Девять

– Настоящий лидер сражается за истину, а не за первое место. Первое место – преходяще, истина вечна. Настоящие чемпионы стимулов не утрачивают, даже если им покорились все вершины. Даже по нескольку раз. Их подпирают другие чемпионы, которые могут достичь еще большего. Берегись того, кто принялся выращивать капусту. Бывших чемпионов не бывает, – угрожающе изрёк Веня, потянувшись в карман, очевидно, за пилкой.

– Да будет тебе жужжать, – отмахнулась от него Венера, как от трудолюбивого трутня.

Но Веня достал из кармана не пилку, а ключи от машины.

– Сейчас я принесу вам свой подарок, – таинственно заявил он.

И пошёл за ним.

Почему нельзя было принести сразу?

Нет же, всё надо обставить, как в театре. С прологом, кульминацией и эпилогом. И вешалкой. Которая начинается с буфета.

– А мой подарок будет потом, – сказала Венера. – Мы обсудим его с Алисой, правда, сестричка?

Сёстры удалились в одну из трёх наших комнат, и мне, хозяину, проявляющему гостеприимство, пришлось дожидаться Веню. Я был почти уверен, что он подарит мне щенка или черепаху. Дело в том, что в своё время я подарил ему кота – Марсика (чета мечтала завести у себя пушистую пумпусю; может, потому, что не было детей?). Теперь долг будет платежом красен, то бишь догом: Веня непременно сделает симметричный ответ, только с оригинальным отклонением. Я давно заметил: он мыслит в рамках заданной парадигмы. Вся его самобытность – это оригинальность аранжировщика, а не творца. Он не способен создавать, он способен лишь варьировать по заданным лекалам (сам того не осознавая). Я уже принялся обдумывать, кому пристроить трогательную живность (сам я небольшой любитель разводить у себя в доме флору и фауну).

Может быть, Васе Сахару предложить, соседу, садовнику из Зеленстроя?

Веня вернулся скоро. В руках у него был большой плоский прямоугольный свёрток, напоминающий упакованную столешницу или мольберт. Портрет Марсика? Это уже асимметрично.

Поскольку дар предназначался мне, я вынужден был поинтересоваться, стараясь придать унылому вопросу интонации восклицания. У меня получилось с завыванием, как у собаки, томимой предчувствием:

– Что это? (О-э-о-о?)

В ответ, разумеется, прозвучало поучительное молчание: мол, не торопись коза в лес, все волки твоими будут.

Это была картина. Веня молча содрал упаковку и дал мне возможность насладиться первым впечатлением.

Дорогой багет обрамлял холст (масло), который только условно можно было назвать картиной. Вначале на чувства зрителя обрушивался тревожный фиолетовый фон, ядовитым туманом наползавший изо всех четырёх углов. На меня давил фрагмент космоса, бесконечность которого была передана с гениальностью шизофреника. Когда я стряхнул первое оцепенение, то разглядел огромный циферблат часов, чёрный обод которого представлял собой не законченный круг, а круг разорванный, который лентой Мёбиуса ввинчивался в бесконечное тёмное пространство, сужающееся до ослепительно светлой точки. Это был композиционный центр картины. Стрелки странных часов расплавились под воздействием голубого свечения, остались только обрубленные черенки, обречённо тянувшиеся к цифре 9. Время пожиралось пространством, всасывалось в спираль-воронку – и это ощущалось просто физически. Я, впитывая жар голубого свечения, не мог оторвать глаз от светлой точки, слепившей меня и забиравшей волю. Вдруг меня тоже потащило по спирали в этот раскалённый омут неодолимым притяжением, я пытался руками зацепиться за гладкий пол – но в ту же секунду потерял сознание.

Когда я раскрыл веки, белая точка расширилась, зашевелилась – и из неё сформировался облик Алисы. Я сразу же поймал своими глазами её зрачки, вцепился в них и только после этого успокоился.

– Что со мной?

– Ты упал в обморок на девять-десять секунд, не больше. Всё в порядке.

– Где я?

– Платоша, ты у себя дома. Ты меня пугаешь. Что случилось?

