Нежный человек

– А бабушка где?

– А вот и бабушка, она на воротах без коньков, ей разрешили. Вратарь уволен.

В комнату вошла Света с графином компота.

– Тише, пожалуйста.

Я кивнул:

– Пойдем, покурим.

На кухне Игорек разглядывал свои пальцы.

– По-моему у меня шизофрения…

– Почему ты так думаешь?

– Ногти быстро растут.

Весь вечер Игорь общался только с моей семьей, жена, выпив водки, болтала с ним о работе и подругах. Потом он танцевал с Валькой под «Эйс оф Бэйс», Света нервничала:

– Ему скоро спать, прекратите.

Пару раз бегал звонить в коридор.

– Вы позволите, всего один звонок?

– Пожалуйста…

Мы слышали:

– Да! Презентация фирмы и вручение пакетов новейших, нормативных документов!

И только уже сидя на пуфике и напяливая свои лаковые штиблеты, он как бы вспомнил, зачем вообще сюда пришел.

– …Нужны вложения, инвестиции я в общем-то не заставляю, будущее в наших руках.

– Ладно, – говорю, – сколько?

– С собой надо иметь по семьсот пятьдесят рублей, через месяц деньги будете лопатой грести. В общем, я не заставляю, – повторил он.

– Мы тебе позвоним до следующей субботы.

– Обязательно. В любом случае звоните, что бы знать, ждать вас или нет. Ну, пока!

– Пока…

Я закрыл за ним дверь, обернулся, жена смотрела на меня точно так, когда я первый раз пукнул при ней.

– Ну, ты, что дибил совсем?

– Да не, интересно…

– Ой! Я не желаю об этом больше слышать!

– Да, ладно, не буду, клянусь.

Когда мыли посуду, Света напомнила про тетю Галю. О, тетя Галя!..

Когда-то мы жили в коммунальной квартире на Ломоносовской, как-то нашей соседке пришел по почте красивый большой конверт. В конверте блестящий, новенький ключ зажигания от автомобиля и письмо с уведомлением о крупном выигрыше, там же фотография – автомобиль «Жигули». Почему именно тете Гале? Какие звезды совпали на небосклоне, чья рука не дрогнув, пропечатала этот адрес? Хрен его знает. Все было очень красиво, помню, меня даже кольнула зависть, я даже поверил. В письме приказным тоном сообщалось, что надо немедленно перечислить некоторую сумму денег на разные там почтовые услуги, оформление необходимых документов, налоги, еще какую-то хрень.

Галина перестала здороваться, конверт носила под халатом, что бы ни украли, мечтала о чем-то вслух, стирая в ванной. Тетя Галя пьяница, а значит мозгов нет и денег тоже. Продала все, что осталось ценное в комнате, собрала нужную сумму и отправила по обратному адресу. Чем все закончилось, не знаю, той осенью у Светы умер отец, и мы переехали в эту квартиру.

Короче, в субботу, я чистый и нарядный отправился на эту презентацию, «чиста посмотреть». Света не знала, она работала, теща с Валькой уехали в гости. С трудом нашел нужный адрес в лабиринтах дворов Суворовского проспекта, шел дождь, у парадной, под козырьком курили две женщины с портфелями. Таблички под стеклом, названия разнообразнейших «ООО», «ЧП» и «Товариществ». Ровно десять часов, Игорек обещал встретить меня у входа. Я не стал ждать, вошел. Справа по коридору актовый зал, дверь настежь, ждут кого-то. На сцене, потирая руки, прогуливался дядечка в солидных очках, очень похожий на американского пастора. В рядах на стульчиках народу человек двадцать, мужчины и женщины, сидели парами. Дядя на сцене, увидел меня, улыбнулся:

– Какой симпатичный молодой человек! Мы ждем вас, проходите.

– Э-э, я сейчас, одну секунду.

Вышел обратно на улицу, ну на фиг, если Игорян не придет, я здесь не останусь. А вот и он.

