Книга Греха

– Драка.

– Драка – это хорошо. Много крови.

Мы прогуливаемся по парку, швыряя рыжие окурки в бледную траву, усеянную битым стеклом и пластиком. Проговариваем план на вечер. Точнее, излагает Михаил Петрович, а я лишь слушаю, запоминая каждую деталь. Главное, говорит мой наставник, сохранять спокойствие.

В кармане моего лёгкого пиджака ампулы с кровью. Точно такие же в сумочке Михаил Петровича. Мы ждём. Ждём, когда появятся достойные кандидаты. Те, кто, как говорит мой наставник, готовы принять божий дар. Нас он называет не иначе как божьим народом.

Когда впереди появляется девушка с детской коляской, по улыбке наставника я догадываюсь, что выбор сделан.

– Подойдёшь, завяжешь разговор, – инструктирует Михаил Петрович, – а я всё сделаю.

– А как я завяжу разговор с такой физиономией?

– Старым добрым способом, – улыбается Михаил Петрович, – спросишь что-нибудь, а потом не отстанешь.

Когда я сближаюсь с девушкой, то не нахожу ничего лучшего, как полюбопытствовать, где здесь туалет. Она с улыбкой объясняет мне дорогу. Спасибо, говорю я, и чувствую, как Михаил Петрович тыкает меня в бок. Вопросы не окончены. Я переспрашиваю, словно не понимая дороги. Девушка вновь принимается объяснять мне. Она отходит от коляски. Я продолжаю играть роль придурка, который вот-вот наложит в штаны.

– Вы не могли бы показать мне дорогу точнее, – бубню я, – никак не могу понять, как вон от того пригорка идти.

– Смотрите, там будут качели. Их видно отсюда, если чуть подойти, – она начинает двигаться, чтобы показать дорогу, и тут же в волнении оборачивается к коляске.

– Ничего, ничего, я посторожу, – улыбается Михаил Петрович.

Девушка успокаивается. Михаил Петрович умеет войти в доверие. Помогает его изумительная интеллигентность. Он работает преподавателем философии в одном из городских вузов.

Девушка услужливо объясняет мне дорогу к туалету. Я киваю и, войдя в роль, начинаю характерно переминаться на месте. Сзади раздаётся рёв ребёнка. Девушка тут же кидается к коляске.

– Простите.

– Ничего, ничего, – девушка пытается успокоить ребёнка, – вы-то причем?

– Простите, – вновь извиняется Михаил Петрович, – мы не будем мешать. Извините ещё раз!

Быстрыми шагами мы удаляемся от девушки с коляской, делая вид, что уже не вправе мешать ей своими расспросами. Как только она отворачивается, ныряем в частокол деревьев. Закуриваем.

– Господи, какую глупость, какую чёртову глупость я сделал! – беспрерывно повторяю я про себя.

– Чего приуныл? – Михаил Петрович по-отечески шлёпает меня по плечу. – Привыкнешь!

Это пугает меня ещё сильнее. Кажется, моя глупость стала неконтролируемой.

Когда мы выходим на аллею парка, я немного расслабляюсь. Михаил Петрович говорит:

– Теперь самое важное. Посвящение!

– Какое посвящение?

– Собственно, то, ради чего мы здесь, – он удивлён, – ты должен сам подарить людям свободу.

Его слова – удары молота по наковальне моего сознания.

– Разве я не сделал это только что? Там…

– Разве не я привил младенца? – Михаил Петрович хмурится. – Ты просто отвлекал мамашу. Теперь ты должен сам нанести укол.

Открыто, при свете дня, пустить в человека вирус. Возможно, изменить его жизнь в одно мгновение. Способен ли я? И разве это тот самый наполнитель для моей души, что сделает меня ощутимым для самого себя?

Впрочем, в такие моменты, когда стоишь на пути большого выбора, мозг перестаёт думать логично. Есть лишь цель. Есть первые импульсы. И направляющие факторы рядом. Михаил Петрович вновь толкает меня, указывая на бредущую между деревьями высокую блондинку.

Я сжимаю кулак, чтобы ощутить собственную силу. Слишком поздно отказываться. Только вперёд.

Ницше утверждал, что прежде, чем стать равным Богу, он научился не жалеть себя. В древних религиях считалось – человек может стать Богом, впитывая страх других людей путём принесения их в жертву. Не знаю, что есть истина, и есть ли она в принципе. Знаю лишь – мы созданы по образу и подобию Божьему. Это значит, что мы способны давать и отнимать жизнь.

