Гости «Дома на холме»

– Какой он красивый… Ты посмотри, какой же он красивый!

Максим мог поклясться, что видел слезы на его глазах… И не мог понять, как его родители вообще нашли друг друга и прожили столько лет вместе? Разные, как два полюса. Или у них как раз тот случай, когда противоположности притягиваются?

Порой Макс ловил взгляд матери, светившийся нежностью. Но Людмила Васильевна тут же отводила свой, будто сын заставал ее за чем-то постыдным. Она всегда была сдержанна в чувствах, в отличие от отца, который любил сгрести в охапку то одного, то другого сына, потискать их, точно и не прошло лет по двадцать с тех пор, как это было уместно…

Максим не протестовал, только смеялся. А Сергей начинал злиться: его узкое лицо краснело, будто на него падал отсвет внутреннего огня, которому он пока не давал выхода.

«Надо бы съездить к ним, – подумал Максим, обматываясь зеленым банным полотенцем, походившим на гигантский фиговый листок. – Только не сегодня».

Через час ему нужно было заступать на смену в гостинице. Эту работу, презираемую родителями, он предпочел суетной журналистике, которая требовала быть нахрапистым, шустрым, жадным до жизни во всех ее проявлениях, а он таковым стать не сумел. Созерцательность и некая отрешенность были его главными чертами. Но в каком деле их можно было бы применить – Максим так и не нашел, а взросление требовало самостоятельности.

На какое-то время он смирился и пошел по стопам отца, обожавшего работу в городской газете. Виталий Филимонов не мог вообразить ничего более желанного, чем гуща толпы, в которой кипели новости, просившиеся в диктофон. Люди ему доверяли с первой секунды знакомства: его незлобивая сила действовала успокаивающе, и «спикеры» – от главы их подмосковного городка до «тети Маши» из соседнего дома – охотно раскрывали Филимонову душу. Не подозревая, что этот человек куда глубже, чем может показаться на первый взгляд…

Максиму подобная легкость не давалась. Для него было мукой заставлять себя обращаться к незнакомым людям, просить их прокомментировать что-то… Он хорошо писал, но не с чужих слов. Ему нравилось изливать на бумагу собственные мысли, что и подметил отец, догадавшийся, что живые люди Максиму просто неинтересны. А без любопытства к разнообразию судеб в журналистике никак.

Во многом он был прав: Максу всегда было проще общаться с выдуманными людьми или с животными, которых он таскал домой с детства. Однажды принес трехцветную кошку, которую выбросили соседи со второго этажа. Хозяева решили, что ей будет полезно родить разочек, и радовались, когда все получилось. Но они не ожидали, что Мисси станет отличной матерью и будет защищать своих слепых котят от хозяев же, которым так не терпелось тех потискать. Самый естественный, основной, что бы там ни говорили, материнский инстинкт так взбесил людей, которым он был непонятен, что кошка вылетела на улицу через форточку.

Максиму тогда было лет десять, и он старательно учился во дворе набивать мяч. У мальчика чуть не отнялись ноги, когда он увидел, как кошку выкинули из окна, и, захлебнувшись слезами, бросился к Мисси, имя которой знал, потому что ее хозяйка захаживала к его матери. Поймать кошку Максим не успел, но она не разбилась, успела вывернуться и приземлиться на лапы. Потрясенная и испуганная, она зашипела на мальчишку, упавшего на колени. Он что-то бормотал, уговаривая ее «пойти на ручки» и всхлипывая… Кошка не поняла ни слова, однако тон уловила и доверилась ему.

– Да вы с ума сошли! Она ж бешеная, – заявила соседка, которую Максим два дня умолял позволить ему оставить Мисси.

Он до сих пор не знал, какие именно слова подействовали на маму. Но кошка прожила с Максом шестнадцать лет. Они идеально подходили друг другу: оба замкнутые, молчаливые, предпочитающие созерцать, но не участвовать. Общение с кошкой было так приятно Максиму, что одно время он даже подумывал стать ветеринаром, но быстро понял – у него для этого кишка тонка. Постоянно видеть чужую боль, слишком часто ощущать невозможность помочь и не озлобиться – для этого нужно быть сильным человеком. В себе Максим Филимонов такой силы не ощущал.

