Книга демона

– Хватит, хватит, – махнул пером Гриллам. – Вижу, знаешь. Возьми вон перо и лист, напиши мне что-нибудь по-двеннски с крестами и виньетками. Одной фразы хватит.

Гай взял со стола отличное перо, окунул его в чернильницу и великолепными фиолетовыми чернилами быстро написал на лежащем листе строфу из Книги Песен Трех Богов. Подождав, пока чернила высохнут, Гай с поклоном вручил лист мастеру.

Гриллам, оторвавшись от своей работы, подслеповато сощурился и расплылся в улыбке:

– Неплохо, очень неплохо… Вижу, умеешь. Зовут как? Сам откуда?

– Гай, из деревни Ан-Брант.

– Где такая?

– Северный Край, почтенный мастер.

– А родители?

– Я сирота, почтенный мастер. Родителей угнали тралланы, я воспитывался в Обители Трех Богов…

– Ясно. Ну, что сказать тебе, Гай из Ан-Бранта? Писец ты хороший, правда, крест не до конца отработан и в виньетке две ошибки сделал…

– Где?! – дернулся Гай.

– Вот и вот, – кривой желтый палец, испачканный чернилами, уперся в лист, и Гай с ужасом обнаружил, что и впрямь сделал две ошибки против правил написания двеннских виньеток. – Но не печалься, ты еще совсем юн, а опыт писца приходит с годами. И уходит, кстати, тоже…

Гриллам помолчал, мелко кивая каким-то собственными мыслям, потом продолжил:

– Работу сейчас найти трудно. Новые летописцы ни герцогу, ни королю не нужны, в судах и монастырях тоже писцов хватает, так что одна тебе дорога – на постоялый двор. Купцы, гости заезжие: всегда потребен грамотный человек, чтобы письмо написать или прочитать что… Посоветовать ничего не могу, сам пройдись, посмотри, справься. Не озолотишься, но и голодным не останешься, а там – кто знает… Вдруг приглянешься какому богатому человеку, которому секретарь в пути надобен. Дай-ка твою бумагу из Обители…

Гриллам пожевал узкими сухими губами, взялся за перо, написал вверху рекомендации Отца Абака: «Гильдией Писцов Города Дила подтверждено», изящно расписался. Вернул бумагу Гаю и снова взялся за работу, тем самым показывая, что разговор окончен.

– Спасибо, почтенный мастер, – сказал Гай, поклонился и, покинув комнату, сбежал вниз по лестнице.

Давешний молодой писец был занят делом – ел морковный пирог.

– Ну, что, недомерок? – спросил он, жуя и роняя крошки на стол. – Не прогневил мастера Гриллама? Небось, в шею тебя вытолкал?

– Смотри, – Гай сунул ему в нос рекомендацию. – Понял?.. Толстая рожа на тролля похожа!

Писец едва не подавился пирогом и начал было вставать из-за стола, но Гай уже выскочил на площадь и забежал за угол. Там он присел на корточки и задумался, переводя дух.

Делать нечего, придется последовать совету старого мастера и пойти по постоялым дворам. Обратно пути все равно нет, не в Обитель же возвращаться… В монахи Гай не собирался, а по достижении шестнадцати лет в Обители могли жить только монахи. Ну и ладно, буду писцом на постоялом дворе, решил Гай. Тролли не сожрали, а тут, чай, люди кругом… Подумав так, он ухватил за рукав пробегающего мальчугана со стопкой свежевыстиранного белья и грозно спросил:

– Где здесь постоялый двор?

Мальчуган шмыгнул носом и поведал, что все постоялые дворы в Диле находятся на берегу Салайны. Очевидно, так называлась мусорная река.

– Идите вот по этому проулку, мастер, там дворы и начнутся…

Тильт. Лесной лагерь

Тильт очнулся во мраке.

Кругом были звуки: что-то ритмично пощелкивало, громыхало, шелестело, поскрипывало. Потом кто-то приглушенно фыркнул, и тотчас рядом раздалось невнятное бормотание.

