Нежный человек

Пальцы ищут авторучку, блокнот уже на столе, побежала первая строка, за ней вторая, официант, еще кружечку, пожалуйста. Сказал же один талантливейший пейсатель: «…как горящей головешкой в муравейник моей памяти»

…Однажды утром, после дождя, я стоял у парадной, курил, ждал пока Валик спустится по лестнице, он не поехал со мной на лифте, на всех обиделся. Потому что ночью собака опять сказала – бля-а. Но моя жена решила, что это доносится из детской комнаты. Утром она сначала допрашивала сына, потом получил и я, сообщив, что пес частенько ругается по ночам.

– Ему надо подстилку поменять, – говорю.

– Меньше надо по рюмочным с ребенком шляться. И не забудь в садике квитанции забрать. Чтоб я больше ничего подобного не слышала, поняли? Оба? Идите.

В общем, утро испорчено. И вот стою, курю, весна, первый дождь прошелестел этой ночью. Вдруг из-за мусорных бачков:

– Не двигайся!..

– Чего?

– Ты один?

– Почти. Игорян!

Он вышел из-за помойки, застегнул ширинку, оглядел меня, будто начальник отдела персонала.

– Ну, как дела?

– Держусь. Вот в детский садик идем.

– Это далеко?

– На Бармалеева, соседняя улица.

– Замечательно, я тоже с вами прогуляюсь, хоть и времени в обрез.

Сдав ребенка воспитателям, пошагали к станции метро «Петроградская», заняли столик в кафе на последнем этаже «Дома Мод». Мужчина за стойкой и официантка смотрели телевизор, Игорек щелкнул пальцами.

– Как обычно.

– А как обычно? – удивился бармен.

– Новенький, – пояснил мне Игорь, – ладно, сам схожу.

Наш столик у стеклянной стены, здесь такие окна, огромные, до самого пола. Там за пыльным стеклом крыши, блестящие от недавнего дождя, дальше, далеко за крышами, прямо на линии горизонта прожекторные вышки стадиона «Петровский», внизу шуршит автомобилями Большой проспект. Я огляделся, посетителей мало, в дальнем темном углу стоял бильярдный стол, там шевелились тени, стучали шары, кто-то отчаянно проигрывал. Бар работал круглосуточно.

Игорек вернулся с графинчиком коньяка, официантка несла рюмки и блюдца с порезанным лимоном и бутербродами.

– Приятного аппетита.

– Спасибо, и вам. Бильярд давно занят?

– Эти с трех часов играют.

– Значит, скоро закончат. Иди, дорогая, тебя позовут.

Официантка ушла, Игорек наполнил рюмки, понюхал бутерброд.

– Люблю шары погонять, американочку, пул. Я обычно в «Сиреневый туман» хожу. Вздрогнули?

Дзыньк, лимон потек у меня по пальцам, про салфетки забыли.

– Коньяк с утра – замечательно. Правда?

– Чего не звонил? – спрашиваю.

– Дела. Большие дела!

– Да, ну?

– Ты сейчас сколько зарабатываешь?

– У меня график – два через два, ну, шестнадцать, бывает двадцать, если с переработками.

– М-да. И долго это будет продолжаться?

– Что именно?

– У тебя же семья, дети.

– Да все нормально, а, что есть предложение?

Он посмотрел в окно, взор его был мудр, какой бывает только у бездомных псов и алкоголичек.

– Помнишь Эдика с нашей группы?

– Ну?

– Ну. Я его недавно к себе взял, сейчас на «вольво» ездит.

– Так расскажи, может, я пригожусь!

– Может, и пригодишься. У тебя костюм есть, или хотя бы брюки приличные? Придешь в джинсах и кроссовках, с тобой никто даже разговаривать не будет.

– Найдем брюки, что делать-то надо?

– Люди зарабатывают…

– Не хочешь, не говори.

– Что ты нервничаешь? Не так все быстро, сначала надо представиться, на тебя посмотрят, жену возьми.

