Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648

Единственной серьезной оппозицией, с которой столкнулись иезуиты в своей собственной церкви, было сопротивление капуцинов, но и оно имело форму соперничества, а не открытой вражды. Орден капуцинов – реформированная ветвь францисканцев – был основан за несколько лет до Общества Иисуса, но не сумел оставить такого же четкого следа в истории Контрреформации. Однако в первые годы XVII века они не сильно отставали от иезуитов в своем миссионерском пыле и намного опережали их в понимании политических интриг. Они специализировались на дипломатии и представляли собой неофициальных посредников между ведущими католическими монархиями, и в этой роли иезуиты, которые с самого начала больше занимались распространением веры и образованием молодежи, не пытались их заменить. Если бы два ордена действовали сообща, они обладали бы всеми необходимыми ресурсами для объединения католического христианского мира против еретиков. Однако с годами их соперничество переросло во вражду и лишь усилило, а не устранило отчужденность между католическими правительствами Европы. Примечательно, что иезуиты пользовались наибольшим влиянием в Испании и Австрии, а капуцины – во Франции.

Таким образом, в католической церкви возник разлом, не столь очевидный, но фактически столь же серьезный, как и между двумя главными протестантскими церквями. Если бы дело дошло до конфликта между Римом и еретиками, с обеих сторон неизбежно возникли бы разнонаправленные интересы, которые в существенной степени изменили бы равновесие сил.

Между тем ненависть между противостоящими конфессиями становилась все озлобленнее. Те, кто имел сомнительную привилегию исповедовать не ту религию, которой придерживались в стране их проживания, подвергались постоянной опасности. В некоторых частях Польши протестантские пасторы рисковали самой своей жизнью; в Чехии, Австрии, Баварии католические священники взяли в руки оружие. Путешественникам всегда угрожала опасность; в кантоне Люцерн и в Шварцвальде схватили и сожгли купцов-протестантов.

В первые годы Реформации слабость католических правителей вынудила многих из них пойти на уступки своим протестантским подданным, так что, во всяком случае официально, в католических странах было больше протестантских конгрегаций, чем католических – в протестантских. За исключением Италии и Испании почти все католические государства были вынуждены терпеть у себя ту или иную протестантскую общину. Этот факт, безусловно, усиливал ощущение несправедливости и опасности у католиков, а при малейшем нарушении протестантских привилегий официально протестантские правительства вскипали от негодования.

Постоянно сохранялась возможность столкновения. На первый взгляд, католицизм как старшая и более сплоченная вера должен был победить в этом конфликте. Едва минуло сто лет после Реформации, и католическая церковь еще лелеяла отнюдь не иллюзорную надежду на воссоединение христианского мира. Попытка не удалась. Невозможно объяснить эту неудачу какой-то единственной причиной, но все же одна из них выделяется меж всеми остальными. Судьба церкви роковым образом переплелась с судьбой австрийской династии, и территориальная зависть, которую вызывала эта династия, отразилась на католической церкви, посеяв раздор среди тех, кто должен был ее защищать.

4

В 1618 году дом Габсбургов владел величайшей державой в Европе. Их гордый девиз гласил: «Austriae est imperatura orbi universo»[4], и это хвастливое заявление не было беспочвенным в тех узких пределах мира, в каких его понимал средний европеец. Габсбургам принадлежали Австрия и Тироль, Штирия, Каринтия, Крайна, часть Венгрии, которая не находилась под властью турок, Силезия, Моравия, Лаузиц (Лужицы) и Богемия (Чехия); дальше на запад – Бургундия, Нидерланды и часть Эльзаса; в Италии – герцогство Миланское, владения Финале и Пьомбино, королевство Неаполь, которое занимало всю южную половину полуострова, а также Сицилия и Сардиния. Габсбурги были королями в Испании и Португалии и правили в Новом Свете – в Чили, Перу, Бразилии и Мексике. Они похвалялись, что великими их сделала политика браков, а не завоеваний, но, когда им не удавалось найти подходящей наследницы, они укрепляли прочность династии, заключая браки между собой; случалось так, что один правитель приходился другому одновременно зятем, шурином и кузеном, трижды связанным с ним узами любви и долга[5].

