Тенденции новейшей китайской литературы

Важно, что разные исторические концепции напрямую влияют на подходы и способы изложения истории литературы. В современной китайской науке часто используют понятия «повествование» и «повествовать», не обозначая разницы между ними, но я полагаю, что разница существенна. Эти два понятия проистекают из французской нарратологии и обозначают разные вещи: повествование (нарратив) как рассказываемую историю, ее содержание; повествование (наррацию) как действие, выражение точки зрения, дистанцирование от самой истории, стилистика и методы. Первое можно воспринимать как существительное, второе – как глагол[18]. В контексте задачи написания истории литературы наррация – это взгляды, концепции и методы, нарратив – завершенный исторический период, в который существовала литература[19]. В прошлых опытах повествования о литературе исторические концепции были фиксированными, основанными на историческом материализме Карла Маркса с уже готовыми выводами, которые применялись для объяснения литературных процессов. С накоплением теоретических знаний и трудов по истории необходимо пересматривать существующие исторические концепции.

В 1949 году вышла книга немецкого историка Карла Ясперса «Истоки истории и ее цель». Он писал: «Мы стремимся понять историю как некое целое, чтобы тем самым понять и себя. История является для нас воспоминанием, о котором мы не только знаем, но в котором корни нашей жизни. История – основа, однажды заложенная, связь с которой мы сохраняем, если хотим не бесследно исчезнуть, а внести свой вклад в бытие человека»[20]. Согласно Ясперсу, углубленно изучать историю – значит заглядывать в будущее, искать устои самого себя. Это не пророчество, но убеждение, вдохновляющее людей. Ясперс считал, что понимание истории дает возможность осознать собственное бытие. Историческая картина – один из факторов принятия всевозможных решений. Даже с точки зрения объективизма, не терпящей никаких возражений, познание истории вовсе не является нагромождением случайных фактов, это часть самой жизни. Ученый осуждал подход, при котором история искажается в угоду чьей-либо власти или ради выгоды, он отмечал: «Задача представить себе исторический процесс в целом требует от нас всей серьезности и ответственности»[21]. Он также писал, что если история – это целое, то это означает, что у нее есть границы. Эти границы проявляются лишь в сравнении неисторического, доисторического и внеисторического. Историческое событие можно познать, только если погрузиться в него. Только если обнаружить имманентное единство истории, можно построить целостную идеальную картину.

Безусловно, Ясперс обнаруживает модернистское понимание истории в классическом виде. Такая историческая концепция долго определяла модернистский исторический нарратив (включая исторические сочинения и литературный нарратив). Это понимание стремится к конструированию исторической целостности. История в определенных рамках получает разумное объяснение. Различные исторические факты и их отношения между собой наделяются определенным смыслом. Чтобы понять и описать историю, необходима подобная целостность. Целостное понимание истории включает эволюционный и телеологический[22] подходы. Конструирование исторической целостности и есть целесообразное конструирование. Модернистская концепция истории – это не что иное, как своеобразная форма проявления историзма. Историзм – это способ мышления, издавна связанный с телеологическим подходом. Он конструирует исторические связи из внешне разрозненных, но таящих определенные цели идей. Карл Поппер писал в книге «Нищета историцизма» (1961): «В любой версии историцизма выражено чувство устремленности в будущее, – будущее, которое приближают некие необоримые силы»[23].

В конце 1960-х годов модернистская концепция истории начала испытывать влияние теории постмодернизма. Постмодернизм подверг сомнению истоки истории, основные понятия и всю ее логику, модернисты искали иные способы интерпретации. При господстве модернистского понимания истории многие бреши и разнящиеся факты оказываются скрытыми или вычеркнутыми. Многие факторы, которые эта историческая концепция не в состоянии усвоить, попросту отбрасываются. Однако история и телеология – это не одна концепция, а система интерпретации, конструируемая из серии разрозненных фактов. Разумеется, проблема «антиисторичности» в постмодернизме, очевидно, преувеличена и в значительной степени искажена. Деррида как раз неоднократно подчеркивал, что он акцентирует внимание на историчности и находится в поиске способа исторической интерпретации. Он заявлял, что деконструкция и есть подход, в наибольшей степени обладающий историчностью: «Поскольку с самого начала деконструкция требовала не только уделять внимание истории, но, более того, извлекать из истории части, чтобы обращаться с определенным явлением. Таким образом, деконструкция и есть история. В рамках этого подхода исторические концепции играют ведущую роль не только для историков, но и для философов. История идеологических учений, марксизма, просвещения должна подвергнуться деконструкции. Я полагаю, что применение этого подхода сделает историю нейтральной. Деконструкция во всех смыслах не является неисторическим подходом, но она особым образом рассматривает историю. Деконструкция предполагает, что история событийна – это то, что я называю “наступлением случая”»[24]. Поэтому на основе принятия «историчности» постмодернистская и модернистская исторические концепции в конце концов совершенно расходятся. После того как теория постмодернизма стала общим местом в науке, кажется, что целостный исторический анализ не отвечает требованиям времени.