– Зачем?

– Так солидней, люди там серьезные.

Я чувствовал, как во мне опять и снова, в который раз, растет уважение к этому человеку. Мы все выпили, доели бутерброды, Игорек, встал из-за стола, давая понять, что аудиенция закончена.

– Пойдем, я тебя провожу, я еще в бильярд порежусь.

Его кто-то окликнул из темноты, он обернулся.

– Сейчас!

Там почему-то засмеялись. Уже на улице он сказал:

– Я позвоню тебе вечером, может, зайду как-нибудь на неделе, соберемся, поговорим, презентация у нас каждую субботу. Ну, пока, привет семье.

– Пока…

В тот год, мы с женой хреново жили, часто ругались. Сначала все было хорошо, меня все любили – Света, ее сын, ее мать и пожилая овчарка, которая умела во сне говорить слово "бля". Я отдавал всю зарплату, покупал здесь уют, кормили вкусно и много, теща любила выпить, я с удовольствием бегал в магазин, сам тогда начал частенько закидывать за воротник.

Когда никого не было дома, с Валькой играли в хоккей.

– Теперь ты вратарь!

– Нет – ты!

– Получи по башке!

– Дурак…

Соседи жаловались, вечером скандал.

– Конечно, это не твой ребенок.

Я обижался, Валька был друг, и может самый родной человек в этой квартире. Когда я забирал его из садика, у меня всегда было собой два червонца, один на пиво, другой на «Радугу фруктовых ароматов».

– Тебе и мне, да?

– По-братски.

– По-брацки…

Летом он уехал с садиком на дачу в Зеленогорск. Через месяц мы поехали к нему на родительский день. Я его сразу разглядел среди детишек в одинаковых шортах и майках. Его позвали, он побежал к нам, мама и бабушка бросили сумки – Валечка, он не глядя на них, прыгнул мне на руки. Потом я и ушел из этой семьи летом, когда он был далеко. Господи, что мы творим?..

С Игорьком мы вместе учились в одной путяге на Ржевке. Нельзя сказать, что близко дружили, ведь он был секретарь комсомольской организации, носился по коридорам с папочкой под мышкой, и очень нервничал, почему я еще не с билетом.

– Ты, что в загранку не хочешь? Давай заходи на следующей неделе.

Я всегда соглашался, мол, да конечно, пора вступать, год собираюсь. ПТУ наше было от Севера – Западного речного пароходства, но на третьем курсе мне уже было наплевать на дальние страны. Я играл на гитаре, сочинял песни, тусовался на «Маяке» и меня любила девочка с дискотеки «Красное Знамя».

Потом мы все ушли в армию, в стране грохнула Перестройка, и комсомол весь куда-то пропал, будто его и не было, вместе со своими дворцами, значками, билетами.

Чуть ли не каждый день получал письма от кореша по имени Шляпа. С этими пацанами я познакомился в очереди на такси у Балтийского вокзала. Помню, еще днем позвонила одна знакомая, имени сейчас уже не помню:

– Поехали вечером на Болты, сегодня «Секрет» приезжает, они пластинку записали в Эстонии!

…Около часа топтались в очереди – Леонидов, Мурашов, Заблудовский и нас несколько встречающих, за Фоменко приехала жена, забрала прямо с перрона. Макс рассказывал, как им дали двух звукорежиссеров, которые по-русски ни слова, что не пустили на пластинку песню про Алису и «Джаз». Подошли две девчонки, взяли у Макса автограф и убежали, очередь перед нами растаяла, я разменял этому невысокому, пьяному человеку пять рублей, они уехали.

Мы пошли к метро, толстый мальчик, которого все звали по фамилии – Кулькис, предложил поехать к кому-то в гости на «Маяковскую». Когда поднимались наверх, со встречного эскалатора нас окликнул парень с челкой желтых, крашеных волос до самого подбородка.

– Крысе на Климате пизды дали, он к Сайгону побежал!