Я не мог объяснить, что случилось. У меня возникло впечатление, что моя защитная оболочка (которая, оказывается, у меня была, но о которой я не подозревал), моя треклятая аура треснула, разорвалась, и внутрь моего тела-души проникла стая демонов, расположившись в каких-то пещерах, закоулках, в бесчисленных сотах, о существовании которых я и не подозревал. Я дышал, работая лёгкими, и ощущал сотовую – невесомую, пористую – структуру своего существа. Я нащупывал в себе бездонный объём, парадоксально заполненный информационной тяжестью, свинцовым сгустком картинок и впечатлений, которыми я был накачан там, в той части галактики, где господствовала светлая точка. Где я побывал?

Это сложно выразить, не впадая в маразм. Об этом, как правило, молчат (кому хочется выглядеть умалишённым?). Я упал в обморок ещё непуганым молодым человеком, а пришел в себя уже почти зрелым мужем, в глазах которого угадывалась спираль того самого разорванного циферблата.

И за это время – девять секунд! – я узрел во всех подробностях то, что в изумлении разглядываю всю оставшуюся жизнь…

В общем, всё это изложено в романе.

Почему, кстати, в романе?

А потому что фактически изложенное в нем является правдой, а юридически – вымыслом. Меня такое положение вещей по многим причинам устраивает. В частности, по такой причине (а проговорюсь, устрою-ка утечку информации). Структурный принцип романа, воплощающий формулы «капли океана» (эпизоды как моменты целого) и «матрешки» (одна история внутри другой), отражает не только структуру личности, сознания, но и саму структуру вселенной. Роман рождается и развивается так, как рождается, развивается и деградирует вселенная. Это моя безумная версия.

Роман – модель атома.

Роман – модель ДНК.

Роман – модель сознания.

Роман – модель Вселенной.

Чем не информационный пир горой!

А еще по каким причинам, а еще почему?

Тем, кто дочитал роман до этой строчки, кто, видимо, также принадлежит к породе заколдованных, а иначе сказать, приговоренных добираться до сути вещей, им, этим странным людям, надеюсь, мало-помалу становится понятно, что вовремя и с тонким умыслом ввинченное «почему» может превращаться в форму идиотизма.

Иногда лучше оставлять вопрос без ответа.

Так понятнее.

Рядом гудел Веня. Он требовал водки. Говорил, что картина называется «Время», автор неизвестен (подпись искусно замазана, завуалирована под облачко космического тумана). Как живопись это не ахти (знакомый художник просветил); а вот как элемент интерьера, как философски нагруженная иконка, вполне может подойти для моего кабинета, где витает эвристическая энергетика. Последний писк моды. Тем более для такого умища, как у меня.

Моё состояние Алиса объяснила гостям переутомлением: накануне я много работал над монографией под кодовым названием «Ad astra». А картину мы с благодарностью принимаем.

Обычный мир, не меняя своих параметров, окружал и обволакивал меня. Однако проникшее в меня новое знание уже не отпускало, напоминало о себе неприятной тяжестью и тем самым пыталось управлять моим существом. Агрессивная природа нового знания не вызывала сомнений.

Конечно, памятник я заслуживал не за это. Тогда ещё я не помышлял ни о каком памятнике. Но без этого кратковременного улёта (вещего сна?) сама идея памятника даже не родилась бы. Я нажил себе беду, как в сказке, каким-то неосторожным движением души, и теперь мне предстояло избавиться от кощеевых чар.

Или, о чем сказки с обреченно счастливым концом предпочитают умалчивать, так и остаться навсегда заколдованным.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

7

7.1.

Потому что мне не понравилась его улыбка.

Не понравилась – и все тут. Гадкая. До ушей. Больших. Наполовину закрытых волосами. Грязными. Которые он то и дело взрыхлял тонкими пальцами. С траурной каймой под ногтями.

Тьфу три раза – не моя зараза…

Этот итальянец, подозрительно напоминавший цыгана, считал себя Астрологом. Это был лучший в мире предсказатель. Он с пугающей точностью и простотой предрекал катастрофы, аварии, цунами, казалось, насквозь видел человека.

Веня выписал его из Венеции.

Он беспрестанно лопотал, как мне казалось, на ломаном итальянском. Любое свое действие он сопровождал нескончаемым комментарием.

