ЛЕОНИДЫ

Глава 6. Творец

Его руки знали своё дело. Опыт. Много-много лет. Иногда ему казалось, что он оперирует столько, сколько существует этот мир. А может, так оно и было. Странная работа. Причинять боль, чтобы делать счастливыми. Творить их судьбы, чтобы научить добывать любовь из кристалликов боли.

Сам он сострадал и любил их всех. Он был готов забрать всю эту боль себе. Но не мог, ради их же блага. Как не мог сам для себя ответить на вопрос – зачем? Зачем они добровольно ложатся под его нож, когда могли бы просто оставаться собой. Какие райские кущи и изумрудные луга должны видеться им там, за пределами этой стерильной операционной, чтобы вот так, настойчиво и упрямо, идти к ним через его скальпель?

Всё, чем он мог облегчить их страдания, так это быть по-хирургически точным и экономным. Ни одного лишнего движения. Ни одной ненужной капли боли. И всё-таки совсем избавить их от страданий было не в его силах.

Вначале она не почувствовала почти ничего. Наркоз защищал её. Ощутила лишь легкий нажим невидимой руки, обозначивший место вскрытой плоти. Впрочем, как и он, опьяненный любовным дурманом, не чувствовал и не обращал внимания на мелкие царапины от шипов невообразимо прекрасных роз, цветущих в его душе.

Когда, наконец, она сдала выпускные экзамены и получила диплом, то ушли вполне понятные, объяснимые, причины, слишком часто в первый месяц их знакомства отнимавшие её у него. Причины ушли, но она почему-то всё равно продолжала ускользать. По каким-то делам. По семейным обязанностям перед мамой и папой. По необходимости куда-то подвозить каких-то родственников или развлекать по вечерам их малолетних отпрысков. Её телефон звонил слишком часто, и она слишком часто покидала его после этих звонков. Ускользала…

Как весенний утренний ветерок. Как горизонт. Вот он – горизонт, виден. Вот понятно же, куда надо идти, чтобы приблизиться к нему. Вот ты идёшь… А он всё также видим и далёк.

И в этом чувствовалась какая-то её осторожность по отношению к нему. Или отстранённость. Или… И смутная тревога легкой, почти прозрачной тенью накрыла солнечную долину в его душе.

– Ещё разрез. Фиксируйте. Зажим!

Он попытался напрямую спросить у неё про то, есть ли причины для его беспокойства. Она не стала искать отговорки и честно призналась, что слишком неожиданной для неё оказалась его правда про ещё недавнюю семью. И добавила, что знает, что мужчина всё равно вернётся к своей жене и детям. И что это очень больно. А он подумал, что либо она раньше уже обожглась на таких отношениях, либо в свои неполные двадцать два года она вряд ли может знать, что бывает и совсем по-другому.

А ещё она рассказала, что до встречи ним у неё был один человек. Старше её. Примерно его возраста. Этот человек стал для неё первой любовью, а взамен причинил ей много боли и обид. И даже когда они расстались, он продолжал напоминать ей о своем существовании. Она не хотела вспоминать и говорить о нём. Лишь добавила, что теперь она, наконец, вздохнула без него спокойно. А ещё сказала, что очень рада, что тогда, в майском кафе, в её жизни появился ты.

Она едва заметно вздрогнула всем телом, укрытым сверкающей белой простыней и окутанным разноцветными проводами и датчиками. Сознание ещё было под властью обезболивающего тумана, но тело уже начинало что-то ощущать, бессознательно реагируя на тревожные сигналы.

Он упивался этими отношениями. Цедил и смаковал их маленькими глоточками, вспоминая и узнавая заново давно забытое ощущение тепла, даримого любимой женщиной. Льды, намороженные в его душе за несколько предыдущих лет мучительного расставания, готовы были вот-вот растечься весёлыми весенними ручейками по изумрудным лугам простого человеческого счастья.

Растягивая удовольствие, в которое тогда превращались не только встречи с ней, но даже ожидание этих встреч, он часто приезжал в уговоренное место задолго до неё. Ему нравилось провести эти минуты, а иногда и часы, качаясь на волнах своего предвкушения. Как и в тот раз, когда он, заказав чашку капучино, сидел в кафешке, в двух шагах от назначенного места свидания, чтобы следующую чашку кофе выпить уже вместе с ней. Она только что написала, что немного опоздает, подарив ему тем самым ещё минут двадцать купания в мечтах.

