Полная версия
Неспящие
– Ты хоть секунду можешь сам постоять?
Он кивнул, но не знал, можно ли было увидеть его кивок сквозь мешок на голове.
Его голос трескался так же, как и сухие губы.
– Наверное, смогу.
Его отпустили, и он удержался на ногах.
Лязгнули ключи, и открылась новая дверь.
– Входи.
Его снова поддержали, но теперь уже больше не несли, а направляли, и он постепенно стал снова чувствовать свои ноги.
– Садись.
Стул.
– Наклонись вперед.
Он наклонился, почувствовал стол и положил на него голову, глаза закрылись, он почти сразу же провалился в сон. И через секунду его разбудили, когда отстегнули наручники с запястий и кровь хлынула в кисти рук, пронзая их иголками.
Мешок сдернули с головы, и он закашлялся от внезапного притока кислорода, моргая в жестком люминесцентном свете.
– Пей.
Поджарый мужчина с тонзурой седых волос, глазами, скрытыми за зелеными очками-авиаторами, поставил перед ним бутылку с водой.
Парк кивнул. Он попробовал взять бутылку, но не смог заставить руки сомкнуться вокруг нее.
Человек отвинтил крышку с бутылки и поднес ее к губам Парка, медленно приподнимая, пока тот глотал.
– Все?
Парк кашлянул, человек опустил бутылку и поставил ее на стол. Он взял в руки ладони Парка и стал их тереть.
– Когда тебя взяли?
Парк хотел было посмотреть на часы, на миг забыв, что он спрятал их еще до задержания.
– Не знаю. Вчера вечером? Сколько сейчас?
Иголочки в руках превращались в булавки, и он почувствовал, что уже может сгибать их самостоятельно.
Человек отпустил его и снял мобильный телефон с пластикового зажима на ремне своих темно-синих форменных брюк.
– Чуть за полночь.
– Мне надо позвонить жене.
Мужчина снова пристегнул телефон на ремень.
– Потом.
С уголка стола он взял сморщенный и заляпанный конверт из оберточной бумаги, на нем длинными рядами были написаны имена и цифры, все по очереди вычеркнутые, кроме одного: ХААС, ПАРКЕР, Т./А330Н-4-40.
Человек раскрутил потрепанную коричневую бечевку, накрученную на круглую кнопку, открыл конверт, заглянул в него и вывалил содержимое на стол.
– Это что за хрень?
Парк посмотрел на пакетики с коричневой низкокачественной марихуаной, полной семян.
– Это не мое.
Мужчина посмотрел на неперечеркнутое имя на конверте.
– А здесь написано – твое.
– Нет.
Человек кивнул:
– Да уж, нарвался ты за пару унций мексиканской травки.
Парк сжал кулаки; теперь покалывало только кончики пальцев. Он посмотрел на дверь.
– Мы можем говорить?
Мужчина скрестил руки поверх футболки с эмблемой «Доджерс», под которой виднелась другая, белая.
– А мы здесь как раз для этого.
Парк щелкнул по одному из пакетиков указательным пальцем:
– Мне это подсунули.
Человек показал на пакетик:
– Потому что это не то, что я ожидал найти у тебя.
Парк кивнул:
– И не то, что у меня было.
– Хаундз и Клейнер взяли твой товар?
– Да.
– И подсунули это?
– Да.
Мужчина чуть крепче скрестил руки.
– И что же забрали арестовавшие тебя полицейские?
Парк посмотрел на мобильник.
– Мне правда очень надо позвонить жене. Она будет волноваться.
Человек покачал головой:
– Потом. Скажи, с чем тебя взяли.
Парк допил воду из бутылки.
– Демерол. Валиум. Ксанакс.
Мужчина кивнул, расцепил руки и взял один из пакетиков.
– Потому что это тебя никуда не приведет.
Парк потрогал ухо, по которому его ударили, когда он стоял с мешком на голове.
– Знаю. И это не то, что у меня было. И это не то, чем я занимался.
Человек махнул рукой:
– Да знаю я, чем ты занимался.
Парк пожал плечами:
– Ну и что тогда?
Человек уставился на него, покачал головой и сел на стул напротив.
– Я хочу услышать от тебя.
Парк опять посмотрел на дверь.
– Мы можем говорить?