Тильт не чувствовал своего тела. Только боль горячо пульсировала в затылке.

Он попробовал пошевелиться, и не смог. Попробовал крикнуть – и не сумел.

Он был совершенно беспомощен. Единственное, что он мог – это слушать…

Бормотание cтихло.

Потом что-то хлопнуло – так полощется флаг, так хлопает мокрая ткань на ветру. И Тильт понял: он в повозке.

Громыхают по булыжнику ободы колес, скрипят плохо смазанные втулки, щелкают по мостовому камню подковы, дождь шелестит по просмоленному тенту фургона.

Его куда-то везли. Связанного. С заткнутым ртом. На голове пахнущий старыми отрубями мешок – словно у приговоренного к смерти преступника.

Трепыхнулось и провалилось к животу сердце. Страх сдавил горло, вмиг высушил глотку.

Тильт замычал, захрипел, забился, чувствуя, как с болью оживает занемевшее тело, как нестерпимо горячая кровь возвращается в мышцы.

– Очухался, мастер? – насмешливо сказал кто-то совсем рядом, и Тильт замер.

Сердце мягко и сильно толкалось в грудь.

– Ты зря не трепыхайся, мастер, – прозвучал новый голос, рассудительный и спокойный. – Береги силы-то. Да и не поцарапайся, смотри. Соскрябаешь с себя кожу, потом гнить начнешь. А зачем ты нам гнилой? Не нужны нам такие, таким одна дорога… Сам знаешь, куда.

Чьи-то руки быстро его ощупали, приподняли, перевернули.

– Дорога длинная, мастер, – сказал насмешливый голос. – Привыкай.

Значит, не убьют, понял Тильт. По-крайней мере, не сейчас…

Когда повозка встала, Тильт невольно затаил дыхание. Сколько времени длилось путешествие, он не представлял. Закончилось ли оно сейчас – он не знал. Голова словно просяной кашей была набита, мышцы ныли, горела натертая веревками кожа.

Он застонал негромко, надеясь привлечь к себе внимание, но вместе с тем боясь напоминать о своем присутствии.

Вокруг происходила непонятная возня. Под боком что-то двигалось и шуршало, возле повозки топтались какие-то люди, слышалось невнятное ворчание, где-то в стороне сухо стучал топор.

– Ну-ко, чернильная душа, приподнимись чуть, – его грубо толкнули, и Тильт завозился, ощущая себя ничтожным червем. Из-под него выдернули какой-то твердый предмет – и на время оставили в покое…

Он с необыкновенной ясностью вспомнил, как удил в реке полосатых окуней, выбирая из берестяной коробочки наживку. Пересыпанные землей, чтоб не сохли, там копошились пахучие – для рыбы, конечно, – навозные червяки, и Тильт размышлял: взять вон того, пожирнее, или этого, шустрого? А когда в коробочке оставался всего один червяк, судьба его была совсем уж неизвестна – рыбак мог задержаться для последней попытки, а мог, нанизав пойманную рыбу на ивовый кукан, бросить счастливца в сырость прибрежных кустов…

Тильт лежал и слушал окружившие его звуки. Воображение рисовало картину происходящего, и картина эта постепенно дополнялась деталями: они в лесу, в тени высоких деревьев; с треском разгораются костры, рушится сухостой, лопается хворост. Лошади хрумкают овес, переступают копытами – земля здесь мягкая, словно войлок. Вот с телеги стаскивают визжащего поросенка, волокут его – и режут. Клокочет вода в большом котле. Сочно чавкая, рассекает мясо топор, хрустят под лезвием кости. Оживают, просыпаются люди. Их всё больше, от них всё больше шума, они вяло бранятся, они обсуждают что-то, они смеются, кашляют, сморкаются. От них пахнет, как от животных, и голоса у них – как у зверей.

– Не спишь, мастер?

Тильт вздрогнул.

