Роман с демоном

Ему нужно было срочно поговорить с Этель. Рюмин догадывался, что означают ее слова, сказанные по телефону: «У нас сегодня показ, а потом…». Капитан медленно пошел вдоль стены в сторону полотнища.

Он искал девушку, похожую на Жанну Фриске.

* * *

Появление за кулисами незнакомца в маске и плаще никого не испугало и даже не удивило. Здесь царила деловитая суета.

Некто неопределенного пола, с выбеленными прядями и кокетливым чубчиком, помогал моделям одеваться. Обнаженные девушки стояли перед ним в ряд, с платьями в руках, терпеливо дожидаясь своей очереди.

Бесполое существо не церемонилось. Оно щипало девушек за соски, хлопало по ягодицам, ругалось, называя всех «коровами» и «толстухами». Модели покорно сносили издевательства: то ли потому, что уже привыкли, то ли – потому, что существо при этом ухитрялось быстро и здорово делать свою работу.

Перед ним стоял столик, заваленный различными тенями, гильзами помады, тюбиками туши и прочими штучками, о названиях и предназначении которых Рюмин даже не догадывался.

Два-три взмаха кисточкой, уверенное движение помадой, короткая струйка лака с блестками, – и девушка преображалась. По мнению Рюмина, не всегда в лучшую сторону, но он подумал, что может чего-то и не понимать. Затем модель продевала руки в рукава платья; бесполый, шлепая и щипая ее, затягивал на спине тесемки и напутствовал тягучим: «Иди уж, уродина!».

Увидев Рюмина, существо завопило от восторга:

– Девочки, к нам гость! Ах, как бедному мальчику не терпится! Ты такой страстный, красавчик? Девочки, не стесняйтесь! Покажите ему свое оборудование!

Пораженный обилием прекрасных женских тел, Рюмин долго не мог понять, кто же из моделей похож на Жанну Фриске – взгляд упорно отказывался фокусироваться на лицах.

– Ну что? Тебе нравится? – тараторил «чубчик». – Одни коровы! Я гораздо лучше, правда? – он задрал блузку, покрытую блестками, и показал гладкий безволосый живот. В пупке было продето золотое колечко. – Я – Владик, а ты кто, красавчик?

Если бы среди гомофобов проводились соревнования, то Рюмин, может быть, и не занял первое место, но уж «бронзу» точно бы заслужил. Добровольный отказ и глумление над мужским началом, которое мало получить от рождения, но и нужно постоянно доказывать своими поступками, приводили его в бешенство. Пресловутая «толерантность», превозносимая как одно из главных завоеваний демократии, имела у капитана очень узкие рамки. Настолько узкие, что Владик туда никак не вписывался.

– А я – Рюмин, дитя мое, – ответил опер. – Капитан королевских мушкетеров.

Он снял маску, и Владик заныл от умиления.

– Какой брутальный типаж! Эти рассеченные бровки! Этот сломанный носик! А уж щетинка-то какова! Мачо, настоящий мачо!

– Замолчи, педик! – сказал Рюмин, подходя ближе. – Мне нужна Этель.

Владик взмахнул кисточкой, обдав капитана облаком розоватой пудры.

– Этель – вон та жирная сучка, – Владик сложил в трубочку надутые силиконом губы. – Скажи еще что-нибудь, грубиян, я люблю, когда меня обижают.

Стилист говорил, но руки его не останавливались ни на секунду. Надо было отдать ему должное – работал он профессионально, а Рюмин умел ценить профессионализм. Хорошее качество.

– В другой раз, – сказал капитан.

Владик, не отрываясь от работы, достал визитку и сунул Рюмину. Откуда он ее взял – это осталось для капитана загадкой; обтягивающие брючки стилиста не имели карманов.

Опер подошел к модели, стоявшей предпоследней. Она действительно была похожа на Жанну Фриске. Умело наложенный макияж всячески подчеркивал сходство, однако не мог полностью скрыть красные заплаканные глаза и немного припухший нос.