– Давай покурим, минутка еще есть, мерзкая погода…

– Я уже уходить собирался.

Дождь барабанил по железному козырьку, машины какие-то приехали во двор, шуршат колеса по лужам, хлопают двери. Игорек обернулся, сигарета выпала у него изо рта.

– Ой, бля-а…

– Ты, – говорю, – прям, как мой пес.

– Стоять!

Кто-то очень большой и сильный, схватил меня сзади за шкибот и брючный ремень, раскачал и выкинул с крыльца на клумбу. Вдогонку некто пробегающий мимо добавил мне пыром в глаз, для полного успокоения. Я в восхищении!

Игорька догнали в коридоре, шваркнули палкой по голове и потащили за ноги в актовый зал. Крики, грохот, публику не трогали, толпа ломанулась в дверь на выход, будто фарш из мясорубки. Избивали конкретных людей – пастора, теток с портфелями, Игорька, еще одного чудилу, палками железными и деревянными, одну бабу душили тряпками, вой, мат.

Я не стал досматривать, убежал. На Суворовском проспекте зашел в продуктовый магазин, сел на подоконник. Левый глаз заплывал гематомой, надо придумать, что сказать жене, хорошо, что жив остался. Что ж, имею право выпить, в кармане семьсот пятьдесят рублей.

Прошло больше десяти лет, сейчас весна две тысячи двенадцать. Света после развода со мной очень удачно вышла замуж за офицера таможни, Валька оканчивает университет в Бостоне, я недавно нашел его «ВКонтакте», меня он вряд ли помнит. А я сижу в кафе на Владимирском проспекте, мимо меня только, что сметая пластиковую мебель уличных кофеен, пробежало мое прошлое. А там, на перекрестке на зеленый свет светофора переходит улицу мое будущее. Тридцать лет, разведена, вместе работаем. Может, это то к чему я шел, чего я так ждал, из лучших снов моих и вечного ожидания мифического счастья.

Прощай, Игорек, мне говорили, что тебя закидали бильярдными шарами в закусочной «Сиреневый туман», что ты уехал, что ты давно на Южном кладбище. Живой. Я обязательно тебе позвоню, как-нибудь вечерком, когда будет рекламная пауза.

МАГНИТНАЯ БУРЯ

В поликлинике, на втором этаже в углу дивана с кроссвордом на коленях, сидит мужчина лет сорока пяти, он не болен и "не за кем ни занимал".

Мужчина вытянул ноги, потянулся, бодро вскочил с дивана, прошел в туалет. Заперся на крючок в отдельной кабинке, достал из пакета пластиковую бутыль с пивом, приложился к горлышку и высосал почти половину.

– Лайонель! Ну чего? Да нихуя.

Этой фразой он выражал крайнюю степень удовольствия.

Его место на диване заняли, он спустился вниз, где гардероб и регистратура, диванов здесь нет и очень шумно.

В киоске "Оптика" включили музыку, радиостанция из этих ретро – дорожных с их бесноватыми "утренними шоу", ведущие пердят, хихикают, дудят в какие-то дудки, изображают возню у микрофона, захлебываются счастьем.

– Курс доллара на сегодня ха-ха-ха, сорок пять копеек хи-хи-хи!..

Нет, здесь спокойно посидеть не получится. Мужчина получил в гардеробе куртку и пакет с ботинками, переоделся и вышел на улицу.

Прогулялся до метро, взял с ящиков бесплатных газет, допил свое пиво, по асфальтовой тропинке пошел домой. Родной дом, как вытянутая грязная ладонь, четырнадцать парадных, ебаное гетто.

Мать готовила обед, орал телевизор.

– Петя, ты?

– Я. Кто еще.

– Ну, что сказали?

– Да ничего, анкету написал, позвонят. Я завтра еще в одно место съезжу, ты мне дай на дорогу.

– Хорошо. Давление померяй…

Телевизор грохнул аплодисментами.

