Хозяин дома

– Боюсь, что это звучит утопично…

– Безусловно, для достижения этого необходимо приложить титанические усилия и проделать огромную работу, – добавил Сергей Васильевич. – И в первую очередь – над самим собой. Человек должен многое узнать о самом себе, прежде чем начнётся его движение в этом направлении.

– Это всё звучит красиво и даже, я бы сказал, немного помпезно: взаимопроникновение мужского и женского начал, единство противоположностей и тому подобное, – принялся рассуждать Сергей Анатольевич. – Предположим даже, что такой обозначенный вами идеал возможен. Но как к нему прийти? Что может сделать для этого отдельно взятый человек?

– Непрерывно работать над расширением собственного сознания, – ответил Болотов, – и сосредоточиться в первую очередь на духовных ценностях, нежели на материальных благах.

– Вот мы плавно и подошли с вами к вопросу, который смущает меня больше всего! – почему-то заметно приободрился Серов. – Люди сейчас переживают такое время, что те нравственные и духовные ценности, которые вы в своих произведениях с таким рвением пропагандируете, более не находят отклика в их душах. Люди сейчас заняты другим – благоустройством своих жилищ, удовольствием своих тел и приятным провождением свободного времени, если оно у них остаётся. Вы можете хоть до скончания веков писать им о совести, бескорыстии, единении и тому подобных вещах. Но когда у кого-то не выполняется план за месяц по продажам, то мысли о бескорыстии он отгонит поганой метлой. Когда кто-то не может выплатить кредит, потратив последние деньги на операцию матери, те, кто будут возвращать ссудную задолженность, легко, поверьте мне, поборют пробуждающееся в них чувство совести. А может, им и вовсе не придётся этого делать. Когда две нации ненавидят друг друга потому, что третьей нации это выгодно – то какое к чёрту единение? Вы никогда не достучитесь до масс, Сергей Васильевич, никогда!

Болотов тяжело вздохнул, выдыхая сигаретный дым, сделал глоток чаю и, немного помолчав, сказал:

– То, что задача вдохновить человечество на нравственное совершенствование неимоверно сложна, я, разумеется, понимаю. И осознаю, что последовать по этому пути могут лишь немногие. Да что там немногие – единицы! Но, поверьте, Сергей Анатольевич, даже мысль о том, что когда-нибудь все люди в Мире станут Братьями и Сёстрами, вызывает во мне такую радость, что никакое телесное блаженство никогда с этим не сравнится!

– Милый мой друг! – лениво улыбнулся только что допивший свой чай Серов. – Да я же не возражаю, чтобы всё стало именно так, как вы об этом мечтаете! Я лишь хочу обратить ваше внимание на другое. Вы потратите уйму сил, времени, ресурсов – и не получите ровным счётом ничего! Вы никогда не сумеете изменить ситуацию в обществе! Над этим бились и такие великие умы, как Достоевский, Рерихи, Блаватская, де Сент-Экзюпери. И что? Как часто вы видели юношу или юную леди, держащую в руках их книги?

– Видел, пусть нечасто…

– И вот что я ещё скажу. Даже если вы, Сергей Васильевич, и сумеете – хоть я в это, простите меня за прямоту, ни капли не верю – создать что-либо подобного масштаба, вас всё равно не услышат, не поймут и не примут! И сейчас моя задача, как у старшего и более опытного товарища, предостеречь вас от бесплодной растраты ваших сил! Предоставьте другим разбивать в кровь свои руки!

Конечно, Болотову неприятно было выслушивать доводы Серова. Он и сам отдавал себе отчёт о сложности своей задачи. Нельзя сказать, что от его недавнего энтузиазма не осталось камня на камне, однако настроение, безусловно, было подпорчено. И ещё: Сергею Васильевичу показалось, что Серов, чувствуя, что смог поселить сомнение внутри него, сам, напротив, словно бы набрался сил. Его взгляд стал более оживлённым, речь более пылкой, ему всё больше и больше хотелось говорить.

– Более того, все эти разглагольствования про «высший мир», про «жизнь после смерти» – это же всё ещё наукой не доказано! А, стало быть, этого всего запросто может и не быть. А, если так, то зачем…

И тут Болотов почувствовал, что продолжать этот разговор ему нецелесообразно. По крайней мере, сейчас.