Само по себе лопотание могло бы выглядеть и смешным; но когда под это словесное журчание он угадывал все подряд, звуковая аранжировка становилась неотъемлемой частью ритуала – слегка нагоняла священный трепет.

Астролог указал на сосну, на которой недавно болтался Аспирин; он указал на его могилу; угадал, в каком укромном уголку располагается кладбище Марсиков; подробно описал венечкино прошлое (чем, собственно, и завоевал расположение Босса); где надо – преклонил колени, поджал хвост, а где и напустил пафосу.

– Знакомься, – сказал мне Веня, представляя вещуна из Венеции. – Астролог.

– А это Платон, – небрежный жест в мою сторону.

Астролог протянул мне руку и, видя, что я не спешу его приветствовать, дал волю языку, всячески помогая себе жестикуляцией. Рукам и пальцам нашлась работа. Глаза его при этом, маленькие белые блюдца с маслинами посередине, вращались не переставая.

– Ты не рад знакомству? – спросил Веня под ломано-итальянский аккомпанемент.

– Не рад.

– Почему?

– Потому что мне не нравится его улыбка.

– А что, собственно, не так?

– Прорицатель и при этом плохой человек – это гремучая смесь. Агент черных сил.

– Да ладно. Забавный малый. Живчик.

Было ясно, что Вене важен сам факт контакта этого «живчика» со мной, объектом и носителем информации; и чем дольше Астролог пребывает в моем обществе, тем больше у него шансов выведать обо мне то, что интересует Барона.

Видимо, Веня всерьез принимался за меня.

– Но, но, но, – между тем заверещал иностранец на повышенных тонах.

– В чем проблема? – спросил Веня так, будто он всю жизнь думал и говорил исключительно по-итальянски.

– Это не он, это не он! – подытожил Астролог по-русски с явным румынским акцентом.

– Уверен?

– Конечно, о, конечно! Абсолютно!

Никто не спешил мне ничего объяснять, а я считал ниже своего достоинства требовать объяснений у столь сомнительной публики, которая нагло мною интересовалась.

– Все хорошо, все хорошо! – сделал ладошкой жест одобрения и одновременно отстранения забавный малый, улыбаясь мне.

– Да пошел ты, – сказал я.

Веня потерял ко мне всякий интерес.

Так я познакомился с Астрологом.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

8

8.1.

Осень. Вечер. Прохладно.

На глазах созревает, наливается спелым золотым цветом полная луна. Она в дымке – то ли прячется от любопытных взоров (которые сама же и притягивает), принимая очертания светлого облака, то ли кокетничает, размашисто прикрываясь белой газовой косыночкой.

Так или иначе, полная луна становится символом муторной мути, царящей в жизни вообще и на душе отдельно взятого меня.

Кажется, пора объяснить кое-что из того, что я сам пока ещё понимаю.

В девятисекундном ролике (я о своём роковом обмороке) я прожил целую жизнь, и я отношусь к ней как к реальной жизни, которая по каким-то причинам пока ещё не состоялась. Или состоялась, промелькнув двадцать пятым кадром в сознании всех её участников, – поди докажи.

Так или иначе, у меня нет сомнений в её подлинности и реальности. Она либо была, либо будет, либо уже начинается. И на Алису, и на Веню, и на Венеру, и на себя я смотрю как на людей, с которыми прожил (проживаю?) ту самую невероятную жизнь.

И это не мешает мне воспринимать их живыми здесь и сейчас.

Что-нибудь понятно?

Итак, вот что я узнал о них «там» (как назвать то место, некий смысловой центр, Виртуальный Институт Вероятностей, которого нет на известных людям картах и где сосредоточены – кишмя кишат! – реальные варианты судьбоносных поворотов событий, что случаются в жёсткой причинно-следственной сцепке лишь однажды, превращаясь в окаменевшую историю, которая, по наивному убеждению жителей Земли, не знает сослагательного наклонения (слишком часто остроумное, но неглубокое замечание, брошенное мимоходом, становится убеждением миллионов)?) – узнал то, что они сами о себе, возможно, не знают и не узнают никогда.