Историки давно пытались, с одной стороны, поддерживать относительную целостность модернистского исторического нарратива, а с другой – искать интерпретационные связи между разнородными событиями. Немецкий историк Йорн Рюзен отмечал, что историческая концепция постмодернизма отбросила вероятность существования в истории чего-то простого, формирующего исторический прогресс. История – это не некое реальное образование, состоящее из фактов, а лишь вымысел. Согласно начальной исторической теории постмодернизма: «Понимая память как источник для надежного обоснования критерия смысла, историческая наука может принять постмодернистский акцент на эстетику и риторику как необходимый вклад в свое метатеоретическое самосознание»[25]. Вследствие этого в постмодернистских исследованиях излюбленным местом является представление исторического опыта в виде картины, имеющей эстетические свойства. С помощью эстетики образы прошлого формируют несовершенный исторический характер некоего явления. Рюзен попытался примирить конфликт между постмодернистской и модернистской концепциями истории. Он полагает, что между развитием концепции универсальности истории и проведением многостороннего исторического анализа с учетом разных точек зрения есть точки соприкосновения. По его мнению, людям нужна основополагающая, универсальная система ценностей, которая в состоянии признать культурные различия. «Существует фундаментальная ценность, которая должна быть внесена в стратегию исторической интерпретации, ценность, которая одновременно является как универсальной, так и обосновывающей разнонаправленность и различие»[26]. По сути, речь идет о принципе взаимного признания культурных различий и наличия положительного образца. Этот принцип в рафинированном виде представляет собой когнитивную структуру. «Этот принцип можно развить в познавательную структуру, которая усилит герменевтический элемент исторического метода, и эта структура позволит реализовать новый подход к историческому опыту, который синтезирует единство человечества и временное развитие, с одной стороны, и различие и многообразие культур – с другой»[27].

В поисках необходимой системы теоретического обоснования

В ситуации, когда теория и методы постмодернизма уже весьма популярны, поддерживать целостность и целесообразность исторической концепции не так просто. Необходим компромисс между тем, чтобы сохранить основное содержание модернистской исторической концепции и по возможности усвоить постмодернистские исторические методы. В отношении новейшей истории Китая этот подход представляется особенно ценным и практичным. В контексте составления истории новейшей литературы Китая это единственный разумный подход.

Разумеется, в своих рассуждениях я исхожу из той предпосылки, что признание постмодернистского знания – это критерий, который обязательно должен учитываться, иначе не было бы смысла искать компромисс. Для чего в таком случае развертывать историческое повествование, зачем конструировать картину истории литературы? Возможно ли вообще последовательное историческое изложение, когда история новейшей литературы Китая насыщена внутренними противоречиями и конфликтами? Может быть, весь исторический нарратив – задача невыполнимая, однако в этой кажущейся невозможности он проявляет потенциал. Сталкиваясь с постмодернистским знанием, стоит придерживаться модернистской точки зрения, пытаться примирить одно с другим. В этом нужно руководствоваться следующим.

Во-первых, учитывать проблему ограниченных возможностей трансформации знания. Перейти от одной системы познания к другой не так просто. Стоит людям осознать ограниченность знания, как они готовы вовсе отринуть его. С одной стороны, знание само по себе обладает признаками идеологии, то есть выбор людьми определенного знания вбирает их чувства, представления, ожидания выгоды, привычки и мощь существующего дискурса. С другой – трансформация выбранного знания имеет имманентную связь с тем знанием, которое было прежде.

Во-вторых, постмодернистское знание с модернистской точки зрения определяется имеющимися историческими условиями, которые формирует новейшая теоретическая концепция Китая. Культура мышления в Китае по-прежнему определяется рамками модернизма. Модернизм понимается именно исходя из этой концепции. В этом и проявляется ограниченность – как если бы мы наблюдали самих себя. Но при таком подходе, стоит модернизму выйти за рамки теоретической концепции, проявляется несостоятельность этого подхода, его органиченность, вследствие чего возникает неспособность размышлять и понимать живые исторические процессы. Чтобы чувствовать и понимать современность, находить ее внутренние проблемы, нужно совмещать модернистскую концепцию с постмодернистскими методами.