– Сергей Анатольевич, прошу прощения, что перебиваю вас, но я только что вспомнил, что у меня есть кое-какие неотложные дела, которые нужно сделать в течение часа. Благодарю вас за чай, в следующий раз сам вас чем-нибудь угощу. Ещё раз прошу меня извинить.

– Конечно-конечно, мне самому уже пора идти! – энергично подскочил с койки обычно вальяжный Серов. – Ах, как же я рад, что мы с вами соседи! Всегда так приятно поговорить!

Обыкновенно тусклые глаза Серова в данный момент словно лучились светом.

«Ему-то действительно приятно», – подумал писатель, пожимая руку Серову и закрывая за ним дверь.

Но после этого Сергей Васильевич решил действовать.

                                              II

«Можно приметить, что не внешность, не голос, не богатство, но нечто иное убеждает народы. Уже не раз Говорил об Огне сердца. Именно этот панцирь-магнит и привлекает, и защищает».

Агни Йога. Мир Огненный. Часть вторая. Шлока 53 [11, с. 49].

                                                 * * *

Девяносто дней спустя

Сейчас я вспомнил об этом и не могу себя простить. Да, я тот самый «единственный жилец». Я мысленно вернулся в тот роковой день, когда наш с ними договор был заключён. Ты осталась со мной, пусть и мечтала уйти на свободу. И вот сейчас я вижу перед своим мысленным взором произошедшее тогда несчастье.

Мы находимся с тобой на пятом этаже моего огромного дома, и ты закована в цепи. Его голоса я теперь не слышу совсем. Неподалёку он нас стоят призванные мною стражники – они не дадут тебе уйти. Здесь, на пятом этаже, я не перестаю восхищаться твоей красотой: твоё прекрасное лицо сводит меня с ума, от вида твоего прелестного тела закипает моя кровь. Я не видел на свете никого прекраснее. Но ты хочешь уйти: этот дом превратился для тебя в тюрьму. И всё же я пока не готов тебя отпустить – ты теперь в моей власти. Твои тюремщики смотрят на нас и улыбаются. Они рады, что я соблюдаю наш договор.

                                                 * * *

Настоящее время

На пятом этаже гостиницы проживал постоялец, обладавший весьма колоритной внешностью и занимавший один из самых комфортабельных номеров (в нём находилась большая двухместная кровать и пара мягких кресел). Его звали Дмитрий Формовщиков, и ему было двадцать семь лет. Он был высокого роста и обладал чрезвычайно внушительной мышечной массой, которая ярко контрастировала с его смазливым мальчишеским лицом. Формовщиков был весьма гостеприимен, и в большей степени это касалось прекрасного пола. Да, Дмитрий пользовался популярностью у женщин: особенно, когда дело касалось недолгих отношений. Но об этом чуть позже.

Пять лет назад Дмитрий окончил факультет иностранных языков одного из местных университетов, по выпуску хорошо зная английский язык и несколько хуже французский. Однако зарабатывать на жизнь Формовщиков в итоге стал другим. С ранних лет он выделялся среди сверстников физической силой, выносливостью и отменной реакцией, что не мог не заметить его отец, отдавший сына в секцию дзюдо. Когда Дмитрию было семнадцать, на радость папе он получил звание мастера спорта и на радость маме практически не применял боевых навыков за пределами татами. От природы Формовщиков обладал достаточно спокойным нравом, но, как и у всех людей, со временем у него выявились свои болевые точки.

Энтузиазм Дмитрия к занятию единоборствами с годами лишь усиливался. В девятнадцать лет он начал серьёзно заниматься боксом и благодаря всё той же природной одарённости в двадцать один получил звание кандидата в мастера спорта. Какие-либо серьёзные травмы вроде сотрясений мозга либо повреждений связок и мышц всё это время обходили парня стороной. И вот в двадцать три года он решил попробовать себя в боях без правил, которые в то время стремительно набирали популярность в городе Ц.

Успехи не заставили себя долго ждать и в этом случае. По итогам пяти лет выступлений у Дмитрия был весьма приличный послужной список: тринадцать побед (девять из них нокаутом благодаря убойному правому прямому) и лишь одно поражение (раздельным решением судей). В настоящее время Формовщиков продолжал тренировки и планомерно готовился к следующему бою, запланированному на грядущий месяц.