– Здравствуйте, Этель! Капитан Рюмин. Это я вам звонил.

– Да, я поняла, – нервно озираясь, ответила девушка. – Как вам удалось пройти?

– Я просто вошел, и все. Давайте лучше о деле. Это вы нашли тело Оксаны Лапиной?

Девушка взмахнула длинными густыми ресницами. На глазах ее появились слезы.

– Ингрид? – спросила она. – Да… Я… Сейчас, одну минуточку, а то тушь потечет, – она подняла голову, уставившись в небо.

Рюмин тем временем разглядывал ее тело. Рельефно очерченные мышцы проступали на тонкой шее. Небольшая аккуратная грудь имела совершенную форму. Волосы на лобке были выбриты в виде стрелочки, направленной острием вниз. На бедре красовалась причудливая бабочка с разноцветными крыльями.

Этель шмыгнула носом и опустила глаза. Она, безусловно, видела, куда устремлен взгляд Рюмина, но никак не отреагировала. К собственной наготе здесь относились равнодушно, считая ее одним из сценических нарядов.

– Отличная у вас татуировка! – похвалил капитан. – Так во сколько это произошло?

– Примерно в половину шестого. Я заехала за ней, стала звонить… Ингрид не отвечала. Тогда я вошла… Ох! – девушка снова устремила взгляд в небесную высь.

– Дверь была открыта? – спросил Рюмин.

– Нет, я открыла ее сама.

– У вас есть ключ? Вы были подругами?

– Подругами?! – Этель усмехнулась. – Ну, если это можно так назвать…

– Подождите, – в голове у Рюмина что-то не укладывалось. – Если вы не были близкими подругами, откуда у вас взялся ключ?

За разговором они незаметно подошли к столику. Капитан почувствовал, как кто-то нежно коснулся его бедра. Рюмин посмотрел на стилиста. Ответом была шаловливая улыбка.

– Мне не до смеха, – строго сказал опер. – Смотри, посажу тебя за попытку изнасилования. Должностного лица и при исполнении!

– Обожаю наручники! – завизжал Владик.

Он помог девушке надеть платье и, уперевшись коленом в ее поясницу, туго стянул тесемки.

– И что он в тебе нашел? – ревниво сказал стилист.

– Полегче, ты… – осадил его Рюмин и запнулся.

Что можно было добавить? «Девочки, не ссорьтесь!»?

– Так откуда у вас взялся ключ? – повторил он.

– Он мне его дал! – ответила модель, показывая куда-то за полотнище, в сторону накрытых столов.

– Кто?

Камерный оркестр, основательно перетряхнув творчество Вивальди, принялся за Моцарта. Едва заслышав первые такты «Маленькой ночной серенады», Этель подобрала кринолины и вспорхнула на подиум. Вопрос капитана повис в воздухе подобно облаку пудры.

– Я знаю, кто, – внезапно сказал Владик.

– Кто?

– Скажу, если дашь мне потрогать свою щетинку! – улыбнулся стилист.

– Ребята, – покачиваясь с пятки на носок, сказал опер, – вы тут все немного не в себе, да? Я расследую убийство. Убили вашу подругу…

– Здесь нет подруг и нет друзей, – перебил его стилист. На этот раз голос его звучал абсолютно серьезно. – Здесь ни у кого нет подруг и друзей.

– Кто же тогда есть? – поинтересовался Рюмин.

– Есть сладкие и есть гадкие. Ты можешь сегодня быть сладким, а завтра – гадким. И наоборот. Ингрид была гадкой.

– Почему?

– Она ходила без номера.

– То есть? – не понял Рюмин.

– На нее не делали ставки, – пояснил Владик. – Ей не надо было после показа ехать с противными стариками. Другим девочкам это не нравилось.

– Значит, она находилась на особом положении?