Мужчина снял очки, открыв налитые кровью опухшие глаза, сидящие в глазницах в окружении глубоких морщин.
– Можем.
Парк показал на мешок на полу.
– Тогда, может, вы мне скажете, кто здесь командует, капитан?
Человек с тревожными глазами пожал плечами:
– Мы.
Парк сначала не хотел соглашаться на задание. Не ради этого он шел в полицию. Он шел, чтобы помогать. Он шел, чтобы служить. Когда друзья спрашивали его, какого черта он забыл в полиции, он говорил им, что собирается служить и защищать.
Никто не смеялся, зная, что Паркер Томас Хаас не шутит такими вещами. По существу, он вообще не понимал шуток, когда дело касалось справедливости и порядочности.
Справедливость и порядочность были неизменным мерилом, которое применялось ко всему, и шутить над ними не следовало.
Во всяком случае, он не шутил.
И потому он хотел остаться в полицейской форме.
Задолго до окончания академии он решил для себя, что правосудие в судах часто не соответствует стандартам, которым должно было соответствовать. Долгие жаркие дни, которые он проводил между занятиями в городских судах, глядя, как скрипят и трещат колеса правосудия, решили этот вопрос.
Но уличное правосудие – другое дело.
Его можно было осуществлять напрямую. На улице человек с полицейским значком действительно мог что-то сделать перед лицом несправедливости. То, что происходило после пресечения преступных действий, иногда оставалось тайной, но, проявляя в момент ареста снисходительность, вручения судебной повестки – неожиданную терпимость, а во время нешуточной облавы поддерживая, наставляя или применяя силу, патрульный полицейский мог установить истинную справедливость.
Дело было в том, чтобы установить стандарт и применять его всегда, без исключения, ко всем.
Включая себя самого.
Для Парка это было просто, как дважды два.
Но невыносимо тяжело для всех, кто с ним работал.
Что и было одним из доводов, которыми убеждал его капитан Бартоломе:
– Тебя не любят.
Стоя у себя в кабинете перед фотографией с автографом, где он мальчишкой стоит рядом с улыбающимся Вином Скалли[5], Бартоломе пожал плечами:
– Я говорю не для того, чтобы тебя обидеть, но это так и есть.
Парк смотрел на бейсболку с эмблемой лос-анджелесской полиции, которую держал в руках.
– А мне и не обидно.
– А я и не думал, что ты обидишься. И это еще одна причина, почему я считаю тебя подходящим для этого дела. Легче работать, когда тебе наплевать, что тебя не любят.
Парк провел рукой по затылку, пощупал резкую горизонтальную линию волос, постриженных парикмахером по нижнему краю ежика.
– Не то чтобы мне было совсем все равно, капитан. Все зависит от того, почему меня не любят.
Бартоломе сунул кончик языка за нижнюю губу, потом высунул обратно и облизал зубы.
– Значит, тебе наплевать, когда тебя не любят из-за того, что с тобой невозможно работать? А другие причины для неприязни тебя могут беспокоить, так, что ли?
Парк перестал теребить волосы.
– Мне наплевать, когда со мной не хотят работать, потому что я знаю, что прав.
Брови капитана наркоуправления приподнялись.
– Господи, Хаас. Неудивительно, что тебя не любят.
Парк стряхнул пылинку со штанины.
– Я могу идти?
Бартоломе показал на дверь:
– Можно ли тебе выйти из моего кабинета? Да.
Парк стал подниматься.
Бартоломе показал на окно:
– Можно ли тебе вернуться на улицу? Нет.
Парк, почти поднявшись с твердого пластикового стула, замер и посмотрел на начальника.
– Простите, сэр?
Бартоломе взглянул на стол, нахмурился, читая заголовок спортивной колонки раскрытой на столе «Лос-Анджелес таймс»:
«ГЛАВНАЯ БЕЙСБОЛЬНАЯ ЛИГА ЗАВЕРШАЕТ СЕЗОН
Игры не возобновятся до тех пор, пока не удастся остановить пандемию бессонницы».
Он посмотрел через стол на своего подчиненного.
– Больше не будет сольных выступлений, Хаас. Все ездят с напарниками. В управлении не хватает денег на бензин для патрульных машин. Пока в результате стимулирующего финансирования наш автопарк чудесным образом не наполнится электромобилями и гибридами, все патрульные машины будут выезжать с двумя, тремя или четырьмя полицейскими.
