Стократ

Воспоминание пришло и ушло. Злой глубоко вздохнул, повернулся на бок и выкопал в земле неглубокую ямку. Положил туда кольцо мастера-мечника и засыпал сверху хвоей. Спи, глупая и бесполезная, нечестная и опасная вещь.

Он уже засыпал, когда на ясном небе ярко вспыхнула звезда. Злой протер глаза и сел.

Никогда еще звезды не опускались так близко. Эта, желтая и ослепительно-яркая, зависла над лесом и опустила вниз, как руку, конус света. Злой почувствовал странное беспокойство.

– Меч, – сказал он вслух. – Чего ей здесь нужно?

Звезда погасла. А через несколько мгновений содрогнулась земля.

* * *

Репке едва хватило сил, чтобы вернуться на постоялый двор. Здесь он заплатил за комнату (немыслимые деньги!), и сын хозяина, молчаливый парень, заново перевязал ему руку. Хозяйка принесла отвар, полезный для раненых, Репка выпил до дна, и боль отступила.

Лежа на комковатой перине, Репка поражался превратностям судьбы. Был неудачником – стал вершителем судеб. Был вершителем – захотел большего – лишился всего… Нет, не всего, конечно. Пальца жалко. Но и палец-то был самый маленький.

Вот чего действительно жаль – так это ткани с узором в «гусиную лапку». Сколько раз она спасала Репке жизнь на ночных опасных дорогах… Проклятые «заступники», вот подстрекнут же невинного человека!

Он проспал почти сутки – и проснулся, когда внизу загрохотали тяжелые шаги и странно, с неизъяснимым ужасом заржали кони снаружи. Репке бы остаться в постели – но он, на свою беду, поднялся, выскользнул из комнаты и успел добраться до середины лестницы, ведущей в обеденный зал – когда входная дверь распахнулась…

* * *

Злой следил за ними всю ночь, шел через Гулькин лес, и они не видели его. Кажется, они вообще не видели в темноте.

Из какой гробницы, из какой тьмы вылезли эти чудовища? Злой видел только, как они поднялись из оврага: пять одинаковых тварей, закованных в белую чешую, с круглыми полупрозрачными шлемами на головах. На шлемах не было прорезей, и непонятно, как эти существа дышали.

Их чешуя слегка светилась в темноте, поэтому Злой не мог потерять их, даже сильно отстав. Они шли, как солдаты на враждебной территории, как охотники в логове зверя – каждый держал наизготовку короткую толстую дубину. Они не переговаривались между собой и не обменивались жестами, но действовали на удивление слаженно. Иногда застывали, будто к чему-то прислушиваясь, и Злого не оставляло ощущение, что они все-таки говорят, только неслышно. Как звезды.

Чего они искали?

Выйдя на дорогу, они ускорили шаг и двинулись в сторону поселка. Злой, которого не оставляло неприятное предчувствие, почти бежал, чтобы не отстать. Он забыл об осторожности, и его могли заметить не раз и не два – но либо твари оказались подслеповаты, либо не смущались слежкой.

Они собирались миновать трактир, не останавливаясь, но во дворе, за изгородью, дико заржали кони. Злой никогда не слышал раньше такого ужаса в лошадиных голосах.

Твари в чешуе остановились, неслышно посовещались и повернулись к воротам. Идущий впереди поднял свою дубину, и она плюнула не то огнем, не то звездным светом.

Запертые ворота рассыпались пеплом. Злой впервые за долгое время по-настоящему испугался.

Входная дверь в трактир не была заперта. Злой дождался, пока пятеро войдут, и, прижимаясь к забору, кругом обежал постоялый двор. Накануне он приметил, где находится черный ход, ведущий с заднего двора на кухню.

К моменту, когда Злой выглянул в зал из-за огромной бочки, крики в трактире стихли. Оцепеневшие люди не могли сделать ни шага. Если это была магия, то очень, очень мощная; один из пяти в чешуе выступил вперед и снял свой круглый шлем без прорезей.

Его лицо оказалось почти человеческим, только кожа отдавала синевой, а из носа торчали какие-то трубки. Он заговорил хриплым голосом, но никто в зале не мог понять его слов.

Он говорил, кажется, по-человечески. Проскакивали понятные слова: мужской. Поворот. Солнце. Но в целом получалась чепуха: в шуме моря и то больше смысла.

