Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945

Люди Гиммлера хорошо подходили для осуществления этих планов. Но готова ли была немецкая армия с ее профессиональными традициями и добросовестностью к «войне на истребление»? Армия повиновалась, но генералы были возмущены как никогда, ведь политика истребления распространялась не только на СС, но и на армию. Гитлер призвал своих генералов «отбросить свои личные сомнения», чтобы понять, что «жесткость сегодня означает мягкость в будущем». Но приказать им «истреблять большевистских комиссаров и коммунистическую интеллигенцию» значило заставить их выбирать между совестью и послушанием. То, что предложил Гитлер, было новой концепцией карательной войны: определенная часть вражеских сил априори клеймилась преступниками, приговоренными к истреблению.

Несколько недель армия готовила проект «Директив об обращении с политическими комиссарами». 12 мая генерал Варлимонт передал Йодлю готовый текст. Было постановлено:

1) Политработники и лидеры (комиссары) должны быть ликвидированы.

2) В случае если таковые будут захвачены армией, принимать решение об их ликвидации должен офицер, уполномоченный налагать дисциплинарные взыскания. Достаточным основанием для такого решения будет то, что лицо является политработником.

3) Политические комиссары [Красной] армии не признаются военнопленными и должны быть ликвидированы; в крайнем случае в транзитных лагерях. Никакой передачи в тыл…

Это был пресловутый приказ о комиссарах. Несмотря на все свои предыдущие протесты, Йодль и Варлимонт приняли его без возражений. В поисках оправдания для нестандартного приказа под текстом Варлимонта Йодль подписал: «Мы должны расквитаться за возмездие против немецких летчиков; поэтому лучше всего изобразить все это как ответную меру». Розенберг же утверждал, что рядовые захваченные специалисты будут крайне необходимы немцам для управления оккупированными районами. Поэтому – отнюдь не возражая против убийств без суда как таковых – он попросил Верховное командование ограничиться истреблением только высших чинов. Судя по всему, Йодль и Варлимонт были готовы поддержать это предложение. Однако на следующий день, 13 мая, Гитлер принял решение, и Кейтель отдал соответствующие приказы: все комиссары должны быть убиты.

За несколько дней до этого 6 мая ОКХ издал аналогичный приказ об обращении с гражданским населением на Востоке. Приказ предусматривал «расстрел в бою или при бегстве» всех местных жителей, которые «участвуют или хотят участвовать во враждебных актах, которые своим поведением представляют собой прямую угрозу для войск или которые своими действиями оказывают сопротивление вооруженным силам Германии». В случае задержания они должны были предстать перед немецким офицером, который решит, будут ли они расстреляны. Уже на этом раннем этапе было санкционировано «применение силы» в населенных пунктах, «в которых совершаются скрытые злонамеренные действия любого рода». И наконец, немецкие солдаты, совершавшие «наказуемые деяния» на оккупированной земле «из-за горечи от зверств или подрывной работы носителей еврейско-большевистской системы», не подлежали преследованию.

Директивы в одобренном Гитлером виде оставались практически неизменными. Особый акцент делался на то, что «войска должны безжалостно защищаться против любой угрозы со стороны враждебного гражданского населения».

Эти меры и дискуссии вокруг них были показательными как в отношении основной ориентировки, с которой немецкие войска отправлялись на советскую территорию, так и в отношении сложности и амбивалентности мнений внутри Верховного командования. Высшие эшелоны (Кейтель, Йодль, Варлимонт) добровольно или не очень составляли и издавали указы по приказу фюрера. Генеральный штаб к одобрению этих приказов подходил с гораздо большей неохотой. К тому же возникали серьезные сомнения касательно того, будут ли командиры армии эти приказы выполнять.