Улыбка не сходила с его лица. А взгляд был устремлён куда-то в никуда, в пространство за стенами и временем. Ему было абсолютно неважно, куда смотрели его глаза, так как видел он лишь разноцветные сияющие облака, плывущие в его душе над изумрудными лугами нежной травы, по которым он шёл в сторону восходящего солнца.

И всё-таки глаза увидели… Забавно, подумал он. Эти туфельки… Почти как у неё… И молодёжные светло-голубые джинсы, по-модному, как бы случайно, порванные на коленках. Тоже, как у неё. И…

Это была она. За столиком с каким-то парнем. Спиной к нему. Чуть дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. Он не смог ни вспомнить, ни понять, как они одновременно оказались в этом кафе. То ли он, поглощённый своими мыслями, не заметил, когда они вошли. То ли сам, не видя никого вокруг, прошёл в шаге от их столика. Сколько времени они с ней находились вот так – на краю обрыва только-только начавшихся отношений – он тоже не знал.

Видела ли она его? Знает ли, что он сейчас смотрит на них? Подойти поздороваться и обречь себя и её на неловкую сцену «что бы это значило»? Нет. Не так. Через каких-то двадцать минут она должна будет ему позвонить и сказать, что уже приехала на свидание. И он решил, что дождется этого звонка и вот тогда позволит себе задать свой вопрос. Встал и ушёл, оставив на столике едва тронутую чашку кофе и надеясь, что ничем не выдал себя.

Если бы только он заранее знал, какие это будут жуткие, бесконечные двадцать минут его жизни и сколько сил потребуется, чтобы, встретив её, просто не сказать, что всё закончено… Он бы, наверное, предпочёл подойти к ней сразу, в этом кафе. Но он не знал.

Она вскрикнула от острой и неожиданной боли, молнией распоровшей бирюзовое небо над изумрудными лугами. В резком неоновом свете, пронзившем всё пространство вокруг неё, нежная зелёная луговая трава неожиданно стала фиолетово-чёрной, а тени, отброшенные гибкими стеблями, ощетинили землю тысячами игл.

Приглушённый наркозной маской крик был скорее похож на едва слышный стон. Но приборы, фиксирующие показатели организма, уже рассыпались тревожными трелями и вспыхнули предупреждающими индикаторами.

– Добавить наркоз! Операция ещё не завершена. Да не копайтесь вы, остановите кровь!

Стоя поодаль, он видел, как они выходили из кафе. Как дошли до перекрёстка и, мимолётно обнявшись, расстались. А ещё через пару минут она позвонила и сказала, что уже приехала.

…Это был просто знакомый мальчик… (так и сказала – мальчик) из её институтской компании. Какие-то незавершённые дела, связанные со временем совместной учёбы. Только и всего. Не сказала об этой встрече лишь потому, что ей и в голову не могло прийти, что он воспримет это так. Пустяшная встреча с ничего незначащим для неё человеком. «Дурачок… Как ты мог подумать?» – «Какой же я дурак!» – охотно согласился он, вспомнив жуткие, бесконечные двадцать минут между любовью и отчаянием, и улыбка вновь засияла на его лице.

Персонал операционной, взбодрённый раскатами командного голоса, старался изо всех сил. Вскрывались ампулы, звенели использованные иглы, сияли хромированной сталью ожидающие очереди хирургические инструменты.

– Кровь остановлена. Потеря небольшая. Успели.

– Давление и пульс в норме. Можно продолжать.

– Продолжаем. Скальпель. Наркоз. Поддерживаем анестезию!

Как-то он ждал её после занятий по английскому языку. Эта была её страсть и увлечение. И он достаточно часто заезжал за ней, чтобы встретить после урока. Так было и в тот раз. Она села в машину и сказала, что скоро улетит в Америку. Там ей предстояла стажировка перед началом новой перспективной работы. Ненадолго. Всего на пару месяцев. …Пару месяцев!!! Это была вечность… Больше, чем всё время, которое он её знал.

Но впереди у них были ещё несколько недель счастья. И то ночное кафе с живой музыкой. Жаль, что его давно уже закрыли… И прогулки, и киношки. И поцелуи, и цветы. Много цветов для неё. Дыня в начале июня под окна её офисного здания. Потому что она как-то сказала, что очень любит дыню.

