Мост через жизнь

– А почему Мише кашу не варила, а этой собаке будешь?

– Мише не готовила, потому что дурой была.

– А теперь поумнела? – Райка с удивлением смотрела на сестру. На её памяти Оля впервые высказала критику в свой адрес.

– Поумнела.

– И кого за это благодарить надо?

– Мишу, – произнесла Ольга Михайловна после недолгого колебания и нежно почесала собаку за ухом.

– Какого Мишу? – испуганно спросила Рая. Умом, что ли, Оля тронулась?

– Мужа моего. Покойного.

Ольга Михайловна блаженно улыбалась. Ей вдруг стало всё равно, что о ней подумает сестра. Собака учуяла это самое блаженство, исходящее от хозяйки, и счастливо прикрыла глаза. Она не любила плакать на людях, но так хотелось! Ей впервые хотелось плакать от счастья.

– Как собаку-то назвала? – спросила Райка.

Ольга Михайловна вздрогнула и посмотрела на собаку. Та напряглась и отвела взгляд от хозяйки. Решалось что-то важное. Такие моменты собака хорошо чувствовала. Очень напряжённый запах. Как бы не выгнали… Райка с удивлением смотрела то на сестру, то на собаку. Такое ощущение, что промеж ними есть какая-то тайна. Смешно, конечно. Какая такая тайна может быть у Ольги, да ещё с собакой.

– Приблудой назвала. Как же ещё, – Ольга Михайловна погладила собаку по голове и мысленно попросила у неё прощения за это маленькое предательство. Обещала ведь, что не будет называть приблудой. Ну, не повернулся у неё язык назвать настоящее имя собаки.

Собака облегчённо вздохнула и лизнула руку хозяйки. Она не ошиблась! Не зря ей сразу же понравилось слово «приблуда». Не зря! Теперь она знала точно, что Приблудам кашу варят. Приблуда – это тебе не Миха. Это что-то совсем другое. Это новая жизнь. Лучшая жизнь.

– В этом ты вся! Вся твоя вредная сущность. Мишу всю жизнь приблудой называла, теперь вот собаку! Найдёшь у живого существа больное место – и бьёшь по нему. Если ты ей действительно будешь кашу варить, то она этой кашей подавится!

Собака от возмущения зарычала. Ольга Михайловна придержала её за верёвку, которую до сих пор не догадалась срезать.

– О! И собака тебе под стать! Ни добра в ней, ни порядочности. Рычит на меня! Ей дай волю – она и покусает.

Ольга Михайловна одной рукой продолжала удерживать собаку за верёвку, второй гладила её по голове, призывала к молчанию. Успокаивала. Успокаивала собаку и прислушивалась к себе. К своим новым мыслям. Новым чувствам. Почему-то совсем не хотелось вступать с этой суматошной, но, в принципе, такой привычной Райкой в перепалку.

Собака думала о том, что, судя по всему, эта Райка совсем не последний человек в жизни хозяйки. Если не ребёнок, то явно любимица. Иначе Ольга не стала бы её, собаку, успокаивать. Иначе дала бы вволю полаять и порычать. Люди часто склонны выяснять отношения с недругом чужими клыками или руками других людей. Надо попробовать порычать ещё раз. Громче и смелее. И внимательнее принюхаться к реакции. Собака глубоко втянула воздух. Вкусно пахло чем-то мясным и спокойствием, которое исходило от хозяйки. А от Райки пахло недоумением. Она никак не могла уловить настроения Ольги. На скандал не ведётся, непривычно тихая и даже какая-то умиротворённая. Точно влюбилась. А она, Райка, всё время пролетает мимо любви. А ведь младше Ольги. Как-то не так она живёт, что ли? Что-то не то делает?

Райка вздохнула о чём-то своём, затем положила котлету на кусок хлеба и протянула сестре. И собаку осенило! Видимо, Райка хозяйку подкармливает! Вот она ей кто! Поэтому хозяйка столь терпелива. И собака с ней согласна. На того, кто обеспечивает еду в твоей миске, голос лучше не повышать. Нет, пожалуй, больше не будет она рычать на их, теперь уже общую с хозяйкой, кормилицу.

