Врачу: исцелись сам!

Надо сказать, страховые компании требовали для своих клиентов проверенных методов лечения, быстро дающих результат. Фармацевтические компании тем более – им нужно было продавать дорогие лекарства. Тратить деньги на проверку действия трав и сборов никто не собирался, да это было бы смешно: как можно давать траву, да и с чем-то ее сравнивать. Между тем, лечение травами имело тысячелетний опыт еще до развития химической промышленности. Оно составляло да и сейчас составляет основу восточной и народной медицины.

Молодежь обычно принимала таблетки, а люди пожилые всегда чего-то там бодяжили с медом и чесноком, делали уксус и активно подписывались на газету "Здоровый образ жизни" или покупали ее в пригородных электричках по дороге на дачу. В этой газете люди делились разными рецептами, кому и что помогло.

Расставшись с Масловым, Борисков забежал в кафе купить чего-нибудь к чаю. Там за столиком в углу сидел профессор Савельев, известный алкоголик. Выпивал он каждый божий день, и без этого, видимо, уже не мог. Карьера его, несмотря на, несомненно выдающийся ум и написанные им многочисленные монографии (академик Минков ему в подметки не годился), именно из-за этого порока никак не развивалась. Он потерял кафедру, однако с учетом уникальных знаний и опыта продолжал работать на ней же консультантом, участвовал в работе научного общества и диссертационного совета. Борисков как-то ехал в сильный дождь по набережной и увидел голосующего расхристанного вдребезги пьяного, но хорошо одетого мужика. В нем он узнал профессора Савельева. Борисков мог бы его взять, подвезти до дома, но потом это показалось бы неудобным, и он проехал мимо. Да, кстати, и остановка там была запрещена.

Впрочем, в традиционно пьющей России пьянство за порок не считается, наоборот, люди непьющие вызывают подозрение. Как-то в электричке Борисков слышал такой разговор:

– Бог пьяных любит! Мы как-то сидели с мужиками в квартире на третьем этаже, пили пиво. Вобла висела на веревке в открытом окне, Серега перегнулся через стол, стал отрывать рыбину и – р-раз! – кувыркнулся на улицу. Мы вначале и не поняли: где же Серый? Пока то да се, сообразили – он уже входит в дверь совершенно целый. Лоб разве что рассажен. И, что интересно, с воблой. Оказалось – упал в куст сирени. В то же время другой знакомый мужик упал с первого этажа – сидел на подоконнике – хрясь затылком об асфальт – и сразу конец!

Поведение алкоголиков совершенно непредсказуемо. Непредсказуемы и реакции на лекарства, которые встречаются у алкоголиков. Так в больницу однажды привезли одного известного актера кино. Всем он был хорош: красив, невероятно талантлив, но очень сильно пил. Однажды на фоне очередного перепоя у него возник гипертонический криз, "скорая" ввела лекарство, снижающее давление. Давление упало вообще до нуля, и поднять его уже не удалось.

Профессор Самсыгин советовал молодежи:

– Вы не называйте алкоголика алкоголиком, люди на это обижаются, а называйте его потатором.

С точки же зрения Борискова слово "потатор", то есть пьяница по-латыни, звучало еще хуже и куда как оскорбительнее. Месяц назад в платной палате лежал директор одной крупной фирмы. У него из всех заболеваний только и была "алкогольная болезнь печени": долгое время каждый день вечером он пил одну-две бутылки хорошего французского вина – для сна. Написать в выписке так было неудобно, поэтому написали просто "стеатоз печени". Он, конечно, сказал, что завяжет пить, но тут же спросил о сроках, когда можно будет развязать.

В связи с этим тут же вспомнился муж медсестры из процедурного кабинета второй терапии, который умер в последний Новый год с перепоя. Вместо водки он где-то на рынке купил три литра спирта, и начал его пить его еще до наступления Нового года, и уже числа второго января выпил весь и умер от фибрилляции сердца прямо у себя в доме на унитазе.

