О молитве

Архимандрит Софроний (Сахаров)

О молитве

По благословению

архиепископа Бельгийского и Брюссельского

СИМОНА

В книге использованы фотографии В. Ходокова и М. Орловского

Архимандрит Софроний – монах для мира

Максим Эггер.

«Господь невыразимо щедр, но Он дает нам Себя в той мере, в какой мы, в нашей свободе, готовы Его принять», – писал отец Софроний. В этом – таинство человеческой личности и Божественного предведения.

Есть люди, с момента своего крещения мучимые жаждой Абсолютного. Отец Софроний был одним из них. Он родился в России в 1896 г. С самых юных лет его волновали основные метафизические проблемы. Очень рано он осознал трагичность человеческого существования: она открылась ему в великой русской литературе, но также и в истории – в огне и бессмысленной резне первой мировой войны, в кровавой эсхатологии Октябрьской революции. Офицер инженерных войск, он не был на фронте. Однако дважды его арестовывала ЧК и отправляла на Лубянку. В этот период, когда зашатался весь внешний мир, отец Софроний пережил подлинный внутренний переворот: «памятование о смерти». Не просто memento mori аскетической традиции, а головокружительное погружение души в бездны небытия. Переживая свою смерть, он ощутил, как в нем и вместе с ним умирает все, что объемлется его сознанием: человеческий род, мир и даже Бог. Это был незабываемый опыт, из которого о. Софроний вынес два парадоксальных приобретения: глубокое ощущение тщеты существования и открытость «в пустоте» навстречу таинству личности, способному объять тварное и нетварное, навстречу реальности бесконечного Существа. «В пустоте» – потому что в 17 лет однажды утром о. Софронию пришла в голову мысль, что Абсолютное не может быть «личностным», что вечность, заключенная в евангельской любви, – всего лишь сентиментальность и «достойный презрения психологизм».

Тогда, оставив живого Бога своего детства, он обратился к мистицизму нехристианского Востока и занялся медитацией восточного типа, пытаясь освободить свое сознание от всех относительных форм. Смешивая понятия «индивидуум» и «личность», он служил (как он сам выразился позднее) «богу философов, в действительности не существующему».

Одновременно с этим о. Софроний предается своей страсти к живописи, которую изучает в Московском училище изящных искусств. Но большевистская революция помешала его работе. Он принимает решение эмигрировать. После Италии и Германии он в 1922 году приезжает в Париж, где очень скоро ему предоставляется возможность выставить свои работы в прославленных «храмах» современного искусства – в Осеннем Салоне и Салоне Тюильри. Однако живопись, этот поиск скрытого за видимым невидимого, хотя и доставляет о. Софронию «мгновения чистой радости», все же не удовлетворяет его: «Средства, которыми я располагал, были бессильны передать царствующую в природе красоту».

И вот однажды Тот, Кого он покинул, явил ему Себя в поразительном открытии подлинного значения слова Библии: «Я есмь Сущий» (Исх. 3, 14). Каким образом безначальный Бог, Творец и Господь вселенной, может сказать о Себе: «Я есмь»? Поворотный момент в истории человечества, это данное Моисею откровение абсолютного Сущего как личностной ипостаси поистине стало для отца Софрония его путем в Дамаск. «Великое слово “Я!” – пишет он. – Оно означает личность. Действительно живет только личность. Бог – живой, потому что Он ипостасен. Содержание этой жизни – любовь. Бог говорит: “Я”, – и поэтому человек может сказать: “Ты”. В моем “я” и в Его “Ты” заключено все Бытие: и этот мир, и Бог. Вне и за пределами Его нет ничего. Если я пребываю в Нем, тогда я тоже “есмь”, но если я вне Его, я умираю».

«Высший и основной факт Бытия», это ипостасное Начало имеет имя и облик, грозные в своей силе и святости: Иисус Христос. «Без Него я не знаю ни Бога, ни человека», – пишет отец Софроний. Он видит в воплощенном Сыне Отца предвечный Промысл Божий о человеке: спасение как обожение. «Человек – большее, чем микрокосм: он микротеос». В силу того, что Творец, приняв облик раба, во всем уподобился человеку, человек имеет возможность стать во всем подобным Богу. Для отца Софрония святость – явление не этического, но онтологического порядка: «Святой – не тот, кто достиг высшей ступени в области человеческой нравственности, в аскетической жизни или даже в молитве (фарисеи тоже постились и произносили “долгие” молитвы), но тот, кто носит в себе Святого Духа».