Райка тем временем открыла бутылку вина и разлила по бокалам. Один из бокалов протянула сестре и, неожиданно для самой себя, достала из кастрюльки ещё одну котлету и протянула собаке.

– Ешь, Приблуда. Твоя хозяйка кашу тебе ещё не скоро сварит. Да ты, поди, к кашам и непривычная. А раз непривычная, то нечего и баловать.

Собака пропустила мимо ушей это «нечего и баловать». К котлетам она, между прочим, тоже непривычная. Котлетами её прежде тоже не баловали. Собака мимоходом порадовалась тому, что не ошиблась в Райке: ворчливая, но добрая. Она без лишних уговоров съела котлету и всхлипнула. Не могла поверить своему счастью. Боялась, что не справится с эмоциями и на радостях сделает лужу. А это уж точно никому не понравится. Жизнь собаку, конечно, не баловала, но многому научила.

Ольга Михайловна с бокалом в руке продолжала сидеть на диване. Думала о том, что уже очень давно они с сестрой так мирно не сидели. Всё время что-то делили. Собачились. Не уступали друг другу ни в чём. А теперь, с появлением собаки, всё изменится. Ольга почему-то была в этом уверена. С собакой в доме они все будут жить дружно. Как под Мишиным присмотром. Ох, как она перед ним виновата! Как виновата! Замучила она его своими придирками. И ведь сама от этой злости удовольствия не получала. Ольга Михайловна смахнула слезу. Собака заскулила.

– Давай, Оленька, Миху твоего помянем, – Райка, не чокаясь, отпила из бокала вино. – Хороший был мужик. Спокойный. Терпеливый.

Собака навострила уши, перестала бить хвостом по полу и настороженно посмотрела на Райку. Она только сегодня познакомилась со словом «поминать», и оно ей очень понравилось. Поминать – это вкусное яйцо и мясные пирожки. А Миха – это её прежнее имя. И как её имя связано с поминками – она не понимала. Не понимала и очень боялась, что это непонимание выйдет ей боком. Боялась сделать что-то не так. Она готова не реагировать на имя Миха, но не реагировать на слово, которое пахнет мясными пирожками, у неё не получится. Она это точно знает.

– Хороший, – подтвердила Ольга Михайловна и тоже отпила вино и, неожиданно для себя самой, спросила: – Райка, скажи мне, хотела ты Мишу моего увести?

– Мишу? Увести? Куда? – Рая выглядела очень растерянной.

Ольга Михайловна не стала отвечать. Подумала, что Райка сейчас и сама всё поймёт. Поди, не дура. И, честно говоря, уже жалела о том, что спросила. Какой смысл сейчас, когда Миши нет, отношения выяснять.

Рая потрясённо смотрела на сестру. До неё начал доходить смысл вопроса.

Собака внимательно следила за женщинами. Думала о том, что уже полюбила обеих. Такие они добрые, суматошные и беззащитные. И настроение у них меняется очень часто. Ну, ничего, она, собака, со временем во всём разберётся. Всё разнюхает. И будут они жить под её собачьим присмотром и защитой. А когда хороший человек под защитой, то и настроение всегда будет хорошим. Собака это точно знает.

– Ты что это такое говоришь, Оля? Как тебе такое в голову пришло?

– Прости меня. Прости меня, дуру, – Ольга Михайловна погладила сестру по руке и пожала плечами так, как когда-то пожимал Миша. Она вдруг поняла, что это пожатие помогает не втянуться в склоку. Помогает сохранить мир.

– Он всего раз ко мне пришёл, – тихо произнесла Рая. Ольга Михайловна вздрогнула и моментально отдёрнула свою руку. – Без тебя пришёл. Давно. Лет двадцать назад.

– А ты?