Он протер глаза.
– И никто, никто абсолютно не хочет больше ездить с тобой.
Парк выпрямился.
– Никто и раньше не хотел.
– Ну да, но раньше было не так плохо. Было не так опасно, а это только начало. Управлению нужен высокий боевой дух в этой паршивой ситуации. Высокий боевой дух означает, что нам не грозит дезертирство, какое было после «Катрины». Когда полицейские теряют веру в систему и просто исчезают.
Бартоломе перестал тереть глаза и оглядел Парка с головы до ног.
– Высокий боевой дух также означает, что офицеры должны прикрывать друг друга. Нам не нужно, чтобы наши ребята закрывали глаза, потому как решили, что всем будет лучше, если напарник, который у всех стоит как кость в горле, получит пулю во время какой-нибудь бандитской разборки.
Парк подумал о времени, год тому назад, когда он ездил с Делом Рико. Как однажды они выехали на вооруженное ограбление. Дел сказал, что в подсобке винного магазина безопасно. Только это было не так. Оказалось, что подозреваемый был не вооружен; что кореец – владелец магазина принял за оружие обрезок трубы. Но в полицию поступил звонок о вооруженном грабителе, и Дел дал Парку войти в подсобку, которую он считал безопасной, хотя там за какими-то ящиками прятался подозреваемый с трубой, и она вполне могла оказаться ружьем. Парк отделался парой синяков на ребрах. Подозреваемый получил ряд ударов по гениталиям.
Дел всегда вел себя спокойно с Парком, но тот слышал, как он острил с ребятами. Дескать, не могу дождаться, когда кончится дежурство смонахом.
Парк считал, что Дел Рико не знал о преступнике в подсобке. Но он был хороший полицейский. И он сказал, что в подсобке чисто. Может быть, он бы отнесся к заданию более внимательно, если бы не думал о том, когда кончится его дежурство с Парком?
– Хаас, ты следишь за моей мыслью?
Парк посмотрел на капитана.
– Я могу патрулировать на велосипеде.
Бартоломе потер гладкую смуглую макушку.
– Патрульные на велосипедах тоже ездят по двое.
– На мотоцикле. Я могу патрулировать дорожное движение.
– Ты когда-нибудь ездил на «Харлее»?
– Нет.
Бартоломе показал на фотографию на стене. Он же, но помоложе, кожаные сапоги, сине-белый шлем, верхом на «Харлее».
– Чтобы научиться управлять «Харлеем», нужно несколько недель, и управлению это влетает в копеечку. Я тебе могу сказать только одно: при нашем теперешнем бюджете переобучение возможно только для спецназа и антитеррористической академии.
Парк посмотрел на фотографию Бартоломе с ведерком на голове.
Спецназовцы обожали свои автоматы, обожали стремительность, с которой они срывали двери и врывались в дома. Зачем они там, кто, что и кому сделал, для спецназа не имело никакого значения. Им просто хотелось сделать меткий выстрел.
Антитеррористическая академия – билет в одну сторону до рабочего стола. Бумажная волокита. Разведывательные сводки. Координация оперативных групп с ЦРУ, ФБР, нацбезопасностью, таможенно-пограничной службой.
Он отвел взгляд от снимка.
– Вряд ли я подхожу для этого, сэр.
– А тебе никто и не предлагает.
Бартоломе взвесил два невидимых предмета, по одному в каждой руке.
– Тебе предлагают только одно.
Он показал тяжесть и серьезность того, что предлагается Парку.
– Или можешь согласиться на онлайн-обучение, будешь диспетчером.
Он показал относительную легкость работы по приему и передаче радиовызовов.
Парк вспомнил, как отец спросил его, чего, по его мнению, он может достигнуть в качестве полицейского, чего не мог бы достигнуть в семейном деле. Семейным делом была государственная служба и политика.
Он покачал головой:
– Я просто думаю, что не гожусь для этого задания, сэр.
Бартоломе кивнул:
– Почему?
– Если посмотреть на это практически, то я белый. И я не знаю уличного жаргона. То есть знаю, но у меня он звучит неестественно. Да и сам я никогда наркотиков не пробовал, даже в колледже. Я даже не знаю, как притворяться.