Самооткровение Бога, эта бесконечная радость, оказывается для отца Софрония также источником «страдания, которому предстояло стать лейтмотивом всей его жизни в Боге». Ибо, открывая Себя таким, каков Он есть, Бог дает ему увидеть и себя таким, каков он есть, вплоть до самых интимных глубин его существа. Просвещая его душу, Святой Дух заставляет его узреть всю глубину его греха и внутреннего мрака. Греха не как преступления некой этической нормы, но как незнания истинного Бога, как отказа от Отчей любви, «отрыва от онтологического источника нашего бытия». С ужасом обнаружив в себе собственный «внутренний труп», отец Софроний нисходит в «ад покаяния». Для него это дар небес «более великий, чем лицезрение ангелов», который он считает своим третьим рождением, после рождения по плоти и рождения в Духе. Возмущение, стыд, отчаяние, ненависть к себе – все эти до крайности обостренные чувства обрушились на него. Подобно Петру после отречения, он проливает горючие слезы. Однако это метафизическое страдание, худшее, чем самая сильная физическая боль, не уничтожило его. Оно полностью переродило его тварную природу, пробудив в нем «иное зрение, иной слух, энергию новой жизни». Из Огня, пожигающего страсти и очищающего, начинается восхождение к просвещающему Свету. Отец Софроний получил благодать этого прорыва в 1924 году. В день Великой Субботы, сразу после причастия, Бог посетил его и дал узреть нетварный Свет Своего Царства. «Я ощутил его как прикосновение божественной Вечности к моему духу. Сладостный, полный мира и любви, он оставался со мной в течение трех дней. Он рассеял вставший передо мной мрак небытия. Я воскрес, и во мне и вместе со мной воскрес целый мир. Единственное настоящее рабство – это рабство греху. Единственная настоящая свобода – это воскресение в Боге».

Этот непрестанно углублявшийся опыт нетварного Света в соединении с практическим знанием восточно-христианской мистики дал отцу Софронию ясное видение разных способов созерцания – божественного, человеческого и бесовского. Способность к их различению привела к тому, что с того момента, как он обосновался на Западе, о. Софроний стал желанным собеседником многих людей, находящихся в духовном поиске. Никто лучше него не мог показать иллюзии и опасности, таящиеся в некоторых формах гнозиса и естественной мистики, основанной на методах психической техники: смешение нетварного Света (идущего от Бога) с тварным светом ума (который – не более чем отражение первого); самообожение на пути отождествления сущности человека с сущностью Бога; внутренняя успокоенность, зачастую представляющая собой просто разновидность «квиетизма»; несовместимость медитации (расслабления) и молитвы (крайнего напряжения); растворение человеческой личности в «неизменном океане сверхличностного Абсолюта». Для отца Софрония «видение нетварного Света неразрывно связано с верой в божественность Христа». Оно вытекает из этой веры и подтверждает ее. Многих генонистов,[1] буддистов и других гностиков Христос обратил через посредничество отца Софрония.

Очевидно, Пасха 1924 года ознаменовала поворотный пункт на жизненном пути отца Софрония. По его собственному выражению, Святой Дух «наполнил его сердце вдохновением, более его не покидавшим». Святой Дух дал ему «безумную отвагу», необходимую для того, чтобы быть христианином. Началась новая жизнь. Отец Софроний беззаветно отдается молитве, видя в ней «живую встречу тварной человеческой личности с Личностью Божественной». Он чувствует, что стоит перед решающим выбором: либо усыновление Богом Отцом, либо мрак небытия. «Среднего пути нет», – полагает отец Софроний. В сердце его разгорается жестокая борьба между любовью ко Христу и страстью к искусству, «владеющей им как рабом». После нескольких месяцев внутренних метаний он, подобно Аврааму, решается принести в жертву самое дорогое, что у него есть: он оставляет живопись.

* * *

Желая посвятить свою жизнь Богу, отец Софроний поступает в только что открывшийся в Париже институт св. Сергия. Но учебная программа не удовлетворяет его. Он находит, что на занятиях говорят не столько о самом Боге, сколько, так сказать, вокруг да около. До конца жизни отец Софроний сохранил критическое отношение к академическому богословию. По его мнению, богословская наука полезна и необходима для Церкви на ее исторических путях, но отнюдь не для личного спасения и истинного богопознания. Он объясняет свою точку зрения так: «Она (богословская наука) дает лишь интеллектуальное знание, но не ведет к действительному восхождению в сферу Божественного Бытия». Для отца Софрония, верного ученика св. Силуана, «христианство» – не доктрина, а жизнь; богословие – не упражнение интеллекта, а «состояние существа, вдохновленного божественной благодатью»; познание – не отвлеченное знание, а «обретенный в существовании опыт общения с Богом». Таким образом, утверждается примат экзистенциального опыта, не исключающий, однако, сущностной необходимости твердого догматического сознания. Как пишет отец Софроний, «условием праведной жизни являются правильные понятия о Христе и Святой Троице. И наоборот: малейшее отклонение от истины в нашей внутренней жизни извращает догматическую перспективу».

В 1925 г. отец Софроний отправляется на Афон и становится монахом русского монастыря св. Пантелеймона. Для него монашество, по выражению Федора Студита, которого он любил цитировать, – «третья благодать». Это небесная жизнь на земле, духовное сердце Церкви. Очень скоро отец Софроний получает благодать непрерывной молитвы – «дар Божий, связанный с другим даром – покаянием». Исполненный молитвой и преображенный ею, он сам становится молитвой – молитвой ходатайства. Для него монах – это икона Богоматери; тот, кто молится за весь мир; тот, кто обрел царственное и пророческое священство Мелхиседека – универсальное, доступное всем христианам, превышающее в духовном отношении иерархическое священство по чину Ааронову.

На Афоне отец Софроний пережил также утрату благодати. Человек, отмеченный «законом греха», не в состоянии «сохранить дар Божественной любви» в его полноте. Рано или поздно он становится жертвой своих страстей и чувствует, что осязаемое присутствие Святого

Духа оставляет его. Ибо достаточно самой малости – проскользнувшего движения гордости, усладительного обращения сознания на самого себя, – чтобы сердце закрылось и ум подернулся мраком. Падение иногда настолько сильно, что человека охватывает уныние – духовная болезнь, которую отец Софроний определяет как «отсутствие заботы о спасении». В соответствии с обретенной ранее благодатью, богооставленность может переживаться как настоящий ад. Тоска, печаль, боль, близки к тому, что познал Христос в Гефсиманском саду и на Голгофе. Чтобы вновь обрести благодать, то есть преобразить наше существо, очистив его от страстей, нужна аскеза, внутренняя брань. «Процесс тотального кенозиса», выражающий наше желание следовать Христу, уподобиться Ему более совершенным образом. «Любовь Христова – блаженство, с которым не сравнится ничто в мире, – пишет отец Софроний. – Но в то же время любить Христовой любовью означает испить Его чашу. Любовь к Богу кенотична. Он заповедал нам любить Его вплоть до ненависти к себе».

Безвозмездный дар благодати, богооставленность и – вновь обретение благодати. Для отца Софрония духовная жизнь всегда содержит в себе это тройное движение. Сам он стремился жить одновременно «и мрак смерти, и надежду на спасающего нас Бога». Это колебание между адом и светом, это парадоксальное состояние, когда душа то возносится к небу, то срывается в сумрачные долины ада, отмечает весь долгий путь «хождения по мукам» отца Софрония и станет одним из ключей к его духовному опыту.

Однако извлечь пользу из этого жгучего опыта отец

Софроний сумел не ранее того момента, когда в 1930 г. произошло важнейшее событие его жизни: встреча с блаженным старцем Силуаном. О. Софроний, утонченный и страстно увлеченный метафизикой интеллектуал, сразу же склонился перед этим простым и почти необразованным человеком, крестьянином по происхождению. Старец Силуан, достигший высочайшей степени любви к врагам и вплотную приблизившийся к бесстрастию, познал самые крайние духовные состояния: безнадежность своего грядущего вечного осуждения, за которым последовало потрясающее явление Христа в ослепительном Свете. В 1903 г., когда Эйнштейн возвестил научную революцию XX столетия созданием своей теории относительности, святой человек услышал от Христа слово спасения, обращенное к нашему времени: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся».