Всем известно, что при входе на Апраксин рынок всегда стоят толпой кавказцы и кричат: "Спирт, спирт, спирт!" – словно домашнее животное приманивают. Они продают контрабандный алкоголь. Один из прохожих сказал им что-то такое, что им не понравилось, и они начали его бить. Он пытался отбиваться, вырвался и побежал. За ним гнались торговцы спиртом. Откуда-то тут же еще появились и молодые ребята в спортивных костюмах – что-то вроде охраны или местных боевиков и тоже ринулись за несчастным.

В этот момент в кафе пришла заведующая отделением и сообщила, что на второй терапии в это время случился скандал: врач приемного не посмотрел больного ниже пояса, а в отделении оказалось, что там махровая чесотка. А он поставил штамп на историю болезни, что чесотки нет. Действительно, есть золотое правило: надо осматривать больного полностью. Говорят, великий Боткин осматривал больных очень тщательно, чуть ли не обнюхивал их, и это было фактором его успеха. Ему верили безоговорочно, хотя случалось, что и он ошибался. Однажды, когда в Москве были зарегистрированы случаи чумы, а в Петербурге их еще не было, он, обнаружив у дворника пакетные лимфоузлы, высказал предположение, что это именно и есть чума. Все население, кто только мог, бросилось из Питера прочь. Но потом оказалось: Боткин ошибся! Позже он реабилитировал себя и снова поставил точный диагноз. Как писали газеты того времени, "Диагноз великого Боткина был подтвержден на вскрытии!" Говорят, в юности он работал на Крымской войне хирургом, но так как был очень близорук, порезал много сосудов и какое-то количество раненых будто бы угробил, и тогда ему сказали, что вам-де, г-н Боткин, не стоит заниматься хирургией, и он стал гениальным терапевтом.

Жизляй на это, впрочем, сказал:

– Ничего страшного, все могут ошибаться. А великие – они все с прибабахом – на то они и великие. Например, нобелевский лауреат Мечников всерьез считал, что прямая кишка человеку вообще не нужна, и ее надо всем удалять.

Заглянул Максаков. Борисков Максакова не любил. У него когда-то была серьезная стычка с Максаковым, чуть не до драки. Дело состояло в том, что у того был маленький налаженный бизнес по продаже американских БАДов, и он толкал их всем больным без разбору и очень дорого. Как-то подошел к Борискову, предложил отстегивать за каждую упаковку. Борисков вспылил:

– Ты только моих больных не трогай!

Бизнес этот все равно разрастался, Максаков богател, но потом дело как-то неудачно всплыло, и этот канал доходов прикрыли. Просто официально запретили продажи БАДов в больнице. Максаков затихарился, и нашел себе приработок на стороне. Но обиду помнил, и однажды в какой-то праздник, будучи сильно пьяным, вдруг сказал в лицо Борискову:

– Ты, Серега, по правде говоря, человек не очень чтобы хороший! Тебя любить особенно и не за что. Есть в тебе некая гнильца. Я бы с тобой в разведку не пошел бы – сдашь при малейшей стремной ситуации. И я думаю, уже своих сдавал. У тебя кишка слаба!

Это были жестокие, но в принципе в чем-то правдивые слова.

Надо сказать, что Борисков действительно был слаб на кишку. Он был из тех, про которых говорят, "кишка слаба", потому что при стрессе его пучило, тянуло бежать в туалет по большому. Склонен он был, как говориться, к "медвежьей болезни", а попросту говоря – обосраться с испугу. Главный как-то вызвал его к себе в кабинет, взглянул злобно: "Садитесь, Сергей Николаевич!" – Борискова тут же вспучило, потянуло внизу живота, заурчало в кишках. В медицине это называется "Синдром раздраженного кишечника" – никто толком не знает, почему это происходит и что при этом делать. Понятно, что во многих случаях все идет от головы, как у Борискова. Остается разве что только пить антидепрессанты. Так ведь всю жизнь их пить не будешь, а заранее не предусмотришь. Как-то подумал (как раз тогда же, на том самом приеме у Главного) про себя: "Если тебя, Сережа, сильно напугать, не исключено, что ты и обосрался бы". От такой мысли он даже ухмыльнулся. Главный это тут же заметил: "Чего это вам так весело, Сергей Николаевич! Я вот лично ничего веселого не вижу!" – и начал прочистку. Дело касалось одной неприятной ситуации на отделении. Кто-то накапал, да и вообще постоянно, видать, капает. Только кто? Борисков этот вопрос решить не мог.