Один вид того, что такое могущество сосредоточено в одних руках, мог вызвать зависть у соседних государей, но за полвека до 1618 года династия дала своим соперникам настоящий повод для вражды, отождествив свою политику с двумя идеями. Ее правители бескомпромиссно выступали за абсолютизм и католическую церковь и так неумолимо проводили эти убеждения в жизнь, что внешний мир уже не видел различий между разными Габсбургами и их действиями.

Главой династии был король Испании, представитель старшей линии; поэтому политика Габсбургов отождествлялась с воинствующим правым крылом католицизма – крылом святого Игнатия и иезуитов. Кроме того, подчинение частных интересов интересам испанского короля ярко высветило одну из древнейших распрей Европы. Соперничество между правителями Франции и Испании продолжалось уже три века; теперь же, когда испанский король встал во главе династии, владевшей большей частью Италии, Верхним Рейном и Нидерландами, все сухопутные границы Франции оказались под угрозой. Всю последнюю четверть XVI века испанский король подливал масла в огонь, постоянно вмешиваясь во внутреннюю политику своих соседей, чтобы заполучить в свои руки и саму их корону. Он потерпел неудачу, и победителем из конфликта вышел основатель новой французской династии Бурбонов Генрих Наваррский, ставший французским королем Генрихом IV. Его убийство в 1610 году, в то время, когда он был готов продолжить соперничество, оставило его страну в руках регента, слишком слабого, чтобы воплотить его планы. С Испанией был заключен мир, и мальчик-король Людовик XIII женился на испанской принцессе. Временная и обманчивая дружба замаскировала, но не изменила подспудную вражду Бурбонов и Габсбургов. Она оставалась важнейшим фактором влияния на политическую ситуацию в Европе.

Самой же острой проблемой было восстание голландцев. Так называемая Республика Соединенных провинций – протестантские Северные Нидерланды – успешно взбунтовалась против испанского короля Филиппа II; после сорока лет борьбы, в 1609 году, они подписали перемирие с его преемником Филиппом III, по которому получили независимость и неприкосновенность на двенадцать лет. Однако Соединенные провинции представляли слишком большую ценность, чтобы от них можно было так легко отказаться, и испанское правительство согласилось на долгое перемирие не ради заключения мира, а чтобы подготовиться к окончательному усмирению повстанцев. Прекращение перемирия в 1621 году создавало прямую угрозу общеевропейского кризиса – давая протестантским правителям повод выступить в защиту свободной республики от уничтожения, а династии Габсбургов и католической церкви – шанс для триумфального наступления.

Скрытая вражда Бурбонов и Габсбургов и неминуемое нападение испанского короля на голландцев – вот что руководило действиями европейских политиков в 1618 году.

Испания была головоломкой для политиков, которые непрерывно рассуждали о ее слабости, но принимали все возможные предосторожности против ее мощи. «Каждодневно слабость правительства… становится мне все очевиднее. Мудрейшие и разумнейшие испанцы довольствуются лишь тем, что признают ее и скорбят о ней… Такова их крайняя праздность и невнимание к самым важным делам… которая не могла не раскрыть перед всем миром наготу и бедствие их сословий», – разумно заметил один англичанин еще в 1605 году, и его мнение подтверждали и голландские, и итальянские путешественники. Тем не менее король Англии долгие годы усердно добивался союза с испанцами. Испанцы – «прогнивший народ, задавленный священниками», – заявляли немецкие публицисты, но тут же расписывали огромные армии и секретные крепости на Рейне – довольно странное свидетельство упадка тех, кто их организовывал и строил.