На всё воля Божья. Человек предполагает – Господь располагает. Известные утверждения. Есть ли Его воля в том, что сейчас эта блондинка, попавшая в парк вместе с нами, станет живым трупом? Совсем скоро. Или это воля сумасшедших, разносящих вирус? Чья это воля?

Атеисты скажут, что мы сами выбираем путь. Верующие возразят, что блондинка оказалась в парке совсем не случайно. Имеет ли это значение для блондинки?

Я думаю об этом, когда приближаюсь к ней. Михаил Петрович остаётся позади. Мы договорились встретиться в условленном месте. Но я знаю, он наблюдает за мной.

Мне нужно сделать ей укол. Нужно пройти посвящение. Не сделав этого, я сам стану жертвой. Всё как в жизни: либо ты, либо тебя. Так говорят. Только это ли жизнь?

Я приближаюсь всё ближе. Футболка на моей спине насквозь пропиталась потом. Мне кажется, что в этот момент меня бы не признали даже самые близкие. Настолько сильно изменилось моё обличье.

На блондинке золотистое платье, подчёркивающее её стройную фигуру. Она стоит ко мне спиной, не двигаясь, под гигантским клёном.

По виду стопроцентная шлюха. Жалкая, порочная шлюха. Я говорю это себе, дабы успокоиться. Убеждаю себя в её грехе, чтобы оправдать свой.

Один взгляд назад. Словно зависание над пропастью. Мне кажется, как между деревьями мелькает ухмыляющаяся физиономия Михаил Петровича.

Прости, Господи, ибо ведаю, что творю! Последний взгляд на блондинку. Она заворачивает за угол трансформаторной будки. Я иду следом.

Глава третья

I

Всё было бы куда проще, если бы моё окружение жило по одним законам. Но мои наполнители, идеи и люди, хоть и являются звеньями одной цепи, форму имеют разную.

Прохладное, приятное утро. Из динамиков, установленных на столбах и деревьях, звучит ритмичная музыка. Народ шумной рекой тянется по залитым солнцем аллеям к сцене, установленной в центре парка. Здесь и праздные гуляки, и идейные личности, и просто любопытствующие.

Почти все, стоящие у сцены, держат зелёные флажки. Нетерпеливо гудят и требуют веселья. На сцене, разукрашенной аляповатыми декорациями, стройный, черноволосый ведущий изливается елеем в микрофон. Серые волнорезы кордонов полиции разрезают океан людей.

Нас четверо. Одетые во всё чёрное мы протискиваемся сквозь толпу, ближе к арене действий. На левой руке каждого из нас алая повязка. За спинами ранцы.

Рядом две старухи держат в руках плакат. На нём размашистыми буквами выведено «Воров – в тюрьму!». Когда грохает оркестр, из дальнего угла выдвигается процессия. Во главе охрана, следом тот, ради кого толпятся все эти люди. Известный политик и меценат.

Толпа скандирует его имя. Ей хорошо заплатили за это.

Мы переглядываемся друг с другом. Политик и его охрана приближаются всё ближе. Нет ни защитных решёток, ни оградительных щитов. Только лениво зевающие полицейские. Наш лидер даёт отмашку. Мы достаём оружие.

Вы никогда не думали о том, как легко убить человека? Просто подойти и воткнуть ему нож в спину. Или слегка подтолкнуть в метро при прибытии электрички. Думаете, кто-то бросится на спасение несчастного?

Вы много видели на улицах полиции? Или вы верите, что она способна защитить вас? Когда кто-то вдруг выхватит пистолет и откроет стрельбу. Например, тот же полицейский.

Убить так легко. Слишком легко.

Последнее усилие. Снаряды устремляются в политика. Чёрные костюмы охраны усеиваются разбитыми яйцами и лопнувшими пакетиками с майонезом. Одно из брошенных нами яиц попадает в плешивую голову политика. Толпа с визгом бросается врассыпную. Охрана выхватывает пистолеты, но кто-то даёт команду, и менты заламывают нам руки, выводя из толпы.

Если ты попал в приёмное отделение полиции, помни три правила.

Молчи.

Тебя будут бить.

Всё равно молчи.

Ничего сложного. Всего лишь три правила, и всё закончится хорошо. При условии, что у тебя есть тот, кто может прикрыть твой зад. У нас такие люди есть. Они сделают нужный звонок, и нас выпустят, предварительно хорошенько поколотив. Это правила игры. Каждый изображает имитацию бурной деятельности. Как говорят в офисах, ИБД. Мы закидываем политиков яйцами. Полиция учит нас. Политик прощает. Босс вытаскивает из отделения. PR для одних и куски выбитых зубов для других. Каждому своё, как писали в Бухенвальде.

