Янина

Янина

Наталья Генриховна Нараевская

Редактор Анатолий Зарецкий

© Наталья Генриховна Нараевская, 2019

ISBN 978-5-0050-7092-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От редактора

Для меня этот «роман» начался с компьютерного послания, полученного от друга-однокашника в начале 2019 года: «Я тут нашел старую потрепанную тетрадку тридцатилетней давности, – сообщил он, – Моя тетя болела полиартритом и многие годы была прикована к постели. Тогда, спасаясь от постоянных болей и вынужденного одиночества, она написала много чего хорошего. Никто из окружающих и не подозревал об её увлечении литературным творчеством. Только сын постоянно подтрунивал: „Что ты, мама, там шкрябаешь? Никто никогда читать не будет“. Мне кажется, Анатолий, тебе бы пригодились её рассказы».

А вскоре Леонид прислал по электронной почте отрывок из рассказа его любимой тёти. Нет, это оказались вовсе не вымученные на закате жизни воспоминания больного человека. Это, мне кажется, настоящая литература.

«Спасибо, Лёнчик! „Тетрадка“ понравилась. Язык хороший у твоей покойной тетушки», – без промедления и вполне искренне ответил ему.

Уже через неделю пришел полный рассказ «Настенькино счастье» с припиской друга: «Толик, ты первый цензор. Тётя ждет „удара“ с того света. Правда, когда прочёл жене, сказала, нормально. Знаешь, женщины вряд ли скажут правду».

Пришлось подтвердить: «Привет, Лёнчик! Твоей тётушке нечего стыдиться – рассказ, конечно, любительский, но… Разумеется, кое-где надо править. Сообщи имя и фамилию автора. Опубликую в своём сборнике».

Ответ не заставил ждать: «У неё есть ещё пара рассказов. Правда, с моей скоростью печати придется пахать полгода. К примеру, роман „Янина“ моя покойная мама набирала на машинке с каких-то листочков из школьных тетрадок. В итоге вышло на 256 листов формата А4. Потом знакомые женщины читали запоем. На печатном экземпляре указан автор – Данилюк Наталья Генриховна. Остальные без подписи».

Так я, Анатолий Зарецкий, такой же «писатель-любитель», с удивлением узнал, что тётушка писала не только рассказы, но и более масштабные произведения, в том числе на украинском языке.

Понятно, что племянник с детства боготворил свою несомненно талантливую тётю – Наталью Генриховну Нараевскую. Он помнил её ещё совсем молодой жизнерадостной женщиной, не унывающей ни при каких обстоятельствах. Именно она открывала ему этот волшебный мир, от нее, по его словам, он узнавал, порой, больше, чем от родной матери. Обе женщины были участницами драмкружка, популярными исполнителями главных ролей во многих пьесах. Мама Леонида замечательно декламировала, а тётя на слух играла на любом инструменте: будь то бандура, гитара, скрипка, гармошка, аккордеон, а то и вовсе интеллигентное пианино. Да и пела великолепно, голос мягкий, завораживающий – совсем как у Анны Герман. Мама играла только на мандолине и только вальсы, зато оставила сыну на память несколько красивых мелодий собственного сочинения, правда без нот, исключительно на слух. Музыкального образования у сестёр не было.

Личная жизнь тёти не сложилась, точнее, она была исковеркана, как и у множества людей её круга. Выйдя очень рано замуж за молодого директора школы, свободно владеющего тремя языками, она и не подозревала, что на всю оставшуюся жизнь получит позорное клеймо «жены врага народа». Её репрессированный муж, Борис Нараевский, так и скончался в 1956 году на лесоповале Магадана, а его верная жена так никогда и не узнала, что он давно реабилитирован, и ей, как невинно пострадавшей, положено пожизненное пособие. А, вместе с тем, её нигде не брали на работу, а если и брали, то исключительно на тяжелую и низкооплачиваемую. Чтобы как-то выжить, она копала огороды людям, штопала мешки для сахарозавода, собирала и сдавала бутылки. Тем и жила, пока не потеряла трудоспособность по болезни.

«Какая замечательная тётя! Жаль, что так нелепо сложилась её жизнь. Впрочем, а у кого она сложилась лепо?» – написал я тогда Леониду.