– А теперь мы узнаем, кого Киркоров выгнал из спальни!

Петр закрыл дверь в комнату. Единственная комната в квартире классически поделена шкафом пополам, у него поменьше жизненного пространства, но зато с окном. Еще есть маленькое бра над головой, тумбочка с телевизором и DVD, в тумбочке диски, очень много дисков, возле окна книжный шкафчик. Книги спят, склеены страницы, все перечитаны по нескольку раз. Начнется ядерная война, думал он, электричество, конечно же, кончится, телевизоры вымрут, будет, чем заняться.

Он пролистал газеты, которые раздавали у метро. Он не работал уже полгода, каждое утро говорил матери, что идет по объявлению. Сам гулял в торговом центре, катался в метро от кольца до кольца, иногда сидел в поликлинике на кожаном диване. Мать давала деньги на дорогу.

– Ну что сказали?

– Да ничего, анкету написал…

Они не бедствовали, пенсии матери хватало на двоих, но и это надоедает, да и холодно шлятся, хорошо еще зима такая плюс пять на улице, девятое января, снега нет.

Набрал номер какого-то завода в Парголово, было бы замечательно, подумал он, одна остановка на электричке, не надо никаких денег. Прокашлялся.

– Здравствуйте, по объявлению беспокоят.

– Сколько вам лет?

– Сорок четыре.

– Хорошо. Приезжайте завтра по этому адресу, все документы возьмите.

– Спасибо…

Так просто? Надо же…

Включил телевизор, повторяли новогодние шоу, Новый год они встречали вдвоем, мать купила ему бутылку водки, в одиннадцать вечера ушла спать. Он первый раз в жизни досмотрел "Иронию судьбы" до конца. Фильм неожиданно ему понравился – Новогодняя ночь черная, тихая, как обычная полночь, балет "Лебединое озеро" перед торжественным боем курантов, пробки на бутылках с вином из белой мутной пластмассы. Он помнит, алкаши поджигали спичками такие пробки, потом корявыми пальцами сдирали оплавленную пластмассу, булькал портвейн по стаканам…

Вытащил пачку дисков, нашел "Пьянь" с Мики Рурком в главной роли, вставил в пасть DVD-проигрывателю. Всю неделю, спасая себя от праздничных телепередач, он пересмотрел свою коллекцию. Америка восьмидесятых. Первые шаги по другой планете, скрип саксофона, дым из канализационных люков, рекламные вензеля из розового и голубого неона, все живут почему-то в отелях. "Трай стар пикчерз" представляет, "Каролко", "Тачстоун". Мужики в клетчатых пиджаках, некрасивые лица у киноактеров, в офисах огромные компьютеры, индастрилз. Еще жив Довлатов, еще лохматят небо башни близнецы.

– Жофрей! Ну чего? Да нихуя.

Засыпая, контуженый сытным обедом, он решил съездить вечером "в город", давно не был, а то потом работа и будет некогда…

Шесть вечера, мать тоже спала, он оделся, соскреб со стола двести рублей мелочью на завтра на дорогу, вышел из квартиры.

В метро взял с собой бутылку пива, занял место в углу вагона. На Удельной ввалилась толпа, обступили со всех сторон, сумки уперлись в его колени. Только бы не блядь старая, подумал он, глаза не закрываются, выспался. Вот дерьмо, узбечка повисла беременная, уступить – не уступить? И этот гражданин России, что у ней в животе прихлопнет тебя потом из снайперской винтовки году этак в две тысячи дцатом. Третья мировая неизбежна, хотя узбеки будут за нас, вон ходят расписные – "Россия", "Russia", "Зенит – чемпион" на спине, на лбу, на жопе. Ладно, пес с вами.

– Присаживайтесь, девушка.

– Пасибо.

Да все нормально.

