Синдром Деточкина

– Второе. Неотвратимость наказания. Невзирая на. Укрывателю – втройне. Тому, кто попытается замять – впятеро. Кто вмешается на стороне брата, свата или за деньги – вдесятеро. Опять же, без исключений. Никакой неприкосновенности личности – ее придумали воры, убийцы и педофилы. Честному человеку неприкосновенность не нужна.

– Но… – попытался возразить Владислав.

Я знал, что он собирается сказать, и у меня существовал непробиваемый аргумент:

– Честного человека должен защищать закон. Закон, который не глядит на лица, равный для всех и хорошо исполняемый.

– Логично, – неопределенно пожал плечами собеседник, а его прекрасная супруга опустила взор на асфальтовую дорожку. Она была в небольшом шоке от вроде бы правильных слов, которые в королевстве кривых зеркал «прав личности» почему-то казались крамолой.

Я, наконец, загнул третий палец:

– Третье. Коренная ломка нынешней и постройка новой пенитенциарной системы.

– Ломка чего? – переспросила Нина, красивым жестом возвращая выбившийся над ушком локон на отведенное ему рукой мастера место.

– Принятой у нас системы наказаний. Сейчас она не перевоспитывает преступников, а плодит. Предоставляет им за государственный – наш с вами – счет знакомиться друг с другом, заводить нужные связи, обмениваться опытом.

– Уже начали реформировать, – возразил Владислав.

– Не реформировать надо, а ломать. Мертвому припарка не поможет, как и при вывихе – придерживающая повязка. Резать надо. Когда терапевт не справляется, требуется хирург.

– Или другой, более умудренный жизнью терапевт, – предложила свой вариант Нина.

– То есть, как говорят врачи, такой, который отправил на кладбище больше людей, – подхватил я мысль. – Иначе откуда у него опыт? Тогда, что же лучше: давать новым терапевтам свободу экспериментировать на нас и залечивать до смерти – или сразу резать гниющее?

– А кто будет определять, что резать, а что – нет?

Вот и задан основополагающий вопрос. Каждый пророк ведет к одному: выберите в поводыри именно его, дайте ему вожжи в руки, и будет вам «щасте». Только не перепутайте: лишь ему! Только он один знает ответы на все вопросы. Только он умеет без осечек отделять здоровое от заразного, и только он правильно понимает разницу между ними.

Я не попался на давно известный крючок. Не стал говорить про редкий подвид правильных и особенных, таких, как здесь присутствующие, в первую очередь имея в виду себя. Не стал восхвалять свою организацию, которая наводит порядок пока вроде бы только на дорогах. Я ответил просто и логично:

– При реформах или постройке нового необходимо понять главное, то, о чем даже помыслить невозможно в обществе, где преступники лезут во власть, чтобы иметь больше возможностей для новых преступлений и способов избежать ответственности. А именно: аксиому, что преступник не имеет прав. Да! Невзирая на все Гааги и прочие Страсбурги. Мы хотим, чтобы в первую очередь соблюдались права жертв, а не преступников.

– Правозащитники проклянут вас за это святотатство, – с задорным плутовством улыбнулись краешки глаз вновь опустившей лицо красавицы.

– И пусть! Потому как упомянутые самодуры и самодурки – просто куски идиотов, они не сталкивались с настоящей жизнью. Когда у человека убили мать, зарезали жену, подсадили на наркоту сына, изнасиловали дочь, он не пойдет защищать права подонков, которые совершили это. Он потребует ветхозаветное «зуб за зуб». Вспомните, о чем три четверти фильмов-боевиков, на которые народ валом прет: о том, как лихой герой кроваво разделался со всякими гадами, которые с помощью удобного закона творили, что хотели. С кем хотели. А именно – с нами. С такими, как мы, с каждым из нас. Никто не олицетворяет себя с законниками или власть имущими, только с жертвами. И – с непременным огнем в глазах и ощущением счастья – с мстителями.

– Логично, – умом согласились со мной собеседники.