– Не спишь… Хорошо…

С него сдернули мешок, попутно выхватив клок волос. Яркий свет ослепил Тильта, заставил зажмуриться и отвернуть лицо.

– Да не вертись ты, мастер, как вошь на гребешке… Или боишься чего? Не бойся. Прибыли. Отдыхай теперь. Сейчас есть будем. Хочешь есть?

Шершавые пальцы выдернули кляп изо рта, и Тильт закашлялся, зафыркал, отплевываясь.

– Вот и хорошо, вот и славно… Дыши, мастер, дыши… Перхай, тока гляди, душу не выперхай…

Тильт наконец-то смог разглядеть говорящего. Тому на вид было лет тридцать, может, чуть больше. Его лицо было серым от пыли и потому казалось мертвой маской. Его губы – потрескавшиеся и обкусанные – кривились в усмешке, а неровные испорченные зубы делали усмешку особенно неприятной и даже страшной.

– Кто вы? – хрипло спросил Тильт.

– А тебе не все ли одно, почтенный мастер? Сегодня мы вместе, а завтра – уже нет.

– Что вы со мной сделаете?

– Да ничего. Накормим вот сейчас, не звери же, почитай..

– Зачем я вам?

– Да нам-то ты вовсе без надобности. Хоть мы люди и неграмотные, но писарь нам ни к чему. Мы всё как-то без бумаг привыкли обходиться.

– Но тогда почему…

– Да ладно тебе, мастер, вопросы вопрошать! Как дите малое. У меня голова пухнуть начинает!

Человек подергал веревки, связывающие пленника, и отошел.

Полог крытой повозки был откинут, и Тильт убедился, что воображение его не обмануло. Были здесь и лес, и костры, и котел с бурлящим варевом, и многочисленные люди, одетые, как разбойники.

А они и есть разбойники, понял Тильт, и лоб его покрыла испарина. Самые что ни на есть настоящие разбойники. Бандиты, воры, грабители. Целая банда, с удобством расположившаяся в лесу.

Меж деревьев белели конусы шатров, на их золоченых шпилях трепыхались синие вымпелы. Возле крытых дёрном и лапником шалашей лежали копья и рогатины. В огромной плахе, бурой от крови, торчал здоровенный топор – его отполированная рукоять была высотой с Тильта. Рядом скользкой грудой свились серые кишки – наверное, поросячьи. Хорошо, если поросячьи! Разное про лесной люд рассказывают, хотя с другой стороны, коли поросенка резали, человечину небось есть им не к чему, другое дело – зимой… Тильт поежился. Нет, не надо про такое думать, лучше не надо…

Под широким навесом топтались лошади, помахивали хвостами, фыркали, косясь на проходящих мимо людей. Видно было, что лагерь стоит здесь не один месяц: вся трава помята, дорожки вытоптаны, конского навоза много, помойная яма переполнена, вон как смердит.

– Ну что, угомонился? – знакомый разбойник вынырнул сбоку, заглянул в повозку, внимательно осмотрел Тильта. – На вот, пожуй покамест. – Он кинул на солому краюху хлеба, деревянную миску, ложку, кусок сыра и два побитых, помятых яблока. – Только уж извини, развязывать я тебя не буду. – Он ухмыльнулся ядовито и снова исчез.

Тильт какое-то время разглядывал хлеб, вдыхал его свежий ячменный аромат и глотал слюну, а потом изогнулся, словно какая-нибудь гусеница, застонал, и попытался дотянуться ртом до лежащей рядом еды.

Гай. Лори и его Скратч

Перво-наперво Гай купил в лавке набор перьев, чернила в бутылочке и несколько листов бумаги. Чернила были жидкие, явно разбавленные, а бумага жесткая и плохо выделанная, но на другое у Гая денег пока не имелось. На последние монеты он приобрел у оружейника простенький нож взамен отобранного троллями. Поскольку нож был с браком – выщербленный – и хороший покупатель все равно его не взял бы, оружейник продал его Гаю за бесценок.