Но к животным его тянуло, как в детстве. Перед уходом из газеты одно из последних заданий редактора – о благотворительной собачьей выставке – обернулось для Максима довольно средненьким интервью с организатором, владельцем приюта, и приобретением единственного друга. Он выбрал щенка, забившегося в угол вольера, в то время как остальные бодро играли с замусоленными мячиками и фальшивыми косточками.

Уродом или слабаком малыш не был. Как и самому Максиму, ему просто было не по себе от неожиданного нашествия людей, многоголосицы и еще чего-то, тревожного, витавшего в воздухе: «Возьмут – не возьмут?» Они сразу потянулись друг к другу: когда Максим присел на корточки с обратной стороны клетки и начал молча рассматривать малыша, тот приподнял голову, которую прикрывал лапой.

Черные глазки его, похожие на мелкую, омытую дождем смородину, смотрели без страха. Щенок действительно не боялся – он просто не видел смысла в командных играх… Максиму сразу вспомнилось, как в школе он терпеть не мог соревнования по волейболу или баскетболу, хотя неизменно побеждал в любых забегах. Он всегда был легким, но сильным – что называется, «жилистым». В семье считалось – в деда.

Максим совсем не помнил его, знал лишь фотографии, которые мать любила показывать им с Сережкой, будто бы перетягивая таким образом сыновей в стан своего рода. У нее было отличное детство, а выросла Людмила сдержанной на эмоции, суховатой. Даже странно, что делом жизни выбрала медицину… Взъерошить сыну волосы – было самой откровенной лаской, которую она могла себе позволить. А отец, старавшийся не вспоминать о первых годах жизни, так и фонтанировал любовью. Что-то пошло не по Фрейду…

На свое детство Максим не жаловался: отец устраивал своим мальчишкам и походы с рыбалкой, и сражения в пейнтклубе, и путешествия по миру. Сергей до сих пор разделял все его увлечения, а Максиму хватало того, что они работали в одной газете и виделись в редакции чуть ли не каждый день. Он понимал, как внутренне похож на мать… А хотелось бы – на отца.

То, что сын бросил журналистику, Виталий Александрович воспринял как оскорбление. У Макса был хороший слог, и писалось ему легко – только этим и заниматься! Старший Филимонов силился проявить понимание, ту самую толерантность, о которой ему столько приходилось рассуждать, и внешне их отношения с Максимом не особенно изменились – но только на взгляд постороннего, который не мог заметить, что при встречах отец больше не пытался сгрести старшего сына в охапку…

И все же именно его номер Максим набрал первым, когда смог говорить. Ладони горели от черенка лопаты, которой он выкопал могилу своему Троллю. Назвал его так в шутку, а теперь мерещилось, будто имя и сыграло зловещую роль. Шутка стоила щенку жизни… Хотя ветеринар назвал причиной смерти энтерит.

– Чтоб дворняга померла от этой заразы? – не мог поверить старый доктор, так и не научившийся смотреть в глаза тем, чьих питомцев не смог спасти. – Редчайший случай…

Когда щенок под капельницей содрогнулся всем телом и замер, вытянув лапы, Максиму захотелось со всей силы садануть лбом о стену, возле которой сидел. Но это не заглушило бы боли, от которой разрывалось сердце… Он и не подозревал, что она бывает такой невыносимой. И с ужасом подумал о тех несчастных, у кого болеют и умирают дети…

«Никаких детей! – едва не взвыл он и стиснул кулаки изо всех сил. – Никогда. Никого».

– Оставите его у нас? – спросил ветеринар, отвернувшись к окну.

– Нет. Я сам…

– У вас есть одеяло? Или что-нибудь…

– Что? А, ну да. Я же принес его.

Доктор повернулся, хотя Максим все равно не смотрел на него.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже, – выдавил он. – Очень…

После звонка отцу, который рвался немедленно приехать, чтобы помочь похоронить щенка, точно не понимал, как важно Максу сделать это самому, он набрал Машин номер. Было жестоко сообщать по телефону, что ему больше не хочется ее видеть… Да еще с утра – отличное начало дня! Но ему не терпелось внести в свою жизнь определенность, раз накануне она, эта самая жизнь, так изменилась. Он понял: если до сих пор Маша значила для него меньше, чем щенок, вряд ли это могло измениться.

Решение Максим разглядел в зеркале, которое протер полотенцем, – он увидел лицо человека, созданного для одиночества.

«Я больше не перенесу такой боли, – он знал это наверняка. – А любовь может причинить ее в любой момент».