Стилист с жалостью посмотрел на Рюмина. Так смотрят на безнадежно больных. Или – непроходимых тупиц.

– Она была Мишиной любовницей, сладкий.

– Спасибо, что не гадкий, – пробормотал Рюмин.

Этель, совершив тур по подиуму, вернулась за кулисы. Она подошла к капитану, повернулась спиной и резко бросила:

– Помогите!

– Мы остановились на том, что ключ вам дал… – напомнил Рюмин, развязывая тесемки.

– Миша. Михаил Рудаков, наш хозяин, – со злостью сказала девушка.

– Любовник убитой Лапиной? – уточнил капитан.

– Что, уже сообщили по телевизору? – Этель скинула платье, ловко поддела его на плечики и повесила на вешалку.

Девушка снова осталась обнаженной, и Рюмин отвел глаза. В этой бессовестной и нарочитой наготе была какая-то отталкивающая чрезмерность. Ей не хватало волнения и загадки. Полуплатья выглядели лучше, чем полное их отсутствие.

– У меня есть свои источники, – сказал Рюмин.

– Понятно, – кивнула Этель. – Только эта информация уже устарела. Ингрид ушла от него и собиралась вскоре совсем слинять из агентства.

– Они поссорились? Из-за чего?

– Сколько можно встречаться с женатым мужчиной? – скривилась Этель. – Когда-то надо поставить точку.

Откровенно говоря, Рюмин вообще не видел смысла в том, чтобы встречаться с женатым мужчиной, но говорить об этом не стал – едва ли Этель нуждалась в его консультациях по вопросам семьи и брака.

– У Ингрид заканчивался контракт, – сказала девушка. – Продлевать его она не хотела. А Миша не хотел ее отпускать, вот и бесился. Последнюю неделю они даже не разговаривали.

– Поэтому Рудаков, вместо того, чтобы заехать самому, попросил об этом вас? Я правильно понял?

– Да, – Этель сняла с вешалки другое платье, с павлиньими перьями.

– И настоял на том, чтобы вы взяли ключ?

– Ну конечно. Он сказал, что Ингрид может не захотеть поехать на показ и вообще не открыть дверь.

– Он так был в этом уверен? – спросил капитан. – Что она не откроет дверь?

Этель замерла. Платье выскользнуло из рук, и, если бы Рюмин вовремя его не подхватил, непременно упало бы на пол.

Густой слой тонального крема и пудры не мог скрыть внезапную бледность, залившую лицо модели.

– Я этого не говорила, – помертвевшими губами пробормотала девушка. – Он просто дал мне ключ… На всякий случай…

Рюмин взял ее за локоть.

– Что вы сделали, обнаружив труп?

– Я… закричала… – прошептала Этель.

– А потом? – не отступал капитан. – Позвонили в милицию?

– Нет. Ему. Михаилу. Он сказал, что все уладит…

– Вот как? Хотел бы я знать, что он имел в виду, – Рюмин отдал девушке платье. – Спасибо, Этель. Если мне еще что-нибудь потребуется, я позвоню. Не возражаете? – он повернулся, собираясь уходить.

Внезапно за кулисами стало тихо. Суета прекратилась, и даже бодрое верещание Владика смолкло. На фоне полотнища возникла огромная тень; затем она исчезла, и в сопровождении четырех охранников появился высокий плотный мужчина, одетый в белую рубашку и алый бархатный жилет.

Мужчина комкал в руках густой напудренный парик. По его низкому бугристому лбу и красным щекам катились крупные капли пота.

Он подскочил к Рюмину и, не скрывая раздражения, спросил:

– Что вы здесь делаете?

Охранники молча взяли капитана в плотное кольцо и застыли, внимательно наблюдая за каждым его движением.

– Капитан Рюмин. Московский уголовный розыск, – спокойно представился опер. – Я расследую убийство Оксаны Лапиной.