И понеслось, поехало:

– «Итак, дорогой Леонид, я уже прочел обе новеллы. Что могу сказать. Произведения в духе времени. Вряд ли основаны на подлинных событиях, но правдоподобны. Язык изложения неплохой, Тётушка много читала. Обилие диалогов. Можно сказать, изобилие. Чуть дополнить описаниями, и всё заиграет по-иному. Роман пусть еще полежит немного. Лучше понабирай. Не ленись, дружище. Память о трудах тётушки достойней лени»;

– «Есть у неё ещё рукопись на украинском языке под названием „Повість про Варку“ на 250 листах. Мне труда не составит набрать именно на украинском языке даже со своей корректировкой, но нужно ли это?»

– «Набирай на украинском. Я всё детство и юность читал на украинском. Мне было без разницы. Зато в библиотеке не стоял в очереди за книжкой – просто читал ее на украинском»;

– «Кукулечка кука, ве мне серце стука.

Глупе тен кавалер, же с посагем шука.

Ку-ку, ку-ку, тра-ля-ля, тра-ля-ля,

Же с посагем шука.

Это выдержка из романа «Янина». Эту песенку я с детства знал и до сих пор мелодию знаю. Думаю, что перевод с польского для твоего понимания не потребуется»;

– «Какая чудесная „Кукулечка“! Эту песню тоже знаю с детства. Мы ее пели в школьном хоре, правда, на русском языке. Замечательная песня»;

– «Толя, я помню, ты говорил, что тетушка неплохо „фурычит“ в разговорном жанре. Для оценки отправляю повествовательный жанр», – как-то раз сообщил Леонид и ведь действительно прислал замечательное описание местности в районе села Казимировки.

Едва прочёл, ответил без промедления: «Привет, Лёнчик! Критиковать считаю бестактным. Подправленный вариант пришлю». Но, как в народе говорится, «обещанного три года ждут», и Леонид не выдержал: «То ли текст большой, то ли… Да это не столь и важно. Вспомнил своё детство и не только – вдруг вспомнил польский язык. Пару книг когда-то прочёл вслух для тёти, но писать на бумаге не пробовал. „Проше поведзиць, а тёця панна? Панна, дзецку, панна. Правда, было дзецко, але бардзо давно“. Хе-хе-хе!!!»

Эх, мне бы так вспомнить! Ну, хоть что-нибудь о своих великих польских предках. А то ничего, кроме сведений из интернета, да сухой справки от друзей брата из Польши. Фамилия наша, конечно, звучная. Да ещё с красивым родовым гербом! Увы, это девичья фамилия нашей мамы и чудом сохранивших её немногочисленных родственников, всю жизнь мечтавших навсегда забыть своё дворянское прошлое. А теперь это мой литературный псевдоним. Мельчают потомки.

И вот, наконец, продолжение диалога:

– «Здравствуй, Толик! Ты передал все то же, ничего не исказив, только более компактно и доступнее для понимания. Я твою коррекцию вставлю в основной текст с удалением старого повествования»;

– «Привет, Лёнчик! Ни в коем случае! Ничего никуда нельзя вставлять. Оригинал – это авторский текст, который не подлежит правкам. А далее формируется текст „под редакцией“. Редакторов, кстати, может быть сколько угодно, а вот автор всегда один. Вот. Жду продолжения банкета»;

– «Принято к исполнению! Чем дальше набираю текст, тем больше переношусь в своё далекое детство – плывут воспоминания, которые не затрагивались на протяжении 60-ти лет. Не знаю откуда, но вдруг всплыло: „То не штука забиць крука… А то штука голо дупо забиць ежа“…».

Что ж, есть контакт, дружище Лёнчик. Есть нечто, нас объединяющее и с тобой, и с твоей удивительной тётей – странная, на первый взгляд, любовь к чему-то заоблачному – к почти незнакомой великой Родине наших далеких польских предков.

Вот он передо мной – авторский текст романа «Янина». Я прочел его за одну ночь. Но, откуда столько информации у автора, всю жизнь прожившего в ином социальном обществе и никогда не бывавшего в стране, где живут и действуют его герои. Развитое «писательское» воображение? Не думаю, что только это. Мне кажется, есть-таки некая генетическая память, позволяющая извлечь из глубин подсознания то, что невозможно постичь разумом. А ещё воспоминания родителей и всех тех, кто ещё что-то помнил о былом и делился своим духовным богатством с жаждущими постичь и понять.

Когда мне было около пяти, в мои сны впервые прорвался и ужаснул фрагмент чьей-то жизни. С той поры и лет до семи страшный сон повторялся довольно регулярно, пока не выучил его наизусть, до мельчайших подробностей. Но, самое удивительное, в том сне ощущал именно себя, а не стороннюю личность. Окружавшие говорили на незнакомом языке, но я их понимал. То был не немецкий язык, потому что в свои пять лет нисколько не удивился – тогда я свободно общался на этом языке. Позже понял – то был то ли польский, то ли чешский.