На будущее Гай положил себе купить еще и серебряное перо – знак гильдии, но стоило оно дорого и на такую покупку предстояло еще заработать.

После приобретения столь важных вещей Гай пошел искать работу.

Из первого постоялого двора, который назывался «У Грифона», Гая прогнал конкурент – обитавший там тощий писец со злым и несчастным лицом. Во втором – «Жарком Очаге» – писцов имелось целых три, благо двор был большой и богатый, но еще в одном писаке нужды не имелось, что и разъяснил Гаю довольно учтивый вышибала. В третьем останавливались только лиадские и маскаланские торговцы, а ни маскаланского, ни лиадского Гай все равно не разумел.

Четвертый постоялый двор с незамысловатым названием «Стол и Постель» и столь же незамысловатой вывеской выглядел запущенным и бедным, и Гай почему-то решил, что тут писца уж точно нет. Мрачный одноглазый владелец двора на вопрос Гая пожал плечами и бросил:

– Сиди, мне жалко, что ли… Но бесплатно жрать не дам. И место освобождай, если остальные все займут.

Гай поместился в уголке, разложил бумагу, перья, откупорил бутылочку с чернилами и стал ждать, здраво рассудив, что вряд ли к нему сразу бросятся клиенты.

Время шло.

Постояльцев в «Столе и Постели» оказалось не густо, да и те, что были, выглядели неважно. Купцы из тех, что победней и понеудачливей, подозрительные люди, смахивавшие скорее на лесовиков, вообще невесть кто… Гай мог побожиться, что он видел даже одного гнома, хотя гномов в Дил, как и в другие крупные города, не пускали. Впрочем, это мог быть и заезжий коренастый бородатый ремесленник. Но уж больно похож на гнома…

Никто к Гаю не обращался, ни прочитать, ни написать ничего не просил.

В полдень он купил у хозяина кружку горячего маскаланского розового чая и несколько сухарей на закатившуюся в угол потайного клапана монетку. Когда Гай догрызал последний сухарь, к нему подошел толстый купец, весь провонявший рыбой.

– Ты, что ли, грамотей? – неприязненно спросил он.

– Я, почтенный, – едва не подавившись сухарем, сказал Гай.

– Ну-ка, грамотей, прочитай, что тут накарябано, – купец порылся за пазухой и достал мятый клочок пергамента. Гай расправил письмо. Написано было по-авальдски с большим количеством ошибок и ужасным почерком, но разобрать писанину, в общем-то, было можно.

– Жена ваша Лилана, почтенный, передает вам, что старая черная свинья издохла, двое рабов сбежали, а третьего – пастуха Титтли – поймали и примерно выпороли. Приезжал брат ваш Скофф, обещался осенью опять заглянуть. А в остальном все дома нормально, только слышно, тралланы опять шалят, все дальше от берега заходят. С чем и кланяется вам и желает скорейшего возвращения.

Некоторые фрагменты письма Гай переводить не стал, например, несколько строк, где жена купца бранила беглых рабов. Многих слов из этого списка Гай просто не знал. Тем не менее, купец остался доволен.

– Поди ж ты, тралланы что делают, – буркнул он, бросая на стол серебряный авальдский шестигранник и бережно складывая письмо. – А Титтли, свиной сын, уже четвертый раз бежит, и все ловят. Ну, я шкуру ему попорчу, вот вернусь только.

Продолжая ворчать, купец удалился, а Гай поспешно спрятал монету в пояс. Первый заработок в качестве грамотного человека оказался более чем приличным – можно рассчитывать на ужин.

После обеда, то есть чая с сухарями, к Гаю обратились еще двое клиентов – один просил прочесть новые рыночные правила, а другой – написать маленькую записку для торгового компаньона в Беллбрет. Обогатившись еще на две монеты – видимо, такса за услуги грамотея здесь была стандартной – Гай начал подумывать о том, не начать ли с хозяином переговоры относительно ночлега.