В-третьих, необходимо учитывать потребности университетского курса обучения. Обязательные дисциплины должны следовать унифицированной учебной программе и обеспечивать преемственность знания. Существующая учебная программа разработана в соответствии с модернистской концепцией и предлагает описание истории литературы, определяемое целостной исторической концепцией. Несмотря на то, что университеты должны быть полем для развития актуальных, передовых, радикальных идей, они являются оплотом консервативного, неповоротливого знания. Это противоречие создает интеллектуальную атмосферу в университетах, характеризующуюся бурными дискуссиями и активными поисками. Я считаю, что университетские курсы должны все-таки склоняться к консервативности и стабильности, это позволит студентам спокойно овладевать знаниями, усваивать традиции и изменения в истории, познавать внутреннюю сущность источников знания.

Следовательно, применяемые в этой книге концепции и методы, возможно, и есть нарратив истории новейшей литературы, сформированный на основе слияния модернизма с постмодернизмом. Это, с одной стороны, представляет новейшую литературу Китая как целостную, последовательную, логичную совокупность основных тенденций, с другой – выявляет генеалогию литературных явлений, которые объединены в историческом процессе с помощью человеческого дискурса. Если не будет опоры на целостную историческую картину, невозможно будет понять сущность и смысл литературных явлений и произведений прошлого. Как только проявляется основополагающая историческая тенденция, таящиеся в этой структуре ложные и навязанные теорией особенности нарратива причиняют вред литературе. Придерживаться модернистской концепции нужно для того, чтобы добиться цельной интерпретации истории, однако, что касается конкретных процессов, связей между историческими фактами и методами исторического конструирования, то здесь необходима определенная рефлексия.

В действительности поиски целостной интерпретации истории на протяжении довольно длительного времени можно считать важным теоретическим прорывом в истории новейшей литературы Китая. Еще в 1985 году Хун Цзыпин, Цянь Лицюнь и Чэнь Пинъюань выдвинули следующую концепцию: то, что сейчас называется китайской литературой ХХ века, представляет собой непрерывный процесс от рубежа XIX–XX веков до сегодняшнего момента, который ознаменовался важными изменениями. Начался и завершился переход от старой китайской литературы к современной, китайская литература приблизилась к мировой и стала ее неотъемлемой частью, столкновение и последующее взаимопроникновение западной и восточной культур вызвало формирование национального самосознания (в том числе эстетического сознания нации) в области литературы, политики, морали и прочего; искусство языка помогло переосмыслить и выразить душу древней китайской нации, и в эпоху смены старого порядка на новый это искусство обрело свежее дыхание[28].

Концепция «китайской литературы ХХ века» призвана стереть научные границы между новой, современной и новейшей эпохами. В новую эпоху начался процесс перехода китайского общества к современности. Эта концепция охватывает в целом китайскую литературу ХХ века, вмещает переход от традиции к современности и слияние китайского опыта с мировым, воплощает национальное самосознание и исторические преобразования в эпоху перемен, выраженные новым эстетическим языком. Авторы концепции в своей статье мастерски оперируют понятиями, демонстрируют широкий кругозор и проницательный ум, проливают свет на многие вещи. Способы, которыми эта статья «разрезает» исторические этапы современной и новейшей литературы Китая нескольких десятков лет, продиктованы глубоким чувством. В особенности разногласия проявляются в сравнении с описанием истории литературы, определяемым идеологией. Но в определенном историческом контексте, где авторы не могут ничего опровергнуть, они вынуждены высказываться положительно. Эта статья потрясла многих, потому что выразила то, о чем люди много лет тосковали, то, чего ждали от науки: чтобы понимать китайскую литературу ХХ века, необходимо пересмотреть ее целиком и подойти к ней с новыми теоретическими установками. На самом деле границы между новой, современной и новейшей литературой Китая такие четкие не потому, что люди ясно видят временные и профессиональные пределы, а скорее потому, что эти границы фиксируют идеологические наименования и заданные исторические смыслы.

Для понимания китайской литературы ХХ века нужно создать целостные теоретические рамки, проложить последовательную линию мышления. Все-таки в середине 1980-х годов китайские ученые имели ограниченный доступ к теоретическим источникам, поэтому авторы концепции опирались на достаточно традиционную теорию «духовных ценностей». Впоследствии Ван Сяомин и Чэнь Сыхэ призвали «переписать историю литературы», это имело большое значение для теории. Однако долгое время эта идея оставалась нереализованной. Только в 1999 году увидело свет «Учебное пособие по истории новейшей китайской литературы» Чэнь Сыхэ. Исследователь опирался на такие определения художественного творчества, как «общее», «безымянное», «национальное», «скрытое», он хотел иначе изложить историю новейшей литературы Китая. Монография Чэнь Сыхэ стала прорывом, она выявила многие прежде скрытые литературные факты, предложила оригинальный и глубокий взгляд на литературу новейшего периода. Однако политический дискурс остался одним из основных факторов, определявших изменения в литературе. Как показать «угнетаемые» факты истории литературы и в то же время не отклониться от влияния основного дискурса – одна из основных трудностей написания истории литературы этого периода. В этом смысле, хотя автор и использовал новые концепции и новые термины, чтобы выявить напряженные отношения между «скрытым творчеством» и основным руслом литературы, все же глубинные слои основного литературного творчества еще ждут анализа.

В 2004 году в издательстве «Жэньминь вэньсюэ чубаньшэ» вышла «История развития новейшей китайской литературы» Мэн Фаньхуа и Чэн Гуанвэя. Это исследование вобрало новые разработки в области изучения истории литературы и модернистской теории, отобразило последовательное развитие основного русла социалистической литературы. Авторы попытались дать новую трактовку литературной генеалогии революционного дискурса, описали новые достижения в изучении целесообразности революционной литературы; разграничение между классическими произведениями по истории литературы и литературной классикой открыло новые перспективы. Мэн Фаньхуа и Чэн Гуанвэй продемонстрировали оригинальные результаты теоретической разработки социалистического реализма и структурного анализа социалистического культурного руководства.

«История новейшей китайской литературы» (1999; исправленное издание – 2007) Хун Цзычэна и по сей день остается самой значительной книгой на тему истории и модернизма. Хун Цзычэн работал над ней в течение десяти лет: проводил тщательное исследование, кропотливо собирал материал и скрупулезно проверял факты, что позволило ему добиться точности формулировок, аккуратности в изложении, меткости слова и сделало исследование поистине блестящим. Однако описать изменения, которые претерпела литература после 1990-х годов, и многообразие ее форм и стилей так же непросто, как представить широкий литературный обзор, показать китайскую литературу на изломах ХХ века. Автору удалось ответить на многие сложные вопросы, однако требуются и дополнительные исследования, чтобы наиболее полно описать все перипетии литературного творчества.

Следовательно, в любом случае нужны теоретические предпосылки, которые позволят эффективно описать историю новейшей китайской литературы. Они позволят разобраться в логике перехода от современной к новейшей литературе и доходчиво объяснить те внутренние связи, которые продолжают существовать в литературном творчестве. Очевидно, что придется также учитывать в своем исследовании политическую подоплеку литературы, политические движения и радикальные исторические изменения, которые оказали на нее влияние. Эти явления лежат в основе истории новейшей литературы Китая, без них исследование вряд ли будет выглядеть правдоподобно и убедительно. Если воспринимать китайскую литературу ХХ века как целостный процесс модернистского развития, то содержание и форма современной и новейшей литератур получат более полное и развернутое объяснение. Концепция модернизма позволяет включить новейшую литературу Китая в мировой исторический процесс. Тогда исторические чаяния, выраженные через литературу и искусство, могут вновь проявиться. В конце концов, это было бы переосмыслением проблемы модернизма, в том числе уже с позиции постмодернизма.

Модернизм и «историзация»

Концепция модернизма в последние годы очень популярна в научных кругах, но ее глубокое внутреннее содержание и способность к переосмыслению явлений еще недостаточно изучены.

В исследованиях истории западной философской мысли слово «модерн» можно найти еще в схоластической теологии Средних веков, тогда в латинском языке использовалось слово modernus. Немецкий герменевт Яусс[29] в работе «Эстетический критерий и историческое осмысление противостояния древности и современности»[30] исследовал этимологию этого термина. Он писал, что впервые его начали применять в конце ХХ века в отношении Римской империи в период ее перехода в христианство, для разграничения древнего и настоящего. Матей Калинеску[31] в книге «Пять ликов современности» говорил, что модернистская концепция проистекает из христианской концепции о конце света[32]. По мнению Хабермаса[33], термин «модерн», варьируя содержание, всякий раз обозначает сознание эпохи, которая соотносит себя с эпохой ушедшей, рассматривает себя как результат перехода от старого к новому. Хабермас писал: «Человеческое представление о модерне менялось вслед за изменением убеждений. Изменение убеждений стимулировалось наукой. Это убежденность в возможностях неограниченного прогресса знаний, неограниченного развития общества и реформ»[34].