А кто мог решить подобный вопрос? Разве что Андрюша Каледин, подрабатывавший везде, где только можно, к тому же еще и многолетний кафедральный соискатель (писал кандидатскую диссертацию), решал этот вопрос очень просто: у него была прикормлена секретарша. Она его обожала, а он еще ей подкидывал дорогие подарки и денежки, так как сам зарабатывал очень много. Та контролировала ситуацию на месте, что-то нейтрализовывала сама, а при необходимости предупреждала об опасности. Андрюша главному, конечно, регулярно приносил то, что тот любил – дорогое виски, а секретарше – обожаемый ею ликер Бэйлис, которые всегда покупал в аэропорту в магазине Дьюти-фри. В итоге главный его особо не дергал. Андрюша иногда на работу вообще не ходил, а занимался своими делами. А занимался он медицинской логистикой, только не медоборудованием, а больными, типа устройством их на лечение в Германию. И зарабатывал в своей фирме очень хорошо. Тут недавно им позвонили и сказали, что нужно срочно перевести тяжелого больного из Барселоны в Питер. Они наняли частный самолет за пятьдесят тысяч евро, поставили туда аппарат гемодиализа, реанимационную аппаратуру и благополучно доставили больного в Питер живым, взяв за услуги по доставке сто тысяч евро. Больной, впрочем, умер через две недели, но уже здесь в клинике. У него был цирроз печени, сахарный диабет и почечная недостаточность. На этом фоне повторялись желудочные кровотечения. В другой раз попросили доставить пациента, молодого парня, разбившегося на мотоцикле в Таиланде. Парень был в коме. Местные запросили за доставку сто пятьдесят долларов. Андрюша и компания просчитали, что нанять отдельный оборудованный самолет будет стоить сто десять, однако родственники прямо заявили, что у них есть только пятьдесят. Тогда приняли гениальное решение: отправить парня обычным рейсом. Выкупили весь первый класс, частично сняли кресла, поставили туда кровать и реанимационную аппаратуру. Это обошлось в двадцать пять тысяч долларов. В конечном итоге парня доставили в Питер живым.

Андрюша всегда где-то болтался, а Борискову приходилось сидеть перед начальством и стрессовать. А реакция на стресс у Борискова, как уже говорилось, была специфическая – тянуло на низ. Впрочем, подполковник Саня Мельников, бывший одноклассник Борискова, как-то рассказывал, что люди в стрессовых ситуациях могут вести себя совершенно непредсказуемо. Он, предположим, может быть хорошим спортсменом, казаться вам спокойным надежным парнем, и вдруг в стремной ситуации, например, под реальным обстрелом, вообще себя не контролировать. Он, рассказывал, что сам видел, как лежавший рядом в канаве солдат, вроде даже куда-то и целится и даже нажимает на спуск, но не сняв автомат с предохранителя. Существует, конечно, спецподготовка, все эти учения, перебежки со стрельбой и взрывпакетами, и это, несомненно, очень важно, но опасность там все равно минимальна, и человек это в любом случае понимает, и как он поведет себя в реальном бою – остается неизвестным, пока он сам туда не попадает. Тем и полезен боевой опыт. Мельников считал, что все реально работающие группы обязательно надо проводить через боевое крещение, поскольку реакции бывают парадоксальные. Один пациент-ветеран рассказывал Борискову, что на той, большой войне, мог идти совершенно жуткий артиллерийский обстрел, а некоторые люди спят себе в окопчиках – тоже защитная тормозная реакция психики.