Зал постепенно заполнялся народом. К сумеркам даже за столик Гая уселись двое волосатых лодочников из Южных Фьордов и стали молча накачиваться пивом. Одноглазый хозяин и его подручные, трое парнишек вороватого вида, едва успевали разносить снедь и выпивку.

В правом от Гая углу неожиданно завязалась драка. Высокий человек с внешностью наемника, весь в переплетении кожаных ремней, украшенных стальными бляхами, набросился на своего соседа по столу – плотного коренастого ремесленника. На поясе наемника болтался короткий меч, но он его не вынимал, обходясь кулаками. Через мгновение ремесленник уже валялся под столом, но двое его приятелей, таких же коренастых, угрожающе крутили над головой короткими дубинками с окованными железом верхушками.

Посетители прекратили есть и пить, кое-кто взобрался на стол, чтобы лучше видеть потасовку. Раздались подбадривающие драчунов крики.

Наемник подпрыгнул и ухватился за потолочную балку. Когда приятели побитого ремесленника подоспели, он уже сидел верхом на ней и насмешливо выкрикивал какие-то оскорбления на незнакомом Гаю гортанном языке. Нападавшие попробовали достать его дубинками, неуклюже подпрыгивая, на что зал разразился обидным хохотом.

– Эй, слезай оттуда! – заорал одноглазый хозяин. – Дерись давай!

– Спрыгивай! – начали кричать и другие. – Или ты испугался?

Человек в ремнях пожал плечами и неожиданно спрыгнул, попутно выбив у одного из толстяков дубинку. Второй бросился было к нему, но наемник ударил его ногой в грудь, отчего тот полетел в угол, сшибая скамьи. Сидевшие вместе с Гаем лодочники восторженно загрохотали кружками по столу.

– Представление закончено, – громко сказал наемник и направился к стойке. – Налей этим трем дурням пива за мой счет, – бросил он хозяину. – И пусть научатся драться, прежде чем нападать на воина.

Одноглазый послушно налил три кружки и велел отнести пострадавшим. Тех уже подняли с пола, отряхнули и усадили за стол. Ремесленники, кажется, нисколько не обиделись, они обсуждали драку и со смехом спорили, кому из них досталось больше других.

– Здорово он их, – восторженно сказал кто-то за плечом у Гая. Он обернулся и увидел парня своих лет с хитрыми зелеными глазами, облаченного в несусветное тряпье.

– Здравствуй, почтенный мастер, – наклонил голову парень. – Ты – новый писец?

– Вроде как, – осторожно ответил Гай, которого никогда еще не называли «почтенным мастером». – А куда старый делся?

– Да голову проломили в драке, – махнул рукой оборванец. – Тут это сплошь и рядом. Вон, сам видел. Это еще хорошо все кончилось – без крови и смертоубийств, все радуются и пиво хлещут. А иной раз головы отрубленные валяются, все кругом в кишках, в мозгах – жуть! Стражу вызывают, рубиться начнут… Магистрат несколько раз Одвину указывал безобразие прекратить, даже прикрыть постоялый двор грозился, да он там улестил кого нужно, и все по-прежнему… Опять же запрети тут – на дворе будут биться, чем им еще заниматься…

– А ты сам-то кто? – осведомился Гай солидно.

– Я-то? Я – Лори, за лошадьми присматриваю. Забежал драку посмотреть, вообще-то мне тут нельзя вертеться… Одноглазый-то Одвин – отчим мой, вот оно как.

– А что ж он тебя на конюшне держит?

– А потому что не любит. Я и живу на конюшне. Ты, кстати, где ночевать будешь?

– Да здесь и буду. Койка небось найдется…

– Ну и дурак, почтенный мастер, – засмеялся Лори. – Одвин с тебя втридорога сдерет, думаешь, он не понимает, что ты только-только в городе? Приходи лучше ко мне. Ты не думай, что конюшня, у меня хорошо, уютно. Только еды купи.