В своё время у Дмитрия даже были мечты податься в спецназ, но его остановило то, что в этой профессии любой подвиг мог оказаться для него последним – и вдобавок никому неизвестным.

«Страна должна знать своих героев», – часто повторяя эту фразу, Дмитрий то ли подбадривал себя, то ли утешал. Славы и почестей ему хотелось никак не меньше, чем совершения подвигов.

Имелись у Формовщикова и свои странности. Для столь брутального рода занятий он был как-то уж слишком зациклен на собственной внешности. Разумеется, его тренировочный процесс включал в себя и посещение тренажёрного зала, где Дмитрий продолжал с успехом наращивать и без того объёмную мускулатуру, что в итоге привело к его переходу в супертяжёлую весовую категорию. Лишнего веса при этом он был лишён начисто, так как тщательно спланированная диета и аэробные нагрузки также делали своё дело. Дмитрия даже посещали мысли однажды попробовать себя в бодибилдинге – настолько массивно и рельефно он выглядел в своей лучшей форме (В пауэрлифтинге он себя, к слову сказать, уже попробовал и уверенно выполнил норматив кандидата в мастера спорта). И вот эту «лучшую форму» Формовщиков мог по паре-тройке часов в день разглядывать перед огромным зеркалом, специально для этой цели заказанным в его номер. Своих подруг он то и дело просил сфотографировать себя: иногда одного, иногда вместе с ними. После этого геркулес с замашками нарцисса подолгу отбирал лучшие фотографии, удалял худшие и просил сфотографировать снова. Пара любовниц Дмитрия серьёзно поссорились с ним из-за его привычки любоваться на себя в пресловутое зеркало во время занятий любовью. Формовщиков легко решил эту проблему, поставив в номер скрытую камеру и став любоваться увиденным ещё и постфактум.

Внешность не была единственным предметом гордости мускулистого бойца. Естественно, все записи боёв за исключением проигранного были пересмотрены не один десяток раз, было сделано множество скриншотов, лучшие из которых украшали стены его гостиничного номера. Монтаж видеороликов, посвящённых своим победам на ринге, и последующая демонстрация их всем своим знакомым были излюбленными занятиями Формовщикова. Что до проигранного боя, то его Дмитрий также пересматривал, но уже не с целью потешить самолюбие (тешить там было особо нечем), а с целью разобрать собственные ошибки. К своему делу он относился профессионально и постоянно искал точки роста.

Вообще Формовщиков всегда испытывал чрезмерную привязанность к дорогим и памятным ему вещам: будь то маска ниндзя, подаренная ему в детстве, диски с любимыми песнями и фильмами, недавно купленный Land Cruiser, многочисленные медали с соревнований. При одной только мысли что-нибудь из этого потерять Дмитрий испытывал крайне болезненные эмоции. Стараясь уверить себя, что этого никогда не произойдёт, он поскорее гнал от себя подобные думы. Другое дело, что они, как правило, потом всегда возвращались.

Что же касается отношений Формовщикова с женщинами, то здесь обыкновенно возникало два рода ситуаций. В первом случае Дмитрия привлекала исключительно физическая красота, и после, как правило, непродолжительного общения от подобных отношений оставались лишь приятные воспоминания. Второй вариант был для Дмитрия значительно более сложным и зачастую болезненным. Иногда он находил в женщине нечто такое, к чему очень сильно психологически привязывался. Теряя свой обычно холодный ум, Формовщиков очаровывался красотою лица девушки, её улыбкой, её прекрасными глазами – и желал созерцать полюбившуюся ему картину вновь и вновь, не будучи способным вдоволь ею налюбоваться. Ему хотелось обладать этой «картинкой», и чувство собственника просыпалось в нём. Когда присвоить себе желаемое не удавалось и девушка не отвечала ему взаимностью, Дмитрий какое-то время переживал, в свободное время меланхолично разглядывая манящий его образ на фото. Впрочем, страдать из-за кого-то подолгу Формовщикову не доводилось: частые тренировки уводили его ум прочь от бесплодных грёз, а страстные любовницы ловеласа регулярно скрашивали его вечерний досуг. Более того, через некоторое время непременно появлялась та самая «ненаглядная картинка», которая оказывалась к Дмитрию благосклонна. Тогда в его альбомах становилось всё больше фотографий, на которых он присутствовал не один.