Узбек, у которого он покупал дыню на рынке, говорит: «Бери, дорогой, сладкая как первая любовь…» Отвечает: «Поздновато уже для первой». – «Тогда, – говорит, – ещё слаще – как вторая…» Не обманул узбек. Ни в чём не обманул. А потом она улетела в Америку.

– Так… Заканчиваем на сегодня. Обработайте швы и в палату.

Глава 7. Ветер

Ветер… За окном сильный ветер. Он не даёт уснуть глубоко. И сон похож на тонкую паутину, каждая нить которой, говорят, может выдержать слона, но которую так легко смахнуть и не заметить, движением вздрогнувших век. Ветер. Это лето пытается прорваться сквозь по-апрельски прохладные первые дни июня на светлые улицы ночного города… Сплошные парадоксы природы в этом северном городе белых ночей.

Он что-то почувствовал и открыл глаза.

Приподнялся на локте и взял с прикроватной тумбочки телефон. На часах начало пятого ночи. На календаре – начало июня, двенадцать лет спустя. Пару недель назад он вернулся домой из той, другой страны, оставив позади дни короткого отпуска. Всё, что принесло ему ожидание ответа от неё, было знание, что она тоже скоро должна прилететь в этот город. Город, в котором они познакомились.

На экране телефона строчки её письма. Она отправила их всего несколько минут назад. Она прилетела. Она вернулась. Она сейчас где-то совсем рядом. Ведь что такое какие-то смешные километры между его и её домом по сравнению с тысячами миль океанского пространства и годами молчания, разделявшими их всего лишь несколько недель назад?

Он ответил ей, поздравив с возвращением домой и выразив надежду, что они смогут встретиться в ближайшее время. Собрался было положить аппарат обратно, но вместо этого, увлекаемый потоком воспоминаний, стал перебирать на клавиатуре вязь букв, сплетая из слов и чувств своего ловца снов… Ловца снов о ней.

«Хорошая моя! В прошлый раз я остановил свою память на дне, когда ты улетела в Америку. Хочешь знать, что было дальше?

А дальше мне было уже не так сладко-сиропно с легкой грустинкой «она ускользала», как хранит моя память первые два месяца нашего знакомства. Дальше было по-другому. И сладко… И горько… И больно… И страшно… Не уверен, что ты хочешь слушать дальше. Но, если хочешь, знай…

В последние дни до твоего отъезда я чувствовал, что ты уже не со мной. Где-то там… в Америке? С кем-то там… в Америке? С чем-то там, связанным с Америкой? Не знаю. Ты ещё рядом. Ещё могу коснуться твоей руки. Ещё позволяешь себя целовать. Но уже не со мной. Чувствовал. Переживал. Но не смог тогда ни понять, ни изменить это.

Зато про себя я всё понимал. Я знал, что влюблён в тебя. Сегодня, когда ты лишь немного младше меня тогдашнего, ты, наверное, согласишься, что с опытом жизни, встреч и расставаний, и конфликтов, и попыток что-то спасти в своих отношениях… становится проще понимать самого себя и признаваться себе в этом. Так вот… Мне тогда, действительно, хватило всего 16 дней, чтобы признаться себе, что я тебя люблю. И хватило смелости признаться в этом тебе.

В чём смелость? В том, чтобы сделав это, не ждать таких же слов в ответ. Надеяться, хотеть… Но не ждать этого, как обязательного эха.

Я понимал к твоему отъезду, что с твоей стороны уже нет тех эмоций и чувств (не буду говорить – любви), которые ты проявляла вначале. И я был готов принять, что коль уж так сложилось, и твой отъезд на целых два месяца прервёт наше общение, то пусть так оно и будет. Так я думал день. Два. Три. А вот дальше… Поверь, я до сих пор не понимаю, что произошло со мной потом…»

Глава 8. Время

Утренний обход шёл по расписанию. Доктор в окружении свиты заглянул к ней одной из первых. Сразу после операции больным всегда уделяется повышенное внимание.

– Ну-с, что тут у нас? – лицо, теперь уже нескрываемое хирургической маской, излучало тепло и заботу.

Его мягкие пальцы бегали по расчерченному линиями бинтов телу, как пальцы пианиста, исполняя неслышимую большинством окружающих торжественную мелодию «Оды к радости». И она, похоже, слышала эти звуки.