Истина находилась где-то посередине. В Испании началась и набирала обороты экономическая депрессия, а население, особенно в Кастилии, ужасающе быстро сокращалось. Экономическая политика правительства была одинаково неконструктивной и в производстве, и в сельском хозяйстве, а финансовой политики попросту не существовало. За последние три поколения на королевские доходы легла такая нагрузка, что теперь многие налоги напрямую выплачивались кредиторам короны, минуя королевскую казну. В 1607 году правительство отказалось от уплаты своих долгов в четвертый раз за пятьдесят лет, но получило лишь кратчайшую передышку. Освобождение духовенства от финансового бремени, которое несло общество, усилило давление на средний класс и крестьянство и еще больше затруднило возможность выхода из кризиса. Несмотря на все это, великое государство даже во времена своего упадка может обладать большим могуществом, чем небольшое государство, еще не достигшее величия. Англия была благополучнее Испании, но она не была и на четверть столь же могущественной, и даже Франция не могла в условиях кризиса воспользоваться такими же ресурсами, которые пока еще оставались в распоряжении у некогда великой, а ныне чахнущей испанской монархии. Ослабленное правительство покоилось на четырех мощных опорах – серебряных рудниках Нового Света, вербовочных базах Северной Италии, верности Южных Нидерландов и таланте генуэзского полководца Амброзио Спинолы. У испанского королевства еще оставалась армия, по общему мнению, лучшая в Европе, оно еще могло оплачивать ее, поскольку перуанские серебряные слитки в основном для нее и предназначались, оно располагало плацдармом во Фландрии, откуда могло усмирять голландцев, и военачальником, который был на это способен. Если бы Испания вернула себе процветающие северные провинции Нидерландов, это дало бы шанс на экономическое возрождение для всей империи.

Южные провинции Нидерландов, опорная база для предстоящего нападения, в 1609 году вышли из войны между испанцами и голландцами разоренными и зависимыми от Испании в финансовом плане. Тем не менее с виду они казались процветающими. Отданные в приданое за инфантой Изабеллой, дочерью Филиппа II, когда она вышла замуж за своего двоюродного брата эрцгерцога Альбрехта, они формально обладали независимостью, по крайней мере до смерти ее мужа, после чего, поскольку брак был бездетным, они должны были вернуться под власть испанской короны. Поэтому, естественно, пожилой эрцгерцог и его супруга, хотя и ставили на чиновные посты местных граждан и поощряли национальное самоуважение, все же проводили такую политику, которая удовлетворяла их неизбежного наследника – короля Испании.

Деятельные, щедрые, благожелательные и справедливые, они издавна посвятили себя служению своему народу. Глубокое религиозное возрождение придало нации новые силы и ощущение единства, интеллектуально изощренный двор превратил Брюссель в европейский центр искусств, а дисциплинированная и педантично оплачиваемая армия обеспечила временное, но выгодное оживление экономической жизни во всей стране. Великодушная и величественная, эрцгерцогиня Изабелла стремилась завоевать любовь своего народа, и это ей удалось; ее популярность способствовала популярности правительства, и тот факт, что у провинций нет будущего, скрывался под завесой их активности и независимости.

Южные и северные провинции Нидерландов разделяла граница, проведенная произвольно по самой дальней линии обороны, которую в состоянии были поддерживать голландцы. Сама эта граница оставалась знаком нерешенного конфликта, поскольку не соответствовала никакому религиозному или языковому разделу; к югу от нее, во Фландрии и Брабанте, также говорили на голландском (фламандском), на севере от нее, в Голландии, Зеландии и Утрехте, также жили и католики, а на юге – протестанты. Перемирие не решило проблем ни национальной принадлежности, ни веры, а устранив военную угрозу, оно практически уничтожило шаткое единство восставших провинций.