Конечно, еще оставались родители и младший брат, но Максим признавал, как ни стыдно было даже думать о таком, что их смерть не будет для него настолько болезненной. Они были родными. Но они существовали для него, как деревья вокруг: жалко, если срубят, но не плакать же из-за этого. Разумеется, никому на свете Максим не признался бы в таком…

Маша не сразу поняла, о чем он вообще говорит. Они встречались третий месяц и были вполне довольны друг другом. Кажется, даже ни разу не поссорились – по крайней мере, ни он, ни она этого не помнили.

– Ты кого-то встретил? – попыталась угадать она, пойдя самым предсказуемым путем.

Он поморщился:

– Нет. Не в этом дело.

– А в чем тогда?

Ему вдруг (совершенно некстати!) вспомнилось, как Маша уверяла, будто совпадение первых слогов их имен – счастливая примета. Максим не говорил ей, что для него это «ма-ма» звучало не так уж радостно…

– Не принимай это на свой счет, пожалуйста, – попросил он.

И подумал, как это глупо прозвучало… Но Максим уже не мог остановиться и продолжал произносить глупости, от которых его мутило:

– Ты – замечательная! Просто невероятная. Это я… Понимаешь, у меня такой период. Мне хочется побыть одному.

– Только сейчас?

Он испугался: «Еще вздумает дожидаться!» И выпалил:

– Подозреваю, что я вообще не создан для… отношений.

– То есть ты меня не любишь, – перевела Маша на более понятный язык.

Хотя она этого не видела, Максим машинально пожал плечами:

– Можно сказать и так. Я никого не люблю.

– Ты – эгоист?

– Пожалуй…

– Но ты же любишь своего Тролля!

Она не знала. Просто – не знала.

С усилием сглотнув, Максим напомнил себе: ее нельзя упрекнуть в том, что в отместку ударила по больному. Он ведь не позвонил Маше, когда щенок заболел. Малыш сгорел за два дня…

Маше ничего не было известно, а у него не нашлось сил объяснить. Да Максим и не был уверен, что именно смерть, вошедшая в его дом, так все изменила. Она всего лишь протерла запотевшее зеркало и позволила ему увидеть себя самого.

* * *

Она не ожидала, что все окажется настолько запутано.

До того как они с сестрой перешагнули порог этой гостиницы, Анита была убеждена, что главное – выяснить, где Роман Авдонин живет, и добраться туда. Адрес был верным: она три месяца проработала редактором в издательстве, выпускающем его книги, прежде чем удалось разговорить на корпоративе бухгалтера. Нет, точного адреса разговорчивая тетушка не назвала, но сболтнула, что Авдонин постоянно живет в «Доме на холме».

– «На холмах Грузии»?… – пошутила Анита, пытаясь сузить круг поисков.

– Какой там Грузии! Тут, в Подмосковье. Гостиница так называется. Хотя, если честно, я не понимаю, чего он здесь торчит, если мог бы жить где-нибудь в Доминикане. Нет, ну скажи: какая разница, откуда тексты слать? И нам без разницы, куда гонорар переводить…

Анита поболтала оставшимся красным вином в бокале.

– Доминикана – это хорошо. Или Испания… А вы его хоть когда-нибудь видели? Авдонина.

– Его никто не видел, – шепотом сообщила бухгалтер. – В этом же и фишка! Наш издатель туману напустил. И сработало! Может, этот Авдонин и не Авдонин вовсе. И не Роман… А фамилию такую придумали, чтобы в любых списках в самом начале фигурировал.

– Тогда еще лучше «Абрамов» подошел бы. Хотя Абрамов в литературе уже был, – вспомнила Анита. – Да, «Авдонин» – хорошо. Даже перед Аверченко идет. Просто лучше не придумаешь! И «Роман» звучит подходяще.

Поэтому она была готова к тому, что человек, которого они с сестрой разыскивали, будет записан в гостинице под другим именем. Но Анита не сомневалась, что такой – живущий постоянно – будет всего один. Не придется гадать! А их оказалось двое… Строго говоря, даже трое, но Аните не очень верилось, что писатель Авдонин может оказаться женщиной. И все же некую Татьяну Михайловну они решили пока тоже не сбрасывать со счетов.