Саня Мельников был крепкий парень, большой, спокойный. Какое-то очень долгое время они с Борисковым каждый год обязательно во время Санькинова отпуска встречались. Это потом что-то разладилось. Борискову запомнилась такая сцена. Во время одного из Санькиных ежегодных наездов традиционно сходили в баню на Марата, сняли люкс, хорошо помылись, попарились, ну и выпили, конечно тоже. Еще Борисков тогда отметил: Саня мускулистый, в хорошей форме, а он, Борисков, уже стал заметно жиреть. Еще запомнилась такая деталь: когда Саня говорил, все его внимательно слушали: и банщик, и бармен – буквально ловили его слова. И не было такого, чтобы он говорил, а они на что-то отвлеклись. Борискову это показалось необычным. Когда вышли на улицу, к ним почему-то привязалась какая-то нетрезвая компания. Борисков напугался: драться нужно было против четверых. Интересным было поведение Сани, который без каких-либо криков и угроз, даже с некоторой скукой и раздражением сказал: "Идите-ка вы, парни, своей дорогой! Мы вас не трогаем и вы нас не трогайте!" Трое вроде как намек поняли, а четвертый – не внял, полез в драку, и тут же получил страшный удар в лицо, упал назад затылком о дорогу, перевернулся на живот, встал на карачки, выплюнул обломок зуба на асфальт, посмотрел на него, поднял с изумлением свой зуб: "Как же так?" Изо рта и с подбородка на асфальт капала кровь. "Ну, говорили же тебе!" – сказал ему Саня, и они с Борисковым спокойно ушли. Никто больше не сунулся. Борисков, когда потом по этому месту проходил, всегда вспоминал это пятно крови на асфальте. Подумал как-то, сколько же таких отмытых пятен крови по Питеру после всех исторических событий и в течение всего его существования! Если бы однажды они проявились в один момент – залито было бы все, кровь плескалась бы, наверно, по колено.

После обхода Борисков принял двух поступивших больных и затем, наконец, зашел в ЭКГ-кабинет. Наташа была на месте, сидела за столом, расшифровывала кардиограммы. Всегда доброжелательная, всегда с улыбкой. Когда-то очень давно они с Борисковым были в сверххороших отношениях, почти что в близких. Но не в самых близких – чуть-чуть не хватило. Психологически они подходили друг другу идеально, а физически не получилось, просто не дошло до этого, а потом разлетелись. Она была замужем, по сути, всегда – аж с восемнадцати лет, сразу родила, еще студенткой на пятом курсе института. А когда они встретились с Борисковым, оба были еще молодые, ее сыну было семь лет, а у Борискова – Лизе два года, у обоих был видимо семейный циклический кризис по времени, когда кажется что жизнь – рутина, быт затягивает, молодость проходит зря, а любовь как бы пригасает, переходит в привычку. И тогда, может быть, эти их встречи, влюбленность спасла их семьи от развала. Что бы ни говорили, но семья – основа основ мира. Цемент цивилизации. Они буквально чуть-чуть не перешагнули в интим, но не перешагнули. А разбежались как-то потому, что она вдруг сказала: "Знаешь, у нас будет ребенок!", то есть у них с мужем. Может быть, поэтому отношения у них сохранились дружеские, внимательные. С возрастом и не особо заметны были в ней перемены, какие бывают у женщин, она совершенно не располнела и не обрюзгла. Сам же Борисков уже отрастил приличный животик, сейчас даже стеснялся раздеваться при ней. Она улыбнулась ему:

– А, Сережа, привет!

– Здравствуй, слушай, снимите-ка мне ЭКГ!

– А что случилось?

– Перебои ночью почувствовал. Хочу на всякий случай проверить. А то вот так ходишь, да вдруг и помрешь. Все вокруг умирают! – Он сказал это шутливо, но Наташа, впрочем, на это не улыбнулась:

– Давай, ложись!

Симпатичная медсестра Катя щекотно поставила на грудь датчики: "Теперь вдохните и не дышите. (пауза) Все. Можно одеваться".