Мы шли по неширокой дорожке, и я чувствовал отстраненное неприятие: правильно, мол, парень говорит, мы и сами так думаем, и еще девяносто девять процентов населения – тоже. Но когда же в истории были времена, чтобы идеальные системы побеждали и претворялись в жизнь? Никогда. Всегда и всюду все заканчивалось кровью. Или, как более жизненный вариант, очень большой кровью – в борьбе новых мух за место на гноящейся ране. Как и с неполучающимся подставлением второй щеки у большинства вроде бы убежденных христиан, здесь тоже включается пресловутый человеческий фактор. Все идеальное – совершенно, то есть совершенно нежизнеспособно. Непрактично. И, что более всего обидно, очень кроваво при попытках воплощения. Но я не сдавался:

– Понимаете, преступник сам лишает себя прав личным решением преступить установленные обществом законы. Он ставит себя вне их. И о чем тогда говорить?

С этим вроде бы все были согласны. На словах.

– Что же ты – или вы как организация – предлагаете? – остановился на главном Владислав.

– Не поверите. Меры уж больно радикальные.

– Всех виновных расстреливать? – предположил он. – Или вешать? Так, наверное, будет нагляднее. Преступление и наказание – все на виду. Так, что ли? Было, господа, было.

– Нет, – впервые за несколько минут я улыбнулся. – Для того, чтобы наглядно повесить, сначала тратится уйма государственных денег на то, чтобы найти, задержать, просто довести дело до суда…

– Но тогда – что?

Вот теперь я их действительно заинтересовал.

– Для начала – всех преступников объявить вне закона.

– А сейчас разве не так?

– Нет. Категорически. Для примера. Давайте представим на миг ситуацию, которая могла произойти всего двадцать минут назад: допустим, вы сбили перебегавших в неположенном месте детей. Кто виноват? Вы?

– Ну… – замялся Владислав.

Дескать, не он, конечно, но ведь это – дети!

Я понимал его затруднения и выложил самое правильное, что можно сказать в этом случае, но что никто не рискнет сказать с правительственной трибуны:

– Я предлагаю (только не бейте сразу!) пешехода, который переходит в неположенном месте, целенаправленно давить на месте.

Часть вторая. Течение заболевания

1

Сейчас неплохо бы вернуться немного назад, чтобы понять причины и следствия той чехарды событий, которые мной играли. Честное слово, я ненадолго. Только самое необходимое.

Это произошло за день до недобросовестно вырулившего такси и за два дня до того, как меня убили. Да-да, сначала морально, когда уничтожили все, чему я посвятил жизнь (чем доказали мне, что нужно было поступать наоборот), а потом и физически. Ну как убили: взрезали живот так, что потроха на брюки высыпались, и бросили одного беседовать с Богом. Еще, наверное, дали время, чтобы успел рассказать вам случившуюся со мной историю. Если задуматься, то очень поучительную. Впрочем, любое событие поучительно, если уметь думать.

Ну, теперь о событиях, которые предваряли описанное выше. Вчерашнее совещание у шефа, на котором я вроде бы «последний раз» видел Жанну, находилось в самом разгаре.

– Кофе? – Лицо ничего не боявшейся плутовки склонилось ко мне, искрясь многозначительностью связывавшей нас тайны, вырез «строгого» костюмчика провокационно оттопырился, отчего ладони заныли фантомными болями.

«Строгий» я взял в кавычки, потому что стандартный офисный комплект из серой юбки ниже колен и белой кофточки Жанна умудрялась носить так, будто это вечернее платье, а сидевшие за столом сотрудники – компания на вечернем приеме у знаменитости. Упругие бедра под мышиным покрывалом ткани играли и пели, лукавые глаза смеялись, а чудовищный вырез, в котором утонул мой ставший на миг невменяемым взор… туда мгновенно втянулся и задохнулся от воспоминаний я весь.

Вне служебных отношений мы не пересекались с Жанной больше трех месяцев. Нечего говорить, как я соскучился.

Гипнотизирующий туман знакомых выпуклостей замер надо мной в ожидании, сгущаясь, вырастая и словно готовясь выплеснуться.

– Кофе? Да, пожалуйста, если не трудно, – промямлил я.

Глаза старательно глядели на шефа, только на шефа и ни на что, кроме шефа. А он искренне забавлялся ситуацией. Да, он все видел. Причем, всегда. Иначе не был бы шефом. Тому, кто не замечает очевидного, я не доверил бы собственные жизнь и судьбу. Но сейчас, с точки зрения Борисыча, проказница-секретарша разбавляла суровую атмосферу совещания мелкими шалостями, помогая нам не забыть, что мы люди.