Сослагательное наклонение – мать реальности.

Действие предлагаемого повествования происходит в Беларуси, в лесах под Вилейкой, рядом с огромным Вилейским водохранилищем, искусственным озером, тянущимся в длину на 9 километров (кто не знает это место? его знают все). Это абсолютно точно, только не спрашивайте, почему именно там. Я расскажу о многих вещах и явлениях, разумно объяснить происхождение которых я не в состоянии.

Но это не значит, что их не было!

Они были – вот в чем проблема. Это даже не проблема – это вызов разуму человеческому.

Буквально в дебрях лесов, в котловане, идеально круглом, словно полная луна, напоминающим кратер или вмятину от огромного пушечного ядра (от той же Луны, например), построен огромный Центр цивилизации (Це-це), практически городок, с имением Вени посередине (здание главной усадьбы исполнено в полузабытом стиле конструктивизма: напоминает летающую тарелку – так сказать, круг в круге, Центр в Центре) – по документам дурацки именуемое Дворец Натуры (про себя я называю этот бедлам Диктатура Натуры). ДээН. Официальное название – ДН «Планета Плутон». Здесь бывает достаточно много гостей, которых доставляют исключительно по воздуху, на частных самолётах (рядом с Центром – сверхсовременный аэродром), так что дороги сюда по суше они не знают.

Чаще всего, это бывают нужные и весьма важные люди, которые прилетают по делам; однако почти всегда они становятся участниками экспериментов, о которых даже не догадываются. Каких экспериментов?

Если бы я в точности знал об этом, то меня в лучшем случае ждала бы участь невыездного Васи Сахара (от которого – печальным облаком воспоминаний – осталось несколько забавных легенд). В кругах здешней властной элиты я считаюсь человеком малоосведомлённым, с ушами погружённым, как и положено замороченному гению, в свой сегмент деятельности, и, конечно, неспособным на подвиг элементарной систематизации – объять необъятное, охватить взором все структурные ячейки ДН (где, на взгляд постороннего, царит весёлый нестрашный хаос), представить себе Центр как целостный организм, работа которого подчинена определённой, тщательно законспирированной цели. Я считаюсь человеком не опасным, беззлобным, неамбициозным, который по капризу и слабости Босса незаслуженно занимает отчасти привилегированное положение, – чем-то вроде Марсика, только моя разновидность – сладкоговорящий кот-баюн. За глаза меня презрительно называют «Кот Платон». Меня побаиваются за то, что я пользуюсь уважением Барона, и не уважают за то, что я не стремлюсь использовать ниспосланный мне дар богов, то есть, своё влияние на него, в полной мере. Моё сомнительное бескорыстие раздражает, и, несмотря на то, что я не участвую в борьбе за власть, не лезу в дела, от меня рады были бы избавиться в любой момент – как от фактора риска. Положение моё сильным мирка сего представляется неустойчивым, и я, парадоксально наделённый статусом неприкосновенного, словно любимый шут, вызываю снисходительные улыбки, которые дурак должен принимать за доброжелательность.

Не уважают, презирают, ненавидят, побаиваются, не понимают (что вызывает некоторое уважение). Меня это вполне устраивает: положение моё – статус тёмной лошадки (всё-таки свояк самодура-босса, что ни говори) – в некотором смысле исключительно. Я один из немногих, у кого есть доступ к телу Барона и кто при этом не контролируется спецслужбами (как шлюхи Вени, например). Мой роман с властью волнует мне кровь.

Я знаю и вижу многое из того, что не должен видеть и знать. Веня, не стесняясь и не опасаясь меня (очевидно, босс во многом разделяет отношение ко мне своей челяди – возможно, бессознательно программирует такое отношение: он всегда с удовольствием рад указать мне на моё скромное место в иерархии отношений в этом мире), выбалтывает мне топ-секреты пачками.

И действительно: что мне делать с этими секретами?