Для отца Софрония этот призыв к постоянному самоосуждению – наиболее совершенное выражение пути кенозиса Христова, самая прямая и надежная дорога к совершенству. Именно через уничижение самих себя, как недостойных Бога, через самоосуждение на вечные муки ада мы сумеем уничтожить в себе всякую страсть, сделать свое сердце смиренным и свободным для приятия божественной любви. Ибо, как говорит отец Софроний, в соответствии с учением старца Силуана, «одно дело – аскетическое смирение, и другое – смирение Христово». Первое, относительное смирение состоит в том, чтобы считать себя «худшими из всех»; оно есть плод жестокой борьбы с помыслами. Второе, абсолютное смирение – это «признак Божественной Любви, дающейся без меры»; оно есть действие в нас Святого

Духа, когда мы живем всего Адама, все человечество, как самих себя.

* * *

Старец Силуан почил в Господе 24 сентября 1938 года. Следующей весной о. Софроний отправляется в одну из пещер Карулии, в самое сердце афонской «пустыни», чтобы начать отшельническую жизнь. Цель о. Софрония состояла в том, чтобы подвергнуть испытанию верность своей любви к Отцу, углубить познание божественных реальностей, даже более того: чтобы довести покаяние и истощание до предела. Там, в уединении, он познал мгновения чистой молитвы. Лицом к лицу с Богом. Без отвлекающих образов и помыслов. В совершенном единении ума и даже тела – с сердцем. Он познал духовное погружение в беспредельную, светоносную и безымянную бесконечность божественной вечности, лежащей по ту сторону границ пространства и времени. Но – очередной парадокс! – в то самое мгновение, когда он «ощущал присутствие Живого Бога вплоть до забвения мира», молитва расширяла его сердце и сознание до пределов космоса. Он слышит эхо войны даже в глубине пещеры. По ночам крики страждущего человечества пронзают ему сердце. Как и старец Силуан, он молится за весь мир, за всего Адама, с теми же слезами, с какими молится за себя. В этом слезном даре Божием он видит отсвет молитвы Христовой в Гефсиманском саду, когда «душа Его скорбела смертельно» и «был пот Его, как капли крови, падающие на землю» (Мф. 26, 38; Лк. 22, 44). Теперь отец Софроний осознает глубинный смысл слов Христа: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Эта заповедь, полагает он, не столько указывает на меру должной любви, сколько раскрывает онтологическую общность человеческого рода, разрушенную грехом и подлежащую восстановлению любовью и в любви. Любить Христовой любовью – значит включить в свое личное существование жизнь всего человечества; это значит взять на себя все зло мира как свое собственное зло.

«Молиться за людей – значит свою кровь проливать», – говорил св. Силуан. Но такая молитва совершается не сама собой. Будучи даром Святого Духа, она требует совершенного покаяния. Эта молитва, сущностно необходимая ввиду своей спасительной силы, в то же время поражена бессилием. Ибо, как говорит отец Софроний, «ничто и никто не может лишить человека свободы поддаться злу, предпочесть мрак свету. Люди сами создают свой ад». И наихудший ад, наитягчайший грех – это война. Что может христианин против этого проклятия? Сегодня, когда от Ирландии до Кавказа через земли бывшей Югославии и Ближнего Востока фанатизм всех видов – религиозный, националистический, этнический – заливает кровью издревле христианскую землю, более чем когда-либо надлежит помнить о двойном провозвестии св. Силуана и отца Софрония. Во-первых, о провозвестии универсальности воплощенного Слова Божиего: «Я не знаю греческого, русского, английского или арабского Христа, – говорит отец Софроний. – Христос для меня – это все. В тот самый момент, когда мы ограничиваем Личность Христа, низводя его, например, до уровня национальности, мы теряем все и погружаемся во тьму». Во-вторых, надлежит помнить о заповеди любви к врагам. Для отца Софрония она представляет собой не больше и не меньше чем краеугольный камень Евангелия. Единственное средство против всех зол. Последний непреходящий критерий истинной веры, подлинного общения с Богом, истины в Церкви. Кто имеет силу любить врагов, тот знает Христа в духе и истине. Кто же, напротив, не имеет такой силы, тот все еще остается пленником смерти, тот еще не «православный», то есть еще не знает «Бога таким, каков Он есть».

В чем конкретно узнается любовь к врагам? В том, что человек предпочитает быть убитым, нежели убивать, – отвечает отец Софроний. «Следует не убивать наших врагов, а побеждать их любовью. Памятовать о том, что абсолютного зла не существует, абсолютно только безначальное Добро. Заповедь не противиться злому (Мф. 5, 39) – самая действенная форма борьбы со злом». Бороться с помощью силы означает заменять одно насилие другим, поддерживать динамику зла. Победа, одержанная с помощью силы, – это всегда позор для человечества. Естественно, что она не может длиться вечно. Победа же мучеников и святых – истинная слава. Она остается на веки вечные. Доказательством служит новейшая история России, за которую отец Софроний неустанно молился и в которой выделял явно парадоксальную особенность: страдания, преступления и бесконечные драмы на земле – и обилие святых на небе и в Церкви. «В Боге нет трагедии, – говорил он. – Трагедия существует только для человека, чей взгляд не простирается за пределы земли. Христос пережил трагедию всего человечества, но в Нем самом не было никакого следа трагедии». Только безмерный миг…

* * *

В 1941 году отец Софроний был рукоположен во священники в монастыре Св. Павла. Годом позже он был возведен в достоинство духовного отца. С тех пор он стал духовником-исповедником нескольких монастырей. Это было началом его духовного отцовства, которое непрестанно расширялось и после его приезда в Западную Европу. Ирония судьбы и усмешка Провидения: отец Софроний, будучи некогда офицером инженерных войск и занимаясь маскировкой, делал видимое невидимым; теперь же ему предстояло трудиться по превращению невидимого в видимое для множества его учеников. Да, отец Софроний был настоящим старцем: духовным отцом во Христе, заботящимся о преображении истории и мира в Свете Логоса; молчальником, через которого говорит Логос, человеком, рождающим нас для самих себя и для жизни во Христе своим вдохновенным словом; проповедником, подобным псалмопевцу, способным на равных говорить со всеми и с каждым – от ребенка до самого утонченного философа, не забывая и самого простого труженика; молитвенником, каждую свою мысль отдающим Богу и получившим от Него ответы на тысячу вопросов своих посетителей; духоносцем, умеющим читать в сердцах людей, разделять их радости и горести и открывать их навстречу действию благодати. Беседа с о. Софронием заставляла чувствовать непреодолимое влечение к переходу от психологического состояния к духовному, от банальных мелочей и неурядиц повседневной жизни – к «единому на потребу», от своего маленького «я» – к космическому масштабу всецелого Адама, от логики мира – к «обратной перспективе» Евангелия.

К концу 1943 года, по предварительной просьбе монахов монастыря Св. Павла, о. Софроний покинул Карулию и перебрался в другую уединенную пещеру – при Троицком монастыре, недалеко от Нового Скита. Условия жизни здесь были очень трудными. Эту пещеру, совершенно изолированную, хотя при ней и была маленькая часовня, часто и сильно затопляло водой. Здоровье о. Софрония было подорвано, и спустя два года он был вынужден уйти отсюда. Некоторое время он провел в скиту Св. Андрея при Ватопедском монастыре. Именно тогда он почувствовал внутреннюю потребность передать миру духовный опыт старца Силуана. Больной и потревоженный в своем духовном делании господствовавшей в то время на Афоне антиславянской атмосферой, о. Софроний покинул Святую гору и приехал во Францию в феврале 1947 года. Годом позже в Париже он опубликовал писания старца Силуана. О. Софроний сопроводил их глубоким анализом его жизни и учения, ибо, услышанные Свыше, слова Силуана столь просты, столь бесхитростны, что их богословская глубина и отраженное в них духовное совершенство могли ускользнуть и от самых выдающихся умов эпохи. Переведенный на множество языков труд о. Софрония «Старец Силуан» стал классикой православной аскетической литературы. Для о. Эмилианоса, игумена афонского монастыря Симона Петра, писания старца Силуана даже стали «новым Добротолюбием».