Но мы не только люди. Все собравшиеся здесь соратники, за исключением кокетливо разносившей напитки секретарши, были мужчинами. Самцами. То есть, существами, которые однозначно и предсказуемо реагировали на подобные игры. Но если других, тоже небезосновательно предполагавших связь шефа с его протеже, это лишь взбадривало, останавливая от последующего опасного шага…

В свое оправдание хочу сказать, что шаг в свое время сделал не я.

2

Честное слово, ничего подобного у меня в мыслях не было. Так получилось. Только что освободившийся, тогда я шел за ней по городу, не зная, куда меня ведут и зачем. Но шел. Она смеялась, говорила мимоходом о глупостях, а ноги тем временем двигались в сторону только что сданной новостройки, куда мы и зашли после того, как Жанна набрала код на домофоне. В лифте напускное веселье испарилось.

– Куда мы идем?

– Потерпи еще минуту. – Ее глаза заволокло непроницаемой дымкой.

Жанна что-то скрывала. Что-то важное. Нечто такое, что напрямую касалось меня. Совместный поход начался по ее просьбе и больше походил на требование, но выбирать не приходилось. Движение в неизвестность одновременно подстегивало и нервировало. Жанна ничего не объяснила, вопросы пресекались на корню, и следовать за ней звала лишь загадочная улыбка. Мона Лиза, блин перловый. Так улыбаться человеку, за которым только что закрылись ворота неприятного госучреждения, просто опасно.

Оказалось, что лифт можно не вызывать, этаж нужен всего лишь третий, а возраст обоих позволял и даже подстегивал к движениям.

Пустой гулкий холл невероятных размеров на месте привычного пятачка лестничной площадки поразил. Чувствовалось, что здание строилось для состоятельных людей.

Жанна полезла в сумочку.

– Держи, – она радостно плюхнула мне в ладонь связку ключей. – Это тебе. Подарок от Бориса. Документы получишь позже, в конторе, когда подпишешь.

Ее подбородок указал на дверь под номером девять.

– Мне? – не поверил я. – Квартира?!

– Нужно же тебе где-то жить?

– У меня есть деньги…

– Ага, знаем: половина стоимости, за которую твоя Людмила продала жилье перед отъездом. Не смеши людей, теперь это не деньги.

– Но как же я…

Жанна перебила:

– Как вернешь? – У нее в глазах плясали веселые чертики. – А не надо возвращать. Я же говорю – это подарок.

Загораживавшая дверь, она отступила с прохода, и падавший сбоку свет пронзил ее легкое платье. Обратил в ничто. Прорисовал детали, вылепил прелести и достоинства. Чувственно остановился на подробностях. Подчеркнул колдовское совершенство. Мое сознание заполнило цветной штриховкой подзабытых ощущений – тревожных и приятных. В конце концов, жена ушла так давно…

– Бесплатный сыр, как известно, бывает только… – начал я старательно стыковать мысли со словами, а те – со смыслом.

– Алекс, – Жанна шагнула ко мне вплотную, почти касаясь грудью и чуть приподняв лицо, чтобы смотреть прямо в глаза, – теперь твое дело – просто жить по тем принципам, которые ты считаешь правильными, и учить окружающих жить так же. В этом твое предназначение. Борис умеет смотреть вперед, и он хочет, чтобы ты мог сразу окунуться в работу. Теперь вы соратники. Он очень надеется на твою помощь.

Мой голос дрогнул:

– Я не подведу.

В горле возник комок.

– Вот и отлично, – улыбнулась Жанна. – Тогда…

Она выхватила у меня ключи, отперла дверь и распахнула настежь. В нос ударило запахом свежего ремонта.

Я стоял столбом, не в состоянии что-либо предпринять. Жизнь слишком ускорилась, мысли не поспевали за взятым темпом. Еще час назад мне оформляли документы, полчаса назад я радовался открывшимся пространствам и летнему солнышку. Нельзя вываливать на человека столько и сразу. Психика – как Восток, то есть дело тонкое, с ней надо обращаться осторожно, иначе…

Лукавый прищур Жанны не оставлял сомнений, что очередное «иначе» уже на подходе:

– По поверьям, первой в новый дом нужно пустить кошку.

В легком замешательстве я огляделся. Кошек не было. Неужели в сумочке спутницы помещается еще и…

Нет. Жанна изящно прогнулась, грудь, сводившая с ума уже своим присутствием в одной со мной Вселенной, выпятилась, а роскошная попка оттопырилась.