– Зачем потребовалось ломать идиотскую комедию на входе? – почти выкрикнул мужчина. – Это – частная вечеринка!

– Проблемы с почтой, – развел руками Рюмин. – Мое приглашение где-то затерялось.

Мужчина мрачно уставился на капитана.

– Если ты надеешься меня развеселить, то зря стараешься. Я моментально теряю чувство юмора, когда кто-то сует нос в мои дела.

– Вы ведь – господин Рудаков? – спросил Рюмин.

– Он самый, – подтвердил здоровяк, обмахиваясь париком.

– Убитая девушка работала у вас, не так ли? – продолжал капитан.

– Да.

– Так вот. Отныне, господин Рудаков, ваши дела для меня не чужие. И они меня очень интересуют.

Рудаков на мгновение опешил. Потом кивнул охранникам и прошипел:

– Уберите его отсюда!

Секьюрити, дожидавшиеся команды «фас!», одновременно сделали шаг вперед, стискивая кольцо.

– Что случилось, маэстро? – улыбнулся Рюмин. – Почему вы так негостеприимны? Может, все дело в том, что у меня нет фишек?

Рудаков вздрогнул. Он окинул капитана оценивающим взглядом, потом посмотрел на Этель. Девушка прижала к груди платье, втянула голову в плечи и поспешно пошла к столику стилиста.

– Стой! – рявкнул Рудаков и схватил ее за руку. – О чем ты с ним болтала?

– Ни о чем, – пролепетала перепуганная Этель. – Он спрашивал про Ингрид…

– Я же тебе ясно сказал: не чеши своим длинным языком! Отправляй всех ко мне! Ты что, не поняла? Безмозглая курица!

Он поднял широкую мясистую ладонь. Девушка издала короткий всхлип и покорно закрыла глаза, даже не пытаясь защищаться. Рудаков с размаху ударил ее по лицу. Голова девушки обреченно дернулась, на щеке остался красный след от растопыренной пятерни.

Рюмину показалось, что он слышит громкий отчетливый звук. «Именно так лопается терпение, – подумал он. – И, что бы потом ни говорили, видит Бог, я не виноват!». Рука с расплющенными костяшками сама собой сложилась в кулак.

Капитан ловко увернулся от ближайшего охранника, пытавшегося схватить его, присел и, пружинисто разогнув ноги, метнулся вперед. Удар левой «на скачке». Продвинутая техника бокса. Спасибо Шелягину, заставлявшему по много часов колотить в грушу, оттачивая каждый элемент.

На сей раз удар был точным, и мышцы не подвели. Кулак с хрустом впечатался в лицо Рудакова – где-то рядом с ухом. «Распорядитель» охнул и с грохотом рухнул, как телеграфный столб, разнеся вдребезги столик стилиста.

Владик радостно захлопал в ладоши:

– Какой мужчина! Боже мой, какой мужчина!

Впрочем, охранники не разделяли его восторга. Они набросились на Рюмина – все сразу, – причем каждый почему-то целил ногой в живот. Или – в пах.

Капитан, демонстрируя очевидное превосходство классической школы бокса над восточными единоборствами, дошедшими до России в сильно разбавленном виде, быстро ушел с линии атаки. Надеяться на то, что конфликт разрешится без взаимных грубостей, больше не приходилось. Рюмин выбросил кулак и разбил одному из нападавших нос. Второй, накинувшийся на опера с раскрытыми, словно для дружеских объятий, руками, был остановлен четким прямым в лоб.

Капитан старался держать дистанцию. Каждый из секьюрити был выше как минимум на полголовы, и килограммов на двадцать тяжелее. Стоило кому-нибудь из них добраться до Рюмина, повиснуть на руках – и все! На этом бой можно считать законченным.

Китель застегнут на все пуговицы, и кокарда – строго посередине лба. Рюмин умело маневрировал, огрызаясь главным калибром.