Как бы там ни было, на данный момент подобной «ненаглядной» девушки в жизни Дмитрия не было.

                                                 * * *

Формовщиков лежал на кровати в своём номере и читал книгу по историю ниндзюцу. В дверь неожиданно постучали.

– Войдите! – громко ответил на стук Дмитрий.

– Добрый день. Не отвлекаю?

В комнату вошёл невысокий стройного телосложения мужчина лет сорока пяти. Звали его Эдуард Арсеньевич Привязчиков и проживал он, как и Формовщиков, на пятом этаже гостиницы. По профессии он был художником-оформителем, и местные постояльцы охотно пользовались его услугами. Сергей Болотов заказывал у него обложки для печатных изданий своих книг, Георгий Безделов с шестого этажа заказывал огромные плакаты любимых киноактрис, а Соня Сладкова… Ох, об этом позже. В руках Привязчиков держал большой альбом с собственными зарисовками.

– Заходите, пожалуйста, Эдуард Арсеньевич, – ответил, вставая с кровати, Формовщиков и пожал протянутую художником руку. – Чай или кофе будете?

– Нет, благодарю, Дмитрий, я совсем ненадолго, буквально на пару минут, – вежливо ответил гость.

– Хорошо, слушаю вас.

– Дмитрий, как вам известно, мы всем нашим дружным коллективом всегда искренне поддерживаем вас на ваших суровых боях. Лично я так вообще не пропустил ни одного поединка с вашим участием! Говорю от чистого сердца, я ваш поклонник – как спортсмена, как воина! И вот какая идея ко мне пришла. Бои без правил – это ведь не только спортивное состязание, но и во многом шоу, согласитесь!

Формовщиков согласно кивнул, а Эдуард Арсеньевич продолжил.

– Выход бойца на ринг – это же в чистом виде шоу! Чего они только не вытворяли: выезжали на лошадях, на мотоциклах, прилетали на коврах-самолётах, выводили с собой тигров и чего ещё только не делали! Вы же всегда выходите относительно скромно. Но, коль скоро мы знакомы с вами не первый год, я успел многое о вас узнать – о ваших любимых фильмах, любимых персонажах. И вот что я хочу вам предложить.

Эдуард Арсеньевич открыл нужную страницу альбома и с необычайным наслаждением пронаблюдал, как резко изменился в лице Формовщиков, чуть только его взгляд упал на этот рисунок.

– Мои партнёры могут изготовить это за считанные дни, – сообщил пребывавшему едва ли не в экстазе Дмитрию художник. – Отныне ваши выходы на ринг станут значительно ярче и будут подстать вашим грандиозным победам!

– Деньги будут сегодня же вечером, – с блестящими от восторга глазами ответил Формовщиков.

                                             III

«Встретите двух противниц равноправия – одна, почитательница гаремных основ, скажет, что не следует потрясать вековые обычаи; другая, негодуя на прошлое, будет требовать себе первенства во всём. Обе будут далеки от эволюции.

Нельзя в будущее вовлекать бывшие обиды. <…>

Можно убеждаться, что в настоящее время имеется много женщин, вполне понимающих значение полноправия. Можно опираться на них по всему Миру».

Агни Йога. Аум. Шлока 417 [2, с. 230—231].

                                                  * * *

Девяносто дней спустя

Я продолжаю вспоминать тот ужасный день.

Мы спустились на этаж ниже: это самое сердце здания, его четвёртый уровень. Да, я предал тебя, моя любимая – но не готов себе в этом признаться. Я убеждаю себя в том, что ты до сих пор любишь меня и желаешь остаться со мною навечно. Меня не убеждают ни твои слёзы, ни твоя мольба отпустить тебя на свободу. Я попросту не готов принять всей правды. Они смотрят на нас, и их радости нет предела. Ты в моей власти, это сводит меня с ума, и я не сдерживаю себя ни в чём. Ведь я всё ещё верю, что ты желаешь этого так же, как и я.