– Шляпа, подымайся, мы тебя ждем!

– Вэл!

Он загрохотал вниз по ступенькам…

Это были времена, когда на Невском все знали друг друга в лицо, я тусовался с этими пацанами до самой отвальной, обычная «центровая» компания с улицы Марата, а-ля – я видел тех, кто видел Цоя.

Дружбан Шляпа не забывал меня, в каждом письме он повторял: играй каждый день, пиши тексты, у тебя есть два года, не потеряй их, дружище. У нас будет команда! Поступим в «джазуху», потому, что джаз это основа! Молодец, думаю ему там легко советовать, гитару я в руки взял только через полгода службы. Шляпа сам в армию не пошел, какие-то проблемы со здоровьем.

Были и списки необходимого, когда я приду на дембель – гитара акустическая, звукосниматели, драммашина, хорошие микрофоны две штуки, Кулькис поможет, он передает тебе привет. Я отвечал: продам шапку ондатровую – двести рублей, бабушка отложила мне на одежду – триста, уже пятьсот. Чем они там занимаются, я не спрашивал, боялся околеть от зависти.

…И вот – дембель, последние числа ноября восемьдесят восьмого. Как изменился мир за два года! На Московском вокзале ларьки – киоски ни хрена не «Союзпечать», завешаны «вареными» тряпками, футболки с портретами Берии и Троцкого. Неподалеку, гопники не по-местному загорелые зимой, в кожаных куртках и жиганских кепках. Один сидя на корточках, елозил перевернутыми стаканами по коврику.

– Кручу, верчу, обмануть хочу!..

Рядом диковинная машина "девятка" без номеров, вся черная, даже стекла.

«Билетная касса» у входа в метро. Бум-с. Стою, как вкопанный, глаз не свожу с афиши – четыре взъерошенных портрета, смотрят решительно, черные рубашки, поднятые воротники. Внизу скромное русское слово, четыре буквы – КИНО. Дворец спорта «Юбилейный». Двенадцать дембельских рублей должно хватить, протягиваю в окошко кассиру.

– Один билет на кино…

– Да нет билетов.

– Ну, конечно. Еще бы.

Позвонил матери, сказал, что через час буду дома.

– У нас новую станцию метро открыли, прямо около дома, езжай до конечной, если заблудишься, позвони, я встречу.

– Да, ладно, уж как-нибудь…

Проспект Просвещения, новая станция вокруг ларьки, ларьки, ларьки, тряпки, цветы, жевачка, я и в правду чуть не заблудился. Вдруг, музыка – будка, очень напоминающая деревенский сортир, фасад стеклянный, изолентой к стеклу списки, пожелтевшие от солнца листки бумаги. Тут было все! В алфавитном порядке, от АББЫ и так далее, «Битлз», «Ах-а», «Секс Пистолс», «Елоу», «Фэнси», «Диджитл Эмоушнс», весь рок-клуб, все альбомы «Аквариума», последний писк – толстыми буквами, фломастером – ЛАСКОВЫЙ МАЙ. Здесь же продавались чистые кассеты. Внутри этой чудо – будки сидела бабуля, читала «Аргументы и факты».

– Простите, а можно «Пет Шоп Бойз»?

Бабуля сняла очки, отложила газету.

– Конечно, мой хороший, кассета есть?

– Нету…

– Тогда червонец за кассету и три рубля запись.

– Вот зараза, у меня только двенадцать…

Бабуля оглядела мои дембельские погоны, шапку с кокардой, чемоданчик дипломат, махнула рукой.

– Давай, рубль завтра занесешь. Как ты сказал? Пэд, Шоб, дальше? Бойзз, восемьдесят восьмой и восемьдесят седьмой год. Правильно?

– Верно…

– Приходите завтра с этой бумажкой, будет готово.

– И все?

– Все. А что еще?

Так просто. Нет, мир определенно если изменился, то в лучшую сторону. Следующим утром я позвонил Шляпе, он тоже был пьян и весел.