Капитан улыбнулся:
– Хаас, какого черта? О чем ты только думаешь? Ты что же, считаешь, я тебя пошлю в Уилмингтон? Заставлю сбывать метамфетамин ночным грузчикам в порту? Или зашлю к мексиканцам здесь, у нас? Или ты думаешь, я пошлю тебя толкать дурь черным в южный Лос-Анджелес?
Парку снова подумалось об отце.
– Вы же сказали «операция по внедрению», сэр. Вы сказали «продавать наркотики».
Бартоломе посмотрел на стол. Он убрал спортивную страницу, сообщившую новость о том, что от паршивой жизни этим летом не отдохнешь и не отвлечешься даже несколькими бейсбольными играми, и нашел пачку страниц, распечатанных на обратной стороне старых рапортов о происшествиях и уведомлений. По новым правилам полицейского департамента печатать следовало на обеих сторонах листа, а потом сдавать его в макулатуру.
– Хаас.
Он просмотрел страницы, поворачивая их туда и обратно, чтобы найти нужную сторону.
– Для большинства полицейских их работа означает одно из двух. Во-первых, быть полицейским – это просто работа. Неплохая зарплата. При некоторой личной инициативе каждый может сделать карьеру. Огромные льготы. Ни у кого в наше время нет такого медицинского обслуживания, как у полицейских. Хорошая пенсия. Множество других плюсов. А раньше к тому же было полно работы, на которую не надо было даже брать пистолет, не говоря уж о том, чтоб его вынимать. Диплом о среднем образовании, два года в начальном колледже или послужи в армии, и можешь поступать в академию. Нормальная работа для мужика. Средний полицейский относится к своей работе скорее как сварщик, чем, скажем, агент министерства финансов. Во-вторых, быть полицейским – для некоторых это значит иметь значок, дубинку и оружие. Никто в этом вслух никогда не признается, во всяком случае на трезвую голову, но таким людям просто нравится командовать. Сходи к ним в гости на барбекю, посмотри, как они разговаривают с женой и детьми – так же, как с типами, которых только что задержали за умышленное нападение. Они приходят за значком и не меняются.
Бартоломе отогнул угол одного листа и посмотрел на лист под ним.
– А куда тебя вписать в эту схему?
Парк все еще думал об отце, вспоминая, как они виделись в последний раз на похоронах матери. Через месяц он решил не ехать на восток на похороны отца. Все, что старик хотел ему сказать, он сказал у могилы своей жены, хотя только лишь после того, как ему позвонила сестра и со стоической пенсильванской интонацией рассказала, как их отец использовал свой любимый карабин «уэзерби», он понял, что означали его слова «Тебе не нужно уже приезжать домой». Стоя тогда над гробом матери, он решил, что эти слова означали окончательное отчуждение, в которое постепенно превращались их отношения. Повесив трубку после звонка сестры, он понял, что на самом деле это была последняя попытка Т. Стегланда Хааса защитить своего сына от мировой скорби.
Не нужно возвращаться. Не нужно стоять у могилы отца. Занимайся своими делами. Все кончено. Ты прощен.
Он протер циферблат часов большим пальцем.
– Я не знаю, куда меня вписать, сэр.
Бартоломе кивнул:
– Ну, посмотрим. Семейный трастовый фонд. Академия «Дирфилд»[6]. Степень бакалавра в Колумбийском университете. Докторская степень в Стэнфорде. Не похоже, чтобы такой человек гнался за надежной работой.
Он сложил еще один листок бумаги.
– Кстати, ты не стесняешься применять силу, но серьезных жалоб по этой части на тебя нет. Неплохая коллекция задержаний, однако ничто не наводит на мысль, что тебе нравится защелкивать наручники. Ты не производишь впечатления человека, который возбуждается оттого, что помыкает людьми.
Он скатал лист в трубку и показал ею на Парка.
– Что же мы видим? Описание молодого белого мужчины с хорошим образованием и искренним желанием поступать правильно и служить обществу.
Парк крутил запястьем взад-вперед, приводя в движение механизм самозавода в часах.
Это были часы его отца, «Омега Симастер» 1970 года, подарок жены, который он передарил Парку в тот самый день, когда освободил его от вторых похорон. Отец снял их со своего запястья и передал ему с такими словами: «Это хорошие часы. Когда через пару лет начнут сбрасывать бомбы, они не остановятся от электромагнитного импульса. Даже во время Апокалипсиса кто-то должен знать, который час, Паркер».