Создание в чешуе повысило голос. Оно чего-то требовало, но даже Злой, любивший шарады и загадки, не мог понять, чего. Если бы послушать его подольше, час иди другой; если разобрать порядок чередующихся звуков – Злой бы смог, пожалуй, разгадать их смысл…

Потеряв терпение, создание в чешуе и без шлема вскинуло свою дубину и выпустило поток смертоносного звездного света вверх, в потолочную подставку для свечей, сделанную из тележного колеса. Сверху посыпался пепел, дико закричали люди…

Великолепная загадка, подумал Злой с сожалением. Нам бы поговорить… Жаль.

И он встряхнул, будто избавляясь от пыли, пеструю шерстяную ткань.

* * *

– «Сто раз спрошу, промолчи в ответ, стократ дороже такой ответ…»

Вокруг говорили много и громко. Как будто дорога через Гулькин лес из уединенной разбойничьей тропы превратилась в улицу ярмарочного города.

– Стократ дороже такой ответ…

– Эй, мальчишка, что ты там бормочешь?

Злой поднял голову. Девушка лет восемнадцати, дородная и краснощекая, смотрела на него сверху вниз, с телеги.

– Ты там был? А? На постоялом дворе, когда все случилось? Ты там был, сам видел? А то эти все врут… Уже троих выслушала – все рассказывают по-разному, уже и не верю, что там вправду были лешие с круглыми головами… Или драконы? Были там драконы, а, малыш?

– Были и драконы, – сказал Злой.

Девушка сердито оскалила зубы:

– Делать нечего, только врать, да?

Вокруг постоялого двора бушевала толпа. Люди прибывали с каждой минутой. Очевидцы разбежались в панике – зато собрались зеваки, и теперь из уст в уста гуляли, обрастая подробностями, обрывки чужих пересказов.

– Парень, парень, у тебя пепел на щеке… Ты правда там был?

– «Сто раз спрошу, промолчи в ответ, стократ дороже такой ответ…»

– Ты умом двинулся, что ли? – девушка разозлилась. – Что ты бормочешь?

– Стократ дороже такой ответ.

– Ты или чокнутый, или зануда, – девушка выпрямилась и подхватила вожжи. – С дороги, а то перееду!

Он попятился. Проводил телегу глазами. Девушка была симпатичная.

– Эй ты… Стократ! – она обернулась, махнула рукой уже без тени злости. – А если я у себя в деревне про драконов расскажу, мне поверят, как ты думаешь?

– Поверят, – он улыбнулся в ответ и неожиданно добавил: – А ты бы не спешила?

Но поздно: телега катила прочь, девушка начальственно покрикивала на пешеходов, и черная коса лежала на узкой спине поверх белой рубахи с широкими рукавами.

– Значит, Стократ, – сказал он, провожая ее глазами. – Спасибо. Хорошее имя.

* * *

Проныра долго ходил вокруг да около – явно не узнавал Репку. Наконец недоверчиво подошел:

– Ты, что ли?

– Ага.

Вокруг шумела ярмарка. Репка на этот раз явился вовремя – к самому открытию.

– Э-э… – Проныра сочувственно пощелкал языком. – Видно, трудно пришлось в гробнице? Тварь какая-то на тебя выскочила, да? И, вижу, палец отхватила?

– Примерно, – Репка нехотя кивнул седой головой без единого черного волоска.

– Э-э… Принес?

– А как же.

– Вот молодец, – искренне похвалил Проныра. – Другие, знаешь, в эти гробницы дальше порога не суются, уходят в мокрых штанах. А ты… уважаю, одним словом.

* * *

Стократ сидел на берегу, разложив перед собой пеструю ткань, будто скатерть. В центре лоскута в «гусиную лапку» лежал большой камень, похожий на репу без хвостика. Стократ нашел его на берегу: он был покрыт мхом и мелкими трещинами, и, если присмотреться, можно было вообразить на нем карту Мира.

Рядом с камнем ровно, в ряд, располагались вещи, подобранные из пепла.

Оплавленный кусок металла с невиданным узором. Стократ точно знал, что в узоре есть смысл, но знал и то, что прочитать его не сумеет.