– А что я? Я борщ ему налила. Полную тарелку. Я как раз с утра борща наварила.

– А он?

– А что он? Начал есть. А как доел – закрыл лицо руками и заплакал.

– Кто заплакал? Миша?

– Да.

– А ты?

– А что я? Я не знала, что делать, когда мужчина плачет. При мне прежде никогда никто не плакал. А потом вдруг сказала ему: «Если хочешь – оставайся». Сдуру сказала, Оленька. Поверь мне, сдуру!

– А он?

– А он погладил меня по руке и сказал: «Пойду я. Оля тоже хорошо борщ готовит. А может, ещё и детки будут. Не старые мы ещё». А потом добавил: «Не могу я предавать. Мне, наверное, надо было собакой родиться».

– А ты? – Ольга Михайловна прикрыла глаза и негромко заплакала.

– А что я? – Райка пожала плечами. – Я-то ведь знала, что ты борщ варить не можешь. И этим было всё сказано.

– И что? – спросила Ольга Михайловна и отдала собаке надкусанную котлету, которую всё ещё держала в руке.

– Ничего. Поняла, что он тебя любит.

– А я вот ничего не поняла из того, что ты тут наговорила. Ольга Михайловна посмотрела на собаку. Собака моментально положила морду ей на колени и преданно заглянула в глаза.

– Грязная она какая-то, собака эта, – произнесла Рая. Она торопилась сменить тему неприятного разговора.

– Грязная, – согласилась Оля.

– И в проплешинах вся. Болеет, поди. Надо бы её марганцовкой обработать. Или ещё чем.

– Обработаю.

– Давай помогу.

– Давай, – Ольга Михайловна внимательно посмотрела на сестру. Вспомнила, как они вместе обрабатывали маме пролежни. Как она вообще могла об этом забыть?

– Только надо бы её искупать сначала.

– Искупаем. Вода, слава богу, есть.

Собака сидела у ног Ольги и боялась спугнуть удачу. Если женщины планируют её искупать и что-то чем-то будут ей обрабатывать, то, значит, точно не выставят её на улицу. А обработку она потерпит. Это не самое страшное в жизни. И не надо ей никакой каши! Не надо! И подстилки красивой не надо! Ей достаточно знать, что она теперь Приблуда. Достаточно ладони хозяйки на голове, поминок, надкусанных котлет и той любви, которая сейчас витает в воздухе. Такого сильного запаха любви она прежде не встречала.

– Марганец-то у тебя есть?

– Есть.

– Молодец, – похвалила Рая. – Хозяйственная ты.

Ольга Михайловна улыбнулась и пожала плечами. Её очень давно никто не хвалил. То ли было некому. То ли было не за что.

– А знаешь что? – неожиданно произнесла Ольга. – Переезжай-ка ты к нам жить. Что мы с тобой, как два сыча, по разным углам ютимся?

– К кому это – к вам? – уточнила Рая. Казалось, что предложение сестры её ничуть не удивило.

– К нам – это ко мне и к Михе.

Собака вздрогнула, но тут же взяла себя в лапы. Она давно уже научилась прощать ошибки и оговорки людям. Миха так Миха. Она не будет спорить и выяснять отношения. Собака еле заметно пожала плечами и улеглась так, чтобы находиться в одинаковой близости к обеим женщинам.

Рая внимательно смотрела на сестру. Какой Миха? Чтото Оля начала заговариваться. Может, что с головой не то. Они уже, конечно, обе не девочки. Действительно, надо бы съехаться. Ольге и самой уже пригляд нужен, а тут ещё и собака прибилась к ним. Да, именно к ним.

– А квартиру твою сдавать будем, – Ольга Михайловна оживилась. – Какой-никакой, а доход. Ты сможешь с работы уйти. Будем гулять, на кладбище ходить вместе. И Михе радостно будет.