Я точно знаю: научное ядро ДН – система автономных лабораторий (только не знакомые друг с другом спецкураторы, подчинённые куратору Генеральному, ставленнику Барона, видят относительную взаимозависимость и взаимообусловленность исследований), где ведутся ничем не ограниченные эксперименты: разрабатываются новые технологии по всем магистральным направлениям современных знаний, поделённых на естественно-научный и гуманитарный блоки. Колоссальные исследования ведутся в области генной инженерии, на уровне ДНК; не забыт нано-уровень и информационные технологии; особый почет математике; в медицине, где активно используются наработки врачей Третьего рейха и японских нацистов – в частности, чудо-таблетки, местный продукт, содержат явный германо-японский компонент; в области психологии, где тайные разработки КГБ, связанные с экстрасенсами, телепатией, ясновидением – давно уже не тайна; сама психология давно стала уже нейропсихологией; массмедиа, политтехнологии – всё это также изучается в определённом ракурсе; наконец, создаются новые философии. Да, да, Шопенгауэру и не снилось: философии – на поток. Под прикрытием легальных исследований ведутся исключительно нелегальные. Проводятся бесконечные семинары для каких-то астрологов, шаманов, прорицателей – черт знает кого, вся экстрасенсорная муть и нечисть весьма даже жалует ДН «ПП» – Plutos, как изволят выражаться иностранцы.

Словом, есть только видимость хаоса, за которой легко различается точка приложения всех сил цивилизации: человек, homo economicus (тело и душа человека, и – отдельно – интеллект), но не личность, homo sapiens; в проблему разумно-духовных технологий, в проблему духовного производства личности, не вкладывается ни цента.

Кстати, о деньгах…

Беларусь, как известно, – центр Европы. Но в ходу здесь не евро, а золотые червонцы, напоминающие отлитую луну. Так и говорят: эта танцовщица обойдется вам в девять лун. И лунатикам, то бишь олигархам, есть где тряхнуть мошной: к услугам гостей небольшой, однако исключительный по степени оснащённости специализированными методиками развлекательные центры, луна-парки (как правило, филиалы все тех же лабораторий). Все те, кто окружает Веню, состоят клиентами банков, где на вклады набегают бешеные проценты. На одну луну – пол-луны годовых.

Есть даже своё телевидение, которое благопристойно популяризирует деятельность ДН. И его зрители, не подозревая об этом, становятся участниками экспериментов.

И все это обустроено на деньги Венички, который, выражаясь пафосно-деревянно, не верит в духовные возможности человека (личности); однако, чтобы придать своей вере философскую легитимность, Босс согласился поставить всемирно-исторический эксперимент, который, к тому же, он воспринимает как турнир, приносящий ему немалое удовольствие, ибо победитель заранее известен.

Это версия, в которую должен верить я, главный участник всемирно-исторического эксперимента. Какие цели на самом деле преследует Веня с помощью ДН ПП, я могу только догадываться.

Моя проблема в том, что я – догадываюсь.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

9

9.2.

Когда я почувствовал, что в моей жизни на правах полновластной хозяйки присутствует судьба?

Глупый человек не сможет разглядеть судьбы – в лучшем случае он увидит злой рок. Судьба не прячется, но она открывается тому, кто умеет понимать, кто воспользовался возможностью стать личностью. Только открыв для себя, насколько ты обложен законами со всех сторон, ты обретаешь реальную свободу, и от того, как ты распорядишься ею, и будет зависеть твоя судьба.

Иначе сказать, судьба всегда в твоих руках; однако от тебя требуется делать не то, что хочется, а то, что должно.

В этом и заключается суть творчества. Жизнетворчества. Удовлетворять самые неистовые желания в рамках несвободы – самое жалкое рабство, которое рядится в одежды своеволия и бунтарства. Жизнь такого человека не отбрасывает тень судьбы; он лишён судьбы, жизнь его имеет траекторию жалкого существования, которое имитирует линии судьбы.

Это и только это называется ирония судьбы: когда судьбы нет, а кажется, что – в избытке. Линий – хоть отбавляй.

Присутствие в своей жизни судьбы я ощутил тогда, когда понял, что я свободен; а почувствовал себя свободным тогда, когда близко познакомился с Веней; а с Веней я стал сближаться с того момента, когда он ткнул пальцем в серебряного скарабея и спросил: «Это что за насекомое?»

Мой вывод таков: у несвободного человека не может быть судьбы. Можно было бы сказать – всё начинается со свободы; но с чего начинается свобода?