Только сегодня я увидел, какую рану оставил тогда на твоём сердце.

                                                 * * *

Настоящее время

Анна Обидина, учитель русского языка и литературы средних и старших классов местной школы, проживала на четвёртом этаже гостиницы и в данный момент пребывала в заслуженном летнем отпуске. Девушке недавно исполнилось двадцать семь лет, она была весьма хороша собой, хотя, глядя на неё, эпитету «красивая» невольно хотелось предпочесть слово «милая». Её светло-русые волосы спускались значительно ниже плеч, орехового цвета глаза с оттенком грусти вызывали сильное желание обнять и приголубить этого нежного человечка, а прекрасная, почти не обнажавшая ровных и крепких зубов улыбка озаряла лицо нечасто, но поистине умела очаровывать. Анна была невысокого роста, чуть полного телосложения, обладала крепкой грудью четвёртого размера и, как подшучивал над ней один живший на втором этаже постоялец, «ей было чем солдата с войны встретить». Анна крайне не любила это выражение, но не по причине столь грубого комплимента её пышным женственным формам, а по другой. Дело в том, что теперь Обидиной уже некого было «встречать». От неё нынешней весною ушёл очередной мужчина (третий за последние шесть лет). И интуиция подсказывала Анне, что во всех этих неудачах имелось нечто общее.

В отношениях с мужчинами, сколь обнадёживающе и безоблачно они бы ни начинались, Анна практически постоянно испытывала сильное беспокойство, зачастую переходящее в страх. С самого детства она была очень застенчива, панически боялась неудач, а когда на любовном фронте брезжило что-то радостное, то мысль о том, что что-нибудь непременно пойдёт не так, не покидала её ни на минуту. Однако подобные опасения в итоге почти всегда оказывались беспочвенными, ведь Анне было свойственно притягивать к себе в основном тех мужчин, которые знали, чего хотят от жизни, и не пасовали перед первыми трудностями. Что ж, Обидина непременно устраивала им и вторые, и третьи. Ахиллесовой пятой девушки также было то, что она никогда не могла признать собственной ошибки: особенно, если ей указывали на неё напрямую, и особенно – если это делал мужчина. В таких случаях в Анне словно просыпалась обида за весь женский пол, извечно притесняемый мужчинами, и она, вначале высказав обидчику всё, что о нём думает, затем переставала разговаривать с ним на срок от нескольких часов до нескольких лет. Первые отношения (Обидиной был двадцать один год) на подобной молчанке и закончились. Правда, спустя полторы недели Анна всё же написала парню сама, но он ей отвечать не стал. Возможно, из гордости, а, возможно, его сердце уже было занято кем-то другим.

В следующих серьёзных отношениях, которые начались, когда Анне едва исполнилось двадцать четыре, девушка поначалу старалась любыми способами избегать конфликтных ситуаций и не предъявлять никаких претензий к своему спутнику. И всё же иногда её терзало чувство, что мужчина (он был на пять лет старше её) недостаточно её ценит, не испытывает должной благодарности за созданный ею домашний уют, за весь тот комфорт, которым она его с такой заботой окружала. Она искренне считала, что такого счастья, которое дарила ему она, он больше никогда в жизни не найдёт. А он взял и нашёл. Когда он объявил о расставании, для Обидиной это явилось настоящим шоком. Она, горько плача на последней их встрече, пыталась понять причину, по которой он уходит, но он лишь сказал: «Она принимает меня таким, какой я есть».

Около года после этого Обидина старалась и близко не подпускать к себе мужчин, твёрдо убедив себя, что её предали, и что «все мужчины такие». Но вскоре она встретила того, кто на неполные два года заставил её поверить в то, что и среди мужчин рождаются замечательные люди. Её ровесник, тот, кто учился с ней на одной параллели в школе, парень из очень культурной, пусть и небогатой семьи, принялся настойчиво за ней ухаживать. На тот момент он работал научным сотрудником в химической лаборатории, очень серьёзно относился к вопросу создания семьи и всем сердцем был влюблён в Анну. Вскоре они были вместе – и были счастливы. Он носил её на руках, дарил недорогие (зарплата не позволяла), но трогательные подарки и на полном серьёзе обсуждал с любимой имена их будущих детей.