Казнили какого-то человека. Я видел все до мелочей и мог подробно описать любую деталь трагической сцены. Меня окружали люди в удивительно красивой одежде, украшенной мехами, птичьими перьями и еще чем-то ослепительно сверкающим на свету. Стройными колоннами стояли солдаты в невиданной до того железной одежде. Очень много солдат. Только в руках у них были не автоматы, как у охранников лагеря немецких военнопленных, где я родился и прожил до шести лет, а очень длинные палки или громадные, как у нашего повара, ножи. Не могу сказать, какого возраста был во сне, но, думаю, далеко не пятилетним ребенком.

Помню ужас, который охватил, когда бедняге отсекли голову и подняли за волосы. Я видел искаженное страхом смерти лицо казненного, его обезглавленное тело и вздувающийся кровавый пузырь на месте головы. В пять лет я не мог знать подобных подробностей. Такого не показывали даже в фильмах, тем более, свой первый фильм увидел лишь в семилетнем возрасте.

Откуда, от какого предка досталась эта генетическая «зарубка» о пережитом когда-то потрясении? Не знаю. Но, я болел чужой болью много лет подряд – всякий раз, когда неконтролируемая во сне память подбрасывала мне, малолетнему ребенку, те жестокие события далекого средневековья.

Болел ли чем-нибудь подобным наш автор – Нараевская Наталья Генриховна? Несомненно. Я так думаю – Анатолий Зарецкий.

Об авторе

Наталья Генриховна Нараевская (Кетлинская) родилась в городе Каменец-Подольский в 1909 году в польской семье агронома.

Ранняя смерть отца лишила семью былого благополучия и вынудила переехать в Винницкую область.

В 16 лет Наталья вышла замуж за перспективного молодого директора школы Бориса нараевского, в 19 родила сына. Но, в суровые 30-е годы муж внезапно был объявлен «врагом народа» и репрессирован. В 1956 году он умер на лесоповале Магадана, не дождавшись реабилитации.

С малолетним сыном на руках, Наталья Нараевская, вероятно, так и осталась без средств к существованию, если бы не сестра, которой удалось устроиться статистиком на завод за мизерную зарплату, да и то «по блату». Саму же Наталью с клеймом «жены врага народа» ни на учебу, ни на достойную работу не брали вовсе.

Сестер спасал лишь их покладистый характер, врождённый оптимизм, да самодеятельный драмкружок, в котором обе блистали своими несомненными талантами.

Однако, вынужденная непосильная физическая работа постепенно подорвала здоровье Натальи Генриховны, и безжалостные хронические болезни навсегда приковали к постели.

И что теперь делать, если делать нечего, а изнурительные боли, как и бесконечные бесплодные мысли, не дают уснуть. А так хотелось, чтобы в памяти потомков остались чудесные рассказы её бабушек и тётушек о чьей-то совсем непохожей жизни, что когда-то кипела в чужой теперь стране, которая испокон веков была Родиной их предков, язык которых Наталья Генриховна не утратила до самой своей смерти в 1992 году.

Она так и не заметила, как стремительно и безвозвратно промелькнула её жизнь, когда вдруг безнадежно захотелось поделиться всем, что в итоге от неё осталось – отпечатанным на машинке романом «Янина», да горсткой рассказов, разбросанных по обрывкам школьных тетрадей.

Глава 1. Молочные сёстры

День выдался особенно хорошим. Вчера прошёл дождик – тихий, безветренный – зелень и цветы оттого стали еще краше. Вдали, километров эдак на пять, раскинулось село Казимировка. Оно утопало в садах, и всюду, куда ни глянь, от домов виднелись лишь соломенные крыши с мазаными дымоходами.

А возле красивого дома небольшого поместья одиноко стояли две девушки-ровесницы, лет восемнадцати, не старше. Одна, чуть пониже – черноглазая брюнетка с приятной улыбкой и добродушным выражением симпатичного личика. Другая – сероглазая тёмно-русая красавица с вьющимися от природы густыми волосами, двумя тяжелыми косами спускающихся чуть ли не до колен. Выражение её одухотворенного лица постоянно менялось от доброжелательного до строго повелительного, и наоборот. Обе девушки отличались отменным телосложением, близким к идеальному.