Она начинается с отделения функций разума от функций психики. Ум – вот подлинная точка отсчёта в человеческом пространстве (пространстве физическом, социальном и ментальном). Если что-то и начинается для человека, то начинается всегда с качества ума.

Поэтому всё на свете проще, нежели могло показаться умным, но гораздо сложнее для понимания, чем это представляется дуракам.

Я помню стук судьбы в ворота моей обители. Тук-тук.

«Любовь, о которой столько говорят, в которую хочется верить, но редко удается увидеть в жизни, которая манит, словно клад искателей сокровищ, о которой знает каждый, но которая редко (так, чтобы только напомнить о себе, поманить, заставить поверить в то, что она существует) становится реальностью, – так вот любовь, как ни странно, есть на белом свете. Да, есть.

Почему же любовь – невидимка?

Все дело в том, что чувство любви дано пережить крупным личностям, удел которых не просто прожить жизнь, но – обрести судьбу. Те, кто испытали любовь, – знают, что такое судьба. Те, кого любовь обошла стороной, даже не подозревают, что они горестно, хотя и деликатно, осведомлены о присутствии в мире силы, называется которая «не судьба».

Вот в таких простых координатах проходит – пролетает! – жизнь человека.

Для любви необходимы венцы творения: умный мужчина и тонко чувствующая женщина. Всех остальных просят не беспокоиться по поводу любви. Существуют, в конце концов, секс, эротика, либидо – обойдетесь. Для продолжения рода стимулов достаточно.

И если женщина чувствует тонко, она рано или поздно, через общение с мужчиной, усваивает две библейских по значимости заповеди (которые и умный мужчина-то вырабатывает с величайшим трудом, и то – в пору зрелости): принимать умного и порядочного, следовательно, всегда в чем-то талантливого мужчину таким, каков он есть, гениальным и в то же время сложным и непонятным в общении (ни в коем случае не унижать его подгонкой под всеобщий аршинчик – не ожидать от него блестящих, как все дешевое, доблестей пустых рыцарей), и не навязывать ему своих проблем (не превращать его в инструмент решения своих проблем, заставляя испытывать чувство вины по поводу того, что он невольно обманывает ее ожидания). Принимать и не навязывать.

Надо окружать его заботой и стараться делать общение праздником, – то есть, поводом испытывать радость обоим. Не надо покушаться на свободу любимого мужчины, не надо бояться оставить его наедине со свободой, иначе он перестанет быть тем, кого нельзя не любить. Любовь – это искусство удерживать свободой. Не надо бояться избаловать его излишним вниманием: умного мужчину невозможно испортить любовью. А если мужчина раздражает вас тем, что он озабочен самопознанием, «самокопанием», недостаточно вас ценит…

Значит, не судьба. Любовь не состоялась. Мужчине не нашлось пары. Он может испытывать безответную любовь – но это всего лишь отчаянное стремление к идеалу (что весьма смахивает на карикатуру на любовь).

А бывает, что и женщина не может найти себе достойного спутника – и тоже начинает испытывать безответные чувства к нему, тоскуя, в сущности, по идеалу. Она в принципе готова воспринять главные заповеди – но нет рядом того, кто это смог бы оценить. Увы…

Для умного мужчины любовь занимает место в ряду таких ценностей, как истина, добро, красота и производных от этого духовного и гносеологического корня сокровищ свобода, творчество, счастье. Любовь – это эмоционально-психологическая ипостась истины, свободы, творчества и счастья. Другими словами – результат работы одаренного человека над собой, его духовный багаж, отлаженный строй мыслей и чувств.

Вот почему к умному мужчине надо тонко приспосабливаться – но ни в коем случае не узурпировать его культурные функции, его бремя и каторгу, через которые он приходит к вещам, излучающим духовное сияние. Зачем! Это путь к разрушению гармонии. Тонкая женщина это чувствует – что и делает ее мудрой, хотя и счастливо лишенной ума. Широта натуры мужчины (ум) и женщины (тонкость) должны быть сопоставимы. Тогда мужчина и женщина усиливают достоинства друг друга, чем делают понятие «широта натуры» практически беспредельным.