Шакалота. Птичка в клетке

Разворачиваюсь обратно, собираясь взбежать по лестнице, бесцеремонно ворваться в одну из спален пропахших сексом и потом и, наплевав на тех, кто окажется внутри, найти для Полины одежду, но и шага ступить не успеваю, как…

– Отпусти! ОТПУСТИ МЕНЯ! – визжу, брыкаюсь, колочу пятками по ногам того, кто схватил меня в охапку, поднял над полом и куда-то тащит, а толпа благородно расступается нам на встречу и дружно аплодирует!

– У нас ещё одна конкурсантка! – объявляет парень-блондин продавливающий весом стол и протягивает ко мне руку. Силой затаскивает к себе, как бы велико не было моё сопротивление, и прижимает к потному торсу, пока я пытаюсь лихорадочным взглядом отыскать лицо человека, который подхватил меня. Но вижу лишь тёмную отдаляющуюся спину в толпе, которая вновь заполоняет собой проход и сжимается вокруг стола плотным кругом.

– Привти-и-ик, – светит мне в лицо скользкая белозубая улыбка, – готова сиськи показать?

Вырываюсь, пытаюсь спрыгнуть со стола, но этот недоумок, кем бы он тут у них ни был, держит слишком крепко. Моё тело не способно дать достойный отпор.

– Да ты потная вся, девочка! – оглашает как можно громче, и толпа сокрушает слух дружным смехом. – Рядом со мной так жарко? Пшшш… смотри-ка, пар прошёл.

Трясу головой, скольжу размытым взглядом по одинаковым физиономиям, пытаюсь найти среди них хоть одну знакомую, будто это способно положить конец беспределу, что творится и прижимаю обе руки к груди, защищаясь, отрицая. Ни за что не разденусь перед этой пьяной сворой!

Натыкаюсь взглядом на группу девчонок с обнажённой грудью и ещё успеваю ужаснуться их поразительно довольным улыбкам и блестящим глазам, глядящим на меня с нескрываемой насмешкой, а затем вновь начинаю трясти головой, погружаюсь в панику, тону, всё больше и больше, глубже и глубже… Слишком много людей. Слишком много внимания. Не справляюсь! Не могу!

Крепко зажмуриваюсь до боли в глазных яблоках, делаю глубокий вдох спёртого, горячего воздуха и медленно выдыхаю. Один раз. Два раза.

Грудь щемит, сердце бьётся слишком часто, слишком громко.

«Возьми себя в руки, Лиза! Полина в тебе нуждается! Сейчас!»

Открываю глаза.

– Ну? Как зовут сиськи нашей десятой конкурсантки? – веселится парень рядом, держа меня так крепко, что на теле однозначно останутся синяки. Наклоняется к уху и шепчет: – Просто скажи своё имя, дура. Чего застыла?

Чего застыла?..

Смотрю на него во все глаза и просто верить отказываюсь, что всё это происходит со мной! СО МНОЙ!

Всего час назад я сидела на кухне своей квартиры и пила чай! Что всего час назад и понятия не имела, что мою младшую сестру изнасиловали! А теперь… теперь я здесь и должна сказать этому пьяному придурку, каким именем он может представить мою грудь всем этим… Боже… я даже не знаю, как их назвать. Я далека от этого. Слишком далека. ЭТО – не моя стихия. Я хочу мою кухню, мой чай и книгу с каким-нибудь лёгким романчиком, а не ЭТО!

«Полина», – свистит в голове.

– Она походу немая! – орёт кто-то остроумный из толпы и поливает меня чем-то из пластиковой бутылки. Толпа галдит и улюлюкает, кто-то звонко переговаривается на тему того, какая убогая десятая конкурсантка им попалась, кто-то смотрит предвзято, кто-то смотрит как на кусок дерьма, а кто-то…

– Вероника, – срывается с моих губ жалобно. – Вероника!

