В профиль. Сборник стихотворений

Звёздная ночь

Млечная муть. Роковое индиго.

Спит захолустье. Текут кипарисы.

Рытвины звёзд разрываются в mise-

rere… Ad gloriam arti «Vertigo»[1].

Желчными язвами давится купол,

Полнит полынь зеленеющий контур

Жирной пощёчиной по горизонту.

Ночь подбирает холмистые трупы.

Головы падают в короб мглы неба,

Хлещут фосфаты гниющих затылков.

Рот мой сложился в блюющий молебен

Внутрь опрокинутой мною ухмылки.

Луновращенье плюётся шипящим

Маслом по лицам секущей картечью.

Я не узнал в отраженье кипящем

По интонациям собственной речи

Глаз своих гарь и волос беспринципность.

Грохнул по городу лай экипажа –

Я проводил его взор монотипный

До полутьмы переулочной сажи.

Брошен стою и раздавлен спиралью

Жилистой улицы, гнилью свинцовой.

Не утопая в бессмысленной дали,

Не возвышаясь из пепла былого.

Сонность. Наст сна. Руки в тон пляшут фугу.

Воздух льда. Лёд дня пошёл тактом в Верди.

Я с ним – немой мим – предельностью звука,

В пыль зажимаю пустое бессмертье.

Водоворот воет звёзд пучеглазых –

Ржавчиной крошит ржаное светило.

Стелет туманом мучная гримаса.

выжгло пространство время убило

< 2010 >

В городе N…

Пружина дня, дрожа в тугом финальном обороте,

Заплачет. Скрипнет ночи катафалк несмазанных авто.

Взмахнёт, застынет звёздная игла, точно в разброде

Чувств. Ансамбль архитектурный пыль со смычков смахнёт мостов.

Качнёт надтреснутый граммдиск, падёт на граммофонный

Гроб грунта, розой черноты ветров царапая лицо.

Сдул Вагнер мрачной пыли горсть на город N. Ионный

Залп тишины взорвал звучанья глушь к чертям, в конце концов.

Fortissimo silencio[2] бьёт в рунатинью плевры,

Неистово колотит Хануман в тамтамы мозга на

Арене сirci conscientiae[3]. Петра Минерва

Пре/любо/действует в квадрате чёрного О2 со сна

С Grand-интермедия норд-оста перемен. Льёт танго

каблуков в беззвучном шорохе гро эвфемизм движенья.

Ласкаясь к камню, из уретры ретро/града Mазох извлёк Fandango

Неба хрусталя в кулак домов до семяизверженья

Сжатого на простынь зимнего одра. С бедра луны

Стекает фарш дорог в стакан разбавленного молока

Заката. Ка́тит в трёх долях железных песен полночь со струны:

Noir блеск бальных площадей, воск …лябров ламп. Из ка-

Кофейнии немых речей съезжающихся тает

газетных вырезок супрематически затменная

Частица necro lingua[4] времени, пространства крае/

у́гольный мольберт. Сна палантин, как неизменная явь,

Скрыл сюр реальности, пар дня, обратный ход предмета,

Ланцетом керосина выскреб черепные урны фонарей,

Вспять, в каземат рябых луж выплеснул остатки света.

Сорвал коррозию молчания чахоточный борей.

Мрак извергал мрак. Бил зеркала́ льда. В проклятьях рта

Я, мимикрирующим к мраку Фебом, ввергся в ночь.

Ostende mortua[5] мне указал на дверь в движении перста.

Седьмой печатью садомия спички неба догорает прочь.

Семёрка, тройка… О! И вы, мадам, но что за амплуа?

Снег шёл, бежал, споткнулся на меня, что навзничь в алом

Кровопусканье газа отблеске застыл, разбив монокль

Января. Я на плечах донёс его в бордель, где талым

Языком в тоску, в утиль, в бокал лил ду́ши мёртвый Гоголь,

Кобо́льды кокаинили нюх белоснежным прахом.

Горел зелёным пламенем Верлен, туманился в пастель

Моне, Венера бичевала с/мех, смерть грызла Баха

И палевый Поли/шинель отряхивал с себя апрель.

В убранстве вечера ломи́т от яств стол черепичных

Крыш – лишь rouge окон пуст. Носит кельнер блюд изыск аморфный:

Bleu d'Auvergne из гнили стен, foie gras тел кирпичных,

Le caviar noir зрачков труб в соусе burana Орфа. Fa…

(В метаброженьи формы в крах зазеркальной преисподней)

…Giano флюгера, carpaccio из витрин, al dente

Камня мостовых, polpetto из отхожих мест. Витает

В воздухе la fleur мирт Стикса серной лентой,

Имбирь жжёт ладан, мясо роз и про́клятый сандал мерцает.

Готовясь к эпохальной схва… – игла споткнулась, взвыла,

Диск надломился, изменив вдруг курс с forte на piano,

Прожектор мизансцены стих впотьмах дневного ила,

Спираль остановила твердь, смолк скрипки стон сопранный.