Периферическое зрение не хуже цейссовской оптики отслеживало движения противников. Рюмин исполнял легкий боксерский танец, отражая все выпады и постепенно продвигаясь к выходу из парка.

Он не заметил, как наступил на край черного плаща. Капитан покачнулся. Он всего лишь на мгновение потерял равновесие, но… Этого оказалось достаточно, чтобы охранники сбили его с ног.

«Сигнальщик! Поднять «погибаю, но не сдаюсь!»». Рюмин согнул руки, плотно прижав локти к ребрам, а кулаки – к лицу. Секьюрити, не особенно церемонясь, били его ногами. Капитан уворачивался, как мог, пытаясь смягчить удары.

В голове что-то зазвенело. Далекий звук нарастал, обретая силу и плоть, и внезапно прогремел под сводом черепной коробки оглушительным взрывом. Все вокруг задрожало и поплыло. Движения охранников стали потешными и замедленными, как при рапидной съемке. Рюмин больше не чувствовал ударов. Он отключился.

* * *

Капитан очнулся от назойливого дребезжания, исходившего откуда-то из внутреннего кармана френча. Рюмин, морщась от боли в помятых ребрах, достал мобильный. Дисплей был расколот, но телефон продолжал звонить – хриплым надтреснутым зуммером.

Рюмин поднес мобильный к уху.

– Да!

– Я тебя не разбудил? – послышался ехидный голос шефа. – Или, может, оторвал от чего-нибудь?

– Я работаю, – с трудом ответил Рюмин. – Иду по следу.

– Ну и как? Успешно? – поинтересовался Надточий. – Или – как всегда?

– Как всегда успешно, Андрей Геннадьевич! – стараясь придать голосу бодрость, отозвался капитан.

– Можешь что-нибудь доложить?

– Завтра, – пообещал Рюмин. – Заеду с утра в судебный морг и оттуда – прямиком к вам.

– Ладно. Жду, – начальник повесил трубку.

Рюмин огляделся. Он лежал, привалившись спиной к мусорному баку – где-то на задворках Агрономического музея Тимирязевской академии.

Капитан осторожно ощупал тело. Руки двигались, хотя и болели отчаянно – от кистей и до самых плеч. К завтрашнему утру они наверняка приобретут насыщенный синий цвет, будто он лазил в бочку с черничным вареньем. Ноги тоже работали, и это радовало.

Рюмин встал на четвереньки и несколько раз глубоко вдохнул. В левом боку закололо: видимо, пара ребер все-таки треснула, но это – не Бог весть какая проблема. Потуже обмотаться эластичным бинтом, и все будет в порядке.

Капитан ухватился за край бака и тяжело поднялся на ноги.

– По-моему, на сегодня хватит, – сказал он и поплелся в сторону площади, где была припаркована машина. – Что-то я немного устал…

* * *

Он въехал во двор старого «сталинского» дома с башенками на крыше, стоявшего неподалеку от Войковской. Поднялся на лифте на последний этаж и, опираясь на перила, преодолел короткий лестничный пролет, ведущий на чердак.

Капитан открыл железную дверь без таблички и ступил в маленький холл. После развода он оставил квартиру жене, а сам долго скитался по милицейским общежитиям, пока знакомый участковый не подсказал дельную идею.

Рюмин купил в переходе метро чистую трудовую книжку и тайком от начальства устроился дворником. За это ЖЭК выделил ему служебную жилплощадь – комнатку на чердаке, откуда узенькая лестница почти отвесно поднималась в башенку на крыше.

Капитан отремонтировал новое жилье, провел воду, канализацию и газ. Через год на ответственном посту дворника его сменил трудолюбивый таджик, знавший по-русски только «да» и «нет». Таджику дали угол в полуподвальном помещении, а Рюмин остался полновластным хозяином чердачной комнатки и башенки, что позволяло на вопросы коллег с гордостью отвечать: «Я живу в пентхаусе».