Собака, услышав слово «гулять», моментально поднялась на лапы. Погулять бы ей совсем не помешало. Женщины продолжали сидеть. В воздухе сильно пахло тихой любовью. Собака могла различить много оттенков запаха любви. Гулять с ней никто не торопился. Ничего, подумала собака, она со временем приучит их к дисциплине. Любовь любовью, но и порядок должен быть во всём.

– Переезжай, Рая – Ольга Михайловна погладила сестру по руке.

– Ну, если ты считаешь, что Михе от этого будет радостно…

Собака, не справившись с нахлынувшими на неё чувствами и запахами, громко залаяла и, подскочив к Райке, лизнула её подбородок. Собака не любила, когда хозяева плачут. Даже если эти слезы не пахли ни обидой, ни злобой.

Карл у Клары украл часть жизни, а Клара у Карла украла…

В утренний сладкий сон Евгении ворвалась весёлая трель телефонного звонка.

– Да. Я слушаю, – проговорила она в трубку, не открывая глаз. Она надеялась, что это кто-то ошибся номером и у неё будет возможность ещё поспать. Муж уже ушёл на работу. Он самостоятельный. Утренний кофе и горячий завтрак обеспечивает себе сам. И сын, накормленный мужем, ушёл. Будить её, кроме как тому, кто позвонил и ошибся, – некому. Так что есть ещё надежда.

– Доброе утро, Евгения Николаевна. Вас беспокоит администратор Тамара, – противный голос администратора Центра психологической помощи, в котором работала Женя, рассеял все надежды на сон. – Московское время девять утра. На одиннадцать утра у вас записан клиент.

Евгения дала отбой и открыла глаза. Откуда взялся этот клиент? Вчера, когда она уходила с работы и посмотрела расписание на сегодняшний день, она порадовалась тому, что ранних клиентов нет. И Томка хороша! Взяла за моду – звонить по утрам и противным голосом сообщать неприятные новости. С Тамарой Евгения знакома более двадцати лет. Они дружат с первого класса. И в центр на работу Тому взяли по её рекомендации. Женя убедила руководство, что если у них будет администратор с таким душевным голосом, как у её подруги, то количество клиентов возрастёт. Тома же, которая не знала, что на работу её взяли в расчёте на душевные интонации, начала говорить холодным голосом диктора центрального телевидения. Ей казалось, что так солиднее. И, что самое удивительное, количество клиентов в центре возросло.

Евгения решила перезвонить подруге на мобильный телефон.

– Доброе утро, солнышко, – нежный голос Томы заставил её улыбнуться и отложить все претензии на потом. – У тебя на одиннадцать запись.

– Вчера этой записи не было.

– Вчера не было, а сегодня есть.

– По чьей инициативе?

– По желанию клиента.

– Клиент желал именно меня?

– Нет. Клиент желал срочно.

– Срочно? А ты ему объяснила, что у нас не скорая помощь, а консультации психолога?

– Да, объяснила.

– И он продолжал настаивать на срочности?

– Да, – коротко ответила Тома.

Сердце у Евгении болезненно сжалось, споткнулось и застучало тревожно в висках. Ни вчерашний вечер, ни спокойная ночь без сновидений – ничто не предвещало, что сегодняшний день начнётся так неудачно.

– Ты заподозрила попытку суицида? – Женя знала об этой способности своей подруги. Тамара каким-то образом определяла серьёзность ситуации по интонациям говорившего по телефону.

– Нет, что ты, никакого суицида. Он хочет разводиться с женой.

– Разводиться? Ты ему объяснила, что у нас не загс?

– Жеееенечка, – ласково проговорила Тома. – Перестань капризничать. Поднимайся, собирайся и бегом на работу. Кофе я тебе сварю. Крепкий, сладкий, с кардамоном. Такой, как ты любишь.

– Я не капризничаю, Томочка. Я просто хочу понять – откуда этот клиент взялся? Я вчера уходила последней, и этой записи не было.

– Я его сегодня записала. Он позвонил в восемь пятьдесят.

– Что ты так рано делала в офисе?