Самый молодой из нас слишком неопытен. Он разряжается истошным криком, когда неловким движением мент выбивает ему зуб. Опыт – великая вещь; она помогает сохранять спокойствие в самых ужасных ситуациях, потому что ты знаешь, что может быть ещё хуже.

Только один человек среди нас может говорить. Декламировать политические лозунги, манифесты и призывы. Всё это отразят в СМИ. Вместе со звериной жестокостью полиции. Акция проплачена, и каждый знает правила игры.

Вы увидите это по телевизору. Журналист расскажет о фашиствующих подростках, которые стали настоящей проблемой в последнее время. Журналисты любят клише. Они избавляют от необходимости думать. Никто никогда не скажет: «Умные мудаки используют тупых мудаков, чтобы урвать кусок пирога у следующих мудаков».

Впрочем, лидер нашей четвёрки либо слишком хороший актёр, либо действительно верует в идею возрождения русской нации. Он пламенно повествует о социальной несправедливости, геноциде русского народа, о засилии кавказцев, воинствующих семитах, жидомасонах и прочей жвачке. Мы играемся в революции, чтобы развлечься. Это наша альтернатива клубам и наркотикам.

Наш лидер где-то далеко. Наверное, даёт интервью очередной газетёнке или местному телеканалу. Повествует, как четырех невинных патриотов смяли бульдозером тоталитаризма. Но всё закончится полюбовно. Если не считать пары выбитых зубов и дюжины гематом.

Когда мы выходим из полиции, нас встречает лидер собственной персоной. Товарищ Яблоков! За ним выстроилась вереница журналистов, бьющих в глаза вспышками камер и ощетинившихся копьями микрофонов.

Моя недавно битая в подворотне физиономия тут как нельзя кстати. Вот так мордуют граждан в полиции! Я закрываю лицо руками. В мои планы не входит стать символом борьбы и жертвой тоталитарной политики правящей верхушки. Жертвой приятно быть для самого себя, но не для кого-то.

Впрочем, таким меня не узнают даже близкие. Я закуриваю и, парализуя смазливую журналистку своей физиономией, принимаюсь смачно рассказывать о русской идее и пытках полиции. Чем больше я вру, тем более увлекаюсь. Постепенно пустота внутри меня наполняется ложью, и на миг мне кажется, что я действительно существую.

II

Я почти забыл, как выглядят мои друзья. Наши встречи – это питиё пива. Без него мы не можем нормально общаться. Пиво как скрепляющий элемент. Как фактор хорошего настроения.

По статистике, каждый пятый мужчина в России – пивной алкоголик.

Со мной четыре человека. Моего возраста. Все мы учились в одной школе. Раньше общались почти каждый день. Теперь раз в месяц. Под пиво.

Мы берём по два литра. Чтобы рассеять неловкость. Наладить контакт. Раньше когда ты просил в магазине бутылку пива, тебе давали твои пол-литра. Теперь спрашивают, вам двухлитровую бутылку или маленькую, на литр. В будущем нашим детям будут продавать пиво в канистрах.

Садимся на скамейке, обложившись бутылками и рыбой. Разговоры ни о чём. О работе. О роликах из Интернета. О проходящих мимо людях. Не виделись месяц, и нечего сказать друг другу.

Я задаю себе вопрос, что значит быть кому-то другом. Для ответа мы должны взять ещё пива. Врачи утверждают – пивной алкоголизм не лечится. Наверное, мы обречены.

Большинство моих знакомых считает своим настоящим другом того, кто всегда может выручить материально. Для них лучший друг – это, прежде всего, выгодный кредитор.

«В дружбе один раб другого». Из Лермонтова. Когда я учился в школе, то писал лучшему другу письма. Манифесты того, каким он должен быть. Хотел, чтобы он стал для меня идеалом. Я подавил его волю, превратившись в эксплуататора.

Когда мы стали старше, он сказал мне: «Даня, больше ты не мой лучший друг. Ты сделал меня своим рабом. Не виню тебя. Виню себя – за свою слабохарактерность». Дружба длится ровно до тех пор, пока раб не свергает хозяина.

Теперь все мы знакомые, пивные собутыльники, собеседники – кто угодно, но не друзья.