– Прекрасно! Всё очень даже хорошо. Так… Так… Замечательно!

Доиграв симфонию осмотра, доктор оторвал кисти рук от своего инструмента и, аккуратно укрыв её одеялом, произнёс с нотками удовлетворения:

– Ну, что ж… Я доволен вами, моя дорогая. Первый серьёзный шаг мы с вами уже сделали. Теперь наберитесь терпения, и будем готовить вас к следующей операции. Как вы сами оцениваете ваше самочувствие?

Она прислушалась к себе. Было больно, но вполне терпимо. Намного терпимей того, к чему она была внутренне готова.

– Спасибо, доктор, хорошо. Нет, действительно, всё не так страшно оказалось. Вот только немного трудно дышать… А так, всё хорошо.

Доктор о чём-то задумался. Ещё раз сверился с её медицинской картой, которую услужливо протянул один из ассистентов, и полушёпотом, на латыни, отдал распоряжения стоящей рядом медицинской сестре.

– То, что вам немного трудно дышать… Мда… Сделаем так. Я сейчас назначу вам витаминчики и ещё кое-что для профилактики. Уверен, что никаких осложнений у нас с вами не будет, да?

Она послушно кивнула в ответ и старательно проглотила несколько таблеток, уже приготовленных для неё. Как только доктор и его свита покинули палату и закрыли за собой дверь, она провалилась в сон. Сказывалась слабость после операции и убаюкивающая мысль, что самое тяжелое уже позади и теперь всё будет хорошо. Поддавшись этой мысли, она уже ступила на мягкую траву своих грёз, чтобы продолжить путь по изумрудным лугам к горизонту своего счастья.

«… Знаешь, в книжках, в кино часто используется такой образ – они не могли дышать друг без друга. И вот это произошло. Вдруг. Ещё вечером предыдущего дня я был настроен поверить, что между нами были прекрасные, светлые, нежные отношения, которые, возможно, закончились. Были, но теперь остались лишь в памяти – тёплыми воспоминаниями. Я даже думал, что мы сможем, когда ты вернешься из Америки, оставаться друзьями и время от времени встречаться, чтобы поболтать за чашкой кофе. Но вдруг, на пятый-шестой день…

…Я стал задыхаться. Я понял, что эти фразы – не красивая метафора. Это абсолютно реальные физические ощущения. Я стал задыхаться без тебя. Мне не хватало воздуха. Я никогда раньше такого не ощущал. Я понял, что не могу без тебя жить… И сознавая, что с момента твоего отъезда прошло всего лишь несколько дней, я испытал реальный ужас от того, что впереди мне предстоит ждать тебя ещё целых семь-восемь недель. Я не мог представить, как проживу их в этом удушье от расставания с тобой?!»

Она всё шла, шла и шла… Изумрудные луга, по которым ранее пролегал её путь, сменились каменистой пустынной дорогой, уходящей куда-то за горизонт. Она ещё оборачивалась в надежде разглядеть мягкие травы, колышущиеся там, позади, под ветром её счастья. Но со всех сторон её окружали лишь серые бесцветные пейзажи, раскалённой сковородой источающие пыльное марево, которое чем дальше от неё, тем больше становилось похожим на зеркальную плёнку, слипшуюся с землей у линии горизонта.

Иногда ей казалось, что она не одна. Иногда, искажённо и расплывчато, словно неуверенный в своей правдивости мираж, она видела бредущую вдалеке одинокую мужскую фигуру. Если это и правда был не обман зрения, а кто-то такой же реальный, как и она сама, то, похоже, их дороги вели в одном направлении. То сближая, то удаляя друг от друга. Она не была уверенна в реальности своего видения и поэтому даже не пыталась преодолеть разделявшее их расстояние, понимая, что отдаст этому последние силы. А он, тот другой, если и был реален, наверное, просто не мог заметить из своего далёка её хрупкий силуэт на фоне каменистой пустыни.

С каждым шагом идти ей становилась всё труднее. Камни острыми осколками впивались в её ноги. А палящее солнце нещадно жалило её тело, каждый его дюйм, до которого только могли дотянуться раскалённые лучи. Она почти обессилила, когда откуда-то издалека порыв ветра донёс размытые голоса.

– Доктора! Позовите доктора!

– Что с ней?

– Неожиданно стала задыхаться… Потеряла сознание.

– Срочно в операционную!