– Мурррр… – прозвучало сладко и, если сказать мягко, неожиданно.

А если не смягчать, то просто вогнало в ступор.

Чуть отвернувшись, но косясь на меня шалопутными глазищами, Жанна медленно опустилась на четвереньки. Прямо на бетонный пол, голыми коленками и нежными ладонями. Я стоял, пришибленный обстоятельствами и совершенно не готовый к такому повороту сюжета, и всей собранной в кулак волей строил внутреннюю стену между собой и реальностью…

Стена отказываясь возводиться и рушилась. Сердце обмерло. Душа натянула защитное одеяло по самые глаза, прячась от происходящего… но не желая пропустить продолжения.

Грациозно переставляя конечности, моя кошечка миновала порог и двинулась дальше по коридору. Искушающие бедра раскачивались вверх-вниз, вправо-влево, снова вверх-вниз и вправо-влево, все выпуклее, все нахальней и (неужели?!) приглашающе…

Ноги сами внесли меня следом. Это было последнее, что я помню, прежде чем провалиться в мир без мыслей.

Потом мы сидели, переплетясь коленями, в наполненной ванне и изучали друг друга бегавшими по коже пальцами – словно соревновались, кто больше выльет на другого ласки и нежности. Ванна, пар, напарница со всеми девичьими прибамбасами – мягкими, уютными, доступными рукам и не рукам…Отсутствие чужих взглядов и распорядка… Что это, если не материализовавшееся счастье? Многие, с кем довелось сидеть в изоляторе, ради одного такого вечера согласились бы на полноценный срок.

Жанна вдруг прыснула в ладонь:

– Тебе очень из-за меня досталось? Я говорю про день нашего знакомства, когда ты пустил помыться.

– За что? Я не совершил ничего, что не укладывалось в рамки человеческой взаимопомощи. Людмила пришла поздно, она и не узнала, что дома был кто-то посторонний. С этой стороны все обошлось.

Двусмысленность не осталась незамеченной.

– А с других сторон?

Моя прелестница пошевелила ногами. В тесной посудине это вызвало волнение, причем двойное, второе произошло с моими задетыми инстинктами. Захотелось вновь накинуться…

Стоять, поручик, времени хватит на все – дама ясно дала понять, что никуда не торопится. Торопливость, как известно, нужна исключительно при ловле блох. Счастье – это никуда не спешить.

– Дело в том, что я сам накручивал себя по этому поводу – что помощь попавшему в беду незнакомому человеку теперь выглядит со стороны чем-то меркантильным, что совершают лишь с эгоистичной целью.

– А разве не так? У тебя ни разу не возникла мысль воспользоваться обстоятельствами?

Моя речь обычно изобиловала книжными выражениями – дурная привычка, сохранившаяся с учебы. «…Меркантильным, что совершают лишь с эгоистичной целью…» Кошмар. Только со стороны понятно, как дико это звучит. Будто чиновник читает речь, смысл которой – не ответить на вопрос, а запутать спросившего. Жанна разговаривала проще, но она подстраивалась под собеседника. Я уверен, что только со мной у нее выскакивали все эти «возникла мысль воспользоваться обстоятельствами» – чтобы говорить на одном языке. Так в разговоре с выходцами с Кавказа машинально повышается тон и четче произносятся слова, а где-нибудь в глубинке Костромской или Вологодской области хочется заокать вместе с окружающими.

Я плеснул в Жанну веером брызг. Она увернулась, колыхнув водную поверхность сахарными островами, через борт хлобыстнуло рассыпавшейся по полу волной.

– Скажешь, что предложил попавшей в сложную ситуацию симпатичной девушке помыться, привести одежду в порядок, отдохнуть, выпить чаю и прийти в себя – и все это из чистого альтруизма?

– Безусловно.

Я не понимал, как может быть иначе. А собеседница, положив ладони поверх выпиравших из воды коленей и глядя прямо в глаза, не соглашалась. То ли действительно так считала, то ли подтрунивала.

– Это обычное сочувствие, которого в нашем мире становится все меньше, – объяснял я не верившей в мои чистые помыслы притягательной негоднице. – У человека стряслась беда. Человеку требовалась помощь. Я вызвался помочь в меру возможностей. Что неправильно?

– Все правильно. – Ответный водяной веер оказался неожиданным и попал мне в рот. Жанна рассмеялась. – Только в очередной раз отмечу, что ты – мужчина в расцвете сил, а человек, которого ты облагодетельствовал – роскошная красавица!

– Но разве красавица – не человек? И разве мужчина – всегда только охотник, который ищет новой добычи, этакий озабоченный самец, который не думает ни о чем, кроме всемерного удовлетворения своей плоти?

Вместо ответа Жанна плюхнула руки вглубь водной глади, нащупала предмет разговора и через несколько бесподобных секунд игриво вопросила:

– Это – эксперимент. Ты можешь думать сейчас о чем-нибудь постороннем?

Меня так просто не сломать. Я гордый и не такой как все, к сожалению. Сожаление, понятно, выражаю по поводу, что именно все другие не соответствовали моим стандартам.

– Давай спросим иначе.– Я довольно невежливо отстранился. – Что ты сделала бы на моем месте при аналогичном… то есть, прости, противоположном раскладе? Ага, задумалась? Чувствуешь, что ответ как бы на виду, а сразу ответить не дает что-то внутри? Вот и суммирую: прогнил наш мир, если помощь страдающему вызывает столько раздумий и внутренних противоречий. Хирург ему нужен, чтобы вырезать раковую опухоль недоверия и равнодушия.

Зря я углубился в этот спор, зря затеял неуместную риторику. Жанна заскучала. Но у нее проснулся новый интерес:

– Ты видел меня тогда в ванной? – Ее глаза искрились шаловливым задором. – Скажи честно: видел?

– Ну… – замялся я.

Тонкие ножки резко стукнули с обеих сторон по моим:

– Только честно!

Пришлось опустить лицо:

– Видел. Случайно. Я принес полотенце и халат, протянул, позвал, а ты не слышала.

– И как я тебе показалась?

– Нет слов, – искренне признал я, не вдаваясь в подробности.

– Что при этом думал?

– Честно? Боялся напугать. А то: в чужой квартире, с незнакомым мужчиной с неизвестными намерениями…

– Ой-ой-ой, такими уж и неизвестными, – хихикнула Жанна.

Мне был ненавистен юмор такого рода. Я гнул свое:

– Не хотелось даже думать, в каком виде выставлю себя, как бы терявшего отстраненную роль хозяина, которому нет дела, кому помогать – попавшему в беду горемыке-старику или такой вот сексапильной молодой девушке.

– Потому что сексапильная девушка может отблагодарить?

– Именно. Меня бил озноб от мысли, что ты решишь, будто я – такой.

– Ты не такой, – со всей ответственностью произнесла Жанна и взяла мои руки в свои. – Когда я тебя потом сознательно провоцировала, ты не повелся.

Плюшевые ладошки поднялись с моих рук и погладили лицо. Потом переползли на плечи. Потом…

– Кстати, еще один момент насчет того дня. То, что я случайно забыла, оно… – Жанна замерла на полуслове.

– Ты что-то у меня забыла?

– Нет, ничего. Видимо, перепутала.

– Ты никогда ничего не путаешь. – Я почувствовал, что меня собираются обмануть. – Выкладывай. Что ты у меня забыла?

Губы Жанны растянулись в глупой, но очаровательной улыбке:

– Трусики.

Оп-па.

– Где?

– Кажется, под комодом, – рассеянно пожала плечами Жанна.

Вот так так. Чужие женские трусики у нас дома… а Людмила ничего не сказала. Не найти не могла, в последнее время она помешалась на чистоте. Почему же?

Получается – приберегала в качестве козыря? Зачем? Единственный ответ – имела грешки более значительные и этими вот трусами хотела прикрыться, если ее выведут на чистую воду.

Черт подери, лучше бы не знал.

– Забыла, говоришь? – Я резко отодвинулся.

Жанну это не смутило.

– Дурачок. – Она снова придвинулась. – Ты мне сразу понравился. Твои галантность, стеснительность, принципиальность… А разговор о браке – помнишь? «Именно брак – счастье, а не что-то иное, чего все ищут, но все равно не находят…» Ты сразил меня наповал. И покорил. Сразу. Обычно мужчины не думают так о браке, но именно это – истинно по-мужски. Даже больше, чем по-мужски, если считать, что мужчина – не разовый озабоченный самец, а герой и защитник.

– А вот это… кошечкой… Тебя шеф попросил?

Лицо Жанны застыло и побагровело.

– Прости. – Я прижал к себе ее напрягшееся до твердости металла тело.

Оттаяла Жанна только после долгих усилий с моей стороны.

А на вопрос так и не ответила.

Она больше никогда не приходила ко мне. Но это не значит, что отношения прекратились и встреч больше не было. Наоборот. Они были редки, происходили всегда второпях, на ходу, на бегу, урывками…

Мы оба были очень занятыми людьми.

3

Бурная дискуссия за столом разгоралась. Борисыч требовал результатов, ребята требовали денег, времени и свободы маневра. Я клевал носом. Дальнейшее было мне неинтересно. Главное сказано, а оставшиеся подробности меня не касались. Скорее бы выйти на улицу, вдохнуть полной грудью, зажмуриться, подставив лицо жарящему светилу…

Жанна принесла кофе. Дерзко поставила чашку прямо на стопку бумаг, повернув ручкой строго перпендикулярно моему носу.

– Не спи, замерзнешь, – толкнуло меня ее тонкое плечико.

Встрепенувшись, я увидел, как на поставленной передо мной чашке быстро расплывается, растворяясь в светлеющей черноте, написанный сливками знак бесконечности… нет, поскольку поставленный для меня вертикально, то – цифра восемь.

Меня бросило в жар. Я не смог не покоситься в сторону отошедшей Жанны. Но… Игриво подпрыгивая, ее круглая попка задорно дефилировала к соседям по совещательному столу, прощаясь со мной на несколько долгих, полных предвкушения, тягучих часов.

Соблазнительная вредина даже не обернулась, чтобы посмотреть, разглядел ли я послание.

Что ж, в восемь, значит, в восемь. И, поскольку не оговорено остальное, то – в пустующем доме ее родителей.

– Это вы можете решить сами, – завершил шеф заседание. – Свободны.

А далее, как в фильме про Штирлица, суровый взор остановился на мне:

– А ты останься.

Вот и настал твой черный день, Алекс Акимов. Сейчас кое-какие грешки, для себя почему-то казавшиеся простительными, выплывут на чистую воду и узнают себе истинную цену.

– Долгопурова знаешь? – Шеф удивленно последил, как прямо у него на глазах распрямилась моя непонятно откуда взявшаяся сутулость, и расправились плечи.

Выдохнув порцию застоявшегося воздуха, я ожил и внутренне собрался. Долгопуров? Кто же в городе его не знает? Одна из ключевых фигур местной власти, депутат, в свое время удачно присоседившийся к нужным людям и получивший немалые доли почти во всех предприятиях региона. Стремится в Москву. Иногда помогает нашей организации своими возможностями, но лишь по большой необходимости: боится афишировать связь с людьми, которые понимают порядок и справедливость несколько по-другому. А нам приходится стесняться денег от такого человека.

– Знаю, – подтвердил я и проинформировал о подробностях: – Год назад после звонка из офиса я помог ему разрулить ситуацию с ребятами Идриса: водитель Долгопурова развернулся на красный, а те гнали по встречной. Наше вмешательство позволило обойтись без стрельбы и лишнего напряжения в городе.

– У него опять неприятности. Понимаю, что не твой профиль, но ты же у нас на все руки мастер?

Похвала всегда приятна, однако нет особого желания помогать людям, которые и без меня могут все. Это ж надо уметь влезть в дерьмо, из которого при почти неограниченных возможностях самостоятельно вылезти не в состоянии. Если бы не участие чем-то заинтересованного Бориса Борисовича, я однозначно сказал бы: «Увольте, это не мое». Правда, за такую отповедь действительно могут уволить.

– Что нужно сделать?

Я не стал делиться с шефом итогами мыслительного процесса, неутешительного для избранного представителя власти. Причем, «избранного» – не от слова «выборы», а от того, что подобные ему считают себя Избранными – вот так, с большой буквы. То есть, не такими как все. Повелителями мира. И чем круче себя воображают, тем больше позволяют себе такого, что классу пролетариев-плебеев-морлоков сразу тюрьмой аукается. Когда мои возможности еще немного вырастут, такие Избранные отправятся на свалку истории. Но это в будущем, а пока приходилось сотрудничать и даже помогать, поскольку помощь была взаимной.