Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945

Александр Даллин

Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941—1945

Серия «За линией фронта. Военная история» выпускается с 2002 года

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2019

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2019

Часть первая

Обстановка

Глава 1

Германия и Восток 22 июня 1941 г

«К этому решению я пришел с большим трудом, но теперь я вновь ощущаю духовную свободу», – писал Адольф Гитлер Бенито Муссолини, сообщая своему союзнику по нацистскому блоку о предстоящем вторжении в СССР. Беспокойные двадцать два месяца договора о ненападении между Германией и Советским Союзом подошли к концу. «Я наконец свободен от этих душевных терзаний».

Пока немецкие самолеты сбрасывали первые бомбы на советские города, Йозеф Геббельс, стоявший во главе нацистской пропаганды, вещал гитлеровское воззвание: «…Отягощенный заботами, обреченный на месяцы молчания, я наконец могу говорить свободно… Народ Германии! Прямо сейчас свершается один из величайших военных походов за всю историю… Сегодня я снова решил доверить судьбу рейха и нашего народа в руки наших солдат. Да поможет нам Бог, особенно в этой битве!»

22 июня 1941 г., незадолго до восхода солнца над протяженной границей между нацистской Германией и Советским Союзом, более трех миллионов немецких солдат двинулись на восток, в бесконечное пространство, которое на протяжении многих лет попеременно притягивало и отталкивало немецких мыслителей, солдат и государственных деятелей. Должно было произойти роковое столкновение, и весь мир в страхе затаил дыхание.

С начала осени 1939 г. Германия с невероятной быстротой покорила своих континентальных противников одного за другим. Пользуясь тем, что их тыл был в безопасности благодаря пакту Молотова – Риббентропа, немцы водрузили знамя со свастикой над мысом Нордкап в Норвегии, на Крите в Греции, в Варшаве в Польше и в Булони во Франции. Лишь Британия одиноко продолжала упрямо сопротивляться; США еще только начинали осознавать опасность роста влияния Германии. На востоке Европы Россия [СССР] и Германия контролировали обширные территории по обе стороны рубежа: от Петсамо (Печенги) в Арктике до устья Дуная. Древняя вражда и недавние междоусобицы были, казалось, забыты.

Теперь же скептически настроенный мир наблюдал за радикальным изменением ситуации. Титаны сцепились в схватке. Несмотря на многочисленные донесения разведки, Москва, кажется, была возмущена и сбита с толку внезапным «предательством» Гитлера. Британия, давно надеявшаяся на смену советского курса, теперь приветствовала своего единственного и главного союзника. Правительство Соединенных Штатов также одобрило вступление СССР в войну, несмотря на то что коммунизм для них считался «настолько же чуждым и недопустимым», как и нацизм. Так зародился шаткий и неуклюжий военный союз Москвы, Лондона и Вашингтона, а Адольф Гитлер стал его «крестным отцом».

Берлин, в свою очередь, выстраивал своих союзников и подчиненные ему государства в преддверии «великого похода на Восток». Румыния, Италия, Финляндия, Словакия, Венгрия, Хорватия и Албания одна за другой объявили войну СССР. От Испании и до Норвегии начался набор «добровольцев» на Восточный фронт. Германия бросила на передовую свои лучшие силы. Для всего мира Германия вновь стала несокрушимой силой.

Германия и Восток: предпосылки

На протяжении истории своего существования Германии и России постоянно приходилось выбирать между дружбой и враждой. Tertium non datur[1]. В обоих государствах были сторонники и той и той политики: сотрудничества и враждебности.

В Германии «пророссийская» точка зрения была сопряжена с историей, основными вехами которой являлись соглашение от 18 декабря 1812 г., когда Россия и Пруссия объединились против Наполеона, политика Бисмарка по налаживанию отношений с Востоком с целью получить больше свободы действий в Европе, а также Рапалльский договор 1922 г., где два проигравших государства объединились против победителей Первой мировой войны. Она была подкреплена представлениями об экономическом блоке, в котором Россия поставляла бы сырье и зерно, а Германия предоставляла бы промышленное оборудование и технологии. В 1920-х «восточное» направление в Берлине имело поддержку со стороны влиятельных элементов в правительстве и армии. Кульминацией этой политики явились масштабные секретные военные договоренности между Берлином и Москвой, благодаря которым Германия сумела обойти ограничения, налагаемые Версальским договором. Сторонники этой политики не видели препятствий для ее реализации в том, что Россией на тот момент управляли большевики. Это была не прокоммунистическая точка зрения, а сугубо утилитарная поддержка германо-российского сотрудничества.