ВЫСШЕЕ КОМАНДОВАНИЕ ВЕРМАХТА

Фельдмаршал фон Браухич, главнокомандующий сухопутными силами, позже свидетельствовал, что он обходил и игнорировал эти приказы. Некоторые генералы решили эту дилемму, просто не передав приказ о комиссарах своим подчиненным. Хотя Гитлер продолжал настаивать на том, что оккупационные силы должны были распространять «террор, который сам по себе отбил бы у населения всякое желание оказывать сопротивление», а командиры армии на местах несли личную ответственность за исполнение указа, на деле (что подтверждал даже маршал Паулюс, явившийся на Нюрнбергский процесс в качестве свидетеля обвинения) приказ не выполнялся из-за негласного сопротивления генералов. Генералы Остер и Бек, одни из главных заговорщиков 1944 г., при обсуждении указа с фон Хасселем сошлись во мнении, что «волосы встают дыбом, когда видишь неопровержимые доказательства… систематического превращения военного права в отношении завоеванного населения в неконтролируемый деспотизм – насмешка над законом как таковым».

Фон Тресков, блестящий молодой офицер оперативного отдела штаба группы «Центр» (а позднее лидер антигитлеровского движения), убедил своего командира подать протест в штаб армии. Другие генералы поступили так же. Продолжительная враждебность военных вынудила Кейтеля издать секретный указ, приказывавший генералам «уничтожить все копии… указа фюрера от 13 мая 1941 г.». Но он добавил: «Уничтожение копий не означает отмену приказа». Разрыв между политикой и практикой, а также между большим количеством генералов и послушных подхалимов вроде Кейтеля неумолимо увеличивался с началом Восточной кампании.

Предполагаемые наследники

Ранние замечания Гитлера навели всех на мысль, что каждый из трех основных претендентов на наследие Востока – Розенберг, Гиммлер и вермахт – получит долю в будущей администрации, причем основная тяжесть ляжет на гражданское население, а вермахт и СС будут выполнять конкретные, ограниченные функции. Однако вскоре стало очевидно, что на фактическое разделение власти влияли многочисленные интриги между конкурирующими группами. И жертвой этих интриг почти всегда был Розенберг.

Большую часть времени находившийся за кулисами Мартин Борман придерживался позиции, которую он мог продвигать, пользуясь своим авторитетом у Гитлера. «Злой гений Гитлера», «Мефистофель фюрера», «коричневый кардинал» – эти и подобные эпитеты отображают мнение других немецких лидеров о Бормане. Как и у Гиммлера, у Бормана тоже была своя личная империя – аппарат нацистской партии, – но он не был скован такими вещами, как преданность великой цели Гиммлера, соблюдение самодельных «принципов» Розенберга или традиции и щепетильность армии. Старательно скрываясь за кулисами, он был откровенным сторонником макиавеллизма, безудержным в своей ярости по отношению к любому, кто активно или пассивно стоял на его пути.

Борман презирал Розенберга как витавшего в облаках мечтателя и считал само собой разумеющимся, что Розенберг должен был быть использован в его (Бормана) интересах. Поэтому Борман был претендентом совсем другого кроя – эффективным, и не из-за какого-то его официального статуса в восточных делах, а из-за авторитета, которым он пользовался у самого Гитлера; у своего коллеги в штаб-квартире фюрера Ганса Генриха Ламмерса, начальника Имперской канцелярии; а позднее и у номинального подчиненного Розенберга гаулейтера Эриха Коха, рейхскомиссара Украины.

Некоторые в СС ожидали, что в соответствии со своим элитным статусом и растущим влиянием в Третьем рейхе Гиммлер станет главным политиком на будущем оккупированном Востоке. В СС уже намечались планы относительно роли, которую они сыграли бы в будущей администрации. Борман, однако, был намерен не допустить дальнейшего роста влияния СС. Потому он решительно поддержал кандидатуру Розенберга в имперском министерстве оккупированных восточных территорий – не потому, что уважал Розенберга, а именно потому, что знал, что он не опасный соперник.