Паркер стал вертеть запястьем чуть быстрее.
– Вы меня обвиняете, сэр?
Бартоломе дал листку развернуться у него в руке и показал его Парку:
– Нет. Просто это именно то, что мне нужно. Образованный молодой белый мужчина, который может разговаривать с другими образованными молодыми белыми людьми. Такими людьми, которые могут позволить себе не только покупать наркотики, но и быть разборчивыми, у кого их покупать. Людьми, которые не хотят кружить вокруг парка Мак Артур на своих «мерседесах». Людьми, которые предпочитают позвонить по секретному телефону, сделать заказ и получить доставку на дом. Как суши. С вот такими людьми, полицейский Хаас.
Он наклонился ближе.
– Это единственные люди, которым по карману купить «дрему».
Парк перестал крутить запястьем.
– Что?
Бартоломе положил свернутые бумаги на стол.
– Ты уже видел кого-нибудь с этим? Близко? Кого ты знаешь лично?
Парк коснулся часов, не глядя на них.
– Мать. Но я ее не видел. Она быстро умерла.
– Хорошо.
Бартоломе дважды кивнул.
– Это хорошо. Один из моих братьев заразился еще вначале. Еще до теста. Когда все еще думали, что это вирус. Карантин. То и дело забор образцов ткани. Экспериментальное лечение. И это помимо самой заразы. Когда он доживал последнюю неделю, разрешили первые испытания «дремы» на людях. Его выбрали по жребию, но он попал в группу, которая получала плацебо. Я видел женщину, которая получала настоящее лекарство. Она спала. Она видела сны. Проснувшись, она улыбалась, разговаривала с родными. А до этого она пять дней без перерыва кричала. Вся была в порезах. Они тоже прошли.
Бартоломе взглянул на другую фотографию на стене: в парадно-выходной форме, тот день, когда он получил свои нашивки, по бокам два брата-полицейских, все трое обнимают друг друга за плечи.
Он отвернулся.
«Афронзо – Нью дей фарм» наконец при посредничестве правительства согласилась поделиться патентом на «дрему» для ее производства в международном масштабе. АНД придется удовольствоваться чуть менее неприличной прибылью с этой сделки, чем было бы в ином случае. Господи, власти могут национализировать банки, автопроизводителей, коммунальные предприятия, телекоммуникации, но пока фармацевтическое лобби еще в силе, эти подонки в конгрессе будут орать про «свободный рынок», как будто на президентские выборы выставили Маркса.
Бартоломе потер нос и крякнул.
– В общем, нельзя сказать, сколько уйдет времени, чтобы наладить производство за границей, и даже когда его наладят, если это вообще случится, спрос еще долго будет превышать предложение. Но это за границей и на других материках, а у меня и без того забот хватает. Пока вся «дрема», что есть, находится в Америке, и всем она нужна, и мы должны не позволить людям перебить из-за нее друг друга. А именно Управление по контролю качества продуктов и лекарств собирается вывести ее из списка А и придумать для нее так называемый список Z. Полный контроль над распределением. Только через больничные аптеки. Выдача непосредственно персоналом больницы своим пациентам. По одной дозе на один прием. Возможны редкие исключения для хосписов и больных на домашнем уходе, строго по рецепту, подписанному двумя врачами. На каждой коробке, на каждом флаконе индивидуальные радиометки. Производится небольшими партиями, таблетки каждой партии будут иметь три уникальных идентифицирующих признака.
Парк наморщил лоб. Роуз говорила, что при этом у него «особенно бестолковый вид». Хотя на самом деле Парк никогда бестолковостью не отличался.
– НСП продолжает распространяться. И быстрее, чем считалось.
Бартоломе кивнул и сел.
– Это между строк. Да. В общем, никто ничего не говорит, но да.
Он положил обе руки на макушку и переплел пальцы.
– Все лично знают хотя бы одного человека, у которого кто-то из близких болен НСП. Очень скоро у всех будет болен кто-то, кого они сами хорошо знают. Кого любят. Если торговля «дремой» выйдет на улицы, начнется война. То, чем торгуют из-под полы сейчас, – это подделка, низкосортная пиратская дрянь из Юго-Восточной Азии; нам бы надо перекрыть ее поставки, но это не наша обязанность. Мы будем работать с настоящим DR33M3R. Конечно, кое-где будет всплывать то флакон, то пара десятков таблеток. Но нельзя допустить, чтобы препарат попал на улицы в большом количестве. Крупные партии, вот за чем мы будем охотиться.