Топот множества ног в коридоре. Яркий свет в проёме распахнувшейся двери. Чьи-то руки перекладывают её на каталку. Мелькание коридорных ламп и вновь уже знакомая стерильная прохлада операционной. Ей больно. Ей очень больно…

«…Ты оказалась вплетена в меня, в мою душу, в мою жизнь намного больше, чем я думал. И твой отъезд вырвал с мясом часть меня. Почему я сразу не почувствовал эту боль? Я не знаю. Может, в первые дни это было как шок, без ощущений. Но потом осознание нагнало меня.

Я считал дни. И если на рабочей неделе я ещё мог чем-то отвлекать себя в офисе, то в выходные… был АД! Я сидел и неотрывно смотрел на секундную стрелку часов, а она, как назло, еле-еле ползла по циферблату.

Помнишь, я тогда прислал тебе стихотворение… Оно начиналось словами (я помню его до сих пор, потому что не забыл, из каких физических ощущений родились эти строки):

«Время тянется резиной, бег часов – как тихий шаг, а до встречи, до любимой, миллионы раз тик-так».

Она не могла понять, сколько времени прошло. Минута? Дни? Месяцы? Силы почти оставили её, когда она увидела, что кто-то приближается к ней со стороны солнца. И чтобы разглядеть, она мучительно, до слёз, всматривалась, превозмогая резь в воспалённых глазах. Быть может, это был тот одинокий незнакомец, который, наконец, заметил её? Но сколько бы она не старалась, яркое сияние вокруг фигуры не позволяло распознать хоть какие-то черты.

Вдруг она осознала, что её боль… не то что бы утихла, скорее, перешла в некое параллельное измерение, существуя сама по себе как бы вне её и даже почти не беспокоя. А раскалённое солнце, цеплявшее острыми лучами ещё минуту назад, убавило свой пыл, признав превосходство приближающегося к ней сияния.

Она зажмурилась, так как была уже не в силах выдержать этот блеск, и в этот момент услышала обращённый к ней голос.

– Больная, вы слышите меня? – знакомый голос доктора. – Слышите? Откройте и закройте глаза, если слышите…

Она открыла и закрыла глаза. Она слышала… В ней звучали слова, выводимые им на листе бумаги где-то посередине бескрайнего океана ожидания, между берегом разлуки и гаванью возвращения той, которую он любил. И как по какому-то невидимому лучу его тоска и любовь передавались ей, пульсируя в висках волнами накатывающих строк.

«…Время тянется резиной,Бег часов – как тихий шаг.А до встречи, до любимой,Миллионы раз тик-так…Как родник прозрачной влагиТы поила грусть мою,И в отчаянной отвагеЯ шептал – люблю, люблю…Между нами расстояниеТысяч миль сквозь океан,Добровольное страдание,Опьяняющий дурман…Там заботы и тревоги,Чашка кофе – не со мной,Изменяют нас дороги,Ты другая, я другой…Помню каждый миг – что было,Верю – снова будет так.На стене экспресс к любимойСтрелкой дёргает: тик-так…»

За его окном просыпался ещё один августовский день. Двенадцать лет назад. А впереди были недели и недели ожидания. Он писал ей письма на электронную почту, дозируя своё право на число таких посланий, – ему хотелось сохранить хоть какую-то видимость достоинства в её глазах. Она отвечала редко. Всего по несколько строк. И совсем не о том, о чём ему больше всего хотелось бы услышать. Разница во времени. Много работы. Не везде есть Интернет. Какие-то перемещения по Америке. Столько причин для длинных пауз. Ему хотелось верить, что это так. Вернее, что ДРУГИХ причин нет.

Он уже точно знал свой диагноз – он любил её. Понимал, что эти чувства, мягко говоря, не взаимны. Страдал от разлуки и ревности непонятно к чему или к кому. Но при этом всё равно продолжал надеяться, что когда она вернётся, то случится чудо и они опять будут вместе. И мечтал, как они поедут вдвоем к тёплому морю и смогут больше уже не расставаться.

Она вернулась лишь в середине октября.

Глава 9. Возвращение

Сейчас, двенадцать лет спустя, она была снова рядом. Значительно ближе, чем когда-либо за последние годы. Они уже договорились, что обязательно встретятся и смогут разрешить себе сказать друг другу всё-всё. Что сказать? Не важно. Важно, что после этого разговора на душе должно было стать легче.