У Бормана был шанс в апреле 1941 г., когда переговоры о координации действий между будущими отрядами СД и армией предоставили возможность для неофициальных обсуждений, в ходе которых СС выдвинули дополнительные требования. В чем СС и армия нашли точку соприкосновения, так это во враждебности к гражданским ветвям. Потому было вполне естественно, что некоторые офицеры СС пытались убедить ОКВ, что им следует поделить «восточный пирог» между собой, чтобы вермахт стал хозяином передовой зоны, а СС остались свободным корпусом, фактически ответственным за новый порядок на Востоке. Для армейских офицеров представители СС стремились изобразить будущую роль СД на Востоке как «передовых групп» будущих «комиссариатов». Этот план был обречен на неудачу. Военные боялись предоставить СС слишком много свободы, в то время как в самих СС происходили внутренние противоречия, так как ваффен СС требовали более привлекательной роли, чем роль «сторожа» в тылу. Более того, слишком длинной была история трений и подозрений между армией и СС, чтобы ее можно было так просто забыть; и Гитлер уже дал Розенбергу первое задание по подготовке будущей администрации. Таким образом, в середине мая, когда генерал Вагнер доложил о требованиях СС начальнику Генерального штаба сухопутных войск, Гальдер загадочно отметил в своем дневнике: «Отряды СС в тылу: в миссиях, запрошенных этими подразделениями, должно быть отказано».

Тем временем эта проблема была доведена до сведения Гитлера. Борман, стремясь повлиять на ход событий, убедил фюрера «обсудить дело со всеми, кого это касается» – что было характерно для Бормана – не на общем совещании, а с глазу на глаз. Как представитель партии, Борман возражал против роста влияния армии и СС; слухи о размещении войск на Востоке, как писал участник борьбы, сулили ненавистным для партийного аппарата армии и СС «такую власть, которая была бы проблематичной, а может быть, даже опасной» для партии. В этом отношении Розенберг и Борман были солидарны друг с другом.

«НСДАП как «носитель политической воли» немецкого народа должна была оказывать решающее влияние в управлении российскими территориями, – утверждает он [Борман], – т. е. гражданская администрация должна была быть создана нацистской партией и управляться ей же».

Борман успешно провоцировал Розенберга на противодействие схеме СС – настолько успешно, что человека, расстроившего его планы по гегемонии на Востоке, Гиммлер видел не в Бормане, а в Розенберге. И он так никогда и не простил будущего министра по делам оккупированных восточных территорий за этот удар в спину – удар, который на деле был нанесен Борманом.

6 мая Розенберг несколько напыщенно, но в целом без злых намерений сообщил Гиммлеру о своем назначении и попросил рейхсфюрера СС назначить посредника между ними. Гиммлер отреагировал со злобой. 21 мая он издал указ о функциях СС и СД на Востоке. Указ старательно игнорировал Розенберга и подчеркивал «содействие Верховного командования армии» в предлагаемых им мерах «по исполнению особых поручений, возложенных на меня фюрером в области политического управления». Пренебрежение к Розенбергу был налицо. Оно было выражено в четкой форме в письме Гиммлера Борману четыре дня спустя. Отказав Розенбергу в требовании утвердить все назначения персонала СС на Востоке, возмутившись его попытками посягнуть на полномочия рейхсфюрера СС и стремясь максимально расширить свою сферу действий, Гиммлер напомнил Борману, что «на мой вопрос в рейхсканцелярии фюрер сказал мне, что [в выполнении своих задач] я не обязан подчиняться Розенбергу».

«Из-за манеры, – заключил он, – с которой Розенберг подходит к данному вопросу, с ним, как обычно, бесконечно сложно работать один на один… Работать с Розенбергом, а уж тем более под его началом, – безусловно, самое трудное в НСДАП».

Тем временем Гитлер стоял на своем. Власть оставалась разделенной между его заместителями, и, вопреки протестам Розенберга, фюрер подтвердил, что полицейские вопросы на Востоке должны были решаться людьми Гиммлера.