Прозрачный осколок шлема без прорезей. Когда существа начали палить друг в друга из своего мощного оружия, их шлемы рассыпались осколками, будто горшки.

Пряжка чужой одежды. Единственный понятный предмет.

Еще оплавленные части целого, закопченные обрывки целого, кусочки мозаики, которую не сложить слабым человеческим разумом. Создания в чешуйчатых костюмах, в прозрачных шлемах, со смертоносными дубинами в руках оказались так же подвластны магии, как обычные городские стражники. Повинуясь движению вот этой ткани, они набросились друг на друга – и превратились в пепел…

Стократ посмотрел в небо. Звезды сияли в вышине, недоступные, неподвижные. С чего им вздумалось воевать? Неужели так тесно на небе?

Кем были создания в прозрачных шлемах? Чего хотели? Зачем явились?

– И ничего этого я никогда не узнаю, – сказал он с горечью, завершая цепочку невысказанных, и даже не продуманных до конца мыслей.

Он завязал ткань узлом – уголок к уголку – и опустил в самый глубокий омут, который был в этом озере.

III

– Я никогда не слышала этой истории, – сказала старуха и пошевелила палкой в костре. – Странно.

– Разве ты знаешь все, что когда-то происходило в Мире?

– Я не знаю всего, – она была явно чем-то обеспокоена. – Но… Хорошо, допустим, очевидцы не были особенно разговорчивы, и не рассказывали эту историю другим, и не пересказывали, придумывая от себя, и собиратели знаний из Высокой Школы не записывали ее на бумаге и не передавали в архив… Ты прав, всякое бывает, истории теряются, но мы не о том говорим…

Она посмотрела сквозь костер тревожно и требовательно:

– Может быть, девочке сшить крепкую сорочку? Надеть на нее кольчугу из легкой и прочной стали, чтобы ни острый камень, ни сучок…

– Восьмилетнюю девочку обрядить в кольчугу?

Старуха закусила темную сухую губу:

– Она растет… Кольчуга не поможет. Когда сама она, и все вокруг, узнают о ней правду…

– Вот этого я и боюсь, – сказал Стократ. – И говорю себе: лучше я буду держать ее взаперти, чем другие, расчетливые или жестокие, или глупые, или все сразу. Лучше я буду оборачивать ее ватой, чем властитель Гран станет жечь и колоть, чтобы свести счеты с соседями.

– Лучше? – тихо спросила старуха.

Стократ сжал кулаки:

– А что делать? Ну вот что?!

И они снова замолчали, и молчали очень долго.

– Мир мерцает, будто солнце на поверхности воды, – сказала старуха. – Струится, как туман или зыбкий песок. Раньше мне казалось, что, постигая мир, осознавая законы и противоречия, люди способны сделать наше бытие понятным. Плотным, как ткань, твердым, как камень. Определенным, как древесный срез. Теперь я в этом не уверена. Время вытекает сквозь пальцы, жизнь заканчивается… и закончится раньше, чем Обитаемый Мир.

– Тебя это радует?

– Пугает. Я собиралась после смерти прорастать травой, бежать водой, вить гнезда на ветках – я собиралась остаться в Мире. И что теперь?

– Наш мир, может, и не самый лучший, – сказал Стократ. – Но в нем есть… вещи, которые не должны без следа исчезнуть.

Старуха молчала, и смотрела внимательно.

– Это случилось за год до того, как я в первый раз встретил Мир и заснул под вресенем, – сказал Стократ. – Уже отгорели пожары в Лесном Краю, но Вывор был еще цел… Мир шел восемнадцатый год, она жила взаперти, но я не знал об этом и тревожился совсем о других вещах… Слушай.

Глава третья

Язык

– Теперь покажите, чему научились. Того, кто лучше всех справится, буду учить дальше, а остальным – до свидания. Идите сюда, перед всеми открыто позорьтесь или хвалитесь, по заслугам и честь!

– Да уж, по заслугам, – пробормотал под нос унылый Хвощ. – Эх, чувствую, мать мне устроит учение…

Шмель молча поднялся на широкий помост, с которого обычно объявляли новости, а теперь здесь был выставлен стол – широкая доска на двух бочках, с въевшимися пятнами от пивных и винных донышек. Вереницей подтянулись и встали у стола шестеро ребят от двенадцати до шестнадцати, проучившиеся кто год, кто полтора. Шмель занимался меньше всех – восемь месяцев.