– К тебе?.. – Лори Гаю почему-то сразу понравился, но перспектива ночевать в конюшне как-то не прельщала. В то же время особенным богатеем он тоже пока не стал, а ночевать приходилось и в местах худших, конюшня все же не свинарник… – Ну ладно! А куда приходить-то?

– Да за самым домом, сразу увидишь. Только смотри, чтобы Одвин не выследил – и тебя прогонит, и меня выдерет. Он такой.

С этими словами Лори исчез.

Тем временем побитые толстяки вовсю хлестали пиво, по-прежнему пересказывая свои впечатления от драки, а наемник куда-то пропал – видимо, поднялся наверх к себе в комнату.

Гай просидел в зале до самой темноты, пока посетители не разбрелись кто куда. Несколько упившихся остались валяться под столами, и подручные Одвина с шутками и прибаутками выволокли их на улицу, мимоходом успев обшарить карманы. Сам одноглазый хозяин подошел к Гаю и вкрадчиво спросил:

– Ну, как, писец? Заработал немного, а?

– Да, почтенный, немного заработал, – согласился Гай.

– И где ты собираешься заночевать, писец?

– В «Грифоне», – ответил первое, что взбрело на ум, Гай.

– И напрасно. Дорого, кормят невкусно, опять же шляются разные…

Если уж где и «шлялись разные», то это в «Столе и Постели», подумал Гай, но говорить этого, конечно же, не стал.

– Я уже договорился с тамошним хозяином, почтенный, мне нужно кое-что написать для него, – соврал Гай. Одвин развел руками:

– Что ж, иди. Только не забудь заплатить мне одну треть дневного заработка, иначе завтра опять придешь, а я вышвырну тебя отсюда. Таков порядок, писец.

Гай вздохнул и отдал Одвину один серебряный шестигранник.

– Так-то лучше, – заметил тот, пряча монету в большой кошель. – Меня звать Одвин, писец, и мы с тобой можем сработаться, если ты не станешь меня обманывать. Ну, хороших тебе снов!

Еду у Одвина Гай не стал покупать из принципа. Он не поленился сходить в маленькую лавку, где приобрел у дряхлого торговца, уже надевшего ночной колпак, немного сыру, холодного сала, вареного с чесноком, и хлеба. Ходить по ночному переулку оказалось страшно: редкие масляные фонари светили тускло-претускло, и Гаю казалось, что в подворотнях кто-то прячется. На будущее он решил как можно реже бродить по городу в ночное время, ибо место опасное и незнакомое.

Конюшня и впрямь оказалась сразу за «Столом и Постелью». Гай осторожно прокрался к приоткрытым воротам, с тревогой думая, что будет, если его увидит Одвин или жулики-подручные. По счастью, никто так и не попался на пути, и Гай проскользнул внутрь.

В конюшне пахло тем, чем обычно и пахнет в конюшнях: лошадьми, зерном, сеном и навозом. Кони всхрапывали в темноте, почуяв незнакомца.

– Лори! – тихонько позвал Гай, озираясь.

– Это ты, почтенный писец? – спросили из мрака. – Сейчас, погоди.

Совсем рядом вспыхнул огонек, и появился Лори со свечой в руке.

– Пришел-таки? Правильно, – одобрил он. – И поесть, никак, принес?! Совсем хорошо. А я на кухне кувшин опивок уволок, так что будет у нас с тобой сущий пир. Пойдем за мной… Звать-то тебя как, писец?

– Гай, – ответил Гай, входя в каморку Лори. Там и впрямь было уютно: маленький конюший вырыл ее прямо в сене, а внутри устроил удобное лежбище из тряпок и опять же сена. На полу вертелся бандитского вида рыжеполосатый кот.

– Только свечку не урони, – предостерег Лори. – А то пожар устроишь… Кот – мой, его Скратч зовут. Хороший кот, только говорить не умеет.