– Вернулся?!

– Ну, да…

– Сегодня, – говорит, – отменили закон о тунеядстве, официально. Теперь можно не работать, прикинь!

Договорились встретиться вечером на Сенной, «все обсудить».

Вечером я вышел пораньше, хотел прогуляться по городу. Толпа на Невском вся «вареная», в растопыренных джинсах с египетской символикой на задах, шапки из жесткого меха, усы, смех, много нерусской речи. Кооперативная торговля, «Найденов и Компаньоны», шмотки в Гостином дворе по безумным ценам, кооперативные, одноразовые, по пьяни шитые. На Пятаке все одинаковые, как куклы – «пропитка», зеленые слаксы, белые носочки и ультрамодные туфли с «лапшой».

– Дарагой, нужен «пирамид»? Чесный, югославский…

Я понял, что никогда не напялю на себя – вот эти «вареные» галифе и армянские тапки с лапшой. Сами жрите.

На Климате какие-то балбесы в эсэсовских кепках, в Сайгоне, правда, без изменений, все те же слоеные пирожки с мясом и гуммозные личности с сумками от противогазов через плечо.

…Долго не обнимались, Шляпа сразу повел в подворотню у магазина «Океан». Мужик в спецовке и нарукавниках отдал нам авоськи набитые бутылками.

– Спасибо, Миша.

– Тебе спасибо, заходи еще.

– Нормально, – говорю, – думал, сейчас полдня простоим.

– Мы же не алкаши, деловые люди.

Очередь в винный магазин тянулась до Московского проспекта. Тут же в переулке Гривцова вошли в парадную, поднялись на последний этаж, Шляпа надавил на нужную кнопку. Дверь быстро открыли.

– Проходите, друзья.

Шляпа нас представил, человек по имени Босс забрал наши авоськи с портвейном, пропустил вперед. В комнате было тесно, человек двадцать стояли с гранеными стаканами в руках, как на фуршете, обернулись.

– О!..

– Здравствуйте, здравствуйте…

Стол заставлен все тем же – «Кавказ», «Анапа», «Агдам», музыка, как и во всех лучших домах – «Наутилус Помпилиус». Мне сунули в руки стакан, наливал веселый, усатый дядька, он все орал про новую эпоху свободы.

– Говорил же я вам!

– За победу, друзья!

– За победу!

– Ура!

Я выпил, не касаясь стекла губами. Кто-то перемотал кассету, и магнитофон снова завыл – «Ален Делон, Ален Делон, гов-ворит по-французски». Не знаю, мне как-то сразу не понравились эти пижоны с Урала, я тогда был уверен, что весь русский рок родом с Купчино и улицы Жуковского. Смех, брожение по огромной комнате, к нам приблизился мужчина с бородой, в кожаном плаще, он сказал Боссу:

– Ну, я тебе оставлю три тыщ-щ-и.

И покосился на меня, ждал реакции. Я, наверное, должен был подпрыгнуть, крутануть в воздухе сальто и шваркнуться на позвоночник. Потому, что у человека не может быть в кармане такой огромной суммы денег. Они бы просто не поместились в кармане.

Пришла еще компания, в комнате стало совсем тесно. Вижу – Игорян пьет штрафную. Я обрадовался.

– Эй!

Сначала он не понял кто перед ним, потом память его проморгалась, он выпалил:

– Оба, ну как ты?

– Вот вчера с фронта вернулся.

– Отлично, поможешь продать двадцать девяток.

– Чего?

– Стой здесь, я сейчас…

Куда я попал? Где те ребята с улицы Марата? Стало скучно. Махнул Шляпе рукой, показал пальцами, что ухожу.

Мы шли по улице, молчали, я уже все понял, это было первое в моей жизни предательство. Он сообщил, что Кулькис в тюрьме за валюту, сам он женился и занимается делами.

– Кручусь, братан.