То, что сейчас понимается под модерном, берет начало в эпохе Просвещения. Это эпоха, которую породил новый миропорядок, это исторический процесс и ценностная ориентация, сформировавшиеся под влиянием таких идей, как безостановочный прогресс и целесообразность. Задача модерна – позволить практической жизни человека обрести целостность, непрерывность и длительность.

С тех пор как в эпоху Поздней Цин (конец XIX – начало XX в.) китайское общество подверглось влиянию западного капитализма, оно вступило в начальный период модернизма. Существуют различные мнения, касающиеся истоков и развертывания модернизма, не будем на этом останавливаться подробно. В настоящей работе подразумевается, что китайский модернизм стал развиваться именно в эпоху Поздней Цин[35]. Просветительское «движение 4 мая» стало воплощением духа модерна, а последовавшие за ним распространение марксизма и социалистическая революция явились лишь радикальной формой проявления модерна. «Социализм неизбежно победит капитализм» – типичный лозунг модерна, лежащий в основе исторического противостояния китайской социалистической революционной литературы и западной буржуазной литературы эпохи Просвещения. Между модерном в литературе и искусстве и социально-историческим модерном сформировались напряженные отношения. Литература и искусство отражают и выражают эту непрерывно развивающуюся временную концепцию, обосновывают целесообразность исторического развития и в то же время противодействуют модернизму и отвергают его, видят в прогрессе современной истории преступления капитализма и промышленной революции. Западный романтизм со времен Руссо[36] всегда выражал именно это отношение. Оно глубоко заложено в литературе и искусстве со времен модерна, до такой степени, что гуманитарные идеи антимодернизма стали двигателем современного искусства. Немало современных писателей и поэтов Китая напрямую выражали эти тенденции, либо в их идеях сохранялся дуализм (например, у Лу Синя и Шэнь Цунвэня)[37]. Однако литература социалистического революционного Китая продолжала настаивать на эстетическом и чувственном восприятии в качестве основы литературного творчества. В этом смысле она – исключение из вышеперечисленных правил. Поэтому только с точки зрения модерна возможно правильно изложить политическое и историческое содержание новейшей литературы Китая, а также описать ее эпохальное эстетическое значение.

С точки зрения модерна можно воспринимать социалистическую революционную литературу как период «историзации» в отношении переизложения истории и описания китайской реальности, а также собственно новой истории литературы. Историзация и модерн – две стороны одной медали. Импульс историзации проистекает из модерна, модерн в китайской социалистической революционной литературе опирается на проявления историзации. Концепция последней берет начало в работе Фредрика Джеймсона[38] «Политическое бессознательное». В первой же фразе этой книги он провозгласил «вечную историзацию». Джеймсон рассматривал историю как нарратив. Он, очевидно, не считал, что история есть объективное бытие, но полагал, что история обладает цельностью, причем эта цельность не есть сам нарратив, текст, но она приближена к читателю именно через нарратив и текст. Он полагает, что «на основе причинности выражения или обширного аллегорического нарратива вести описание, если это по-прежнему неизменно и непрерывно привлекательно, то только потому, что этот обширный нарратив сам по себе уже ясно выражен в тексте и в наших размышлениях по поводу текста; аллегорический нарратив формирует последовательный, неизменный образец литературы и текста – именно из-за того, что литература и текст отразили главные образцы наших коллективных представлений об истории и действительности». Поэтому «история доступна нам только в текстуальной форме, и наша попытка постичь ее, как и саму реальность, неизбежно проходит через предварительную стадию ее текстуализации, нарративизации в политическом бессознательном»[39]. Это значит, что объективной истории не существует, ее нельзя увидеть и ощутить, но через текст и нарратив можно воспринять существование истории, то есть история существует только в этих текстах. Однако в теории Джеймсона есть еще один важный аспект: все тексты стремятся сформировать историю, выражая в итоге систему коллективных представлений и конструируя историческую картину. У Джеймсона «коллективное» всегда связано с общественными классами, следовательно, обладает политической сущностью, то есть суть коллективных представлений и есть «политическое бессознательное». «Историзация» и «политическое бессознательное» у Джеймсона обладают сильным критическим аспектом. Эта книга, вышедшая в 1981 году, несомненно, обладает критическим характером, хотя автор в то время не пользовался этими методами и концепцией. Когда его книгу используют для анализа и описания особенностей «политического бессознательного» в капиталистических текстах, также деконструируется идеология, содержащаяся в подобном нарративе. Историзация литературы – это та доступная для понимания историчность, которую выстраивает в конечном итоге литературный нарратив. Литература реализма посредством метода воспроизведения позволяет повествовательному содержимому «превратиться» в существование объективной истории, придав ему некоторую легитимность.