На обратном пути Денис рассказывает о своём медобследовании. Ему сказали, что у него увеличенное сердце. Он считает, что это от занятий спортом.

Впервые о синдроме бычьего или пивного сердца сказал профессор Болингер. Расширение полостей сердца, утолщение его стенок, некрозы в сердечной мышце связаны с наличием в пиве кобальта, применяемого в качестве стабилизатора пивной пены.

Не знаю, сколько мы выпиваем за вечер. Литров шесть. Может, семь. Мы фильтры: пропускаем пиво через себя, оставляя в печени вредные элементы, а побочный продукт выходит через уретру.

Из-за мочегонного эффекта пива из организма вымываются белки, жиры и микроэлементы. Попутно усиливается выделение почками натрия и хлора, приводящее к деминерализации организма.

Наше пивное пьянство похоже на бесконечный марафон. Мы останавливаемся лишь тогда, когда падаем на землю. Или засыпаем с обоссанными штанами. Или попадаем в «обезьянник».

Мы сидим в пропахшем рыбной вонью баре. Рядом, за соседним столиком, три страшненькие девушки. У всех нас нет постоянных партнёров. Есть лишь редкие случайные связи.

При виде девушки мы ищем оправдание. Чтобы не подходить. Чтобы не шевелить себя. Либо она слишком блядь. Либо слишком пафосная. Либо слишком печальная. Таких «либо» может быть тысячи.

Я не помню, когда трахался абсолютно трезвый. Без грамма алкоголя в организме. Мои друзья разделяют мою позицию. У всех нас влечение оживает после пяти-шести литров пива. Влечение оживает, но эрекции нет. Из-за токсического воздействия на надпочечники пиво ингибирует в них выработку андрогенов, обуславливающих половое влечение.

Наконец, Паша решает познакомиться с девушками. Теперь они кажутся ему симпатичными. Он, шатаясь, подходит к их столику и с пивной отрыжкой отвешивает комплимент. Девушки морщат носики, усеянные мириадами чёрных угрей, и пытаются вытолкнуть его вон. Паша не сдаётся – пытается обнять одну из них. Девушки начинают верещать.

В состав пива входят соли тяжёлых металлов, вызывающие изменения в эндокринной системе. При злоупотреблении пива наблюдается жировое перерождении семенных канальцев и разрастание соединительной ткани в паренхиме яичек. У пивных алкоголиков печень не в состоянии расщеплять эстроген, что приводит к атрофии половых желез.

Я подхожу к столику со словами «Паха, забей на них». Саня вторит мне: «На хера они нам! Лучше пива возьмём! У меня и свои сиськи есть!»

В пиве содержатся растительные аналоги женских гормонов – фитоэстрогены. В результате, у мужчин разрастается грудь, расширяется таз. У некоторых из груди начинает сочиться молозиво.

К нам присоединяются сто килограмм нашей знакомой. Она любит пиво. Об этом свидетельствуют её «пивные» усы. Для неё самое страшное унижение – выпить меньше, чем мы. Она хочет завести детей. Чем раньше, тем лучше. Вопрос лишь в качественном сперматозоиде, говорит она.

Мне кажется, что наше общение – всего лишь предлог для нового бокала. До упора.

Когда наступает упор, я ощущаю заполнение себя. Пивом. Блевотиной. Мочой.

Есть много забавных вещей, которые могут стать следствием потребления пива. Например, подагра. Или цирроз печени. Или рак кишечника.

Так гласит медицинская энциклопедия.

И я вспоминаю, как когда-то, именно в этом баре, мы пили точно так же. Только нас было пятеро. Утром у одного из нашей компании отказала печень.

Мы помянули его пивом. Хорошо так помянули. Литров шесть-семь.

III

Передо мной, словно идол, возвышается бокал с пивом. Не могу сделать ни глотка. Каждая клетка моего организма промокла от пива. Но опьянение не приходит. Есть только мерзкое ощущение непреодолимой тяжести. В такие моменты пить бесполезно – всё равно не опьянеешь так, как тебе надо.

– Мы закрываемся, – ко мне подходит бармен, девушка в майке «Deep Purple».

Уходить не хочется. Я делаю ей комплимент, чтобы остаться. Она лишь морщится. Теперь точно всё. Набрав в грудь воздуха, я одним залпом допиваю выдохшееся пиво. Оно идёт через нос.

Улица пустынна. Моросит колкий дождь. Гестаповское небо надо мной. В кармане пиликает мобильный.

– Спишь? – томный голос в трубке.

– Нет.