Теоретическую основу для такого курса германский Генеральный штаб нашел в трудах и высказываниях «пророссийских» генералов, таких как Ханс фон Сект. Они утверждали, что основные усилия Германии должны быть направлены против Запада и взаимопонимание с Россией обеспечило бы защиту тыла рейха и укрепило бы экономический и военный потенциал Германии. Как заявила официальная нацистская газета «Фелькишер беобахтер» во время краткого периода затишья, наступившего после подписания пакта Молотова-Риббентропа в 1939 г.: «Германия и Россия всегда жили плохо, когда были врагами, и хорошо, когда были друзьями».

В то время как армейские сторонники «восточной» политики руководствовались прежде всего соображениями полезности, «пророссийское» крыло министерства иностранных дел Германии также включало в себя людей, которые не только приводили рациональные аргументы в отношении дополнительных политических и экономических ролей, которые могут играть континентальные державы, но также имели глубокую эмоциональную привязанность к русскому народу и культуре. Некоторыми из самых выдающихся таких людей были этнические немцы, рожденные в России. К этой группе, которая должна была оказать особое влияние во время Второй мировой войны, принадлежал и граф Вернер фон дер Шуленбург, последний посол Германии в Москве.

В этой группе не обошлось и без идеологов. Люди, верившие в «упадок Запада», считали Россию страной будущего. Даже часть мелкого немецкого дворянства поддержала эту точку зрения в смеси антизападных взглядов, немецкого национализма и левого «общественного сознания». Ex Oriente lux![2]

С другой стороны, «антирусская» школа также имела глубокие корни в Германии. Ее горячие сторонники ссылались на деяния Карла Великого, Тевтонского ордена и Ордена меченосцев, Ганзейского союза и колонистов, которые несли немецкие законы, язык, обычаи и грузы вглубь Восточной Европы. Пресловутый Drang nach Osten[3] стал очевидной судьбой рейха. Первая мировая война и Брест-Литовский договор 1918 г. стали вехами в реализации программы, предложенной миссионерами немецкой экспансии: Россия покоренная или завоеванная, уменьшенная или разделенная, зависимая от Берлина. После Октябрьской революции 1917 г. антикоммунизм предоставил этому крылу новый и в некоторых отношениях убедительный аргумент: «красная волна» должна была быть устранена до того, как накроет рейх. Однако эта группа не оказала большого влияния на политику Германии и не смогла предоставить какую-либо реалистичную и эффективную программу. Она уступила место национал-социализму, написавшему новую и роковую страницу в истории германороссийских отношений.

Россия в нацистском мире

Для Гитлера отношения с Россией были «пробным камнем политической способности молодого национал-социалистического движения ясно мыслить и решительно действовать». Время от времени он выводил очередной ряд постулатов и целей для борьбы с Востоком. Времени, проведенного в заключении, ему было достаточно, чтобы наметить свой фантастический курс. По его мнению, свобода существования нации зиждилась лишь на одной вещи: пространстве для жизни.

«…Даровать немецкому народу почву и территорию, на которые они имеют право претендовать… Это, пожалуй, единственная цель, которая оправдывала бы пролитие крови перед Богом и будущими поколениями».

И, продолжал Гитлер, «говоря о новых территориях, мы должны в первую очередь думать о России и тех окраинных государствах, которые ей подчинены».

Его любимой аналогией в этом отношении было сравнение будущего немецкого Востока с британской Индией. Индия в его понимании являлась наглядным примером колониальной эксплуатации и макиавеллианской виртуозности; она подпитывала его веру в то, что население «немецкой Индии» – Советского Союза – также было не более чем «белыми рабами», рожденными для того, чтобы служить расе господ. Придерживаясь своих континентальных взглядов, он провозгласил, что первые колонии Германии должны быть основаны не за океаном, а в России. Рабочая сила и ресурсы Востока должны были обеспечить материальное благосостояние немецкого народа.

«Если бы мы имели в своем распоряжении Урал с его изобилием сырья и леса Сибири, – объяснял он, – и если бы безграничные пшеничные поля Украины лежали в пределах Германии, наша страна процветала бы».

Этот экспансионизм, каким бы чрезмерным он ни казался, мог бы быть по душе ранним сторонникам Drang nach Osten. Новые элементы, введенные нацистскими лидерами, связывали его с расизмом, отказом от «цивилизаторской» миссии на Востоке и отречением от всяких моральных сомнений для достижения цели. Немцы были расой господ, а славяне – «кучкой прирожденных рабов». Русская история должна была быть – и была – переписана с точки зрения борьбы между высшим немецким и низшим восточным: Российское государство (в этой трактовке) было продуктом немецкой цивилизаторской деятельности среди «низшей расы». «Веками Россия питалась от немецкого ядра превосходящего ее сословия лидеров». Нацистская историография утверждала, что «вырождение славян» усугубилось после контакта с монголоидным Востоком. Действительно, российская революция, по словам главного идеолога нацистского крестового похода на Россию Альфреда Розенберга, была «победой бессознательных монголоидных элементов в российском организме над скандинавскими и искоренением этой [скандинавской] сущности, которая казалась им враждебной…».

Всего этого, возможно, было бы достаточно, чтобы оправдать в нацистском сознании цель покорения Востока. Но Москва, будучи очагом большевизма, стала еще одной темой пропаганды. Действительно, большевизм изображался как типичное выражение русского национального характера, плод византийской и монгольской традиции и царского авторитаризма, выражение извращенной «русской души» с ее мнимыми колебаниями между жестокостью и подобострастием, угнетением и анархизмом. В то же время он по сути своей выражал «стремление еврейства в XX в. добиться мирового господства». Розенберг ввел простую и эффективную формулу: «Россия = большевизм = еврейство».

В таких условиях отношения между Германией и Востоком обретали все признаки неудержимого конфликта, и Гитлер этого не скрывал: «Нордическая раса имеет право править миром, и это расовое право должно стать путеводной звездой нашей внешней политики. Именно по этой причине ни о каком сотрудничестве с Россией не может быть и речи, потому что на ее славяно-татарском теле поставлена еврейская голова».

Таким образом, миссия Германии на Востоке, как сформулировал Гитлер, была двойной, отражавшей одновременно чувство неполноценности и превосходства. С одной стороны, «восточная угроза» должна была быть устранена раз и навсегда путем «воздвижения дамбы против российского наводнения»; с другой стороны, Германия должна была завоевать право поселиться в новом Lebensraum[4]: «Мы должны создать для нашего народа условия, которые будут способствовать его преумножению». Какими бы ни были запреты, налагаемые на политику Германии в первые годы правления нацистов, эти взгляды на Восток оставались неизменными. Сам Гитлер заявил в своем «политическом завете» немецкому народу – в завещании, автор которого пытался стать его же исполнителем: «Будущая цель нашей внешней политики должна быть не прозападной и не провосточной, а восточной политикой, подразумевающей приобретение необходимой почвы для нашего немецкого народа».

В соответствии с этим мировоззрением фюрер начиная с 1933 г. отклонял предложения о вступлении в союз с СССР. Герман Геринг однажды объяснил, что немецкое перевооружение «началось с простой мысли о неизбежности столкновения с Россией». До самого нападения на Советский Союз нацистские лидеры остались верны заявлению своего фюрера: «Если мы хотим править, мы должны сперва покорить Россию».

Источники разногласий

Легко было говорить о сокрушении Российского государства и эксплуатации Востока. Другое дело – разработать комплексную политику и подобрать сплоченный персонал, готовый посвятить себя цели без конфликтов и сомнений. Возникновение некоторых источников разногласий едва ли можно было предсказать до начала Восточной кампании; другие же были побегами уже существовавших противоречий в немецкой Ostpolitik[5].

Ряд ненацистских чиновников пережил приход Гитлера к власти. Некоторые из них, формально став членами его партии, не подписывались на силлогизмы, предвещавшие немецкую политику и деятельность во время войны. Помимо тех, кто отказался принять некоторые аспекты нацистского экстремизма по моральным или религиозным соображениям, существовало два основных очага потенциальных диссидентов, которые продолжали работать в немецком государственном аппарате: министерство иностранных дел и армия. И хотя количество таких диссидентов было сведено к минимуму в обеих структурах, люди с европейским сознанием (например, фон Хассель), искренние друзья русского народа (такие как граф фон дер Шуленбург), а также восточноориентированные «реалисты» в традиции Секта (такие как генералы Эрнст Кестринг и Оскар фон Нидермайер) по-прежнему имели определенное влияние.

Внутри самого нацистского движения антикоммунизм не всегда был таким самоочевидным, как можно было бы предположить. Коммунисты и нацисты, две противоположные партии, неоднократно объединялись в борьбе против Веймарской республики. В 1920-х «революционные» элементы внутри национал-социалистического движения образовывали «национал-большевистское» крыло. Такую позицию поддерживали не только бывшие лидеры нацизма – достаточно указать на Штрассера и Рема, но и многие из ее бывших сторонников все еще числились в движении. Две ключевые фигуры в данной работе, Йозеф Геббельс, министр пропаганды, и гаулейтер Эрих Кох, грозный владыка Украины, когда-то принадлежали к прокоммунистической или пророссийской группе.

Другая группа была сформирована «геополитической» школой вокруг Карла Хаусхофера. Несмотря на сильное влияние на нацистское движение, его поддержка континентального блока «от Атлантики до Тихого океана» (включая Россию и Китай) не могла не столкнуться в противостоянии с ортодоксальным нацизмом. Хотя Гитлер и не гнушался заимствовать его формулировки, сам Хаусхофер остался в немилости, и только в течение краткого периода пакта Молотова – Риббентропа его последователи смогли снова выйти в свет и поприветствовать новое созвездие евразийской власти. Для них это предвещало новую эру, в которой рейх пойдет по пути «открытия Востока».

Однако в конечном счете концепция «открытия Востока» оказалась достаточно гибкой, чтобы угодить обеим сторонам. «Ожидаемое объединение России с Германией может быть мирным, а может потребовать завоевания», – справедливо замечает аналитик геополитики. Цель осталась неизменной, но после нападения Германии на СССР она «перешла от сферы добровольного союза к театру войны». В самом деле, это было разумное объяснение, которое оправдывало вторжение в умах многих немецких «русофилов». Раз уж «любви» между Германией и Россией не возникло, то союз надо было закрепить свадьбой «под дулом пистолета».

Следует выделить две разные группы среди политиков и «восточных экспертов» рейха. Обе они пришли с восточных окраин. Действительно, «было ли это всего лишь совпадением, – пишет немецкий наблюдатель, – что направление национал-социалистической Ostpolitik было задано австрийцем Гитлером и прибалтийским немцем Розенбергом?» Что касается фюрера, то его опыт в Австро-Венгерской империи зачастую влиял на его взгляды. «Я знаю славян из своей родной страны», – заявлял он. Подоплекой многих его гневных анти-украинских и антивенгерских высказываний были австрийские обиды, возникшие еще до 1918 г.

С другой стороны, прибалтийские немцы стали крупнейшим элементом немецких кадров, занимавшихся восточными вопросами. Они родились в прибалтийских землях в то время, когда те еще были частью Российской империи, и с русским языком и культурой были знакомы не понаслышке. Хотя некоторые из них были сильно привязаны к России, многие затаили обиду. Их можно было найти во всех основных лагерях, пока немцы перетягивали канат военной Ostpolitik.

За фасадом тоталитарного Gleichschaltung[6], ослепительного облика объединенной во имя победы нации и грандиозности нацистского триумфа бушевал конфликт, непостижимый для тех, кто считает современную диктатуру средой, в которой нет места разнообразию. В рейхе в тайне от всего мира разрасталось множество мнений, групп, соперничавших за власть и авторитет, людей, вымещавших друг на друге свои личные обиды, и чиновников, ратовавших за противоречивые политические курсы. Говоря о такой разнородности, ни в коем случае нельзя умалять важность общего состояния страны. Именно из-за ее тоталитарной структуры, в условиях отсутствия общественного мнения, внутренние конфликты должны были решаться (мирно или не очень) за кулисами, в атмосфере, которая отказывалась признавать их существование и в которой их разрешение сопровождалось характерной злобой и жестокостью.

В рассмотрении этих разногласий и их влияния на немецкую политику на востоке данная работа будет ссылаться на саму себя.

Путь к войне

22 июня 1940 г. в Компьенском лесу Адольф Гитлер достиг пика своей политической деятельности: уполномоченные представители Петена согласились на условия, предложенные побежденной Франции. Год спустя, день в день, началось вторжение на Восток. История решения Гитлера о вторжении в Советский Союз хорошо рассказана в других книгах, и здесь достаточно будет рассмотреть только основные ее этапы. Самые ранние ссылки на решение Гитлера о подготовке к нападению на СССР датируются второй половиной июля 1940 г. Франция вышла из войны, Великобритания не желала сдаваться или идти на уступки, советское правительство наживалось на пакте Молотова – Риббентропа путем аннексии Прибалтики и Бессарабии[7], и Гитлер вернулся к своей старой концепции расширения на восток.

Разве он сам не говорил годом ранее своим генералам, что пакт был лишь временным соглашением?

«В настоящее время, – заявлял он, – Россия не опасна… Против России мы сможем выступить только тогда, когда обретем свободу действий на Западе… Сейчас у России нет причин отказываться от нейтралитета. Через восемь месяцев, год или даже несколько лет ситуация может измениться. Самая надежная мера предосторожности от возможной агрессии со стороны России заключается в немедленной демонстрации мощи Германии».

Старые чувства Гитлера возродились с неожиданной силой, и все, что их подпитывало, с готовностью воспринималось как очередное свидетельство предстоящего предательства Великой России. С рациональной точки зрения решение напасть на Советский Союз в то время, пока война с Великобританией шла с переменным успехом, а рейх получал значительную военную, экономическую и политическую выгоду от договора о ненападении, казалось абсурдом. Тем не менее оно, судя по всему, представлялось Гитлеру чрезвычайно привлекательным, так как он всегда рассматривал это как кульминацию своей исторической миссии. Хотя в конце июля Гитлер признавал, что «нет никаких признаков враждебной по отношению к нам деятельности со стороны России», главнокомандующему сухопутными войсками с 17 июля фельдмаршалу фон Браухичу и начальнику Генерального штаба сухопутных войск генералу Гальдеру было приказано немедленно начать подготовку к вторжению.

Нет никаких сомнений в том, что Гитлер всерьез собирался начать вторжение уже осенью 1940 г. Через несколько дней после приказа кампания была обрисована в общих чертах. 29 июля генерал Йодль донес до своих помощников решимость фюрера «устранить постоянную большевистскую угрозу в этой войне», поскольку «рано или поздно эта кампания в любом случае станет неизбежной». Военная необходимость вынудила отложить вторжение до весны 1941 г., равно как и высадку в Великобритании. Но Гитлер не терял уверенности. «С падением России последняя надежда Великобритании будет уничтожена… – обобщил Гальдер обращение Гитлера к своим старшим командирам. – Посему было решено: сокрушение России должно стать частью этой борьбы. Весна 1941 г. Чем быстрее Россия будет раздавлена, тем лучше… Если мы начнем в мае 1941 г., у нас будет пять месяцев, чтобы довести дело до конца. Лучше было бы начать вторжение уже в этом году, но нам необходимо время на подготовку».

С июля 1940 г. вторжение в Советскую Россию стало незыблемой нацистской повесткой дня. Гитлер мог бы воспользоваться военными приготовлениями, чтобы заставить Москву пойти на новые уступки, он мог бы отменить кампанию в любое время. Но ничего подобного он не сделал. Основополагающее решение было принято, и переговоры с министром иностранных дел Молотовым в ноябре 1940 г. особого значения уже не имели. Действительно, уже в августе Верховное командование начало разрабатывать детали кампании, и началось перемещение войск с запада к советской границе. 12 ноября во время визита Молотова в Берлин Гитлер подписал секретную «Директиву № 18», в которой четко указано, что «…приготовления к Восточной кампании должны проводиться в надлежащем порядке вне зависимости от результатов переговоров. Позднее, когда я увижу и одобрю основной план операций, последуют соответствующие указания».

На следующий день Генеральный штаб закончил свои «заметки для доклада фюреру» в отношении «запланированных [военных] целей Восточной кампании». К началу декабря их содержание было одобрено, и генерал Йодль представил Гитлеру окончательный план. В то время как Москва ожидала ответа на свою последнюю ноту об альянсе четырех держав с Германией, Италией и Японией, осознавая советские амбиции «в отношении Персидского залива», 18 декабря под грифом «совершенно секретно» Гитлер подписал приказ о проведении «операции Барбаросса».

«Барбаросса»: за и против

В 1190 г. Фридрих I, возможно самый известный немецкий император, после своего блестящего правления взял в руки крест и возглавил свои легионы в походе в Святую землю. В походе он утонул. Именно его прозвище Барбаросса стало кодовым именем кампании, призванной претворить в жизнь заветную мечту о завоевании непостижимого Востока. Знаменитая и часто цитируемая в последние годы «Директива № 21» на деле знаменует собой лишь один шаг – необходимый и логичный, разумеется – от сообщничества к двуличности.

Разбились мечты о сокрушении Англии одним ударом, испарились последние иллюзии германо-советской «дружбы, скрепленной кровью».

«Немецкая армия, – говорилось в директиве фюрера, – должна быть готова разгромить Советский Союз в ходе одной молниеносной кампании (операции «Барбаросса») еще до того, как будет окончена война с Англией. Для этого армия должна будет задействовать все имеющиеся формирования…»

В соответствии с планами операции, представленными Генеральным штабом, Гитлер постановил: «…основная масса советской армии в Западной России должна быть уничтожена в ходе быстрых и глубоких операций путем продвижения мощных подвижных группировок; отступление способных сражаться сил советской армии на просторы российской территории должно быть предотвращено… Конечной целью операции является создание линии обороны против азиатской России по линии Астрахань – Волга – Архангельск».

Все приготовления должны были быть закончены к 15 мая 1941 г.

Вот так несколько фраз перевернули новую страницу истории. У Гитлера не было причин отступать. Генералы, такие как Кейтель и Йодль, слепо верившие в своего фюрера, с воодушевлением готовились к кампании. Руководство партии точило зубы в предвкушении. Однако некоторым здраво рассуждавшим аналитикам это решение казалось абсурдным.

Адмирал Редер (гросс-адмирал с 1939 г.), главнокомандующий кригсмарине (ВМС) с 1935 по 1943 г., откровенно осуждал его. Настаивая на необходимости сосредоточить весь военный потенциал против Великобритании, он настоятельно призывал отложить Восточную кампанию хотя бы «до победы над Англией». Германия не могла одновременно вести обе кампании. Оппозиционные мнения были распространены и в Генеральном штабе сухопутных войск. Отношение начальника штаба генерала Гальдера к предстоящей кампании с самого начала было противоречивым. Он не переставал задавать вопросы и высказывать опасения с того момента, когда впервые услышал о плане Гитлера. Хоть он и делал все возможное для подготовки к вторжению, в своем дневнике со свойственной ему добросовестностью он все же пересказывал свои беседы с начальником ОКХ генералом фон Браухичем: «Цель не ясна. В борьбе с британцами это не поможет. Существенного улучшения нашего экономического потенциала мы не достигнем. Риск на Западе нельзя недооценивать».