– Готовы? – учитель возвысил голос.

– Мастер, я язык обжег, – тихо сказал Плюшка. – И у меня нос сопливый. Нюх потерялся.

– Уходи. Зачем ты мне сдался с сопливым носом.

– Мастер, я просто язык обжег…

– Ну-ка, тихо все!

Толпа, окружавшая помост, притихла. Здесь были друзья и родственники учеников, братья и сестры, соседи и приятели. Отдельно, на вынесенном из трактира кресле, восседал Глаза-и-Уши – личный княжеский советник. Он был немолод и сухощав, прозвище приросло к нему намертво, и настоящего имени никто не помнил.

Матери и отца Шмеля не было, конечно, у помоста. Там, далеко на перевале, они не могут оставить трактир; Шмель поежился. Отец отпустил его учиться с единственным условием: стать мастером, сделаться уважаемым человеком в Макухе. Ремесло языковеда отец не ценил, но положение в обществе – очень.

Все эти восемь месяцев Шмель не думал ни о чем, кроме учебы. Не гулял ни на одном поселковом празднике. Ни разу не просился домой, проведать родных. Тина, дочь хозяина таверны, где Шмелю позволили жить, говорила: этот парень постигает языкознание, будто жених невесту в первую брачную ночь. Шмель не мог судить насчет невесты: он еще не целовался ни с кем. Он учился, как плыл в быстрой воде, боясь остановиться, и вот доплыл до испытания…

Лишь бы не подвел язык.

На столе стояли рядком простые керамические кувшины с узкими горлышками. Учитель поманил пальцем высокого Лопуха, старшего из учеников, уже взрослого:

– Какой?

Выбирать было особенно не из чего – кувшины казались одинаковыми, разве что чистили их в разное время и с разным усердием. Лопух указал на тот, что был с надтреснутой ручкой. Мастер плеснул в стакан густой жидкости тыквенного цвета:

– Пробуй.

Лопух глубоко вздохнул. Принял стакан дрогнувшей рукой, поднес к губам, понюхал, раздувая ноздри. Смочил рот; вся площадь притихла.

Лопух глотнул смелее. Раздувая щеки, покатал жидкость во рту. На лице его было написано такое усилие, будто парень тянул из болота увязшего по уши осла.

– Ну-ка? – мастер решил, что времени прошло достаточно.

– Движется, – обреченно сказал Лопух.

– Кто движется?

– Можно еще попробовать?

Мастер подлил ему жидкости из того же сосуда, парень набрал полный рот и так застыл. Девчонка, считавшая себя Лопуховой невестой, пробилась к самому помосту и глядела снизу вверх умоляющими глазами.

Наконец, Лопух шумно сглотнул.

– Ну-ка? – ровным голосом повторил мастер.

– Идет, – пролепетал парень, облизывая губы. – Он идет. Шагает.

– Почти два года тебя учу, – сказал мастер с сожалением. – Пустое дело.

– Нет, мастер, я понял – идет…

– Идиот! Смысл послания – «Дорогу одолеет тот, кто сделает первый шаг»! Ступай, Лопух, домой, не позорь меня перед людьми!

Девчонка-невеста закрыла лицо ладонями. Лопух переступил с ноги на ногу, будто очень важно было, правой или левой делать первый шаг – вспять, вниз, из учеников языковеда в батраки или лесорубы.

– Понимать – дело трудное, – мастер возвысил голос. – И не всякому дано! Я говорил и говорю: если таланта нет – зря только мучаться будет и позориться!

Всем своим видом подтверждая жестокие слова, Лопух наконец-то спустился с помоста. Шмелю было его жалко – но все заранее знали, что Лопух не пройдет испытания. Был он ленив и к обучению не способен.

Мастер обернулся к следующему ученику. Долговязый светловолосый Заплат долго выбирал сосуд, что-то бормотал, закрывал ладонью то правый глаз, то левый. Наконец, ткнул пальцем в кувшин на самом краю стола. Мастер налил ему прозрачной, как чистая вода, жидкости.

Заплат отхлебнул. Еще раз. Помолчал. Тупо улыбнулся:

– Ничего не понял.