Это была еще совсем молоденькая девчонка, в голове, наверное, одно – выйти бы замуж за человека побогаче, и больше уже никогда не работать. Если хочешь такую, как Катя, заинтересовать, нужно сказать просто: "Был у меня тут на приеме и получал справку для полетов на воздушных шарах (или проще – для шоферской комиссии) один молодой человек, красивый, холостой, богатый, и спрашивал: нет ли у вас симпатичной медсестрички познакомиться", – тут же полный интерес тебе гарантирован. Но Катя молодец, работает, старается, ничего тут не скажешь. Предшественница ее уже два года находилась в декретном отпуске и наверняка на работу больше уже не выйдет. Приходила тут как-то зимой с ребенком: рулила на новой "Мазде", сама в норковой шубе, ребенок одет очень дорого, как кукла, – сразу видно, что богатая. Наверняка специально так подготовилась, чтобы похвастаться. Молодая, красивая, богатая, замужем, имеет ребенка. Настоящий женский супернабор. Повезло. Жизнь удалась.

Интересно, что еще одна молодая врачиха в отделении тоже вроде как бы считалась, что уже много лет замужем, и ребенок у нее был, а потом и второй родился, и тут вдруг оказалось, что они только вот-вот с мужем и поженились, а до этого много лет жили в "гражданском" браке. Она по этому поводу проставлялась: приносила торт, шампанское, счастливо выглядела – ждала, говорят, этого события шесть или семь лет. А, казалось бы, что изменилось – сходили в ЗАГС, поставили печати в паспорт, все равно ведь живут вместе? А для женщины, оказывается, многое. Борисков детали спрашивать не стал. Начнут объяснять – не поймешь. Любопытно, что в гражданском браке мужчина считает себя неженатым, а женщина – замужем, и отсюда возникает этот известный разброс в статистике. Происходили и вообще труднообъяснимые вещи. Например, Борисков в прошлом месяце сам присутствовал при венчании своих давних знакомых. Женаты (законно) они были уже лет, наверно, двадцать с хвостом, – по крайней мере, старшей дочке было лет за двадцать точно, – жили себе и жили и вдруг с чего-то решили обвенчаться. Хотел даже спросить: "С чего это вы вдруг?", но было как-то неудобно. Решили, видимо, реально узаконить брак, точнее освятить его. И то верно, тут один развелся и говорил: этот брак все равно был ненастоящий, я же не венчался.

Наташа тут же, пока Борисков одевался и завязывал галстук, посмотрела запись кардиографа и сказала: "Только одна экстрасистола попалась, желудочковая. Я думаю, тебе надо сделать пробу с нагрузкой и суточный мониторинг. Если не хочешь, чтобы здесь знали, сходи-ка к Саше Столову – на кафедру кардиологии, он сейчас там доцент… Телефон его дать? Но не мобильный – мобильного нет". – "Давай". – "Кардиограмму возьми с собой – покажешь ему". Борисков сунул бумажку в карман. "Да. Еще возьми это, – протянула коробочку с таблетками, – хороший бета-блокатор, если будут частые экстрасистолы – прими! Если нет – лучше подожди результатов мониторинга". Опять в кармане завибрировал мобильник. "Але?.. Сейчас буду!" Незаменимый. Да, как помрешь, тут же и заменят. Незаменимых людей нет. Сталин умер. Брежнев умер (казалось уже, что он был всегда) – тут же и заменили. Профессорша та хоть не мучалась – умерла сразу.

Борисков стал вспоминать этого Столова. В лицо абсолютно его не помнил. По выпускному альбому, что ли посмотреть? Из стройотряда ребят еще как-то помнил. Один как-то позвонил: "Помнишь Казахстан, Зерендинский район?" Столов, тоже вроде ездил в тот год в стройотряд, но в другой – в Мурманск. Что-то такое смутно припомнилось. Кстати, тут Борисков вспомнил, у Наташи в девичестве была хорошая фамилия – Соловьева. Потом она поменяла ее на безликую фамилию мужа – Акулинич. Муж ее был, кажется, из поляков, и у него даже родственники были в Польше – кажется, во Вроцлаве. Откуда-то Борисков это знал. Может быть, она сама ему рассказывала.

Выйдя ЭКГ-кабинета Борисков по дороге заглянул в сестринскую – там медсестры наскоро пили чай. Одна из них вообще была беременная уже на позднем сроке, и поэтому немного не в себе и постоянно что-то ела. Непременно что-то жевала. Уже и мозгами явно тормозила, впрочем, особенно ее работой и не загружали. Целый день писала бумажки и ела. Впрочем, характер ее изменился в лучшую сторону, она потеряла обычную свою склочность и въедливость. Ей было уже все равно, она ни во что уже не вникала. Сидела и ела. Ела и сидела.