Раньше это заведение называлось просто, без затей "Кофе – пирожки", Петр знал это место еще со времен "совдепии вонючей", так все называли Родину в девяностом году, все без исключения, уже было можно. Здесь тогда не было алкоголя, продавали сосиски в тесте и кофе с молоком в граненых стаканах. Пара "гусениц", стаканчик "кофа" и ты сыт несколько часов. В этой забегаловке во все времена было много студентов, рядом финэк и педагогический, сейчас здесь два зала, продают пиво и коктейли, телевизоры висят в углах.

Петр купил две кружки пива, подсел к двум мужчинам.

– Не занято?

Один шевельнулся – садись, второй дядя плакал, утирал усы и постоянно повторял:

– Это все "Фотострана" ебаная…

Друг успокаивал, совал ему закуски, кивал на телевизор.

– О, смотри дурак обама, и как его мамаша под негра легла, по пьяни, наверное.

– Это все "Фотострана" ебаная…

Петр огляделся, дрогнули руки, вот он, здесь. Недалеко, совсем рядом, еще два парня с ним и девочка, пьют "колу" из банок, смотрят новости по телевизору, девочка ест салатик, спортивные сумки на полу. Они всегда здесь в это время, он не опоздал, не промахнулся.

Петр разглядывал компанию, смешная мода какая-то нынче, вместо ботинок тряпочные утюжки на плоской резиновой подошве красные, зеленые и даже голубые, холодно же.

– Не вертись, сиди спокойно, – прошептал Петр в ладони, – я не хочу, что бы ты меня видел, я старый и некрасивый.

…Все началось с пачки сигарет жарким летом девяностого года. Девяностый год! Господи, всех этих детей еще не было на свете, девяностый год, безумное время в ненормальной стране, магазины весело пусты, талоны на еду, водку, мыло, очереди в булочную на всю улицу.

Зарабатывал он прилично, красивая печать с вензелями, на память в трудовой книжке, монолитные впрессованные буквы по кругу "Фонд народной дипломатии частное сыскное охранное агентство "Алекс", в месяц выходило, примерно, четыреста рублей. Охраняли какое-то НИИ на Василевском острове, дежурили ночь через ночь. Самая первая частная охранная фирма в СССР. Родителям наврал, сказал, что сто двадцать, а то был бы скандал. Первая зарплата, офис в центре у Казанского собора, рулоны рублей не помещаются в карманы слаксов. Лето, жарко.

Они вдвоем с приятелем, купили пива с ящиков на улице Желябова, пошли дворами в сторону Лиговского проспекта, приятелю надо было в какую-то контору.

Казачий переулок суставчатый, коленвалом, если смотреть на карте города. Крошечная площадь, которая и ломает это каменное ущелье на две части, в центре что-то типа скверика с низкой кованной оградой, истлевшим тополем и скелетом скамейки, несколько пыльных витрин, "Ремонт пишущих машинок".

Приятель скрылся в подъезде с табличкой "Жилхоз…", тишина, на солнечной стороне ящики с грушами и виноградом, весы, таджик мокрый и черный, что-то поет, покупателей нет, только цокот каблуков где-то за углом да осы жужжат над ягодами.

И вот падает пачка сигарет непонятно откуда. Через минуту скрипнула дверь парадной… дальше, как фотовспышка или ослепляющий "заяц" электрической сварки, может быть потому, когда тебе двадцать и в твоей памяти еще мало вот таких высоковольтных мгновений…

Ей тоже двадцать, она босиком в одной футболке, больше ничего нет только эта футболка, на два размера больше ее плеч, локтей, всего остального тела, спокойно, не торопясь собрала рассыпанные сигареты, потом будто очнулась, изумилась, блеснули глаза, и она убежала обратно.

Грохнулся в обморок таджик, опрокинув весы, Петр уставился на распахнутые во всем доме окна, тихо, как в лесу…

Они встретились потом осенью, он узнал ее сразу, на книжных развалах, столы с книгами занимали половину тротуара Невского проспекта, было много покупателей и не меньше продавцов. Здесь на углу Малой Садовой и Невского он и начал читать книжки. Прямо у стола раскрыл "Компромисс" на первой странице, фамилия автора показалась знакомой, не глядя расплатился так и пошел на ощупь, не отрываясь от магических строчек до метро "Маяковская".