– И все трое что-то пишут, – проворчала Элька. – Черт! Развелось писателей на нашу голову…

Вздохнув, Анита потеребила пальцем край прорези на джинсах. У нее была привычка что-нибудь мять или накручивать на палец, когда она о чем-то думала. Они все еще сидели в гостиной, напротив настоящего камина, обложенного камнем. Сегодня никто его, конечно, не разводил – за окном сияло солнце. Но даже таким, спящим, он притягивал взгляд, как таинственный грот, и не хотелось уходить отсюда, хотя обе помнили: каждая минута на счету. Не так уж много у них средств, чтобы долго жить в гостинице.

Аните понравилось, что камин окружают не головы убитых зверей, а крупные фотографии живых лосей, пятнистых оленей, кабанов, похоже, встретившихся в подмосковных лесах самому хозяину, – снимки явно были непрофессиональными. Фотограф подобрался достаточно близко, чтобы сделать крупные планы, но звери не испугались его, не почуяли угрозы. И это показалось Аните весьма убедительным доказательством того, что Петр не может оказаться Авдониным. Разве добрый человек способен на преступление, за которое они разыскивали этого таинственного писателя?

– Мы еще не видели никого из этих троих, – напомнила она. – Одного ли они возраста?

– А ты в курсе, сколько лет Авдонину?

– Когда это все случилось? Двадцать лет назад?…

– Девятнадцать, – машинально уточнила Эля и сама поморщилась. – Ну, без разницы…

– Да. Ему тогда было лет тридцать.

– Как и нашим родителям.

– Значит, сейчас ему должно быть пятьдесят. Плюс-минус…

Эля вдруг подскочила:

– Слушай! А этот… хозяин гостиницы. Ему ведь где-то так же!

Уставившись на нее в замешательстве, Анита пробормотала:

– Элька, ты – гений… И он-то уж точно живет здесь постоянно. Петр Николаевич, вот как его зовут.

Довольно улыбнувшись, Эля спустила с дивана ноги, покрутила узкими ступнями. Потом резко сдвинула широкие, темные брови:

– Только чему мы радуемся-то? Еще один на наши головы!

– Задача усложняется, – вздохнула Анита. – Но ничего не поделаешь, мы должны проверить все версии. Ты знаешь, что Лика – его дочь?

– Да ладно?!

Анита виновато улыбнулась:

– Я забыла тебе сказать. Можно аккуратненько выпытать у нее, где они жили двадцать лет назад. Девятнадцать. Если, допустим, они в те годы были далеко отсюда, значит, он тут ни при чем.

– Я попробую.

– Нет, лучше я. Кажется, у меня с ней наладился контакт.

– Когда это? – Эля насупилась.

Сестра легонько ткнула ее в бок:

– Еще вечером, когда ее отец, распустив хвост, гарцевал перед тобой.

– Прям уж… Старый кобель.

– Именно на это мы и рассчитываем, помнишь?

– Да помню я!

Анита вновь принялась теребить бахрому на джинсах.

– И все же я склоняюсь к артисту… Если вспомнить все случившееся… В общем, Авдонин должен быть чертовски обаятелен!

– Пойми попробуй, каким он был! Сейчас-то они все уже старики.

– Им пятьдесят! – ахнула Анита. – По нынешним меркам это самая что ни на есть молодость!

Скривив губы, Эля качнула головой:

– Ну, не знаю… Мне такие дядьки кажутся древними.

Внезапно она замерла, впившись взглядом в того, кто появился за спиной Аниты. Когда лицо сестры так наливалось светом, даже ей становилось трудно дышать. Ледяная Элькина неприступность приобретала теплый молочный оттенок, а в улыбке проступала материнская нежность, против которой не мог устоять ни один мужчина. Анита надеялась, что ни один…

«Кто из них?» – успела подумать она, прежде чем услышала молодой голос:

– Добрый день! Простите, что потревожил. Я разыскивал Дашу.

Рассмотреть отражение в Элькиных глазах было невозможно, но то, как они расширились и заблестели, показалось Аните недобрым признаком. Еще не обернувшись, она уже твердо знала: этот парень слишком хорош, чтобы не испортить весь их план.

– Хотя вы, наверное, еще не знаете, кто это, – проговорил он скороговоркой. – Прошу прощения.

«Вышколен!» – отметила Анита – без презрения к вошедшему, но с уважением к хозяину «Дома на холме».

– Мы знаем! – выпалила Эля, вытянув шею, кожа которой была очень тонка, почти прозрачна. – Это горничная.

– Мы не называем ее так.

– Но это же… – она оборвала себя. Привычка доказывать свою правоту сейчас слишком легко могла обернуться против нее.