– А, что мне теперь делать? Мне?!

– Да не кричи ты, сумасшедший. Поступай в джазуху, если ты такой кремень, я пас, времени нет.

Мы еще постояли, допили бутылку «Агдама», покурили у пылающих мутным оранжем витрин ресторана «Балтика», через два года здесь будет общественный туалет под названием «Макдональдс», и расстались навсегда.

В школу поступил без особых проблем, сразу после Нового года, в группу Георгия Косояна по классу духовых инструментов. С гитарой не сложилось – мест не было, и еще с августа большой конкурс. Выбирать не приходилось, пришлось переключиться на саксофон.

По четвергам, вечером, все желающие с разных групп собирались на так называемый оркестр, культурно джемовали в актовом зале, мусоля вариации на классические темы. Собирались зрители – люди, имеющие отдаленное отношение к нашей «джазухе», до начала «оркестра» и в перерыве вместе с нами топтались на лестничных площадках и курилке, играли на гитарах, что-то яростно обсуждали, сидя на подоконниках. Молодые люди, костистые, в квадратных очках, в черных пиджаках из кожзаменителя. Они все повторяли:

– Мы – демократы.

Пару раз я видел оборванцев из группы «Манго – Манго», казавшиеся мне тогда полными придурками. Заходил к нам легендарный Алик Сахаров. Дядя Сахар, пожилой мужик всегда в пальто и костюме с галстуком. Алик утром, когда из гостиниц и туристических автобусов вываливают экскурсии, выползал на Невский проспект, надувал глаза, растерянно шарил по карманам и с прибалтийским акцентом «бомбил» под пьяного эстонца отставшего от группы и потерявшего бумажник. Народ подавал.

Игорька я увидел в перерыве, зрители и музыканты высыпали на лестницу, доставали сигареты, прикуривали.

– …Вы, что-нибудь слышали о суммарном счете на два миллиона рублей?

Я свистнул, Игорь обернулся, опять слышу смех за его спиной.

– Саксофон? Очень хорошо, – похвалил он, потрогав пальцем инструмент, болтающийся у меня на груди, – надо серьезно поговорить. Ты будешь нужен.

Глаза его сделались по-комсомольски серьезными.

– Скоро в России появятся богатые люди, я собираюсь открыть презентацию.

– Что?

– Это место, – пояснил он, – где богатые люди подписывают контракты. Мне еще нужна девочка со скрипкой.

– Зачем?

– Людям нужно место, где они будут спокойно подписывать контракты. Место с хорошей музыкой, ты будешь играть джаз на саксофоне, а девочка на скрипке.

Девочка совсем не вписывалась в концепцию моего представления о джазе. Джаз это другое, это истоки, это негры, виски и еще фестиваль каждую осень в ДК им. Ленсовета.

– Может быть с контрабасом?

– Что?

– Девочку с контрабасом. Хотя тоже фигня какая-то…

– Нет. Только со скрипкой, у тебя телефон тот же?

Я кивнул.

– Все будет, – пообещал он, – я позвоню.

Уже следующей зимой, в тяжелых раздумьях о смысле бытия моего, и непонятного происхождения тоске, я шлялся по Владимирскому проспекту. Падал теплый снег, люди тащили домой перевязанные веревками елки, замедляя шаги у невиданной ранее витрины, первого в городе магазина «Панасоник». И у Пяти углов встречаю своего армейского приятеля.

– Ого! Ты куда?

– Да, так. А ты?

– На кыйкбоксинг, на тренировку.

– Крейгбоксинг?

– Кикбоксинг, чудак! Пошли со мной, покажу.

Только сейчас я заметил у него на плече спортивную сумку. На следующий день мне, вдруг, осточертело все, что связано со словом музыка. Я продал саксофон, купил боксерские перчатки и спортивные штаны с лампасами, месяц не подходил к телефону.

…Утром девятнадцатого августа я ехал на такси с Юга – Запада домой на Просвещения, таксист сказал:

– Слышал? Горбачева убили.