– …Фред Колесников курил, облокотясь на латунный поручень Елисеевского магазина, – читал он вслух, расталкивая прохожих.

Потом он купил всего Булгакова, Веллера, Лимонова, Аксенова, Войновича, еще англо-русский словарь потому, что надо чесать отсюда быстрее из этой "совдепии вонючей" пока молодой.

Веллер со своими "Легендами" разочаровал – причем здесь Шостакович, Дали, совсем другие люди и другие имена были легендами на Невском проспекте. Нечисть из подворотен Лиговки и копченых коммуналок улицы Жуковского, лохматые туловища с Сайгона и Рубинштейна 13. Еще он убедился, что у Булгакова самая потрясающая вещь это "Белая гвардия", "Мастер и Маргарита" – попса, Войновича второй раз читать невозможно, у Аксенова есть только "Остров Крым", а Юрьенен очень хорош…

Он узнал ее у этих книжных лотков, она разглядывала обложки, ничего не покупала. Он пошел за ней, просто пошел сначала за десять шагов от нее, потом все ближе и ближе. Она уже поймала его в отражении витрин на Владимирском проспекте, зашла в телефонную будку, набрала номер, ей не отвечали, смотрела ему в глаза, стала грустной, будто уже видела свое будущее. Так сложилось, где-то ее не хотели видеть именно в этот день и в эту минуту не брали трубку, дальше до ее переулка они пошли рядом.

– Меня зовут Таня, ты не отстанешь…

Они поженились следующей весной, прошло еще время родился сын, жили у ее родителей. Потом все как обычно он пил, не работал, однажды ночью она одела спящего сына и ушла с ним в мартовскую метель к какой-то подруге, ушла из собственного дома.

Утром он приехал к себе, сказал родителям все нормально, потерпите неделю. Еще когда ехал в метро решил:

– Почему все не так? Надо сдохнуть, что бы начать все сначала. Да, так и сделаем.

Он выбрал дату, следующий понедельник, утро, дома никого не будет, у него тогда еще были отец, мать и на всех трехкомнатная квартира на бульваре Новаторов.

Он сказал – пусть будет электричество. Потому, что все остальное больно или страшно – порезать вены, повеситься, отравиться, утопиться, ему казалось, что он передумает в последнюю секунду. Так Есенин, наверное, ушел, хрипел помогите! но было поздно, шкрабал ногами по стене, брыкался, расцарапал горло, отсюда версия об убийстве – сопротивлялся.

Нет, он залезет в ванную и скинет в воду какой-нибудь электрический прибор, приборов разных дома навалом. Будет смешно, как в комедиях – бж-з-з-з-з. Превратится в бенгальский огарок, волосы дыбом, искры.

Пять последних дней он сидел в своей комнате, читал, была весна в самом мерзком своем проявлении, день мороз, день дождь и слякоть.

…Она была красива, даже очень, но с какой-то окаменевшей гримасой удивления, глаза округлились, казалось, навсегда, брови сдвинули кожу на лбу в черные морщины. Она ходила по комнате вдоль подоконника, ни разу не повернулась, не посмотрела в окно. Он разглядывал ее в субботний и воскресный вечер, занавески на ее окне отсутствовали, было все прекрасно видно, дом напротив, этаж такой же. Надеялся, что она разденется, последняя искра основного инстинкта, злился на себя за это. Но девушка в окне гасила свет и неизвестно ложилась спать или уходила из комнаты.

Утро понедельника, он готов, написал письмо одно всем сразу, родители ушли, можно начинать. Он положил письмо на стол на кухне, вытащил из шкафа кофемолку, последний раз выглянул на улицу.