Испанские Нидерланды, невзирая на внутреннюю слабость, по крайней мере, были объединены под сильным и любимым в народе правительством. А вот севернее каждая из семи Соединенных провинций претендовала на собственные привилегии, вопреки общему благу. Меньшинство тайных католиков как минимум в трех провинциях было угрожающе многочисленным, а сами протестанты враждовали между собой, поделившись на две непримиримые группировки. Единственный элемент единства обеспечивал Мориц, принц Оранский, сын Вильгельма I Молчаливого, который командовал армией и был статхаудером (штатгальтером) пяти из семи провинций. У него были свои враги; все больше сторонников находила партия, подозревавшая его в династических амбициях и опасавшаяся, как бы их страна, сбросив в себя тиранию Габсбургов, не попала под тиранию Оранского дома. Две религиозные фракции, на которые разделился его протестантский народ, более-менее совпадали с группами сторонников и противников принца Морица. Рано или поздно столкновение должно было произойти.

Внутренняя опасность усугублялась внешними угрозами. Феноменальное развитие голландской торговли озлобляло англичан, которые когда-то были надежными союзниками, не говоря уже о датчанах и шведах. Подчиненность коммерции и то, что значительная часть сельскохозяйственных земель была отдана под молочное скотоводство, сделали провинции зависимыми от Польши и Дании, откуда они получали зерно, и от Норвегии, откуда шла древесина. В городах же благодаря успехам частного предпринимательства национальное богатство сосредоточилось в нескольких руках, из-за чего народ крайне обнищал и начал роптать.

Англия, самая важная из трех северных держав, в 1618 году была раздираема собственными противоречиями и в силу этого реже играла какую-либо заметную роль в Европе. Ее правящий класс был слишком протестантским и слишком противился принципу абсолютизма, чтобы стремиться к альянсу с испанцами, в то время как экономические опасения мешали англичанам оказать помощь голландцам.

Две другие северные державы – Швеция и Дания с подчиненной ей Норвегией – едва ли стали бы сидеть сложа руки. Обе страны были лютеранскими. В обеих централизующее могущество короны сдерживалось честолюбивым дворянством, и обеими правили чрезвычайно одаренные короли, намеренные подчинить аристократию при помощи торгового и ремесленного классов. Из этих двух монархов, пожалуй, самым удачливым оказался юный Густав II Адольф, шведский король; его отец уже отчасти ограничил силу дворянства и после победы над русским царем обеспечил для своих купцов важную часть южного побережья Балтийского моря. С другой стороны, датский король Кристиан IX был хозяином пролива Зунд (Эресунн), где взимал пошлину с каждого проходящего через пролив корабля; вырученные средства шли на укрепление власти короны. Как повелитель Гольштейна, он располагал стратегическим опорным пунктом в Северной Германии.

Была и еще одна северная сила или, скорее, ее подобие – Ганзейский союз. Эта некогда влиятельная конфедерация торговых портов ныне погружалась в упадок, а те ее члены, которые еще преуспевали, стремились освободиться из-под ее контроля.

Дания, Швеция, Ганзейский союз – все они с ревностью смотрели друг на друга и на голландцев. Они могли бы сформировать эфемерные альянсы внутри группы, но о совместном оборонительном союзе против Габсбургов не могло быть и речи.

На Балтийском море было и еще одно государство, связанное как с Северной, так и с Центральной Европой, – Польша, граничившая на востоке с Россией и Турцией, а на юге – с владениями Габсбургов в Силезии и Венгрии. Семейные узы соединяли короля Сигизмунда III Вазу с династиями Севера и Юга. Сын шведского короля Иоанна III, он имел право по наследству претендовать на шведский трон, но потерял его из-за религии. Он был набожным католиком и учеником иезуитов, так что и его вера, и его политика – он упорно боролся против требований польского сейма – склоняли его к союзу с Габсбургами. Он дважды брал себе жен из этого дома (от первой у него было четверо, от второй семеро детей).

При всех этих разногласиях в северных королевствах, при том, что польский король Сигизмунд III мог встать на пути у любого из них, при том, что голландцы враждовали между собой и с подозрением относились к собственному правительству, у короля Испании Филиппа III были все шансы подчинить себе провинции после того, как закончится перемирие. Если бы это произошло, Франция оказалась бы между вновь объединенными владениями Габсбургов на северо-востоке, востоке и юге. Поэтому ее правительство, как никакое другое в Европе, было заинтересовано в том, чтобы предотвратить поражение голландцев.