Гризетка сумерка спорхнула из бутона ночи.

Расплылась в солнце призраком и труппы колесни/ца-

Пля часов откупорила свод, зажгла зрачок воочий

И разлила гекатов эликсир по пробуждённым лицам.

Проснулись: brevi и что можно было бы назвать la vita,

Грив липких жирных вый ряды, сонорный Спасский звездопад,

Слюна дождя, стекающая под ноги с убитых

Глагольных форм, меня несущих на закат.

< 2010 >

Фантазия ре минор

Невероятно, но горизонталь

Нелепа даже из могилы,

Где квадратура, что есть силы,

Отталкивает круговой февраль.

Воздушный кварк взывает к полюсам

Ума – что не предельность в росте

Смерть, что, как наскучившие гости,

Разъедутся все мысли по домам.

Возвышенность граничит с пустотой.

Цель в назиданье расстоянью

Торчит, как риф чревовещанья,

Омытый в полночь радиоволной.

Объём вбивает в плотность гроздья масс.

Один был мал я в твоём взгляде,

Как сытый волк в голодном стаде.

Прах превзойдёт в числе границы глаз,

Температура, поскользнувшись вниз,

Разбилась в дребезгах системы.

Её бессменной теоремы

Я в доказательство встал на карниз.

Её останки похоронят в май,

Меня же бросят за ограду,

Где в состоянии распада:

Ей – синь да зелень, мне ж – дощатый край.

Как паузы наскучивший балласт

Я выброшусь долой из шума.

С живыми не сложилось суммы,

Так с мёртвыми слежусь в единый пласт.

И многим позже, в седине, во сне,

Ты обмахнёшь пустую душу.

И, может, ход вещей нарушив,

Я выйду на прогулку по весне.

Снег падает обратно в лужах льда.

В пустой квартире прозвоня,

Твой номер выкрикнул меня,

И я встревоженно ответил: «Да?..»

< 2011 >

Гаргантюа

Струит сквозь пальцы дворник жжёных улиц прах,

Плеск клавикорда луж, пыль рекреаций мётел.

Volks-строт солнц кружит в са́ме полдня, и в часах –

брешь тонущего дня на полуобороте.

Набив за пазуху теней, полночи ждёт

У стен пивной, покуда льёт на пол прислуга

Морфея концентрат, субмир. Я на излёт

Смахнул себя со стульев навзничь. Контур звука

Плыл и оплывал под румбу поли-танца

Нео. Замуровав себя в стене, гудел предел

Синема-хруста плёнки века. Ganze

Welt[6] крыл матом разума осколки и был бел

Горячкой. Лихорадил опьянённый куст

Кирпичного угла под натиском фонарной

Тьмы, сваренной кривым хребтом. Десяток чувств

Мял сыромятный рот, одно что бездыханный.

Затем плевалась спотыканьем грусть дорог,

Осклизлый сумрак обжимал запястья, шеи.

Рек пасти жрали ил. Гремел мотор, плескал грог

Отзвуком в утробе, грел взор огонь Пантеи[7].

Ночь обливалась заревом утра, цвела

Распоротой аортой неба. Кусала рук

Шагрень нолём. Катился я пустой дотла

И кубарем копыт чугунных лился стук

Ставен предрассветных. Алело заодно

Со всем моё лицо, совсем ещё смешное.

Весь город огоро́дило. Окно в окно

Гляделось – оторопь брала своё. Кривое

Отражение ландо разбрызгалось на

Глади приподъездных луж, швырнув меня во тьму

Подъездной глотки. Блеяла в ответ луна,

но то, как блеял я в ответ себе же самому,

Неописуемо злорадно передал

Звон монолита пресс-папье двери. И полдень

Ирреальный закаливал до дыр металл

Ума, и пену потолка в апоплексическом исходе…

< 2008 >

Негромкое

Ты коллекционер. И твой Сиам

Согласен влиться в вещь. К утру

Я стану вещью. Но тогда к вещам

Ты охладеешь навсегда и на ветру

Развеешь время. Знаешь, ночью

Всё меньше остаётся ожиданий.

Всё так. Не говори ни слова. Впрочем,

Обратно в хаос. Где ни расстояний,

Ни атмосфер. Так будет, и так – лучше.

Твоё собрание диковин кру́жит в такт.

Увы, но фактор ускорения и случай

Последний твой бесценный артефакт

Изжил. Я насыщаюсь пустотой, а ты?

И вечер, и январь, и проседь улиц.

Осколки безымянной широты.

Я не тоскую, как и не сутулюсь.

А в среду был пустой кабак,

И сумрак падал в окна и в объятья,

Когда в душе у самого бардак…

В чём обвинять других? С какой же стати?

Остановись, проклятое ты время!

Я двигаться согласен в вертикали,

В неразделимой и нацеленной системе,

Раскалываясь вдребезги, в детали,

Частицы, фунты, кванты, тонны.