Капитан посмотрел на свое отражение в зеркале и пожал плечами.

– Бывало и хуже, – пробормотал он и отправился в душ.

Через полчаса, приведя себя в относительный порядок, постирав грязные вещи и переодевшись, Рюмин поднялся в башенку и вышел на крышу. В руках он держал пакет молока, наполовину пустую бутылку «White horse», стакан с широким донышком и пластиковый пакет, набитый колотым льдом.

На крыше дома стоял навес, под ним – стойка со штангой, скамья и турник. Рюмин включил свет и налил молоко в пустую жестяную миску. Сел на скамью, высыпал лед в стакан и щедро плеснул из бутылки.

Он сидел, прижимая к лицу пакет со льдом, потягивал виски и любовался на догорающий закат.

– Что мы имеем? – сказал он. Разговаривать вслух с самим собой – обычная привычка всех одиноких людей. – Убита девушка. Жестоко. В собственной постели. Модель Ингрид, она же – Оксана Лапина. На месте преступления крутится посторонний, потом – исчезает неизвестно куда. Хозяин и – по совместительству – любовник убитой Ингрид, господин Рудаков, занимается сутенерством и подкладывает своих девочек богатым старикам. Он откуда-то знает, что Ингрид убита, и ужасно нервничает, но сам светиться не хочет, поэтому подставляет несчастную Этель. Но тут на сцене появляется доблестный капитан Рюмин, и…

Его прочувствованную речь прервало громкое мяуканье. Большой черный кот с одним глазом и сломанным хвостом степенно подошел к Рюмину и, мурлыкая, стал тереться об его ноги.

– Сезар! – укоризненно сказал капитан – кот получил свое имя в честь великого боксера Хулио Сезара Чавеса. – Какого черта?

Кот замолчал и единственным зеленым глазом, мерцавшим, как огонек свободного такси, уставился на Рюмина. Кончик его правого уха был отгрызен, неровный край запекся свежей бурой коркой.

– Ты – взрослый, солидный кот, а все туда же? – увещевал его Рюмин. – Опять подрался?

Сезар обиженно выгнул спину и направился к миске с молоком.

– Прости за откровенность, – продолжал капитан. – Мы же – друзья, так что давай называть вещи своими именами: мне кажется, всему виной – твой несносный характер.

Кот повернулся к нему спиной; сломанный, торчавший под нелепым углом хвост пренебрежительно дрогнул, словно Сезар хотел сказать «отстань!».

– А характер у тебя портится, потому что ты – один. Может, пора уже завести подружку? Ты никогда над этим не задумывался?

Кот оторвался от миски и сел, облизывая короткие, изрядно поредевшие в уличных схватках усы. Казалось, он действительно над чем-то размышлял. Но недолго – вскоре он снова принялся за молоко.

– Я понимаю, – кивнул Рюмин. – Воспитательный момент упущен. Ты наверняка думаешь: «Кто бы говорил?». Согласен. – Капитан сделал большой смачный глоток. – А знаешь? Мне сегодня аплодировали. Мною восхищались… Сказали: «Какой мужчина!» – он патетически воздел руку.

Сезар обернулся, недоверчиво сощурил зеленый глаз.

– Правда, это была не женщина, – поспешил добавить Рюмин. – Ну, в общем… Тебе не понять. У вас такого нет. Но все равно – приятно…

Кот, насытившись, вернулся к скамье и запрыгнул капитану на колени. Рюмин осторожно почесал его за раненым ухом.

Багровые отблески заката угасли. На город опускалась ночь, но капитан не видел ни одной звезды – мешали яркие огни рекламы.

Глава 6

Казалось, длинный черный коридор уходил в бесконечность. Неизвестную и пугающую.

Холодная тьма стелилась по бетонному полу, некогда покрытому цветной мозаикой, а теперь – исшарканному тысячами ног.

Бронированные стекла в оконных проемах и обитые толстыми листами железа двери скрадывали все звуки.