К 1618 году Франция оправилась от разрушительных религиозных войн и прибыльно торговала на экспорт вином и зерном с Англией, Германией, Италией и Испанией; ее южные порты конкурировали с Венецией и Генуей в торговле с Левантом, и страна становилась европейским рынком для купли-продажи сахара, шелка и пряностей. С ростом королевских доходов от импортных и экспортных пошлин власть короны укреплялась. С другой стороны, процветание сделало купцов и крестьян менее сговорчивыми, а землевладельцы-дворяне смотрели на все это без восторга и роптали. В то же время значительное и привилегированное протестантское меньшинство возмущалось приверженностью короля и его правительства католической вере и одобряло вмешательство иностранных держав. К этой постоянной внутренней опасности прибавилась внешняя, заключавшаяся в том, что испанские и австрийские агенты непрерывно вмешивались в дела приграничных государств, Савойи и Лотарингии, откуда было бы удобно напасть на Францию.

У французского правительства был один ценный потенциальный союзник. Как глава католического христианского мира папа должен был бы приветствовать политику Крестового похода, которую проводила династия Габсбургов, но как итальянский государь он опасался усиления их власти и на полуострове, и во всей Европе. Поэтому папа, естественно, отдавал предпочтение их соперникам. Ревность между двумя ведущими католическими державами провела черту поперек политического устройства Европы, и высшая миссия папы должна была состоять в их примирении и объединении католического мира. Однако ему не хватало ни духовного авторитета, ни политических средств; Ватикан неуклонно отодвигался от Габсбургов в сторону Бурбонов.

Кроме того, французское правительство время от времени получало в союзники герцогство Савойское и Венецианскую республику. И первое, и вторая представляли для нее большую важность. Герцог Савойский владел альпийскими проходами из Франции в Италию, и по этой причине его усердно обхаживали и Габсбурги, и Бурбоны. Собственные симпатии привязывали его ко вторым всякий раз, когда робость не заставляла его уступить первым. С другой стороны, владения Венецианской республики граничили с долиной Вальтеллина на протяжении около 50 километров; эта долина была главным опорным пунктом всей империи Габсбургов. По ней транспорты с деньгами и войска направлялись из Северной Италии к верховьям Рейна и Инна и оттуда продолжали путь либо в Австрию, либо в Нидерланды. Все здание империи

Габсбургов скреплялось, как цементом, испанскими деньгами и подпиралось испанскими армиями. Заблокируйте Вальтеллину, и здание рухнет. Поэтому неудивительно, что Венеция имела возможность отстаивать свои права в спорах с династией, и неудивительно, что эрцгерцог Штирии и король Испании искали способы повергнуть ее, прежде чем она сможет повергнуть их.

Испанцы стремились контролировать Вальтеллину в одиночку, но не могли позволить себе рассердить Швейцарскую конфедерацию, один из кантонов которой, Граубюнден граничил с долиной Вальтеллина на севере. Поэтому они удовольствовались созданием происпанской партии в Граубюндене, и этому примеру сразу же последовали французы. Эта долина была самым слабым звеном в обороне Габсбургов, и стремление овладеть ею будет играть большую роль в политических событиях следующих 20 лет, несоразмерную фактической ценности, которой она могла бы похвастать.

От Испании до Польши, от Франции до восточных границ шведской Финляндии и замерзающих зимой портов Балтийского моря в основе всей европейской политики лежал краеугольный камень Германии. Этот огромный конгломерат взаимозависимых государств, называвшийся Священной Римской империей германской нации, образовывал и географический, и политический центр Европы. В борьбе между Габсбургами и Бурбонами, между королем Испании и голландцами, между католиками и протестантами Германии предстояло сыграть решающую роль. Каждое правительство осознавало это, и каждое пыталось преследовать свои интересы в этой раздробленной стране.