…Девушка стояла в своем окне во весь рост, смотрела вниз, в черном платье, босиком, оттолкнулась руками от рамы, полетела вниз словно ласточка. Шлепок расквашенного об асфальт мяса он услышал на лестнице, бежал вниз теряя тапочки. Девушка упала в лужу, бусы в дребезги, глаз выскочил, повис на переносице, кричала какая-то баба, топот ног со всех сторон.

Две женщины изменившие его жизнь упали с неба. Он забыл про полную воды ванну и электрическую кофемолку, он просто по-мужски запил, через две недели нашел работу, вернулся к жене, они еще жили вместе лет пять…

Заскрипели стулья, его родной сын и компания встали из-за стола, пошли к выходу, Петр очнулся от воспоминаний, прошептал:

– Передавай привет…

Мужики за его столиком тоже ушли, пора и ему домой.

Он еще прогулялся пешком по проспекту толпа шелестела мимо и все шли ему навстречу, казалось, он один идет в сторону метро.

Машина скорой помощи стояла у парадной. Мужчина врач что-то писал за столом на кухне, Петр поздоровался, закрыл дверь в комнату, его мутило от запаха корвалола. Включил бра над подушкой, рухнул на кровать. Он часто мечтал о том, как заживет, когда мать умрет, сделает ремонт, выкинет этот шкаф, купит компьютер, найдет свою страницу "ВКонтакте".

– Конечно, может быть. Сегодня магнитная буря…

Врач уйдет, надо сходить побриться. Работа! Некое сообщество людей, система, коллектив, сборище идиотов. Завтра он начнет что-то передвигать, толкать, поднимать, напарником будет добрый узбек, и все наладится, все будет хорошо.

– Паскуаль! Ну чего? Да нихуя…

ДЕТИ В ГОРОДЕ

Этим летом сошел с ума очень известный футболист, прямо во время матча, ему кричали:

– Стой, толстый! Не в ту сторону!

Он спокойно обошел своих защитников, недоумевающего вратаря и лупанул от души в родные ворота. Стянул с себя футболку и трусы и, сверкая малиновыми стрингами, скрылся в туннеле под трибунами. Гол засчитали, до конца игры оставалось четыре минуты. Бабуля грохнулась вместе с креслом на пол…

Последний раз бабушка падала в две тысячи одиннадцатом, в августе, когда новичок команды Доменико Кришито вырезал умопомрачительный пас на голову Кержаку – гол! "Зенит" – ЦСКА 1:0! Над стадионом взмыл в небо черный надувной конь, казалось, телевизор лопнет, гол-гол-гол!!! Гол забил Александррр… И трибуны хором – Кержаков! Ну, это все помнят.

Маленькая Люси тоже любила футбол, хоть и не смотрела, любила потому, что в день матча перед игрой они с бабушкой ходили в "Пятерочку", и Люси заказывала что хотела. Сок, пряники, творожные сырки в шоколаде. Бабушка говорила:

– А я чего, на сухую футбол смотреть буду?

И покупала себе целый пакет пива. Дома на закуску готовила гренки из черного хлеба с чесноком и солью и пела песенку:

– Кержаков на остановке в ожидании колесницы, в предвкушении кружки пива, в понедельник утром жизнь так тяжела-а-а. А кругом простые люди топчут ноги Губочану, наступая ему прямо на крыла-а-а…

Когда-то бабушка знала Гребенщикова лично, плакат "Аквариума" с концерта 1986 года висел у нее над кроватью.

После матча она всегда звонила кому-то:

– Ну что, смотрел? Видел, как Дани с Халком спелись? Одни чурбаны бегают, наши вообще играть не хотят… А новый тренер? Педик какой-то, чем он лучше Лысого?

Плохо, когда "Зенит" проигрывал, Люси ничего не понимала что происходит в телевизоре, она смотрела на бабушку. Вот матч заканчивался, бабушка снимала трубку городского телефона на тумбочке в коридоре, только звонила теперь уже Люсиной маме.

– Когда Красавицу заберете? Ей же в школу! Как на следующий год? Ты не виляй! Когда заберете?