Пусть бы выяснилось, что кроме воспоминаний их уже ничего не связывает. Пусть так. Но поняв это, он не станет больше мучить себя вопросом, мог ли он… могли ли они, чуть внимательнее слушая дыхание друг друга, быть сейчас вместе?

Или, посмотрев друг другу в глаза, они смогут разглядеть свою планету, на которую стартовали бы прямо с того места своей жизни, где застала их врасплох эта неожиданная встреча. Неожиданная? Кого он пытается обмануть? Себя?

Тогда, двенадцать лет назад, она вернулась лишь в середине октября. Незадолго до этого, не разрешила ему сорваться и прилететь к ней в Италию, куда её привели какие-то дела, начатые ещё в Америке и продлившие почти на неделю его ожидание встречи с ней. Не разрешила встретить её в аэропорту, сославшись на семейный характер этого действа. Они увиделись лишь спустя неделю после того, как она вернулась домой, в Питер.

Он ждал её в условленном месте с букетом цветов и старался узнать в потоке проходящих людей. Не потому, что боялся, будто забыл, как она выглядит. Просто, она почему-то решила подшутить и предупредила, что в Америке коротко подстриглась и покрасила волосы в рыжий цвет. Вот уж, действительно, тут не хватает дедушки Фрейда, чтобы разобраться в таких символах.

Конечно, он узнал её сразу. И никакая она была не рыжая. И никакой надежды на то, что их отношения ещё живы, почти не осталось. За два с половиной месяца удушья от разлуки он был вознаграждён поцелуем в щеку и недолгим разговором за чашкой кофе, между каким-то одним её делом и другим, на которое нужно было срочно бежать. Это было больно и очень обидно. Он почти перестал надеяться и ждать чуда.

Но почти перестал – это ведь не перестал. Они продолжали созваниваться. Путь не так часто, как до её отъезда, но встречались. Холодность с её стороны иногда отступала, и он ликовал, что наконец-то смог растопить разделившие их льды. Но победы оказывались условными и краткосрочными. Они расставались на несколько дней, и всё возвращалось на круги своя.

Что должен думать взрослый, вполне опытный мужчина, когда женщина столь круто меняет свое отношение к нему? Пожалуй, думать, это неправильное слово.

За несколько лет до встречи с ней, он уже успел достаточно хорошо узнать и передумать всё, что только можно, о таких метаморфозах в отношениях. Чтобы сейчас – просто знать. У неё кто-то есть. Или был, но продолжает влиять на происходящее с ней.

Опыт подсказывал, что спрашивать её об этом было бесполезно, а он сам знал о существовании только одного человека, кто бы мог быть тем, вторым. Или, если быть хронологически точным, то первым для неё. Хотя она категорически отрицала даже малейшее его присутствие в своей жизни, но как минимум один раз призналась, что он снова звонил ей и пытался выяснять давно законченные отношения. Доведя её до слёз.

Это жуткий человек, говорила она. Очень влиятельный и жестокий. Во всяком случае, по отношению к ней. Они познакомились, когда ей было всего восемнадцать лет, и тогда для неё он казался эталоном мужчины. Изначально её чувства к нему были настолько сильны, что она долгое время не замечала его недостатков. Они встречались несколько лет, пока отношения не подошли к точке невозврата. Она думала о свадьбе, а он всё чаще и чаще причинял ей боль своими словами, поступками и запахом других женщин. Расставание было мучительным, долгим и очень болезненным. И всё-таки она смогла пройти через это. Да, теперь это в прошлом. Но то, что было между ними раньше, увы, не позволило ей просто не снять трубку и не выслушать ещё одну порцию обвинений в свой адрес.

Услышав этот рассказ, он был готов найти его прямо сейчас. Что проще, встретиться двум мужчинам и решить этот вопрос раз и навсегда? Он просил дать его телефон. Настойчиво выяснял хоть какую-то информацию о нём, чтобы найти самому. Но… Она в ответ даже немного обижалась, говоря про уже перевёрнутую страницу своей жизни, которую незачем открывать вновь лишь для того, чтобы закрыть окончательно. Кроме имени он про того человека так ничего и не узнал.

Он пытался представить себе этого незримого соперника. Ненавидел его за её боль и… завидовал. Ведь самому ему не досталось и толики тех её эмоций, которыми она продолжала награждать уже ушедшего в прошлое человека.