С наслаждением вдыхая свежий воздух, девушки неспешно направились к саду и остановились на пригорке, любуясь красотой окружающей природы.

Немного постояв молча, чернявая девушка вдруг обратилась к подруге:

– Панна Янина, вы поедете сегодня кататься на своём Дружке?

– Конечно, поеду, а ты почему спрашиваешь?

– Панна Яня, мне тоже хочется покататься.

– Так в чем же дело! Бери своего любимого коня Норку или Цытру и поедем. Как раз хорошо получится. Сейчас десятый час, до обеда еще четыре часа, мы с тобой как раз успеем покататься. Заедем в село к деду Матвею, он обещал дать майского мёда, и займемся приготовлением к столу на обед.

– А что сегодня будет? Кто-то на обед приедет, раз вы должны сами на стол накрывать?

– Ты тоже будешь мне помогать.

– Хорошо, с удовольствием, но кто же у вас такой уважаемый будет, что вы лично должны смотреть за хорошо поданным обедом?

– Ты разве забыла, что у нас во всех флигелях расположился отряд пограничников, и тётушка Агата пригласила их на обед? Я, конечно, хочу, чтобы всё было красиво, поэтому надень свое темно-красное платье, оно тебе очень к лицу.

– А я разве тоже буду сидеть за столом?

– Конечно, будешь. А почему ты спрашиваешь, разве тебе не положено?

– Ну, конечно же, не положено.

– Почему это не положено?

– Очень просто. Вы хозяйка в своём имении, а я только дочь служанки.

– Служанки-служанки! Ты ведь знаешь, что я той служанке, твоей матери, жизнью обязана, и она, твоя мать, мне также дорога, как моя родная, а ты мне молочная сестра, и больше не говори, что ты чужая.

– Спасибо вам, панна Янина, большое спасибо.

– Постой-постой Зося, а почему ты вдруг стала говорить со мной на «вы», да ещё панна Янина? Это что, какой-то новый каприз или насмешка?

– Что вы, панна Янина, разве я посмела бы над вами насмехаться, да еще в глаза?

– Ну, тогда объясни, почему вдруг ты стала ко мне так обращаться?

– Это потому, что мама мне сказала, чтобы я вам говорила «вы». Она сказала, что я вам не ровня. Я, конечно, согласилась потому, что это правда.

– Слушай, Зося, я тебе только что сказала, что ты моя молочная сестра, твоя мама выкормила меня грудью, и она мне, как мать. Ведь я её называю мамой и люблю, как родную, и тебя люблю. И знай, я всем с тобой поделюсь, что у меня есть.

– Как всем?

– Так! Всем, что у меня есть.

– И даже дадите – ой, забыла – и даже дашь мне Норку?

– Не только Норку, а всё тебе дам, всё поделю пополам: дом, скот, поле, деньги, – словом, всё.

– Яня, что ты говоришь? Кто тебе это позволит? Во-первых, ты еще несовершеннолетняя, а во-вторых, тебе твоя тетя не позволит. Ну, и твой опекун, Заремба, тоже не позволит. И я сама не хочу пользоваться твоей добротой. Хватит с меня и того, что ты ко мне хорошо относишься.

– Ну, так слушай, Зося! Через два года мне будет двадцать лет. Это значит, что я буду иметь право распоряжаться своим добром, как захочу. И я уже настолько взрослая, что знаю, как мне поступить. Давай, лучше, я тебя поцелую, и на этом закончим.

Девушки обнялись и стали прохаживаться по садовой аллейке. Сад был небольшой, но в нем царил строгий порядок. Аллейки аккуратные, ровненькие, песочком посыпанные, по бокам кусты смородины и крыжовника.

Гуляя по одной из аллеек, девушки задержались напротив кустов смородины, что росли красивым полукругом, и разговорились о своем, не заметив, что среди кустов, прямо на травке, давно уже уселись два офицера и теперь с интересом слушали их разговор.

– Яня, а ты видела солдат-пограничников?

– Нет, не видела, а что там интересного, солдаты как солдаты. А ты видела?

– Да, видела.

– Ну, и как? С рогами и копытами?

– Нет, не с рогами и не с копытами, а всё же интересные, в особенности, офицеры.

– А как же ты их видела? Ходила к ним?

– Ну, что ты, Яня? Разве я бы пошла к солдатам? Я их из окна видела.

– Ну, ладно-ладно, не обижайся, а лучше расскажи, какие они? Наверно, волосатые, глазастые, губастые.