– Иди, – сухо сказал мастер, и Заплат удалился, втянув голову в плечи. Он был странным парнем: иногда на него находило просветление, и он мог прочитать по вкусу самое сложное послание. Но если что-то упускал с самого начала – сразу сдавался. Вот как сейчас.

Шмель проводил его взглядом. Потом посмотрел на оставшиеся кувшины. Что внутри? В напитке, доставшемся Лопуху, было изречение о дорогах. Цвет – тыквенный, скорее всего от цветка власяники, ингредиента, означающего «усилие», «преодоление». А вот полностью прозрачный напиток Заплата, скорее всего, содержал отрицание, потому что частица «не», как правило, отбивает цвет жидкости…

– Так-то вы их учите, – громко сказала женщина в толпе, и Шмель вздрогнул. – Балбесами выставляете, все-то вам не так. Нарочно, что ли?

Учитель, не обращая внимания на крики из толпы, кивнул Плюшке:

– Выбирай.

Тот выбрал быстро. Шмыгнул носом, горестно покачал головой, разглядывая бледно-зеленое содержимое стакана:

– Учитель, я, наверное, и не пойму ничего. Язык обжег, нюх потерял…

Не такой безнадежный, как Лопух, и не такой малодушный, как Заплат, Плюшка пришел сюда, чтобы учиться дальше. Его причитания были фальшивы. Он играл на публику, заранее готовясь сказать: я мог бы в сто раз лучше, вот только язык… Он сделал все по науке: и ладонью провел над стаканом, и принюхался справа налево, а не наоборот, и жидкость потрогал сперва кончиком языка, потом взял на губы, потом только набрал полный рот.

– Дерево не бегает, а стоит, – сказал уверенно.

– Какое дерево?

– Елка…. Или ясень. Ясень стоит и не убегает.

– Попробуй снова, – устало велел учитель.

Плюшка напрягся:

– Это из-за того, что я запаха не чую…

Он чихнул, чтобы все видели, как он простужен, и снова отхлебнул от стакана. Сморщил лицо, как от кислого:

– Ясень… находится неподалеку.

– Будто и нет у тебя ни чутья, ни вкуса, – учитель мрачнел на глазах. – Сказано: ясень – не заяц, от топора не убежит! Что ты мне плетешь, я-то на тебя надеялся!

– Это из-за того, что я…

– Тихо! Постой пока… Вы двое, выбирайте!

Двенадцатилетние близнецы Окра и Бык одно время были любимцами учителя – языки у них были на диво чувствительные. Правда, в последние месяцы мастер охладел к ним, потому что мальчишки увиливали от скучной и трудной учебы, как могли. Сейчас, нарушая правила, учитель налил им в два стакана из одной бутыли. Жидкость была прозрачной.

– Собака, – первым сказал Окра.

– Собака, – эхом откликнулся Бык.

– Что – собака? – у мастера раздувались ноздри.

– Не зови собаку, покусает, – без тени сомнения выпалил Окра.

– Не зови чужую собаку, – подоспел Бык. – Покусает до крови!

– Врать вы мастера, – учитель оглядел обоих с презрением. – В послании сказано: «Не называй собаку овцой, а свинью коровой». Идите домой, оба, видеть вас не могу… Ты! – он обернулся к Шмелю так резко, что тот подпрыгнул. – Будешь пробовать, еще позорить меня? Или домой вернешься?

Толпа вокруг шумела все определеннее:

– Дети в чем виноваты?

– Что же ты за учитель такой!

– Боишься, что ученик тебя за пояс заткнет? Потому и не учишь?

– Цену себе набиваешь? Некрасиво!

Многие, поднимая свой голос, нарочно оборачивались к креслу, где бесстрастно восседал Глаза-и-Уши: погляди, мол, донеси до князя, что за безобразие творит здесь мастер-языковед. Шум, в котором все яснее проступала злость, здорово мешал Шмелю, когда он принял в дрожащие руки стакан с кроваво-красной жидкостью.

Первое – запах. Пусть заполнит тебя изнутри. Ты все равно ничего не поймешь, зато настроишься на нужный лад… Никогда не говори, на что похож запах. Не сравнивай ни с едой, ни с цветком, ни с глиной, ни с выгребной ямой. Отпусти свой разум. Просто почувствуй.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.