– Ты либо счастливый, либо несчастный человек, если не спишь в такое время.

– Как и ты.

– Может быть, встретимся?

Свидание глубокой ночью. Оно не бывает ради проформы. Я покупаю бутылку трёхзвёздочного коньяка и плитку чёрного шоколада.

– Так всё же, кто ты? Раз едешь в такое время к девушке, которая даже не представилась? – передо мной знакомая из больницы. Инна, кажется.

– У меня не так много знакомых девушек, – говорю я, откупоривая бутылку.

Мы пьём коньяк из горла прямо на улице, под усиливающимся дождём. Тяжесть в голове, и слова перестают складываться в предложения. Шоколад прилипает к зубам.

Она говорит. Считается, что умение слушать – редкий дар. На самом деле, ничего сложного. Надо просто напиться.

Мы допиваем коньяк. Молчим. Я курю третью или четвёртую сигарету подряд. Глубокая ночь, похожая на декорацию из дешёвого фильма ужасов. И вдруг она говорит:

– Пошли!

Мне всё равно, куда идти. Лишь бы не быть одному. Она проводит меня в огромное здание. Исчезает и возвращается с трёхлитровой банкой, наполненной жидкостью. Из письменного стола она извлекает бутылку газированной воды и два граненых стакана.

– Разливай! – командует она.

– Это что? – спрашиваю я.

– Это? – она кивком головы указывает на банку.

– Медицинский спирт.

– Мы в больнице?

– Почти, – она улыбается.

На удивление спирт, перемешанный со сладкой газированной водой, идёт весьма хорошо. Такой коктейль мы пили на выпускных вечерах, когда не решались подойти к девушкам. Я бормочу смутный тост за единение душ. Мы пьём на брудершафт. Липкий, пьяный поцелуй, как будто хмурым утром ты выходишь из душа и суёшь ноги в холодные, мокрые тапочки.

Не помню, как появилась свечка. Не помню, о чём мы говорили. Впрочем, это не имеет значения.

Я выхожу из комы, когда она раздевает меня. Холодная дрожь проходит по телу. Вокруг бесконечные стеллажи шкафов. У неё в руке скальпель. Настоящий хирургический скальпель.

В голове проносятся мысли о сатанистках. Об агрессивных лесбиянках. О пуританских девственницах-самоубийцах. Проносятся все телевизионные образы.

– Я расскажу тебе один секрет, – она шепчет мне, облизывая моё ухо, – только никому не говори. Обещаешь?

– Да.

– Знаешь, что мне нравится больше всего?

Она резким движением выдвигает одну из полок. На ней труп. Она смотрит мне прямо в глаза. Возможно, ей, как демону, нравится питаться моим страхом.

Её изящные пальцы нежно гладят ступни трупа. Пробираются выше, массируя каждый участок мёртвого тела. Я замер. Она облизывает свои губы, а её левая рука где-то между её ног. Лицо раскраснелось, это видно даже при свете свечи. Когда она доходит до мошонки трупа, то начинает стонать. Стон переходит в рычание. Глаза прикрыты. Когда её рык становится особенно неистовым, она оттягивает член трупа и резко взмахивает скальпелем. Сморщенная, мёртвая плоть остаётся в её руке. Она обмякает и открывает глаза.

Говорят, что внешний мир есть отражение нашего внутреннего мира. Если я вижу такое, то неужели я настолько психопатичен?

Она целует трофей и, смотря на меня в упор, шепчет:

– Вот это мне нравится больше всего.

Мне вновь хочется выпить спирта, перемешанного с газировкой.

Глава четвертая

I

Из носа Андрея течёт кровь. Большими, красивыми каплями, похожими на куски рубина. После ночи, проведённой в морге с Инной и трупами, кровь напоминает о том, что рядом есть жизнь.

По моим расчётам, Андрей должен был умереть неделю назад. Такую ставку я сделал. Мы организовали тотализатор. Тот, кто угадает день смерти Андрея, получает выигрыш. Но пока счастливчика нет.

Причиной носовых кровотечений могут стать заболевания крови. Или застойная гиперемия при болезнях легких, сердца, печени и почек. Наверное, Андрей этого не знает. Если бы знал, то непременно умер.

– Водяру будешь? – ко мне подходит Вовчик.

– Нет, – восемь часов утра.

– Бывает, – он смотрит на меня как на психа.

Подставляют стаканы. В ноздри ударяет мерзкий запах спирта. После выпитого вчера мне становится тошно.

– За работу, падлы! – орёт подошедший бригадир.