– Я всегда прихожу пораньше, чтобы подготовиться к рабочему дню. Варю кофе, проветриваю помещения. Создаю уют.

– Вот что бы тебе дома уют не создавать? – пробурчала

Евгения.

– Жееееенечка, – проворковала Тома. – Дома у меня всегда чистота и порядок.

– Томк, я вот что хочу тебе сказать. Тебе, подруга, самой нужна консультация психолога. Вот скажи мне, как тебе живётся со всеми этими твоими девять ноль ноль и восемь пятьдесят? Ты же никогда никуда не опаздываешь, никого не подводишь. Тебя начальство ценит. Это серьёзные симптомы, Томочка.

– Хорошо, – покладисто проговорила Тамара. – Хочешь, запишусь к тебе на завтра в восемь десять?

– Нет, не хочу. Ты мне лучше объясни, почему ты этого нового клиента ко мне записала?

– У него голос был очень взволнованный. Я его пожалела. А ты хороший специалист.

– В следующий раз пожалей меня. Дай мне возможность выспаться.

– В следующий раз обязательно, Женечка.

– Как хоть его зовут?

– Георгий.

– Боже мой, – проговорила Евгения и, не прощаясь, дала отбой. С подругой она могла позволить себе не церемониться. Томка – она не психолог. Она обычная уютная женщина. Она не станет анализировать, копаться в подсознании, делать выводы. Она поймёт и простит. Простит и пожалеет. Пожалеет и сварит кофе. Именно такой, как она, Евгения, любит.

Георгий и Иван

– Не люблю я этот бар, ты же знаешь, – Иван отхлебнул из своего бокала светлое нефильтрованное пиво и с осуждением посмотрел на друга. – Тут всегда шумно. А мне хочется тишины.

– Зато тут пиво хорошее. Всегда свежее. А в бары, брат, как раз за пивом и ходят, а не за тишиной. Тишина – она или в музеях, или дома. Но там нет пива. А у меня дома и тишины нет. Понимаешь, нет в жизни счастья. Вернее, отдельные элементы этого самого счастья есть, но в общую картину они не складываются. Вот так вот, старик.

– Ты становишься философом. Значит, если верить Сократу, тебе не повезло с женой, – Иван отставил бокал и внимательно посмотрел на друга. Георгий отвёл взгляд. – Или с мамой.

– Маму оставь в покое, – Георгий выступил в защиту родительницы как-то вяло, без прежней убеждённости. Было понятно, что в данный момент его что-то сильно волнует.

Гораздо сильнее, чем сыновние чувства. – Я решил разводиться.

– С кем? С Эммой Львовной?

– Перестань, – Георгий болезненно поморщился. – С

женой развожусь, Ваня. Устал я.

– И правильно, – Иван одним глотком допил пиво. Поперхнулся. Закашлялся. Георгий ударил его кулаком по спине. Со стороны могло показаться, что затевается драка. – Полегче, полегче. Я к твоему предполагаемому разводу не имею никакого отношения. Но не буду скрывать, я рад, что ты принял такое решение.

– Рад?

– Да. Ты разведёшься – я женюсь.

– На ком?

– Да уж не на Эмме Львовне. Я, видимо, не такой отчаянный, каким был твой папа в молодости. Я, Герка, на Танюхе твоей женюсь.

Георгий поморщился. Он не любил, когда его полное имя заменяли всякими сокращёнными вариантами. Мама его с самого детства называла только Георгий. Она с ним не заигрывала, не сюсюкала. Она растила его настоящим мужчиной. Особенно после того, как ушёл отец. Мама добровольно не вышла замуж во второй раз. Она посвятила себя сыну. Она не хотела, чтобы он оказался таким же безответственным, как отец. Мужчина должен уметь отвечать за семью. За жену и ребёнка. Георгий не знал, как преподнести маме новость о разводе. Это её убьёт.

– Не знаю, как сказать об этом маме. Это её убьёт.