Испанскому королю нужен был Рейн, чтобы легко доставлять войска и деньги из Северной Италии в Нидерланды. Король Франции и голландцы не меньше нуждались в том, чтобы союзники на Рейне помешали этому. Короли Швеции и Дании искали союзников в борьбе друг против друга на побережье Балтийского моря, против короля Польши и против голландцев. Папа пытался создать католическую партию в Германии, оппозиционную императору Габсбургу, а герцог Савойский интригами старался обеспечить себе избрание на императорский трон.

Все взгляды из Рима, Милана, Варшавы, Мадрида, Брюсселя и Гааги, Парижа, Лондона, Стокгольма, Копенгагена,

Турина, Венеции, Берна, Цюриха и Кура были устремлены к империи. Главный конфликт назрел между династиями Габсбургов и Бурбонов, со дня на день должны были столкнуться король Испании и голландские республиканцы. Однако войну спровоцировало восстание в Праге и поступок одного князя на Рейне. И единственный ключ к проблеме давало географическое и политическое положение Германии.

5

Беда Германии в первую очередь заключалась в географии, а во вторую – в традиции. С незапамятных времен она была не отгороженной территорией, а широкой дорогой, по которой шли армии и племена, а когда в конце концов потоки народов схлынули, древний обычай подхватили европейские купцы.

Германию покрывала сеть дорог, связанных друг с другом на перепутьях крупными расчетными конторами во Франкфурте-на-Майне, Франкфурте-на-Одере, Лейпциге, Нюрнберге, Аугсбурге. Вест-индский сахар поступал в Европу через сахарные заводы Гамбурга, русские меха – через Лейпциг, соленая рыба – через Любек, восточные шелка и специи – из Венеции через Аугсбург, медь, соль, железо, песчаник, зерно шли по Эльбе и Одеру, испанская и английская шерсть, сотканная в Германии, конкурировала с испанскими и английскими тканями на европейском рынке, а древесина, из которой строилась Непобедимая Армада, доставлялась из Гданьска (в 1793–1945 гг. назывался Данцигом). Несметные полчища путешествующих купцов и иноземцев сильнее повлияли на развитие Германии, чем любой иной фактор. Торговля была ее жизнью, и города в Германии разрослись так плотно, как ни в одной другой европейской стране. Немецкая цивилизация сосредоточилась в маленьких городках, но деятельность ее торговцев, приток иностранцев на лейпцигские и франкфуртские ярмарки – все это направляло интересы немцев за пределы собственной страны.

Политические традиции Германии особо ярко подчеркивают ее характер, сложившийся благодаря географической случайности. Возрождение [Западной] Римской империи Карлом Великим не было совсем уж фантастическим замыслом, поскольку он владел землями по обе стороны от Рейна и Альп, но, когда со временем его титул перешел к династии саксонских королей, обладавших сравнительно небольшими территориями во Франции и Италии, термин «Римская империя» давал уже неверное представление. Вступив в противоречие друг с другом, античные и средневековые идеи, теории и факты породили в XV веке, можно сказать, извиняющееся название «Священная Римская империя» добавлением к ней слов «германской нации». Но было уже слишком поздно; античная традиция и жажда власти влекли германских государей в завоевательные походы в Италию, и германская нация с самого начала роковым образом растворилась в Священной Римской империи.

В погоне за тенью всемирной державы германские правители утратили шанс на державу национальную. Германский феодализм не был поглощен централизованным государством, а, напротив, полностью распался. Привычный уклад и слабость центрального правительства приводили к тому, что каждый мельчайший фрагмент все более полагался на собственные силы за счет единого целого, так что в конце концов один император с богохульной насмешкой объявил себя настоящим «царем царей». Феодами в империи владели и иноземные правители: датский король был герцогом Гольштейна, а огромные разбросанные владения, составлявшие часть империи, известную как Бургундский округ, фактически пользовались независимостью под властью короля Испании. При этом прямые вассалы императора, например курфюрст Бранденбургский, владели землями за границами империи, независимыми от императора. Подобное устройство давно уже не соответствовало ни одному из существующих определений государства.