Сейчас медсестры и врачи редко вместе пьют чай на дежурстве, раньше по молодости лет – было часто, особенно на дежурстве. Было что-то типа своеобразной молодежной тусовки. Обсуждались все новости. По юности вместе и спать могли лечь. Семен Марков, с которым Борисков учился в ординатуре, рассказывал, как он однажды подежурил. И вот лежат они с медсестрой на кровати за шкафом в ординаторской, занимаются этим самым делом. Короче, все уже на самом пике. Он сверху, она – внизу. А там специально было зеркало приделано на стене над кроватью, чтобы, когда лежишь, было видно, кто заглядывает, чтоб не вставать. И от входа, получается, тоже чуть видно, что там за шкафом. Он случайно перевел взгляд на зеркало и вдруг увидел там выпученные глаза строгой заведующей отделением Марии Павловны, которая неизвестно с чего вдруг оказалась в отделении в десять вечера. И получилось, что встретился глазами с ней через зеркало. Она дверь тут же и захлопнула. Сема подумал, что же будет потом, но ничего не было. Медсестричка Света, конечно, боялась, чтобы Мария Павловна, самое главное, мужу не стукнула. Хотя Мария Павловна могла ее и не видеть – та как раз была под Семеном, но уж явно догадалась. Борисков помнил эту Свету – это была очень сексуальная красивая блондинка с пышными формами. У него тогда свои были личные проблемы и он в чужие интимные дела не вникал. В другой раз Семен сокрушался утром после дежурства:

– Вот, блин, на месячные попал – все трусы в крови! Не мог удержаться. Что делать? Придется выкинуть, а то жена убьет! А купишь новые – тут же привяжется. Надо где-то купить точно такие же. Она все замечает! Однажды пришел, а трусы одеты на изнанку – тут же такого говна навалила, насилу отбрехался – сказал, что ходил в душ на работе! Был отлучен от тела на неделю.

Теперь Сема работал заведующим каким-то там отделением в больнице Мечникова. Борисков уже давно с ним лично не общался. С год назад Сема позвонил по каким-то своим делам, спросил:

– Как на работе?

Что было ему ответить: каждый день одно и то же. Поступление и выписка. И у него было то же самое. Но он не унывал.

В ординаторской один клинический ординатор, недавно проходивший практику по кардиологии, порассказал всяких ужасов, которых там насмотрелся и наслушался. Например, может быть безболевая форма стенокардии. Только на мониторе ее и можно обнаружить. Можешь так ходить, ходить, а потом внезапно помереть.

Жизляй и здесь всунулся:

– Тут пришел один спортсмен тридцати пяти лет просто проверить здоровье, а оказалось, у него холестерин зашкаливает и атеросклероз сосудов сердца. Теперь ему назначили годами пить таблетки против холестерина и, конечно, соблюдать диету, а то, говорят, запросто можешь коней нарезать. Ведь они, спортсмены, всегда жрут жирную высококалорийную пищу, да еще вводят себе гормоны и инсулин для лучшего усвоения. У нас, когда я был в ординатуре, был такой профессор на кардиологии, так он курил просто безжалостно, а когда ему говорили, что это вредно, отвечал, что на легкие он понимает, как табак действует, но ведь не на сердце же! А сейчас оказалось, что даже одна выкуренная сигарета уже повреждает эндотелий сердечных сосудов. Всего лишь одна сигарета! – тут он сел на своего любимого конька. Ко всем курильщикам он обязательно цеплялся и долбал их, поскольку сам никогда не курил.

– И что тот профессор? – спросил какой-то клинорд.