– А что, другие умеют? – удивился Гай.

– Есть места, где умеют. Рассказывали мне… – таинственно ответил Лори, поглаживая кота по спинке.

Они разделили сыр, сало и хлеб, не обделив и кота. Лори достал спрятанный в сене кувшин, налил немного коту в блюдечко. Жуя и отхлебывая из кувшина по очереди, они сидели некоторое время молча. Тишину нарушил Гай:

– Слушай, Лори, Одвин у меня забрал треть дневного заработка. Сказал, порядок такой. Это правда?

– А кто его знает… – пожал плечами Лори. – Может, и так. Должен же что-то хозяин иметь от писца, он ведь в его заведении сидит… Узнай в Гильдии, там подскажут. А теперь доедай и давай-ка спать, почтенный писец. Мне завтра вставать рано.

Они улеглись на мягкое сено и накрылись какими-то грубыми, но теплыми полотнищами, от которых пахло конским потом. Лори задул свечу, и Гай начал потихоньку засыпать, но тут конюший толкнул его в бок локтем и спросил:

– А твои родители где? Тоже умерли?

– Нет. Тралланы угнали.

– Тралланы? Ни разу не видел траллана. А ты видел?

– Видел. Только я маленький был, в овине спрятался, они меня и не нашли. Страшные, все в железе, с топорами… Говорят, шубы из человечьих волос валяют.

– И шубы видел?

– Да это летом было. Шубы они, наверно, зимой носят, когда холодно. Но все равно страшные.

– Так они люди? Или нелюди?

– Кто ж их знает… – Гай вздохнул. Перед глазами замелькали оскаленные зубы, торчащие грязные засаленные бороды, в ушах заскрежетало железо… – Вроде как люди, а присмотришься – уже не совсем… Не знаю.

– Стало быть, угнали родителей твоих… – Лори помолчал. – А ты как же?

– А меня монахи к себе забрали, из Обители Трех Богов. Они после тралланского налета пришли мертвых отпевать, ну и нашли меня. Я у них, почитай, восемь лет жил. Они меня грамоте научили, письму…

– Что ж сам в монахах не остался?

– А необязательно. У них это по желанию, кто хочет – сам придет, они и не зовут никого. Хорошие люди эти монахи.

– Не знаю, не знаю… – посопев, пробормотал Лори. – У нас все больше жирные да жадные. Ну, ладно, все, спать давай. Поздно уже.

Тильт. Флаг за деревьями

Похлебку принесли, когда весь хлеб был съеден.

– А-а! – обрадовался чему-то знакомый разбойник. – Голод – он кого угодно скрючит. Да только ты, мастер, наверное, настоящего-то голода еще не знаешь.

С этими словами он разрезал веревки, связывающие Тильта, и сильно его пихнул – кажется, таким образом он помогал пленнику подняться.

– Ешь, мастер, ешь…

И мастер, повозившись и покряхтев, стал есть. Похлебка оказалась незатейливой: мясной навар (ни одного куска мяса пленнику не досталось), картофелины, какие-то разваренные овощи… Повар, судя по всему, особенно себя не утруждал – в бульоне попадалась паленая щетина, но все равно это была еда, жидкая и горячая… Ложка в ослабевшей руке Тильта дрожала, стучала по зубам, по краям миски. Разбойник с удовольствием смотрел на пленника, губы его шевелились, будто проговаривая неслышимые слова.

«Вот и хорошо, вот и славно…»

К повозке подошли еще два человека: один – огненно-рыжий, конопатый, другой – с корявым пористым лицом, похожим на подгорелый каравай.

– Ну что, Ферб, вести остальных? – спросил корявый, почесывая бедро жутковатого вида палицей.

– А поели они?

– Да.

– Всё готово?

– Давно уже, – недовольно отозвался рыжий. – Только тебя ждали, с четвертым.

Тильт понял, что четвертый – это он, и отложил ложку, зачерпнув напоследок с самого дна.