Но, слава ангелам, это было редко, "Зенит" – хорошая команда. Люси очень не хотелось уезжать ни к маме, ни к "другой бабушке".

Еще были чемпионаты мира и Европы, но тоже, слава небесам, очень редко. А в этом году был замечательный чемпионат мира. Германия – Бразилия 7:1! Вах! Голландия – Испания 5:2! Ой…

Роббен, о, этот Роббен, великий Роббен! Сидит себе на травке, руки на коленках сложил, смотрит куда-то за трибуны, все как четыре года назад. Испанцы седые, тяжело дышат, спотыкаются, а Роббен сидит жует травинку…

Бабуля болеет за Англию, передразнивает комментатора.

– Вот Пирло…

– Хуирло!

– Пас Руни…

– Хуюни!

Пустые пивные бутылки откатывались в угол, как отстрелянные гильзы.

Даже друзья у бабушки были похожи на футболистов. Один свирепый, с рожей Анюкова, другой, веселый жопастый еврей, вылитый Халк, он оставлял в воскресенье вечером какие-то коробки, утром их забирал Анюков.

Еще в квартире жили кот Джонни и пес Чарли. Когда бабуля с внучкой приходили из магазина раздавалось отчаянное мяу-мяу и счастливое тяв-тяв! Люси сама вскрывала пакеты с кормом, вываливала в блюдца, животные лизали ей щеки, Люси смеялась.

– Энималз, браза энималз…

Каждое утро девочка гуляла одна, после обеда спала, потом бабушка уходила "по делам", оставляла ее наедине с мультиками по телевизору. Вечером они учили английский язык. Бабуля знала кое-какие словечки, даже помнила ругательства. Когда-то давно, в конце восьмидесятых, ее первый муж, известный в определенных кругах человек, сказал – учите английский, на русском только коммунисты в тюрьмах будут разговаривать. Люси с удовольствием изучала иностранный язык по книжке с картинками. И так день за днем. Дэй бай дэй.

В то воскресное утро Люси как обычно умылась, позавтракала, бабушка открыла ей дверь.

– Так, к метро не ходить. Покажи, где метро?

– Там…

– Молодец, только во дворе, андестенд?

– Ай си.

– Я буду проверять, а потом пойдем в "Пятерочку", сегодня футбол. Что надо сказать?

– Итс э вандефул…

У Люси есть добрый друг, он дарит разные сокровища и живет в подвале, она зовет его через трубу в стене:

– Шипящее, эй! Привет!

Шипящее очень радуется, шипит и из трубы выкатывается пластмассовое колечко или бусинка. Желтые двухэтажные домики за Выборгским шоссе, построенные пленными немцами в сороковых годах, очень симпатичные дворики с фонтанами, бабушка утверждала, что именно где-то здесь живут Незнайка и его друзья. Они гуляли в прошлое воскресение, Люси захотела писать, спряталась, и нашла целую россыпь сокровищ и еще маленькие комочки, это были камешки, завернутые в бумажные деньги. Деньги не русские, но она все равно их собрала, разгладила, аккуратно сложила пополам и спрятала в носок. В черной дыре в стене зашипели, закудахтали.

– Ты куда там пропала?

Бабушка нервничала, Люси прошептала в дырку:

– Я завтра приду, поговорим.

И она приходила каждое утро всю неделю, Шипящее не мог говорить, только шипел и квакал. Люси прятала сокровища прямо здесь же в зарослях гигантских лопухов, она решила сегодня взять все с собой, они едва поместились в единственный карман на платье.

– Теперь мальчишки точь-в-точь меня возьмут играть…

***

Красивая женщина сидит у окна, длинные белые волосы лежат на плечах. Это ее любимое место во всей квартире, вот здесь на кухне, на этой табуретке. Женщина смотрит вниз, касаясь лбом стекла, она ждет сына, сама боится выйти, летом она очень редко выходит на улицу, летом очень много людей и машин.