Моя бывшая и теперь уже снова нынешняя одноклассница в коротком тёмном платье, с длинными чёрными волосами и холодным, но красивым лицом в Голливудском стиле, стоит у дальней стены и смотрит на меня без какого-либо выражения на лице. Смотрит, как на вещь, на которую случайно упал взгляд во время задумчивости.

– Сись-ки!

– Сись-ки!

– СИСЬ-КИИИ! – скандирует толпа.

Дышать всё тяжелее, голова кругом: от жары, от запахов, от паники. Грудь горит всё сильнее, пальцы онемели – так сильно сжимают кофту в кулаках.

– Ну? – подталкивает парень сбоку, многозначительно играя бровями. – Народ ждёт!

– Я не могу, – трясу головой будто в лихорадке. – Не буду.

– Не будешь? – усмехается и обращается к толпе: – Слышали?! Она не будет!

– Тогда чего на стол залезла?! – возмущению толпы нет предела. – Вали оттуда, уродина!

– Да вали!

– Пошла вон!

– О, нееееет, – глумливо протягивает парень рядом со мной и играет бровями. – Поднялась, значит раздевайся. Поднялась, давай, показывай своих малышек.

Тяжело сглатываю, понимая, что кислород остаётся всё меньше пространства для попадания в лёгкие – так сильно сжимается горло. Всё сильнее стискиваю в кулаках кофту на груди, так что фаланги огнём горят от боли.

– Всё так плохо? – парень смотрит оценивающе и кивает на мою грудь. – Да ладно тебе, не жмись, здесь все свои. Уже… свои.

– Я не играю в ваши игры, – цежу сквозь зубы и сама удивляюсь уверенности в голосе, потому что совершенно её не чувствую.

Парень наклоняется ближе, сверкая пьяными светлыми глазами, будто дымкой окутанными и шепчет в самое ухо:

– Ошибаешься, лапуля, ты уже в игре.

Отталкиваю его от себя, ударяю в грудь, но парень хоть и пьян, оказывается проворным: ни секунды не медля, обхватывает меня сзади, прижимает спиной к своей груди и сцепляет ладони в замок.

– Это насилие! – кричу, теряя остатки самообладания, дышу тяжело и часто, грудь горит огнём, толпа перед глазами раскачивается, как на волнах.

– Разве я делаю тебе больно? – жестокий смех над ухом.

– Да! Отпусти… Отпусти меня! – Удивительно, но нет, я не рыдаю, хоть и очень сильно хочу… Я злюсь, я в ярости и я… я напугана. Очень.

Толпа продолжает требовать зрелища, слышу, как полуголые девчонки за спиной недовольно щебечут, требуя переходить уже к сути этого убогого конкурса, а я… внезапно замираю, остановившись взглядом на лице одного единственного парня в этом доме, которому, судя по всему, до сисек, как и до меня, нет никакого дела.

И я узнаю его.

Максим Яроцкий. Одинокая фигура подпирающая дальнюю стену выглядит пугающе, неестественно для подобного скопища, отстранённо, слишком спокойно для парня, который ещё год назад был главным активистом класса, весельчаком, иногда бунтарём, но тем самым универсальным человеком, к которому невозможно было относиться плохо, что бы он ни делал. Даже учителя его любили. Вся школа любила Макса Яроцкого за простоту, за непосредственность, за отзывчивость, за улыбку, которая любого могла очаровать. Он был центром школы. Хорошим, добрым центром. Спортивным парнем, не с самыми лучшими оценками по точным наукам, да и с посещаемостью не особо ладил, но это не отменяло его человеческих качеств и это знали все.

Со своими заморочками и нелепостями, попаданиями в плохие ситуации, но хорошая сторона этого парня всегда преобладала, всегда перевешивала, и даже я относилась к нему с особой теплотой…

И вот он здесь. Тот самый Максим Яроцкий и… будто не он.

Не видела его чуть больше года, а с трудом узнала. И дело не в темноте, не в накуренном помещении, дело в его осанке, во взгляде, в холодности его лица… В том, в каком беспорядке находятся его тёмные волосы, будто лёг спать с мокрой головой и это – лучшая в мире наплевательская укладка; от короткого ёжика и напоминания не осталось. Как и не осталось ничего от блеска в зелёных глазах, от мальчишеского озорства на загорелом лице, от расправленных плеч. Этот Макс постарел лет на десять, его плечи осунулись, руки запущены глубоко в карманы чёрных джинсов, а брови тяжело сведены к переносице, так, будто там их законное место.

Понятия не имею кто этот парень теперь. Как и он, скорее всего, понятия не имеет, кто та девчонка, которую дружно просят показать сиськи. Мы учились в параллельных классах, он мог даже имени моего не знать. Вряд ли вообще кто-то вроде него помнит моё имя спустя год отсутствия в школе.

Встряхивает головой, отбрасывая с глаз непослушные локоны и, будто целую вечность, переводит взгляд на меня.

Сердце совершает тройное сальто и скачет галопом.

«Ну же! Вспомнит! Вспомнит меня! Узнает! Поможет! Не останется в стороне! Макс Яроцкий не бросает в беде тех, кто нуждается в помощи!»

Тот Макс не бросил бы!

Но человеку, что сейчас с холодным равнодушием смотрит мне в глаза всё равно.

Смотрит с несколько секунд и…

– Максим! – кричу. Боже! Зачем кричу?! – Максиииим! Маааакс!!!

Замирает. Смотрит, хмурясь, будто вспоминая, какая передача шла сегодня по телеку за завтраком.

– Лапуль, ты это кому? – спина дрожит от отрывистого смеха блондина позади. – Яроцкому, что ли?

– МАААКС! – Просто кричу его имя. Как дура последняя! Знает ведь, что прошу о помощи. Знает, чёрт, и ничего не делает! Просто смотрит!

– Да забей, – смеётся блондин. – Пофиг ему. Он сам тебя сюда затащил.

Застываю, не верящими глазами смотря в бледное лицо Макса, и отказываюсь в это верить. Он не мог. Только не тот парень, которого любила и уважала вся школа. Только не он…

– Хватит, – решительный женский голос доносится снизу. – Хватит, я сказала, – повторяет Вероника Светлакова, глядя на блондина позади меня всё тем же холодным, не заинтересованным взглядом раскосых голубых глаз и я невольно отмечаю про себя, что с последней нашей встречи она стала ещё красивее. Неспроста Полина, да и другие девчонки считают Светлакову едва ли не королевой школы.

– Отпусти её.

– Верон, свали, а? Чё надо? – цоканье над ухом, руки продолжают держать крепко.

– Отпусти её, я сказала! – гремит голос Вероники так, что даже толпа притихает.– Ты знаешь правила, Оскар, – голубые глаза угрожающе сужаются, и чувствую, как хватка парня ослабевает, даруя мне возможность вдохнуть глубже.

Оскар?..

Слышала я об одном Оскаре из бывшей компании Макса Яроцкого. Вот почему лицо показалось знакомым… Тот самый Оскар – один из четырёх друзей, как их называли. Хулиган, уже не школьник, девятнадцатилетний раздолбай одним словом.

– Прыгай, – Вероника протягивает мне руку, с видом, будто вселенское одолжение делает, но я и за него благодарна: толкаю напоследок освободившего меня Оскара, так что тот едва со стола не падает, и спускаюсь на пол под недовольные крики и свист толпы.

– Шоу продолжается, детки! – Оскар не теряется. – У нас всё ещё есть девять отменных пар сисек! Эй, девчонки…

– Пошли, – Вероника тянет за руку, ведя меня через толпу, которая охотно расступается перед владелицей дома, ну а я… я всё ещё крепко обнимаю себя руками, наполняю лёгкие кислородом, чтобы нейтрализовать звоночки возможной потери сознания, к которой не привыкать.

Смотрю на виляющую задницу Вероники, пока она ведёт меня вверх по лестнице, и только оказавшись на площадке второго этажа понимаю, куда смотрела. Чувствую себя в ступоре от того, что произошло со мной, и в полнейшей потерянности из-за того, что случилось с Полиной.