Ногти Аниты впились в ладонь, она даже не сразу это заметила.

Неужели сейчас все рухнет? Их грандиозный замысел рассыплется прахом из-за этого парня, на которого она до сих пор даже не решилась взглянуть… Того, что Элькины глаза блестят при виде его, – более чем достаточно.

«Кажется, я уже ненавижу его. – Аните пришлось напрячься, чтобы заставить себя повернуть голову. – Вот он. Обычная, смазливая мордаха… Да что с тобой, Элька?!»

– А что со мной? – сестра смотрела на нее в упор. В глазах сквозила обычная холодность.

«Я произнесла это вслух?!» – Анита ужаснулась и вскочила, готовая бежать прочь, если у кого-то из этих двоих вырвется смешок.

Взгляд заметался от одного лица к другому… Восхищение, нарастающее в душе, поразило саму Аниту – не до него сейчас! Но мысль уже родилась: «Бывают же такие красивые люди!» Казалось бы, видела сестру каждый день… Сейчас Элькино лицо она видела целыми часами, а она не могла ни привыкнуть, ни перестать удивляться ему.

Этот парень был ей под стать. Они могли составить пару, созданную для любования. И это было плохо. Просто ужасно…

«Не для того мы приехали!» – прервала Анита поток мыслей. Для чего – знали только они двое, и третьего в их планы вмешивать было нельзя.

Она с мольбой обернулась к сестре: «Ты же это понимаешь?»

Эля смотрела сквозь нее. И о чем-то говорила с тем, кто уже вошел в их жизнь, еще не сделав и шага навстречу. Он просто стоял на пороге комнаты, но Аните отчетливо виделось, как ее сестра отзывается на его неслышный зов, уходит с ним, не оглядываясь.

«Я должна что-то сделать, – подумала Анита. – Должна. Она все провалит!»

– А вы кто?

Это прозвучало резковато. Нараставшая паника внезапно все заострила, каждое слово, словно дротик, Анита отчаянно метала в незваного… нет, не гостя, конечно, это они тут гости. А он? Кто он?

– Меня зовут Максим. Я… Я здесь работаю.

– А вам не пора начать свою работу?

Он чуть склонил голову:

– Если у вас будут какие-то пожелания…

И растворился в полумраке коридора.

От резкого толчка Анита чуть не свалилась с дивана. Элька нависла над ней разъяренной фурией, бледное лицо ее полыхало.

– Сдурела?! – прошипела она. – Так разговаривать с человеком?

Анита пролепетала, внезапно почувствовав себя маленькой, провинившейся девочкой:

– Он нам мешал…

– Чем это? Макс всего лишь искал горничную.

– Но ее же здесь нет!

«Почему я оправдываюсь? Это же она дала слабину!» – Анита незаметно сжала кулаки. И вызывающе усмехнулась:

– Как это он за секунду успел тебя покорить?

– Никто меня не покорял, – пробормотала Эля.

Дротик попал в цель, хотя сестру Анита не собиралась ранить. Теперь можно было перевести дух. Подумать о деле.

И вдруг пришло в голову: этот парень – как его? – Максим мог знать о постояльцах гостиницы куда больше, чем Даша, если пришел сюда работать раньше. Надо было приворожить его лаской, а не гнать. Может, еще не поздно?

Она пробормотала:

– Посиди тут минуточку, я сейчас.

И выскочила из комнаты, прежде чем Элька успела зацепить ее вопросом.

* * *

В коридоре оказалось темновато. От светильников, похожих на оплывшие свечи, было немного толку. Нет, тьма, конечно, не была кромешной, но Анита все же касалась рукой стены. Будто впереди могла разверзнуться пропасть, и нужно было подстраховаться.

Она шла быстро, надеясь догнать Максима, пока не помешали другие люди. Извиниться ей не составит труда. Заговорить о какой-нибудь ерунде, а потом перейти к главному. Только он не должен догадаться, насколько это «главное»…

Внезапно дверь в конце коридора отворилась, и кто-то вышел. Ее сердце отчего-то екнуло, хотя пока она различала только высокую фигуру. То ли в плаще, то ли в халате. Несколько шагов навстречу, и Анита разглядела: на мужчине был длинный халат, кажется, темно-синий, с золотистыми кистями на поясе. Она сразу поняла, что это один из тех двоих – артист или профессор. Такой халат мог носить любой из них… Но эти пышные седые волосы, красиво зачесанные назад… Высоко вздернутые брови, чтобы чуть подтянуть верхние веки… Актер. Конечно, актер. Какой профессор станет так горделиво держать голову?