Розенберг теперь рассматривал Гиммлера и Бормана как опасных врагов. Годы спустя в своей тюремной камере в Нюрнберге он с горечью вспоминал, как они сговорились против него. «Вот так, – писал он с жалостью к себе и неуместной иронией, – началась моя кропотливая борьба за благородную концепцию рокового восточного вопроса… Мартин Борман отстаивал интересы рейха с предвзятостью по отношению к слабому Розенбергу, который, возможно, по-прежнему симпатизировал славянам больше, чем того требовало проведение Ostpolitik в военное время. И Гиммлер поддержал эту точку зрения…»

Конфликт между Гиммлером и Розенбергом продолжался. Еще до начала вторжения СС запросили более широкие полномочия на Востоке. Розенберг, всегда видевший во всем подвох, быстро узрел в этом вызов своему политическому превосходству и сразу же отклонил предложенную поправку. Гиммлер вернулся с подправленной версией, которая позволила бы Розенбергу издавать декреты – в соответствии с директивами Гиммлера. Розенберг снова возразил. Вежливо доложив фюреру о том, что ведутся «длительные обсуждения отношения полиции к новому порядку на Востоке», он ясно дал понять, что предложенные СС изменения для него были неприемлемы. Со временем борьба между Розенбергом и Гиммлером становилась все более напряженной.

Экономические учреждения

Органы, занимавшиеся экономической эксплуатацией СССР, занимали особое место в конкурсе на власть. Министерство сельского хозяйства, министерство экономики, экономическое управление ОКБ под руководством генерала Георга Томаса и ведомства Германа Геринга – управление по четырехлетнему плану и особая полувоенная организация по эксплуатации Востока, Wirtschaftsstab Ost (Центральное торговое общество «Восток») – были заинтересованы в ограничении правомочий персонала Розенберга; все они были в разной степени не согласны с поддерживаемой им политикой.

К 10 декабря 1940 г. Верховное командование получило первый комплексный отчет о предполагаемом использовании восточных ресурсов. К февралю 1941 г. был набран штат «Ольденбурга» и была изложена его основная политика; это было кодовое название будущего торгового общества «Восток». Обозначая полномочия данной организации, генерал Томас «ясно дал понять, что она должна быть независимой от военных и гражданских администраций». Отчасти это было бюрократическое строительство империи, отчасти спрос был обусловлен рядом различных факторов. Не было ничего противоестественного в том, что конкретная организация, которой поручены вопросы экономической эксплуатации, поставит во главу угла свои собственные задачи. Но вермахт, Розенберг и Борман в кои-то веки сошлись во мнении: «Планы операций не должны подстраиваться под экономистов».

Продолжая свое планирование в условиях относительной секретности, «Ольденбург» подготовил отчет о целях, который затем был представлен другим ведомствам на утверждение. Набор аксиом, принятый 2 мая, представляет собой яркий образец крайнего экономического этноцентризма:

1) Войну можно проводить только в том случае, если к третьему году войны [начиная с сентября 1941 г.] вооруженные силы Германии можно будет полностью прокормить за счет России.

2) Таким образом, десятки миллионов, несомненно, погибнут от голода, если мы заберем из страны все, что нам нужно.

Такая точка зрения положила начало коалиции между экономическими эксплуататорами и сторонниками политики колонизации на Востоке. Позиция обоих подразумевала полное пренебрежение интересами населения Востока. Формировался своеобразный союз между различными ветвями, основанный на ведении неполитической войны на Востоке – неполитической в смысле отказа от «обещаний» или «уступок» советскому населению в попытке переманить его на сторону Германии; отказа признать местное население чем-то большим, чем объектом эксплуатации. В этом отношении с началом войны и СС, и высшие экономические эшелоны и «колонизаторы» вроде Бормана могли прийти к соглашению.

Пожалуй, наиболее претенциозными из экономических директив, отражавших эту позицию, были «Двенадцать заповедей», подготовленные Гербертом Бакке, статс-секретарем (и впоследствии министром) по вопросам продовольствия и сельского хозяйства. Россия, по его словам, «существовала только для того, чтобы кормить Европу». Для реализации его фантастических планов требовалось особое отношение со стороны нацистских чиновников.

«Лучше ошибочное решение, чем отсутствие решения… – наставлял Бакке немцев, которые должны были взять на себя ответственность за советское сельское хозяйство. – Краткие, четкие инструкции подчиненным в виде приказов; никаких объяснений или причин не давать… Всегда демонстрируйте единство немцев. Перед русским надо защищать даже ошибки немцев».

Провозглашая превосходство интересов Германии, Бакке читал лекции своим приспешникам: «Вам никогда не удастся переговорить русского или убедить его словами… Вы должны действовать. На русского могут произвести впечатление только действия, потому что русский – существо женственное и сентиментальное». В то же время он приказал: «Держитесь подальше от русских; они не немцы, они – славяне… Русский на основе многовекового опыта смотрит на немца как на превосходящее его существо».

«Низшие существа» – русские – не могли стать полноправными партнерами рейха. «Мы не хотим обращать русских на путь национал-социализма, мы хотим только сделать их орудием в наших руках». Выводы были очевидны: «Русский человек привык за сотни лет к бедности, голоду и непритязательности. Его желудок растяжим, поэтому не допускать никакой поддельной жалости!»

Бакке стал частью «Ольденбурга». Вальтер Функ также вступил в ряды врагов Розенберга. Как он позднее свидетельствовал, он «пытался помешать Розенбергу основать новую организацию (для управления советской экономикой), что тот намеревался сделать». Розенберг робко признавал, что в его отношениях с экономическими учреждениями «определенные проблемы» все еще оставались «нерешенными».

Министерство иностранных дел

Таким образом, Розенберг с самого начала был изолирован совокупностью сил, которые, хоть и состояли в разногласиях друг с другом, объединились в стремлении урезать границы полномочий, на которые он претендовал. Не все были такими же влиятельными, как Борман или Гиммлер.

С началом войны министерство иностранных дел, этакая «аристократическая аномалия в революционном мелкобуржуазном государстве», начало ощущать последствия стандартного процесса отхода от дипломатии в военное время – особенно остро проявлявшиеся из-за личных качеств его главы. Министерство иностранных дел даже не было приглашено к участию во «внутреннем круге» советников, которые занимались подготовкой к военной кампании против СССР. Это не помешало ему спроектировать и учредить еще в апреле 1941 г. ведомство Auswartiges Amt (министерство иностранных дел), состоявшее из ведущих немецких экспертов по делам СССР. Однако советник Георг Гросскопф, преданный спонсор ведомства (а впоследствии офицер связи у Розенберга), и не догадывался, что многие из его будущих членов занимали должности в других учреждениях, которые и сами планировали управлять завоеванными советскими территориями. Таким образом, так называемый «российский комитет» больше походил на правительство в изгнании. В глазах Гитлера они остались кучкой «обманутых дураков».

Министерство иностранных дел тем не менее продолжало пытаться выполнять свою функцию. 22 мая – за месяц до нападения – Гросскопф предложил план преодоления существовавших «резких расхождений» между ведомствами Германии путем назначения представителей министерства иностранных дел в каждом регионе оккупированного Востока. Однако Розенберг, как всегда, был врагом министерства иностранных дел, которое он в течение многих лет безуспешно пытался вытеснить своей собственной организацией. Но когда Розенберг заявил, что услуги министерства иностранных дел на Востоке не требуются, Риббентроп, также завидовавший его полномочиям, поспешил резко возразить: «Территория, которая будет оккупирована немецкими войсками, – писал он, – будет со многих сторон граничить с другими государствами, интересы которых будут затронуты в наибольшей степени… Министерство иностранных дел не может смириться с отсутствием на месте представителей, натасканных по вопросам внешней политики и разбирающихся в местных условиях».

Риббентроп хотел, чтобы офис Розенберга ограничился лишь административными вопросами, предоставив решение политических вопросов Auswartiges Amt.

Несмотря на решительный отказ от данного предложения, Розенберг не мог закрыть глаза на требования о назначении дипломатических представителей в качестве наблюдателей при передвижении армии и гражданского персонала на Восток. Вскоре после начала вторжения было учреждено соответствующее ведомство. Несмотря на то что Розенберг пошел на уступку – отчасти чтобы отделить дипломатический корпус от армии, – он остался верен своим политическим прерогативам. Поэтому в свойственной ему манере, когда ему казалось, что кто-то посягает на его безраздельную власть, он заявил, что «…фюрер поручил ему взять на себя ответственность за будущие политические условия в восточных регионах. Эта миссия, по его словам, не имела временных рамок, и он намеревался сформировать политические условия в этих регионах в соответствии с этой миссией. Поэтому он не мог позволить министерству иностранных дел вмешиваться…».

В каком-то смысле и Розенберг, и Риббентроп сражались с воображаемым оппонентом. Им обоим недоставало хитрости и напористости. Но Розенберг был новичком, набирающим популярность, а министерство иностранных дел уже находилось в упадке. Его роль в восточных вопросах была лишь вспомогательной.

Министерство пропаганды

Хотя министерство Йозефа Геббельса не могло претендовать на право голоса в фактическом управлении оккупированными территориями, оно предложило свою кандидатуру для выполнения чрезвычайно важной задачи – «заполнить пустое советское пространство пропагандой». Стремясь выполнить это требование, Геббельс столкнулся с другими претендентами на эту роль: министерством иностранных дел, людьми Розенберга и отделом пропаганды армии (пропагандистские роты вермахта).

Некоторые экстремисты заявляли, что нет смысла «заигрывать» с восточным населением, ведь оно все равно не могло стать ни «союзником», ни даже членом европейского содружества наций. Другие, наоборот, предпочли бы сосредоточить свои усилия на том, чтобы сделать советское население партнерами завоевания. Министерство пропаганды колебалось между этими двумя крайностями. Геббельс изначально поощрял отношение к «восточникам» как к полудиким рабам. С другой стороны, единственная цель пропагандиста на Востоке могла заключаться лишь в том, чтобы убедить местное население отказаться от своей партии в пользу рейха. Геббельсу, хоть он и был умным пропагандистом, трудно было сориентироваться в сложившейся ситуации. Некоторое время он колебался между примитивным обозначением России, большевизма и еврейства и более тонкой и «реалистичной» пропагандой, которая понравилась бы советскому населению. Но Геббельс был слишком опытным демагогом, чтобы отказаться от своих колебаний. В отличие от Розенберга он привык к напряженным внутрипартийным разногласиям.

Хотя прошло некоторое время, прежде чем Геббельс встал на сторону определенной пропагандистской политики на Востоке, их личные взаимоотношения с Розенбергом были натянутыми, и они стали настолько напряженными во время войны, что они и вовсе отказались работать друг с другом. В своих послевоенных размышлениях Розенберг заявлял, что «министр пропаганды был абсолютно бесполезен». Геббельс, в свою очередь, вскоре стал настаивать на том, что «Розенбергу самое место в башне из слоновой кости» и что «из-за своей склонности совать нос в дела, в которых он совершенно не разбирается» Розенберг, «неугомонный простофиля», в значительной степени виноват в провале Германии на Востоке.

Важной фигурой в отношениях между Геббельсом и Розенбергом был Эберхард Тауберт, глава восточного отдела имперского министерства народного просвещения и пропаганды. Будучи посредственностью, умевшей лишь заискивать перед Геббельсом и очернять его многочисленных врагов, на Лейпцигском процессе Тауберт сыграл ключевую роль в сборе «доказательств» в пользу того, что поджог Рейхстага был совершен нацистами. Несколько лет спустя он принял участие в «нацификации» немецкого образования в России, активно помогая изгнать некоторых ведущих ненацистских историков. Теперь он занял позицию против Розенберга и его сторонников, с некоторыми из которых ему уже доводилось мериться силами.

С начала апреля 1941 г. Тауберт был занят расширением своего и без того внушительного штата. К «восточному отделу» министерства пропаганды и Антикоминтерну он добавил «Винету» – таково было кодовое обозначение нового офиса, который занимался подготовкой радиотрансляций, плакатов, листовок, фильмов и записей для Востока. Его работники, практически заключенные под арест во избежание утечек в последние недели перед наступлением, тщательно готовились к действию.