– Что её убьёт? То, что я женюсь на Таньке?

– На ком ты женишься? – неуверенно переспросил Георгий и впервые за вечер осмысленно посмотрел на друга.

– На моей жене?

– Ну, к тому времени, когда я на ней женюсь, она перестанет быть твоей женой. Она будет свободной женщиной. А жена друга, старик, для меня табу.

– А с какой это радости моя жена станет свободной женщиной?

– Так ты же разводиться собрался. Или ты думаешь, что Эмма Львовна тебя от этого решения отговорит? Нет, брат, не отговорит. Ты слишком хорошего мнения о своей маме.

– Перестань, слышишь? – Георгий начал заводиться. – Я

с тобой как с другом делюсь. А ты? Что ты себе позволяешь?

– А ты на что рассчитывал? Что ты тут будешь сопли жевать, а я тебе буду подавать платочки? Чтобы сплёвывал и не поперхнулся? Нет, брат.

– Да ни на что я не рассчитывал, – Георгий поднял руку, подозвал официанта, заказал ещё пива. – Накипело просто. Не знаю, что делать.

– Хочешь совет?

– Валяй.

– Валяю. Напомни маме, что у неё есть своя квартира. И сопроводи её туда под белы рученьки. Это первое. Поверь мне, Эмма Львовна никогда не опустится ни до инфаркта, ни до нервного срыва. Это я тебе как врач говорю. Здоровье у неё железное. И нервы крепкие. Она, конечно, поплачет на руинах твоей семьи, позаламывает руки, а затем, засучив рукава, начнёт тебя спасать. А ты, Герка, своим убогим умом подумай – от кого тебя спасать будут? От Таньки, которую ты любил больше, чем самого себя? Если бы я тогда не понял, как ты её любишь, то я бы её у тебя отбил, поверь мне! От сына тебя твоя мать спасать будет? Это твой сын, Герка! Твой!

– И сын мой, и жена моя, согласен. Но ведь и мама моя…

– А мама – она твоей и останется, поверь мне. В определённом возрасте мама для мужика чем дальше, тем роднее и понятнее. Во всяком случае, такая мама, как твоя. Без мамы ты проживёшь. Тем более что Эмма Львовна никогда не позволит себе отстраниться на сто процентов, набеги она совершать будет. Я таких, как она, хорошо знаю. Я хирург, Гера, я привык резать по живому. Но Танька – она более жизнеспособна, она более здоровой орган, её надо спасать. Я не буду унижать ни тебя, ни себя просьбой не разводиться. Разводись, если припекло. Таня не пропадёт. Пострадает, помучается, но не пропадёт. Может, даже сильнее станет. А ты? Ты без руки жить сможешь? Знаешь, попробуй привязать правую руку к туловищу и поживи так один день. Если ни разу о руке не вспомнишь, то разводись. А я женюсь. Я не шучу.

– Я убью тебя!

– Да ты что? – Иван завёл руки за голову, сцепил пальцы, расправил плечи. Смотрел весело. Открыто. – А ты как себе всё представляешь? Ты ушёл, а Танюха до конца своих дней тебе верность хранить будет?

– Мама хранила.

– Мы сейчас не о твоей маме говорим, – голос Ивана стал более жёстким. – Думай о себе. О Тане. Об Антошке. Пацану отец нужен. Пусть даже такой бесхребетный, как ты.

– Ты фильтруй, что говоришь.

– Я фильтрую. Я, брат, только пиво нефильтрованное люблю. А во всём остальном я противник примесей. Вот и ты отфильтруй свою жизнь. И хочу тебе сказать, что вовсе не Танька с Антошкой должны остаться в осадке. Да что я говорю! При разводе в осадке останешься ты. Ты, Гера. Тебя твоя маман так собой накроет, что ты не всплывёшь, захлебнёшься. Будешь болтаться на дне, как скользкий ил. И я тебя спасать не стану. Я с добровольными утопленниками не работаю. Я спасаю только тех, кто борется. Слушай, могу дать ещё один совет. Сходи к психологу. Не выбирай специально к кому, к первому попавшемуся запишись. И всё ему честно вывали. Как на духу. И если человек, который не знает тебя, не знает твою маму, не любит твою жену так, как любишь её ты или как смог бы полюбить я, поставит тебе такой же диагноз, то спасай свою семью, и будет тебе счастье. Ну а уж если нет, то разводись.