– А вот и нет! Наоборот, очень красивые. Один светло-русый парень, а другой – тоже высокий, стройный и черный, как цыган. Знаешь, он смуглый, а волосы кудрявые и брови, как нарисованные. Знаешь, такой мужчина! Ух, какой! Даже не знаю как тебе лучше его описать. Вот, как придут на обед, сама увидишь.

– Э-э-э, я вижу, ты уже влюбилась по уши.

– Влюбиться я так скоро не могла, но, говорю тебе, что это ух! Мужчина.

– Ну, хорошо, в обед посмотрим, а теперь давай побежим вон туда, к той кривой яблоне, а от неё в эти кусты. Кто скорее добежит, та и влюбится в ух! Мужчину. Ну, раз, два, три, побежали! Только не обманывать!

И девушки побежали наперегонки, а офицеры все это слышали и с большим интересом ждали, что будет дальше, к какому кусту девушки добегут, и что они будут говорить. Они и не знали, что кусты были намечены именно те, за которыми они сидели.

Янина добежала первой, но оказавшись чуть впереди Зоси, зацепилась ногой за ветку, и повалилась прямо в объятия ух! Мужчины. А Зося рухнула следом, почти на неё. На мгновение девушки оторопели от неожиданности, да и мужчины тоже. Светлый мужчина поднялся первым (он оказался в сторонке от главных событий), и помог подняться Зосе. Янина вскочила самостоятельно, но когда еще невольно рвалась из удержавших её от опасного падения цепких рук чернявого мужчины, услышала, как тот удивленно, но не без бахвальства сказал:

– Ты погляди, Густав, пташка сама залетела мне в объятия.

– Я вижу, вы слишком уверены в своих успехах. Не залетела бы эта пташка в ваши объятия, если бы знала, что вы сидите в её кустах, как вор.

Чернявый красавец не ожидал такого жёсткого ответа, несколько смутился, но быстро поднялся, вытянулся в струнку, как перед начальством, и извинился:

– Прошу прощения, мадемуазель, я больше без вашего разрешения в сад не пойду. Вы меня простите?

– Да, ладно уж вам, ходите в сад, сколько душе угодно, только не подглядывайте и не подслушивайте девушек, потому что это некрасиво.

– Еще раз прошу прощения! Разрешите идти?

– Разрешаю, и до свидания.

Девушки ушли. Одна с поднятой головой, гордая, а другая с каким-то сожалением в глазах. Выйдя из сада, Зося сказала подруге:

– Яня, зачем ты его так отчитала?

– Как это зачем? А ты что же хотела, чтоб я осталась в его объятьях и млела от восторга?

– Ну, уж млела, не млела, но ты видела, какой он красивый?

– Вот именно, Зося, что он знает о своей красоте, и потому такой самоуверенный. А ну их, пошли в конюшню, а то не успеем к обеду, и тётка будет недовольна.

Офицеры, издали немного понаблюдали за удаляющимися девушками, и после длительной паузы заговорили:

– Ну, что, Роми, как тебе девушки, нравятся? Которая из них краше?

– Трудно сказать, обе хороши.

– Но всё-таки, которая красивее?

– Конечно, русая красивее. Только мне не нравится её надменность. Видно, что она о себе высокого мнения. Я таких не люблю. Но, ничего, она все-равно будет в моих объятиях, и притом сама ко мне придёт.

– Мне кажется, Роман, вы по характеру похожи друг на друга, и на сближение друг с другом повода не дадите из-за своего упрямства. Ну, а я этим воспользуюсь, и девушка будет моей. Она мне чертовски нравится. Что ты на это скажешь?

– Скажу, что будет моей. Могу с тобой держать пари, на что хочешь.

– Хорошо, держим пари, моя шашка, твой пистолет. Идет?

– Идет! По рукам!

Так, разговаривая, офицеры вошли в свой флигель и принялись прихорашиваться, готовясь блеснуть на званом обеде.

Девушки тем временем заехали к пасечнику, деду Матвею. Тот сидел на бревне и что-то строгал. Увидев девушек, поспешно встал, открыл ворота и поприветствовал приезжих:

– Здравствуйте девочки, здравствуйте мои красавицы! Подождите, я только закрою ворота и помогу вам слезть с лошадей.

– Вот, чего не хватало, чтобы ты нас с лошадей ссаживал. Что мы больные или маленькие?

И, привязав лошадей к забору, девушки принялись целовать деда, приговаривая:

– Здравствуй, наш хороший родной дедушка. Дай бог тебе здоровья, долгих лет жизни, чтобы ты был у нас посаженным отцом на свадьбе. Ведь у нас нет своих отцов, ни у меня, ни у Зоси. Хорошо, дедусь, будешь?