– Он уже давно умер и, кстати, от инфаркта. Интересно, что сто лет назад это заболевание казалось казуистикой и встречалось очень редко. Для докторской диссертации в начале шестидесятых годов с трудом набрали сто пятьдесят случаев и еще на защите отметили, что, мол, как много наблюдений. Потом словно мор пошел. Может быть, пища сменилась? Говорят, что основная причина инфарктов стресс. Но, с другой стороны, во время блокады – куда уж больше стресс! – давление повышалось, а инфарктов не было. И вообще, сказать, что люди жили без стрессов в прошлом веке – было бы слишком сильно сказано. Наверное, все-таки виновата еда, изменение образа жизни. Эволюция человека продолжалась многие тысячи лет. И в принципе человек питался достаточно однообразно: ел то, что тут же и росло. Консервов тогда придумано не было, пищу далеко не возили. И вдруг вся эта цепочка питания изменилась. Существует, впрочем, версия, что инфаркты имеют инфекционную природу, поскольку в холестериновых бляшках нашли кучу особых микробов и вирусов. Впрочем, все эти теории в ближайшие годы наверняка двадцать раз еще поменяются.

Кстати когда все это они обсуждали, пили сладкий чай с шоколадом, которого в ординаторской всегда было в изобилии.

Борисков тоже подумал, что надо бы еще сдать анализ крови на липидограмму и на сахар. Пошел в лабораторию договориться, чтобы сделали, принес им большую коробку конфет и банку кофе. Те, сказали, что с удовольствием сделают. Утром следующего дня надо было не забыть прийти натощак.

Выйдя из лаборатории, Борисков увидел промелькнувшего в конце коридора Меркина, тоже бывшего однокурсника. Он был кардиохирург – местная элита. Даже официальная зарплата у него была раз в пять больше, чем у Борискова. Заведующим отделением был Гела Миканадзе – к тому вообще было не подойти. С простыми людьми он не разговаривал. В последнее время в отделении выполняли довольно много операций на сердце по федеральной программе дорогостоящей помощи, да и немало хозрасчетных – в основном ставили коронарные шунты. Кроме самой работы немалый заработок давала продажа инструментария и расходных материалов. Одна такая маленькая фиговинка-стент могла стоить сто долларов, а то и дороже. По виду же была как пружинка от авторучки. Да и себестоимость ее вряд ли должна была быть многократно дороже. Наши тоже делали такие штуки. Российские стенты стоили в разы дешевле западных. Кто-то говорил Борискову, что по сути разницы в стентах никакой не было – и те и другие неизбежно зарастали лет через пять, но считалось, что западные пропитаны цитостатиком и зарастают гораздо медленнее. Обычно продвигали стенты только тех компаний, которые платили хирургам наличными за их использование. Говорили, что иногда они выплачивали и до восьмидесяти процентов стоимости таких материалов. Платили также за рентгеноконтрастные препараты, широко используемые в кардиодиагностике. Деньги капали отовсюду, превращаясь в довольно заметный ручеек. Человек даже когда поступал бесплатно за счет обязательного медицинского страхования, ему говорили: "Операцию мы вам сделаем бесплатно, однако нужно будет приобрести расходные материалы и оплатить анестезию". Тут тоже было непонятно: а если не заплатишь, то без наркоза что ли будут шить? Деньги в оговоренной сумме отдавали наличными. Говорят, в одной больнице, чтобы так явно средства не перемещались, давали некий счет, куда человек переводил деньги, а куда они шли далее, то это уже неизвестно. Когда речь идет о жизни, тут особенно никто не противится. Это было совершенно обособленная система, как отдельная клиника. Информация оттуда не уходила. Борисков как-то устраивал на операцию родственника одной знакомой женщины. Специально подходил и спрашивал, сколько надо заплатить. Ему сказали: "За так сделаем, не переживай!" Однако женщина переживала, потому что платить, известно, надо. По ходу дела оказалось, что надо было платить дежурной медсестре пятьсот рублей за ночь, чтобы смотрела за пациентом. Но никто не говорил, сколько нужно было платить хирургам и анестезиологу. Тут была настоящая "тайна мадридского двора"– омерта, закон молчания. Сумму никто никогда не озвучивал. Она как бы по волшебству появлялась сама. Прежде всего, говорили, что надо заплатить за расходные материалы, даже квитанцию давали, ну и далее.