Заткнулись «Европа плюс» и «Радио Рокс», ларьки не функционировали, пенсионеры гуляли с собаками, нацепив ордена и медали, как на день Победы, водка пропала еще три дня назад, бутылку пол-литра «Столичной» можно было купить только у официантов в «Пулковской» за безумные деньги. А на мне американские джинсы! И я испугался – я предал Родину…

Через два дня, когда все уже было ясно, толпа запрудила Малую Садовую и Итальянскую, ждали выхода газеты «Час Пик». Никто уже не орал, не нервничал, как прошлой ночью у Смольного. Там зачем-то соорудили нелепую баррикаду, Боря Лимон пожертвовал свой «Мерседес»…

– Господа! Внимание! Газету скоро привезут, выпуск номера в семнадцать ноль – ноль!

Ну, конечно, как же без него. Я крикнул:

– Игорь!

Он спрыгнул с капота автомобиля, глазки забегали, вероятно, сконфузил мой внешний вид и мои новые друзья в адидасовских панталонах.

– Ого, с такими ребятами и банк грабить не страшно!

– Привет, – говорю.

– Представляешь, у меня пароход с филиппинцами, как узнали про переворот, развернулся прямо в заливе у Кронштадта, и поплыл назад. Никакой наживы!

Он наклонился к моему уху и прошептал:

– Собчак в городе.

Я знал, что Толик в городе, он никуда не исчезал, и все эти дни его охраняли «воркутинские» с обрезами под джинсовыми куртками, он за это обещал им отдать Ленинский проспект и рынок на улице Козакова.

– Это что за клоун? – спросил Диас.

Игорек, наверное, не расслышал.

– Так, парни, вы будете нужны, у тебя телефон тот же?

Я кивнул. Он куда-то спешил, нас разорвала толпа, метнувшаяся к Зимнему стадиону, туда приехал автобус с «Лениздата», привез газеты.

В том же году, в октябре, прекрасным, воскресным утром мне выбили челюсть в спортзале школы номер девяносто пять Куйбышевского района. Если свернуть с Невского проспекта у касс «Аэрофлота», вторая подворотня направо. Школа во дворе, по воскресениям бои без правил, в девять утра регистрация, баб не пускают, с собаками можно. В зале перегар от дорогих коньяков, аромат заморских одеколонов, какая-то сволочь курит, в позапрошлое воскресение я здесь заработал шестьсот рублей. Мне объявили, кого я сегодня буду метелить.

– Хреново, – сказал Диас, – я его знаю, кгбшник, из Москвы, живет в «Прибалтийской», мутят с Комаром младшим, я его видел на стрелке с «казанскими».

– И чего делать?

– Попробуй лоукик и левой апперкот.

Бой начался, через минуту мне захотелось убежать отсюда без оглядки, прямо так в трусах и перчатках. Но три раунда надо продержаться обязательно, иначе про меня забудут везде и навсегда. Какие там на фиг раунды, ослепительный хлопок урамикацуки мне в челюсть, затылком об пол, ноги вверх, аплодисменты…

Очнулся на скамейке в раздевалке, Диас вызвал мне такси.

Много дней я пил лишь манную кашу и сосал через трубочку сладкий чай, рот не открывался.

Сразу после Нового года мы похмелялись на работе у одного товарища, он охранял научно – исследовательский институт «Механобр» на Васильевском острове. Кроме охраны в институте никого не было, кабинеты не закрывались, мы пили на мягких, финских диванах в приемной директора. Денег крайняк, и на столе – «Рояль» с «Инвайтом», баночка майонеза и буханка хлеба. Вспоминаем новогодние приключения, Диас перелистывает прошлогодний номер «Рекламы Шанс», читает прикольные объявления:

– Меняю ваучер на трехкомнатную квартиру!