– Хорошо-то, хорошо, барышня дорогая. Но тебе будет стыдно меня за отца приглашать. Я ведь простой крестьянин, а ты барышня.

– Ой, дедушка, как мне надоело, что вы все зовете меня барышня, да барышня. Когда я уже буду вашей? Разве мой отец был князь или граф? Он был такой же, как и вы. Только мой дед сумел нажить денег, по-умелому вести хозяйство, прикупил земли, построил лошадиную ферму и выучил моего отца. А отец меня научил, дал образование, ну и на маме, культурной и образованной, женился. И таким вот способом я стала барышней. Но происхождения-то вашего, и не чуждайся меня, дедушка Матвей. Хотя ты родной дед Зоси, но будь и моим дедом. Ведь у меня никого нет, правда. Одна тетка, но и та со странностями. Если бы не мать Зоси, то, наверно, я или уже давно умерла, или была бы такой, как моя бедная тётя. Ей, моей тёте, только кажется, что она ведет хозяйство, а фактически хозяйство ведет Зосина мама, Павлина Вишневская и Петро Бондарык, наш управляющей. Ну что, дед, будешь меня чуждаться и отталкивать от себя? – и Янина, обняв деда, склонила свою головку деду на грудь и заплакала, вспомнив по рассказам и фотографии свою покойную мать. Отца она хорошо помнила. Когда тот умирал от чахотки, ей было восемь лет. Перед смертью отец позвал её, лежа уже в постели, и сказал:

– Доченька, ты уже большая настолько, что поймешь меня. Если я умру, то помни, будь для тёти Агаты хорошая, и конечно, во всем будь хорошая, но слушай только свою молочную мать и Петра Бондарыка. Они честные и добрые люди. Я им оставляю свое хозяйство и тебя. Они помогут тебе учиться и стать хорошим человеком.

Девочка понимала, что отец скоро умрет, об этом она не раз слышала. Она выслушала всё, что говорил отец, с минуту помолчала, а потом внимательно посмотрела на отца и тихо спросила:

– Папа, ты скоро умрешь и пойдешь к моей маме? Да, папа?

– Да, детка, пойду к маме.

– Папа, а там, где моя мама очень страшно?

– Нет, моя дорогая Яничка, если человек добрый, честный, ему даже очень хорошо, а если человек подлый, жадный, завистливый, тому на том свете будет плохо. Но ты, моя дочка, будешь хорошей. Правда, доченька, правда?

– Да, папа, я буду слушать мою молочную маму и дядю Бондарыка.

Ночью, отец Янины, Кароль Раевский умер. Девочка не плакала, только сидела у ног отца целых два дня и после похорон тоже сидела у той же кровати. Так сидя, дремала, а проснувшись и очнувшись от дремоты, все глядела и глядела на подушки, на которых лежал отец. Она его видела в своем воображении. Четыре дня девочка ничего в рот не брала, и кто его знает, чем бы это кончилось, если бы Павлина Вишневская не увела её в село, к своему отцу, деду Матвею. И вот, вспомнив все это, Янина и всплакнула на груди старика.

– Полно, девочка, успокойся, не надо плакать, никто от тебя не отворачивается, не отталкивает. Наоборот, я очень рад, что ты сама перед нами не гордишься.

– Дед, а дед, ты знаешь, что мне сейчас сказала Яня? – отозвалась вдруг Зося

– А что, Зосенька, у тебя есть какие-то сомнения насчет нашей к ней доброжелательности?

– Нет-нет дед, совсем не то.

– А что же, наконец?

– Яня сказала, что поделит всё своё хозяйство и имущество со мной пополам.

– А-а-а, это дело серьёзное. Янина еще молодая, несовершеннолетняя. Надо, Яничка раньше подумать, чем обещать.

– А я, дедушка, всё передумала, и в своё время сделаю, как обещала.

– Ну, ладно девочки, пока что-то, когда-то будет, садитесь за стол, угощу свежим медом. Вот понюхайте, как пахнет.

Девушки с наслаждением поели свежего меда с пшеничным пухленьким коржом, запивая козьим молоком.

– Какое у тебя, дедушка, все вкусное и как у тебя приятно посидеть. Только нам уже пора возвращаться домой к обеду, а то тетка будет нервничать. Знаешь, к нам сегодня на обед придут неожиданные гости.