Парк загнул козырек бейсболки.
– Люди должны знать, что лекарство распределяется честно, поровну, независимо от материального и общественного положения и цвета кожи. Нельзя допустить, чтобы начали думать, будто оно только для белых и богатых.
Бартоломе уставился на него.
– Хаас, плевать, что думают люди. Возьми крэк в восьмидесятые. Ты что-нибудь знаешь о том, что тогда творилось? Не знаешь. Тебя там не было. А творилось черт знает что. «Дрема» – самый прибыльный наркотик в истории человечества. Меня волнует только война за наркотики. Если кто-нибудь додумается, как перехватить ее в цепочке сбыта или как произвести качественный аналог, мы за несколько дней перейдем от мелких стычек прямо к окопной войне. Какой-нибудь местный картель будет сбивать цену на «дрему», снабжая своих людей русским и китайским оружием. Нам тогда один только Креншо придется патрулировать с целой эскадрильей.
Парк кивнул:
– Откуда выделяют средства на это?
Бартоломе сдул щеки.
– Федералы? Хрен знает. Полицейский департамент Лос-Анджелеса?
Он расплел пальцы и показал на себя, потом на Парка.
– Средств не пожалеют.
И снова положил руки на макушку.
– Итак, полицейский Хаас. Он качнулся назад в кресле.
– Похоже это на то задание, для которого вы годитесь?
Парк встал, пристроил бейсболку на голове, перевесил оружие на бедро и кивнул:
– Да, сэр, гожусь. Бартоломе закрыл глаза.
– Милости просим в Семь-Уай, особый отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотических средств. Возвращайся к Ван-Нейсу и забери свое барахло из шкафчика. Если кто спросит, тебя переводят на Венис. Тогда тебя еще больше возненавидят.
Парк не двинулся с места.
Бартоломе открыл один глаз.
– Что?
Парк почесал шею сбоку.
– Есть кое-что.
– Ну?
Парк дотронулся до значка.
– Я не умею врать.
Бартоломе закатил глаза.
– Научишься, Хаас.
Паркер кивнул, повернулся к двери.
– Хаас.
Он остановился.
– Сэр?
– Я слышал, вы с женой ждете ребенка.
– Да, сэр.
– С ребенком все будет гораздо труднее.
Парк промолчал.
Бартоломе открыл другой глаз.
– Но тебе же это нравится, правда?
Парк промолчал.
Глава 4
Сенчери-Сити – это место, где держат юристов.
Будучи юристами, они замуровались среди первых, когда стало очевидно, что пандемия не собирается истребить бедняков и успокоиться. Восточный Сенчери-парк и Западный Сенчери-парк были накрепко закрыты у Санта-Моники и Вест-Олимпика бетонными танковыми заграждениями высотой под четыре метра. Бульвар Констеллейшн теперь превратился в пешеходную торговую улицу, которая проходила между Восточным Сенчери-парком и Западным. Войти туда и выйти оттуда можно было только через ворота блокпоста на северном конце авеню Звезд.
Студии звукозаписи, продюсерские компании, телесети, актерские агентства, корпоративные офисы студий, обосновавшиеся в Сенчери-Сити, давно стремились закрыться от незваных гостей. Орудийные башни наконец-то встали на свои места, и ходили слухи, что в одном из многих опустевших павильонов звукозаписи, участке студии «Двадцатый век Фокс» припаркована целая колонна бронированных боевых машин, которые в любой момент готовы быстро увезти местных жителей в безопасное место, если они окажутся в осаде.
У меня был пропуск.
Что почти так же важно, еще у меня была соответствующая непристойно дорогая машина и подходящий гардероб. И то и другое я старательно подобрал специально для такого случая.
В этих кругах мотовство напоказ было образом жизни. Гибридный «приус» еще мог прибавить несколько очков социальному статусу в Западном Голливуде, но властные верхушки привычно демонстрировали свою веру в будущее и незыблемость безудержного потребления тем, что вновь посвятили себя лучшему, что предлагала жизнь.