Полина…

– Мне нужна твоя одежда, – хватаю Веронику за локоть и махом разворачиваю к себе, наблюдая, как подведённые чёрным бровки будто бы в удивлении приподнимаются на несколько скупых миллиметров.

– В смысле, – отступаю на шаг назад, – не конкретно та, что на тебе, а та, что… в… – выдыхаю, – в общем, мне нужна любая другая одежда.

Секунда. Две. Пять минут, или десять… теряю счёт времени, пока холодные, как родниковая вода, и голубые, как летнее небо, глаза пронзают насквозь.

Сглатываю. Обнимаю себя крепче и решительно подхожу к Веронике.

– Мне нужна одежда, – повторяю требовательно и по какой-то несусветной глупости шморгаю носом. – Сейчас!

Аккуратные, в меру пухлые губы Вероники выкрашенные в матово-красный касается лёгкая, бездушная, как она сама, улыбка, и мой взгляд почему-то застывает на маленькой родинке на кончике заострённого подбородка.

– Никакой благодарности. – Голос с низким завлекающим тембром идеально подходит её внешности. Если бы не знала, сколько ей лет, спокойно дала бы больше двадцати.

Тонкие руки изящными движениями складываются на аккуратной груди, звеня тонкими серебристыми браслетами, серёжки-капельки раскачиваются из стороны в сторону, а острые каблучки несколько раз отстукивают по паркету, когда к моей большой неожиданности Вероника делает два шага вперёд и оказывается в нескольких сантиметрах от моего лица. Смотрит сверху вниз с высоты модельного роста, а взглядом так и копается в душе, ищет что-то, выворачивает наизнанку.

– Давно не виделись, да? – голос обволакивает, хочется растереть кожу руками.

– Не так уж и давно.

– Больше года назад, – напоминает, выгибая бровь. – Где же ты была столько времени, Багрянова, м?

– Ты знаешь где, – смотрю в упор, даже не моргаю, а коленки дрожат предательски, и на то есть причина. – Все знают.

– За границей? – усмехается. – Ну и как там?

– Одежду. Дай. И я пошла. – Боковым зрением отмечаю, что дверь ванной комнаты закрыта, в коридоре, кроме нас со Светлаковой, никого нет.

– И это вся твоя благодарность за избавление от Оскара, Багрянова? – цинично хмыкает, закатывая подведённые чёрным глаза. – Ни капли не изменилась.

«А ты вот о-о-очень.»

Смотрю настойчиво. Я может, была бы и не против «пообщаться» спустя год «разлуки» и всё такое, но ситуация крайне неподходящая. Прям вообще неподходящая после всего, что случилось. Мне нужна Полина! И мне нужно домой! Срочно!

Мобильный в кармане вибрирует – а вот и мама вернулась. Отвечать не стану, больше, чем положено, всё равно не получу.

– Одежду, одолжи, пожалуйста, – чеканю по слову и как можно вежливей.

И вновь паузу выдерживает, стоит так близко, что запах сладких духов так и умоляет смачно чихнуть.

Хмыкает, перебрасывает за спину блестящие чёрные волосы и удаляется в одну из комнат. Возвращается со стопкой чистой, выглаженной одежды и вручает мне.

– И… даже не спросишь, зачем она мне? – ищу подвох.

– Нет, – улыбаясь, пожимает плечам. – Нужна, раз просишь.

– Вот так просто, да? – спрашиваю уже у отдаляющейся спины и слышу в ответ одинокий холодный смешок и короткую фразу:

– В кармане рубашки.

Понятия не имею, что это значило. Ненормальная какая-то.

Уже двигаюсь к ванной комнате, в которой оставила Полину и вытаскиваю и кармана шелковой рубашки маленькую картонку, похожую на открытку, которые зачастую прилагают к букетам с цветами. Останавливаюсь напротив двери в ванную и несколько секунд непонимающим взглядом сверлю глянцевую картонку размером в половину ладони с изображением красивой высокой клетки с тонкими золотистыми прутьями и замком на закрытой дверке. В клетке на жёрдочке сидит маленькая птичка с тонким длинным клювом и пёстрым окрасом: ярко-бирюзовая грудка, нежно-салатовая спинка, а кончики крыльев окрашены в розовый. Колибри – вот, что это за птичка. И я не понимаю, что всё это значит.

Открываю открытку и читаю всего одно написанное внутри слово:

«Попалась?»

Глава 2

Город просыпается. Острая линия белеющего горизонта раскалывает небо, искажает его, открывает дверь для солнца. Только солнца не будет. Как и вчера, как и позавчера, его сожрут тучи, поглотят целиком и припорошат мокрым снегом, спрячут от тех, кто в нём нуждается. Сегодня… у солнца нет шансов выжить и это даёт ему полное право ненавидеть осень. Как ненавижу её я.

Листва давно «отжелтела» своё, «откраснела» и отжила. Теперь преет, гниёт, мешается под ногами, липнет к подошвам ботинок. Чем она лучше мусора? Такого же бесполезного и вонючего?..

Ненавижу запах осени.

Ненавижу встречать рассветы так, как это происходит сейчас, но всё равно продолжаю это делать. Раз за разом, вот так, сидя на крыше девятиэтажки, как прикованный; будто от гнетущего чувства одиночества легче становится. Будто кайфую от того, во что превратилась моя жизнь.

Иногда кайфую, как чокнутый мазохист. А иногда… как сейчас например, не чувствую абсолютно ничего.

– Ты становишься предсказуемым, Макс. Всегда знаю, где тебя искать.

А ещё терпеть не могу, когда вторгаются в моё личное пространство.

– Вечеринка закончилась. Всё прошло удачно.

– Как и всегда, – не свожу взгляда с белеющего горизонта и позволяю пальцам Вероники копаться у меня в волосах.

– Ты не доволен? – голос даже удивлённо не звучит, диалог завязать пытается.

– Макс? Ну поговори со мной. Куда ты?!

– Спать, – отвечаю, не оборачиваясь.

– Можем поспасть вместе?.. Ма-а-кс!

– Не сегодня. Я устал. – Открываю стальную дверь выхода и бросаю на Веронику короткий взгляд. Красивая, как кукла фарфоровая. Делает всё, что я хочу – это и нравится в ней больше всего.

– Почему она? – кричит вдогонку. Утомляет. – Сначала одна Багрянова, теперь вторая. Ты помешался на этой семейке, или что? Объясни.

– А должен? – смеряю Веронику тяжёлым взглядом.

Смотрит, будто обижено. Сейчас цокнет.

Цокает.

Сейчас волосы за ухо заправит.

Заправляет.

Сейчас руки на груди сложит.

Разумеется. Предсказуема, как и всегда. Идеальна, как всегда: в тонком чёрном плащике, с идеальным макияжем, с идеальной жизнью, с идеальным представлением обо мне, твою мать.

Рассмеяться хочется.

– Она год была за границей, вроде как на оздоровлении. Кто-то говорит с психикой проблемы, кто-то, что с головой, кто-то вообще не верит в эти сказки, – шагает ко мне, стуча каблуками. – Только вернуться успела, а ты сразу в неё вцепился. Вот мне и интересно, Макс, в этой Лизе есть что-то особенное? Что-то чего я не знаю? Что вообще в этих Багряновых такого?

Молчу с минуту. Устал отвечать. Устал слушать одни и те же вопросы, устал повторять что такие, как Вероника – судьи. Их задача – подсчитывать очки, контролировать новую «птичку», глаз с неё не спускать, подталкивать. Если надо внедряться в доверие, если надо лить дерьмо в уши.

Они достали задавать вопросы!

И вот главный из них:

– По какому принципу идёт отбор?

Достаю из помятой пачки «Winston» сигарету, подкуриваю, отхожу к ограждению, делаю глубокую затяжку и смотрю, как вдали едва различимо плещутся волны. С этой точки море плохо видно, многоэтажками застроена вся центральная часть города, и эта – одна из немногих, которая ещё позволяет понаблюдать, как на рассвете первые лучи солнца плещутся в морской воде, собственно, поэтому и прихожу сюда практически каждое утро. Прибиваю себя к этому месту. Чтобы побыть одному. Чтобы ни о чём не думать. Или наоборот – чтобы думать слишком много. Отключаю телефон и пытаюсь забыть, кто я есть и во что превратилась моя жизнь. Во что я сам её превратил.

– Макс?

И обычно у меня здесь нет гостей.

– Максим!

Я не звал её сюда.

– Возвращайся домой, – бросаю не глядя, после очередной затяжки и сплёвываю вниз.

– Макс, – рука Вероники падает мне на плечо и это не то, о чём я просил. – Мы на твоей стороне, ты же знаешь. Просто кое-кому нужны ответы.

– Тебе? – холодно улыбаясь, смотрю в бездонные голубые глаза и практически вижу в них своё отражение. Всегда нравились её глаза. – Оскару? Кому ещё?

Приближается ко мне, обвиваясь руками вокруг торса, пробегается ногтями вдоль позвоночника, приподнимает голову и тянется к моим губам:

– Ты выбираешь «птичек», – шепчет, прижимаясь ко мне грудью. – Ты выбираешь кураторов. Ты выбираешь и одобряешь задания. Ты выбираешь следующую жертву… Макс, – проводит языком по моей нижней губе и мой рот приоткрывается, а рука на автомате ложится на её затылок, сжимает волосы в кулаке, и я вижу, как в глазах Вероники вспыхивают огоньки желания.

«Почему бы и нет?» – думаю, обхватывая её второй рукой за талию, и накрываю рот своим.

– Ты всегда так делаешь, – сопротивляться пытается.

– Да, – вновь прижимаюсь к её губам. – Потому что это лучший способ заткнуть тебя.

– Мы не договорили, – больше не звучит уверенно, – подожди… Макс… подожди… Я хочу… я хочу быть куратором Багряновой.

Отлипаю от её губ и усмехаюсь:

– Жаль расстраивать тебя, но это место уже забито.

Глава 3

Не знаю, который по счёту час меряю шагами пятнадцать квадратных метров нашей с Полиной комнаты. Считаю серебряные звёзды на синих обоях, сбиваюсь, начинаю считать заново. Не помню, сколько часов спала этой ночью, да и спала ли вообще. Зато точно помню, что выпила успокоительных на две таблетки больше, чем можно было – подсчёт лекарств за последний год стал той привычкой, которая фиксируется на корочке мозга уже на автомате, вбивается в память.

Не нужно было пить больше необходимого – теперь ещё сильнее спать хочется, но не могу себе этого позволить, когда моя глупая сестра вот-вот проснётся и начнёт собираться в школу; и она начнёт – уверена. А я места себе не нахожу и понятия не имею, как уговорить себя её туда пустить. Как начать разговор, да и стоит ли. Как вообще продолжать жить, делая вид, что всё в порядке вещей и ничего ужасного не случилось.

Останавливаюсь у трюмо, упираюсь ладонями в столешницу заваленную грудой косметики и с минуту-другую, как зомбированная смотрю на своё бледное отражение. На осунувшееся лицо, серые мешки под глазами на несколько тонов темнее цвета радужки, а белки будто кровью налитые, веки тяжёлые, распухшие – совсем забыла, что ревела вчера в три ручья, после того как Полина уснула.

Выдохнуть. Выпрямиться. Пригладить растрёпанные волосы, а лучше собрать в хвост, чтобы не раздражали, и натянуть на лицо максимально спокойное выражение.

Просто?

Вообще нет.

– Лиза? – хриплый шёпот Полины заставляет вздрогнуть. Привстала на локте, смотрит сквозь глаза-щелочки.

Ну вот. Пора вновь становится умной старшей сестрой, а не тряпкой.

– Завесь шторы, глаза болят, – протягивает сипло и с головой уходит под одеяло.

– Утро уже, – говорю лже-беспечно. – Мама придёт через минут тридцать. Отец примерно через час. И ты… ты знаешь, что тебя не должно быть дома, или…

– Или будет куча вопросов, – доносится из-под одеяла. – Паника, клиники, анализы, наркологи, да?

– Какой из тебя наркоман? Не говори ерунды, – пытаюсь усмехнуться, присаживаюсь на край кровати, обводя спальную рассеянным взглядом, ища, за что уцепиться и цепляюсь им за серый, давно полинявший ковёр.

– Нет, наркота – отстой. Но предки точно проверить захотят. А батя ещё просто ради профилактики по башке даст. Мне.

– Полина…

– Ой, не начинай, а? – отбрасывает одеяло в сторону и удивительно быстро вскакивает с кровати.

– Полина, – иду следом за ней в ванную, – ты знаешь, что нам надо поговорить. Тебе не избежать этого разговора.

– Почему? Потому что ты сдашь меня? – сбрасывает на пол нижнее бельё и поворачивает кран с горячей водой. Выкрашенные в голубой цвет волосы ёжиком топорщатся на затылке, лицо отливает землистым оттенком, а взгляд, очевидно, избегает встречи с моим.

– Нам повезло, что мама осталась ночевать у тёти Аллы, – подпираю плечом дверной косяк и складываю руки на груди, унимая дрожь. – Она вчера пять раз звонила и уже была на пороге квартиры тёти Аллы, когда я вовремя ей перезвонила.

– Зачем мне это слушать? Дай помыться, а? Так и будешь торчать здесь?

Ну а я о чём говорила?..

Вот оно – утро. Кто-то вчера рыдал мне в грудь и просил о помощи?.. Не-е-ет, не было такого!

– Ладно, – прикрываю за собой дверь, но не до конца, бросаю мимолётный взгляд на станки у раковины, упрекаю себя за дурные мысли и шагаю на кухню.

Вновь зарядил дождь и барабанит по стеклу, ветер гнёт деревья к земле, а море наверняка бушует. Так и стою у окна, сжимая в кулаке красную занавеску в белый горошек, и слушаю шум воды из ванной до тех пор, пока он не стихает.

Подхожу к холодильнику. Отрываю. Закрываю. Вновь открываю, достаю две банки клубничного йогурта и ставлю на стол. Включаю конфорку, ставлю чайник и считаю про себя пока не засвистит.

– Я не буду есть. – Полина появляется в кухне одетая в то, в чём обычно дома не ходит. – Сделай кофе. Пожалуйста.

– Хорошо, – отвечаю спустя паузу и пока вожусь с кофе, искоса поглядываю на сестру.

Офигенное чувство: один подросток пытается быть психологом для другого. Психологом, которому самому психолог не помешал бы.

Ставлю перед Полиной кружку с кофе, придвигаю сахарницу и забиваюсь в самый уголок кухонного диванчика.

– Ты идёшь в школу?

– Да я иду в школу! – выпаливает с вызовом, будто я уже ей запрет выдала.

Делает глоток из кружки, проводит ладонями по влажным волосам, складывает руки на столе и наконец, встречается со мной взглядом.

– Слушай… Лиза, – облизывает губы и замолкает.

Смотрю на неё, будто вижу впервые. Будто ещё вчера утром у меня была другая сестра, а теперь её заменила совершенно другая девушка. Разглядываю тонкие черты лица, курносый нос, как у мамы и аккуратные губки бантиком. Для чего-то подсчитываю количество серёжек в её ушах, включая проколотые хрящики и в общей сложности заключаю, что их восемь, девятой не хватает. Замираю взглядом на колечке в носу и ловлю себя на мысли, что очень хочется за него дёрнуть, просто от злости, но, разумеется, никогда этого не сделаю. Отмечаю, что сегодня на Полине никакой пёстрой одежды, наоборот, чёрные джинсы, тёмно-синяя толстовка с рисунком обезьяны лопающей жевательный пузырь, а на ногах уже зашнурованы кеды.