Неизвестная пугающая бесконечность – в одну и другую стороны. А посередине, словно спасительный свет путеводного маяка – настольная лампа под зеленым абажуром.

Вяземская зябко поежилась.

Днем было тепло. Да и по ночам, в общем-то, не холодно – она до сих пор не закрывала окно, если спала дома, но здесь, на дежурстве…

Никогда еще коридоры в пятом корпусе института социальной и судебной психиатрии имени Сербского не казались ей такими холодными. Наверное…

«Наверное, ты просто нервничаешь перед завтрашней лекцией, подруга! Не изобретай головоломных объяснений, все гораздо проще и прозаичнее».

Она улыбнулась своим мыслям, и тьма тут же отступила. Страхи и тревоги перестают быть пугающими, если получают объяснение. И Вяземская, как психиатр, это прекрасно понимала.

Она действительно волновалась, хотя объективных причин для этого не было. Несмотря на молодость – в апреле ей исполнилось тридцать, – Вяземская считалась одним из самых известных и квалифицированных специалистов в своей области. Но одно дело – выступать перед студентами-пятикурсниками медицинского вуза, и совсем другое – перед докторами, умудренными долгими годами практики.

Вяземская знала лекцию наизусть – по сути, это был отрывок из ее кандидатской диссертации, – но ловила себя на мысли, что предвидеть все каверзные вопросы невозможно.

Она попыталась сосредоточиться и представить, как войдет завтра утром в огромный светлый зал и поздоровается со слушателями, многие из которых наверняка будут старше ее лет на десять, а то и все пятнадцать.

От этого ей снова стало не по себе, и Вяземская, чтобы отвлечься, придвинула стопку историй.

Она открыла папку, лежавшую сверху, достала ручку и склонилась над листами. Ее записи были видны сразу – четкие, сделанные округлыми разборчивыми буквами, внизу – понятная роспись с расшифровкой. Не то, что некоторые коллеги: не почерк, а какие-то хаотические колебания пера. Порой и сами не могут разобрать, что написали.

Вяземская резко выдохнула, сдувая густые темные пряди, упавшие на лицо. Мысленно вспомнила своих пациентов и наблюдения, сделанные во время вечернего обхода. Еще раз прочла фамилию на обложке и уже приготовилась писать…

В конце коридора послышался знакомый отрывистый стук, и потом – металлический скрежет замка. Санитары, медсестры и врачи, открывая двери, всегда сначала предупреждали о себе условным стуком. Это было что-то вроде системы опознавания «свой-чужой»; незыблемое правило, введенное еще прежним заведующим.

Однажды оно помогло предотвратить побег. Один хитроумный пациент, мастерски симулировавший психическое расстройство, выкрал у санитарки ключи и выбрался из палаты, но дальше общего коридора уйти не сумел: то ли в спешке, то ли от радости позабыл, что необходимо стучать, и угодил прямо в руки двум дюжим охранникам.

В дверь стукнули трижды: два раза – почти без паузы, и третий – немного погодя. Затем раздался скрежет замка, звучный, как лязг ружейного затвора, дверь захлопнулась, и Вяземская услышала быстрые шаги.

Она отодвинулась от стола, чтобы свет лампы не бил в лицо, и присмотрелась.

– Анна Сергеевна!

– Да? – насторожилась Вяземская.

Шаги приближались. Через пару секунд в конусе яркого света возникла фигура, облаченная в голубую униформу, и Вяземская увидела Валентину – дородную санитарку с пышными пшеничными усами.

Рукава, закатанные до середины плеча, открывали не по-женски развитые бицепсы, усеянные темными разнокалиберными веснушками. Огромная грудь, словно вырубленная из прочного монолита, всегда оставалась неподвижной, как быстро ни передвигалась Валентина; Вяземская, имевшая скромный второй размер, никак не могла понять, в чем тут фокус.