– Я вообще не могу понять, о чём ты говоришь. Какой ил, какой психолог? Какие там органы ты собираешься удалять и кому? И что значит – ты женишься на моей жене? Я не понимаю!

– Ты знаешь, это даже хорошо, что ты не понимаешь. Хороший симптом. Очень даже обнадёживающий.

– Почему? Ты считаешь меня дураком?

– Нет, дураком я тебя не считаю. С дураком я бы дружить не стал. Просто мне нравится то, что ты тормозишь, – Иван улыбнулся и с удовольствием отхлебнул пиво. – Если бы ты сейчас быстро во всё врубался, я бы сделал вывод, что ты решение уже принял, что мозги твои от сомнений свободны. А ты тут сидишь, пиво пьёшь, со мной разговариваешь, а сам всё время о чём-то думаешь. Взвешиваешь, сомневаешься. Переживаешь. Это хорошо. Я по сей день, когда удаляю банальный аппендицит, не позволяю себе быть уверенным. Я сомневаюсь! Я сомневаюсь, Герка! Я всё время во время операции думаю об операции. И если мне кто-то, когда я накладываю швы, скажет, что женится на моей жене, я тоже не сразу врублюсь.

– А ты действительно женишься на Тане?

– Во всяком случае, предложение ей сделаю. Но до этого ещё далеко. До этого тебе ещё надо сходить к психологу, установить диагноз, принять решение и…

– А какой диагноз ты мне поставил?

– Утопленник. Безрукий, бесхребетный утопленник… Маменькин сынок, короче.

Георгий и Евгения

– Здравствуйте, Георгий. Меня зовут Евгения. Можете называть Женей или Жекой. Как вам удобнее.

– Здравствуйте. А меня, если вам несложно, называйте только полным именем. Все остальные варианты меня раздражают.

Клиент сидел на самом краю дивана в позе боксёра. Плечи сведены, напряжённый наклон головы, руки лежат на коленях, пальцы сжаты в кулаки. Смотрит недоверчиво. Исподлобья. Захотелось погладить его по голове. Как маленького. Но Евгения не считала правильным проявлять жалость и сострадание к тем, кто приходил в её кабинет.

– Конечно, Георгий. В мои планы вовсе не входит вас раздражать.

Георгий смотрел неуверенно. Не мог решить, как себя вести. Ёршиться или довериться. Женя решила, что доверчивые отношения в планы клиента не входят. Явно пришёл не по собственной инициативе. Надо дать ему время освоиться, почувствовать себя увереннее. Стать инициатором следующего вопроса. Евгения потянулась к столу, взяла свой рабочий блокнот. За годы работы она пришла к выводу, что мужчинам очень нравится, когда она во время сеанса ведёт записи. Любят мужчины, когда их слова записывают и цитируют. Психолог сделала первую запись: «Что-то Томка плохо выглядит. Надо бы пригласить её на бокал вина». Евгения представила себе вечер вдвоём с любимой подругой и невольно улыбнулась. Любила она проводить время с Томочкой.

– Вы надо мной смеётесь? – задиристо спросил Георгий.

– Я не смеюсь, я улыбаюсь.

– Чему?

– Просто так, Георгий. Без повода.

– Не понимаю…

– Просто день хорошо начался. Я люблю рано вставать. Особенно зимой, когда за окном ещё темно.

– Вы это серьёзно?

– Да, – уверенно произнесла Евгения. Ради работы можно и приврать. Лишь бы на пользу пошло. – А что нравится вам, Георгий?