«Да ему куда больше пятидесяти!» – подумала Анита, почти поравнявшись с ним.

Это не вычеркивало его из списка, им ведь не был точно известен возраст Авдонина. Она только предположила… Вряд ли он мог оказаться моложе, а вот старше – вполне.

От него пахнуло сигарами. Курит натощак? Или сочинял всю ночь? Актер поклонился ей с улыбкой, в которой была одна лишь вежливость. Эльке он улыбнулся бы по-другому. Анита быстро кивнула в ответ и прочертила в мыслях его путь: сейчас он дойдет до гостиной, увидит Эльку, ее поджатые длинные ноги, пухлые детские губы, и можно сказать, что один кролик уже у них в шляпе!

Способен артист писать хорошие книги? Вполне. Стивен Фрай, например. Говорят, Том Хэнкс выпустил отличный сборник рассказов. Анита не успела прочитать перед отъездом, но намеревалась это сделать, когда… когда все будет закончено. Если у них получится…

Она быстро дошла до конца коридора и обнаружила стеклянные двери, выводившие в сад. Видимо, небольшой – с вечера Анита даже не заметила его. Был ли он открыт для постояльцев? Мог ли Максим выйти туда?

«А почему нет?» – решила она сразу обо всем. И нажала на золотистую ручку.

Дверь отворилась без скрипа – похоже, в гостинице действительно царил порядок. Анита сошла с невысокого крыльца на дорожку, выложенную фигурной плиткой приятного песчаного оттенка, и прислушалась. Кроме птичьего попискивания на разные лады, никаких звуков не доносилось. Но это не значило, что в саду не было людей. Кто-нибудь мог наблюдать за ней сейчас, расслабляться не стоило.

Хотя так захотелось… забыть о великих планах и благородной цели, опуститься прямо на траву – еще не согретую солнцем, но уже подсвеченную, на острых верхушках которой покачивались искры. Вытянуть ноги, опершись сзади на локти, запрокинуть голову к небу. Облака на теплой лазури мягкие, чуть размытые, не ослепительно-белые, серый пепел ночи на всем… Они протянулись через небо волнистыми клубами, но не закрыли солнца, и оно улыбалось, точно выглядывало сквозь приоткрытые небесные жалюзи.

Анита замерла, растянувшись на газоне – нестриженом, мягком. Какое теплое утро! Наконец-то пришло настоящее лето… Когда они с сестрой только собирались сюда, подавляло ощущение, что непогода пришла к ним навечно, а вот же, вытеснило ее солнце. Или только в этом саду так радостно, как будто небо улыбается ей? А выйдешь за ворота – и вновь окажешься в промозглой серости?

Прикрыв глаза согнутым локтем, Анита блаженно улыбалась теплу, скользившему по лицу, по руке… О сестре она не волновалась: Элька знает свое дело. Актер уже наверняка попал в ее сети, дело за профессором. И про хозяина гостиницы не стоит забывать. Впрочем, этот уже на крючке… А как вести себя с той ученой дамой, они поймут, увидев ее. Не факт, что она – сухарь, синий чулок. Может оказаться совсем наоборот.

– Эй, вам плохо?

Вздрогнув, Анита открыла глаза. Так не хотелось выходить из состояния легкой дремоты…

Стоявшая над ней девочка казалась подростком: майка-шорты-сандалии. Смешной, толстенький пупс. Ускользающий взгляд – не успеваешь заметить, какого цвета глаза!

Анита улыбнулась снизу:

– Нет. Мне так хорошо… Хочешь присоединиться?

Круглый носик задергался – выдал сомнения. Но девочка решилась и тяжело рухнула в траву. Элька сделала бы это изящно и легко…

– Ты здесь с родителями? – спросила Анита, чтобы с чего-то начать разговор. Раз уж девочка составила ей компанию.

– С отцом, – буркнула она.

– Приехали монастырь посмотреть?

– Больно нужен… Мы тут живем.

Анита сразу проснулась:

– Твой отец… профессор?

Никто не говорил, что у кого-то из этих троих есть ребенок…

– Вот еще! Мой папа – владелец этой гостиницы.

– А! Петр Николаевич. Вот как… С твоей сестрой я уже знакома.

Лицо девочки, обращенное к ним профилем, резко сморщилось: