот руками. Но поздно. Вся процессия замерла. Мы в центре внимания. Да еще обе одеты. Страшно неудобно.

Маугли, это мужчина лет сорока пяти – пятидесяти в набедренной повязке. На нем эта единственная деталь гардероба смотрелась невероятно комично. Надо сказать спереди ее и разглядеть было почти невозможно под нависающим животом. Да и весь он в образе подвижного мальчика… это что-то. Рыхлый, неуклюжий, с заметной отдышкой, аккуратно причесанный, с мягкими улыбчивым лицом… вобщем Ширхана понять можно. С этим «малышом» можно надолго решить вопрос продовольствия.

Если бы не крайняя степень смущения, то я бы рассмеялась.

– Здравствуйте, – произнес Маугли. Голос у него очень располагающий. Кажется я начала немного расслабляться.

– Здрасти, – кивнула Маринка. – Хорошая выставка.

Он согласно кивнул и, отделившись от своих товарищей, приблизился к нам. Остальные вернулись к своим разговорам. Вообще, я так начала замечать, что отношение к нам у всех этих странных людей довольно-таки равнодушное. Никого всерьез не волнует, ни откуда мы взялись на закрытом мероприятии, ни наш глупый наряд. Скорее всего, все эти люди уже привыкли, что один-другой сторонний зевака обязательно затянется в их огород. Вот и сейчас, этот Маугли идет к нам, не потому что его интересует или возмущает наше присутствие. Просто его окликнула Маринка, и он откликнулся. Похоже отношения здесь довольно раскованные. Да и странно было бы ожидать других от Маугли, или, например от Карлсона. Кажется, я себя убедила. Можно и пообщаться. А может раздеться?

– Это зал нашей Верочки, – начал он запросто, по-свойски. – Правильно, что вы решили начать отсюда.

– Она фотограф, – очень к месту заметила Маринка.

– Фотохудожник, – мягко поправил Маугли. – Верочка художник. Посмотрите, – он подошел к одной из фотографий, на которой был заснят густо алый закат обливающий своим сочными покрывалом широкое поле и лес с церковью на берегу небольшого озера. Игра света, уловленная объективом, шокировала. Смешение естественных красок, блеск озера дало игру теней и светопреломления. Лес стал желтовато-коричневым, озеро ярко красным с отходящим от него черным берегом. Совершенно неестественная, неземная картинка. Даже маленький грибник на берегу предстал чем-то нереальным и черно зловещим.

– Ведь это осень, – произнес Маугли. – Это осень среди лета.

– Лета? – я присмотрелась. Действительно, широкие, раскидистые стволы в густой листве, высокая, крепкая трава, камыш. Конечно лето.

– Поразительно, – я не смогла удержать восхищения.

– Произведения нельзя смотреть мельком, – улыбнулся Маугли. – Произведение это не кадр из жизни. Это жизнь. Возможность увидеть жизнь, такой, какая она есть. На секунду отойти от привычных поверхностных характеристик. Желтый, красный, значит осень. Белый – зима. Зеленый – лето. А так ли на самом деле? – Маугли внезапно повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Я слегка растерялась.

– Мы не познакомились, – внезапно констатировал он. Повернул голову к Маринке, улыбнулся: – Я вас обманул. Я не Маугли. Я Валентин Петрович.

– А, – Маринка растерялась лишь на мгновение. – Марина Анатольевна.

– Василиса Васильевна, – представилась я. – А ваши работы, здесь тоже есть?