– Куплю бивень мамонта…

– О, слушайте! Организация объявляет конкурс на замещение вакантной должности референта. Предпочтение отдается мужчинам в возрасте до двадцати пяти лет, свободно владеющим английским языком, имеющим навыки работы с компьютером, водительское удостоверение категории «В», знакомым с приемами каратэ или бокса!

– Блудняк.

– Продам квартиру в Бруклине…

– А ну-ка.

Когда друзья ушли еще за бутылкой я перечитал объявление, номер телефона. Поднялся на лифте на последний этаж, в самом дальнем кабинете сел за стол у самого окна, пододвинул телефон поближе. Рука замерла над циферблатом, я посмотрел в окно. Внизу безлюдная 26-я линия Василевского острова, корпуса судостроительных заводов за горизонт, трамвайная остановка, старушка в синем пальто, воротник из каракуля, рядышком болонка с розовой задницей…

Я набрал этот мистический номер, трубка зашуршала, загудела, мой сигнал, меняя тональность, летел через Европу и Атлантический океан. Потом щелчок и тишина, несколько секунд плавающая, невесомая, щекочущая воображение, тишина…

Шлепком ураган, мириады голосов! Америка…

Наконец, гудок, самый обычный, коммутатор чмокнул, и потусторонний, сонный голос спросил:

– Алло? Алло, сволочи!

Я повесил трубку. Там, наверное, сейчас ночь, и на всей Земле второе января…

Через пару дней в тяжелых раздумьях о смысле бытия, и непонятного происхождения тоске, я шлялся по Загородному проспекту. Падал теплый снег, город еще безлюдный после праздника, все сидят по домам, в окнах мигают новогодние елки. В семь часов у меня встреча с каким-то Ильей у метро «Владимирская», по объявлению из той же газеты. Но я еще сомневался, прикидывал, оценивал свои возможности. В общем, купил приглашение в Венгрию, двадцать долларов не деньги.

До весны сидел дома, не подходил к телефону, гулял только до магазина и обратно, отдал соседу с первого этажа боксерские перчатки и штаны с лампасами. Седьмого марта получил загранпаспорт и свалил в Будапешт.

Полгода торговал там советскими утюгами и кофемолками на русском рынке «под мостом», снимал комнату в Келати в одной квартире с такими же бродягами из Ужгорода. Надоело, вернулся. Женился.

Игоряна видел один раз в Гостинном дворе, молодец – костюм, штиблеты, галстук. Я не подошел, я был тогда в полной жопе, ни работы, ни денег. Потом в августе девяносто восьмого в телефонной будке у метро «Петроградская» он орал кому-то в трубку:

– Я же вам говорил! Я предупреждал!

В эти дни в России многие сошли с ума, никто не обращал особого внимания. Дефолт, восемнадцатое августа. Опять исчезли водка и сигареты, да и вообще все исчезло. Помню, с Валиком стояли в очереди за макаронами, вчера доллар слетел с отметки в пятьдесят рублей на двадцать пять, вроде бы устаканился, товар снова выкинули на прилавки. Старухи бузили:

– Почему вчера было по сорок, сегодня по пятнадцать?!

– Бакс упал, бабуля!

– Чаво?

Люди несколько дней «пылесосили» магазины, не глядя на ценники.

– Ничего не понимаю.

Да никто ничего не понимал…

***

Игорь звонил почти каждый день.

– Ну, как ты? Ничего, скоро у тебя будет много денег. Я зайду в субботу, с женой познакомлюсь.

– Давай.

Он пришел с тортом и палкой копченой колбасы. Торт отдал жене, сел на стул в коридоре, что бы развязать шнурки на ботинках, и, вероятно задумавшись, очистил колбасу, как банан, откусил «жопку», опомнился.

– Пардон, порежьте это на закуску.

Пока мы с женой собирали на стол, Игорь с Валиком рисовали. Картина называлась – «Гол!» Растерянные хоккеисты и смайлики, много смайликов это зрители на трибунах, радуются счет на табло – 99 : 0.