«Вот и я, наконец, выстрадала своё счастье», – порою со слезами на глазах думала Обидина.

Но однажды девушка поняла, что ещё недостаточно изучила саму себя (отношениям пары на тот момент было чуть больше года).

Это случилось нынешней весной. Старые подруги позвали Анну в место, где до этого она была всего пару раз – в ночной клуб. Повод был серьёзный: одна из подруг отмечала свой день рождения. Обидина поначалу упорно отказывалась, поскольку и заведения подобные не любила, и безумно боялась, что это не понравится Алексею. Именно так звали избранника Анны, который, к слову, в это время пребывал в командировке. На лето они уже запланировали свадьбу, и все мысли девушки были теперь об этом. Но и отказать подругам ей было очень тяжело. Обидина по телефону сообщила Алексею о том, куда направляется в грядущие выходные, получила его, как ей показалось, неохотное разрешение и отправилась в клуб.

Ниже – краткий пересказ произошедших на вечеринке событий. Вначале – радость от встречи старых подруг, временами задушевные, а временами поверхностные беседы о делах друг друга, звон бокалов шампанского. За этим – плавное опьянение и зажигательные танцы: вначале в кругу подруг, а потом в кругу каких-то незнакомых молодых людей. Настроение при этом – «я люблю весь мир!». Потом – объятия с каким-то перекачанным стриптизёром, шепчущим ей на ухо избитые комплименты и ведущим за руку в приватную комнату. Следом – невнятный лепет Обидиной о том, что у неё есть парень, шутка стриптизёра о том, что у него тоже… и вот, Анна уже в мускулистых объятьях своего искусителя.

Каким именно образом вернувшийся из командировки Алексей узнал про её измену, Анна так в итоге и не выяснила. Проболталась ли какая-то из подруг либо рассказал кто-то из десятков едва знакомых людей, зажигавших в ту ночь в клубе, доподлинно она не узнала. Да и значения в ту минуту это для неё уже не имело, ведь она была просто раздавлена своим горем. Алексей был с нею краток, сказав, что им просто не о чем больше разговаривать. В тот момент Анна даже не заплакала – лишь чувство какого-то перемешанного с ужасом опустошения владело ей в ту горькую минуту. Позже пришли и слёзы, и стыд, и раскаяние, но Алексея вернуть не удалось.

«Как я могла? Что на меня нашло? Как можно было хотя бы на минуту поставить то плотское удовольствие превыше наших отношений, нашей любви?» – думала Анна, а сердце её рвалось на части.

Обидина не могла найти объяснений своему поведению. По крайней мере, тех объяснений, от которых стало бы хоть чуточку легче. И не знала, как ей жить теперь дальше.

Свой недавний день рождения Анна отпраздновала в компании лишь одного человека. Это была её новая подруга, также занимавшая номер на четвёртом этаже гостиницы.

                                                 * * *

– Не стоит тебе так горевать, Анюта. Всё будет у тебя хорошо! Главное, больше не влюбляйся в кого попало! – подбадривала подругу Варвара Желткова, доедая свой салат и периодически поднимая свои красивые карие глаза на Обидину.

Девушки завтракали в буфете гостиницы, куда уже второй месяц неизменно ходили вместе. Желткова, которая была немного младше Обидиной, сразу же расположила к себе часто хандрившую девушку. Она умела в нужную минуту сказать нужные слова, после которых Анне на какое-то время становилось легче. Варвара была достаточно красива и слегка худощава, при этом она почему-то крайне не любила, когда собеседник смотрел ей в глаза.

– Я могу понять, каким болезненным был для тебя тот разрыв с Алексеем, – продолжила Желткова. – Он казался тебе таким честным, благородным, так рьяно защищал семейные ценности. На словах, по крайней мере. Но не приходило ли тебе на ум, что с его стороны всё это было напускным? Что ореол верности и благородства он создал вокруг себя лишь для того, чтобы очаровать тебя и сделать своей? Что ж, его план сработал, и твоё сердце теперь разбито! Но не думала ли ты о том, что едва успел бы подойти к концу ваш медовый месяц, так он тут же принялся бы за то, что делают девять из десяти мужчин?