Интуиция о. Софрония и его свидетельство принесли свои плоды. В 1988 году старец Силуан был канонизирован Константинопольским патриархатом. Мучимый тяжелой болезнью, не совсем поправившийся после серьезной операции, перенесенной в 1951 году, о. Софроний так и не смог вернуться на Святую гору, где к тому же ситуация для монахов славянского происхождения резко ухудшилась под влиянием холодной войны. И в итоге о. Софроний остался в той «России в миниатюре», какой был городок Сен-Женевьевде-Буа близ Парижа. Здесь вокруг о. Софрония стали собираться люди самого различного происхождения, привлеченные исходившим от него духовным излучением. В 1959 году, после безуспешных попыток найти во Франции более подходящее место для развития общинной жизни, отец Софроний переезжает в Англию с небольшой группой учеников. Они обосновались в деревне Tolleshunt Knights (Эссекс), в бывшем доме священника, некогда приютившем знаменитого кинематографиста Альфреда Хичкока. Так родился монастырь св. Иоанна Крестителя. Он был назван по имени первой часовни, украшенной иконами, написанными отцом Григорием Кругом.

* * *

Таков жизненный путь отца Софрония: сперва монах общежительного монастыря, потом отшельник, и наконец – старец в сердце мира. В Великобритании все его усилия были направлены на создание «духовной семьи», соединенной любовью и поиском «единого на потребу». Открывая свой монастырь, отец Софроний не мог не думать о мистическом духе св. Сергия и еще более о св. Ниле Сорском. Подобно последнему, отец Софроний придает большое значение интеллектуальной деятельности, невзирая на свое недоверие к академическому богословию. Опять-таки, подобно Нилу Сорскому, он ставит уважение к неповторимости личности выше устава. Единство монашеской общины создается не типиконом, а усилием воли и вполне осознанным стремлением к жизни в Духе. Сущность и смысл поста заключается не во внешних предписаниях относительно приема пищи, а во внутренней борьбе с помыслами и сосредоточении ума на жизни Троицы. Аскеза не самоцель, – повторял отец Софроний, – но средство освобождения от греха, очищения сердца, получения Благодати, согласования нашей воли с волей Божией, «стяжания любви, заповеданной нам Христом». Величайшая опасность правил в монашеской жизни, как и в других областях, состоит в том, что они побуждают личность приспосабливаться к правилу как к своей собственной мере. В конечном счете это вырабатывает в ней «сознание в Дарданеллах» – слишком узкое и тесное, чтобы постичь «сверхкосмическое величие Христа». В действительности единственное имеющее ценность «правило» – это сам Христос; но стать в строгом смысле соразмерным Ему невозможно. Перед Его лицом наше покаяние на земле бесконечно.

По этим причинам монастырь св. Иоанна Крестителя не имеет устава, но только распорядок дня. День определяется тремя основными периодами: временем трапез, временем работы, но прежде всего, временем молитвы: литургии и призывания Имени. Для отца Софрония литургия была не просто «актом благоговейной веры, но созерцанием Богочеловека в действии, Пасхи Господней, постоянно присутствующей среди нас». Он говорил: «Если спасение во Христе единственная цель нашей жизни, то все, что мы делаем, может стать актом молитвы. Наша повседневная жизнь должна быть непрерывной литургией».

Духовным основанием монастыря св. Иоанна Крестителя несомненно является учение Св. Силуана. Здесь нет поисков особых мистических состояний, возвышенных созерцаний, но только простая, евхаристическая, евангельская жизнь. Жизнь в следовании за Христом, «куда бы Он ни пошел» (Откр. 14, 4). Если ясна цель – спасение, обожение, – то не менее ясен и способ ее достижения: принятие заповедей Христовых в качестве единственного и неизменного закона бытия. Для отца Софрония, убежденного паламита, заповеди представляют собой не этические нормы, а божественные энергии. Отсвет жизни вечной на земле. «Пребывая в этих заповедях, мы делаемся внутренне подобными Христу, – говорил он. – Его жизнь становится нашей жизнью, Его сознание – нашим сознанием, Его мысль – нашей мыслью».