Когда кузов машины набивается до отказа, я усаживаюсь в салон рядом с водителем. Хрюкает выхлопная труба, и мы трогаемся.

– Такую тёлку вчера снял, – ржёт водитель, обнажая кривые, гнилые зубы, – домой привёл, а резины не оказалось. Прикинь?

– Бывает.

Эту историю я слышал много раз. Все наши разговоры о женщинах и попойках. Один раз я пробовал общаться о Достоевском. После этого ко мне приклеилась кличка «Достоевский», вместо прежней, отфамильной, «Грех».

Каждый день мы ездим одними и теми же дорогами. По одним и тем же местам. Развозим алкоголь. Встаёшь в шесть. Начинаешь в семь. Прибавьте ещё девять часов абсолютной рутины. Так живёт большинство из нас. Или существует, как вам угодно.

Первая точка нашего маршрута – бар в спальном районе. Половина девятого утра. У входа, словно прихожане перед церковью, опустив головы, толпится кучка полупьяных людей. У бордюра, залитого кровью и блевотиной, валяется женщина, лицом вниз. Возраст не определить. Я вижу жуткие залысины на её голове.

Причиной женского облысения может стать химический ожог. Или соединения таллия. Или микроб токсоплазма, который водится в сыром мясе. Возможно, она была не слишком придирчива к закуске.

Перед глазами мельтешит хозяин бара, размахивающий накладными:

– Почему не весь заказ привезли?

– Вы за прошлый не рассчитались, – отвечаю я и замечаю красный бинт на его запястье. – Что с рукой?

– Так, – он по-детски кривит лицо, – порезался утром, а кровь не останавливается. Какая-то падла оставила стекло на лестничных перилах!

Я мысленно поздравляю его с возможным обретением вируса. Капли крови просачиваются через бинт и капают на асфальт. Хозяин бара вновь чертыхается и убегает. Слишком много крови перед моими глазами.

Согласно каббале, кровь есть носитель души, по-еврейски, нефеш. Гомер: «Из зияющей раны теснимый Дух излетел». Возможно, человек умирает вовсе не от потери крови, а от потери души.

Разгрузившись, мы едем дальше. Тридцать шесть точек. Сотни бидонов и коробок. И везде одни и те же опухшие лица.

Социологи утверждают, что в мире, поделенном корпорациями и кланами, основная причина массовых погромов, бунтов – не агрессия или жажда наживы, а желание поменять привычный уклад жизни. Желание запустить своеобразный генератор случайных чисел. Где вместо чисел – судьбы людей. «Чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы», как молвил Христос.

Наверное, это движет мной, когда я, вернувшись с маршрута, взбираюсь на ящик в бараке и патетически вопрошаю сидящих:

– Что же мы делаем?!

– Ждём бригадира, – удивлённый голос из угла.

– Ждём! Опять ждём! – кричу я, опрокидывая в себя остатки утренней водки. – Вы разве не заметили – мы постоянно чего-то ждём? Посмотрите на себя! Кто вы? Что вы? Где вы? Скот! Нет хуже – никто!

– И тут Остапа понесло…

– Господи, вы хоть раз думали о том, чтобы жить? Не существовать – жить! Как люди! Вас же тошнит от самих себя! Утро с похмела! Скотская работа! Вечера в блевоте!

– Заткнись! – ко мне подходит Вовчик. – Сиди тихо!

– Тихо сидеть! Так мы привыкли! Привыкли жрать похлёбку и не высовываться. Собаке – собачья жизнь, да? Вы пробовали бороться за счастье? Пробовали сорваться с цепи и вырваться из вшивой конуры?

– Последний раз говорю, – Вовчик разозлён, – завали ебало!

– Вы скот!

Первый удар сбрасывает меня с ящика. Второй разбивает гематому под правым глазом. Закрываю лицо руками и получаю тычки в живот. Бьют не сильно. Так, чтобы просто заткнулся.

– Мы же были детьми! Счастливыми, прекрасными! А теперь? К чему мы идём? Что оставим после себя?

– Вы что тут за блядство развели?! – голос бригадира.

– Истерика у человека! – удары прекращаются.

– Кто?

– Достоевский!

– Встань! – бригадир подходит ко мне. Я поднимаюсь. – Что произошло?

– Разве мы рождены для этого? – я обвожу помещение взглядом. – Для вечного рабства?

– Опять ты за своё, Достоевский, – бригадир расплывается в улыбке. – Ты рождён для другого. Не буду задерживать! Ты уволен!