Целуя ночь, огни, запястья,

Разбей порядок о перроны,

Рассыпься в клочья. Всё во власти

Таких же, как и ты, свершённых,

Таких, как я, всеискалеченных,

Как я и ты, одноимённых,

Пусть не оставленных, но и не встреченных.

< 2007 >

Лилит

Просыплю Соль[8] из глаз на «узел павших» улиц,

Пусть захлебнётся в красном зареве стекла.

И охмелён ансамбль ума и палев Пулитц-

Эр. Холен мой башмак, Er вылинял со зла

На оголённый рёбер частокол деревьев –

Ноябрь-стервятник обжирает плоть листвы.

Я сщипывал ртом облаков туманных перья

И набивал карманы ими, но, увы,

Луны конфорка отказалась плавить космос,

Да и пиастры, как назло, все без цены.

Infans стальной в пелёнках рельс глаголет возглас:

Мунк сыт, moon холоден, я бледен, а иных

И вовсе не исчислить качеств. Жалкий пегий

Лунь, закалённый счётом «шесть» на башне, сир.

Как бы заснеженный Онегин нежит в неге

Арго тоски, меня влекущей на Из/мир/

А я безмолвен в коробе сороконожном.

Планета кружится в ночи, как колесо.

Как колесо мосты, введённые подкожно,

Вливают в твердь жужжащий лязг стальных рессор.

И околесит колесницу колесом на

Колесе окрест. Я выкатился с треском

Вон шестернёй хрустящей. И была бессонна

Хмарь воздуха, игла дороги. Дескать:

«Воздам всему, что растеряло краски в полдень».

И эго-отомщённый пил я сточных труб

Исток зрачком, выкрадывал эфир, что день

Запамятовал в окнах. Срывал брань с губ.

Хватал скрипящую пивную балюстраду,

Когда стекал из полуштофа горизонт.

Крамола утра добавляла ветра яда

В безветренный и каменный Эвксинский Понт.

Пинт плеск лелеял ухо, ухал контрабасный

Смычок. Рвала поплин небес моя Лилит –

Твой облик увядал, побасенный, контрастный,

В сетях рассвета, лижущего монолит/

Ли я желал, Лилит, когда раздаривал звон

Голоса тебе я своего впотьмах? Молчит

Теперь он по ночам. А ты, Лилит? Что сон?

Ведь я им тоже пренебрёг, Лилит. «Лилит!» –

    Лил

         Сумрак…

< 2008 >

Смеркалось

Переложив все мыслимые встречи

На музыку, мой друг вложил себя

В портрет, где снова выпал нечет

Из одного себя. Особенно любя

Осматривать простор, как целое,

Глаза, не глядя ни на что отдельно,

Вошли в экран, в смолисто-белое,

Овладевая вечером. Пастельно

Ввалился вылощенный телефон

В молчание. Смеркалось и дичало,

И время в стыке четырёх времён,

Как будто в старь, всё так же остывало

На улице, под снежный вой и хруст,

На лицах, под печаль и зависть.

И угол дома был, как прежде, пуст,

И циферблаты эхом отзывались.

Не вымолвив ни слова, покатились

Два одиноких взгляда в вертикали,

В тартарары созвездий, что не сбылись,

Да и навряд ли вообще сбывались.

Где каждое суть одного предмета,

Где в целом логика в создании –

Там в частности весь горизонт рассвета

Незаменимость метит в осознании

Всех очертаний, колкостей пейзажа.

А в остальном: всё так же любоваться

Собой, как небом, да бумажным

По ветру флюгером таскаться,

Переложив все мыслимые встречи

На музыку… И голубиный вечер,

Коль не убьёт, так всё же покалечит

Одноимённый, безраздельный нечет…

< 2007 >

Туш(ь)

В загаженный фаянс мазни окна,

Очнувшийся в клозете утра,

Тошнился я иссохшим ртом до дна,

До сна ли, до вина… До ультра-

Перламутра скрещен локон неба.

Разломлен скорлупой идальго –

Полумрак. Хрип мостового слепа

Взрезает остроформой Фалька[9].

Лимон ума гримасничает на

Выпотрошенном бесчинстве рта –

Не хватит брызгам сока полотна.

Тот холст… и пусть деталь не та.

Toth на лета не делится. Пуста

же пена с губ, но бесконечна.

Хоть грохнись в обморок, но всё под стать

Бить грунт устами. Безупречно

Фитиль бикфорда полыхал копной

Волос; взрывая мир, пенсне на

Нос надвинул Pan. Надвинул нос строй

Форм на бельма, что драп… на стену.

Я падал в забытьи ничком, хватал,

Как Караян, за воздух –

Плоть воздуха рвалась. Трубы металл

Истошно обжигал мне ноздри

Слуха. Лёгкие мозгов вдыхали

Ароматы Валаама[10] муз.

Едва ли жив труб плеск, едва ли

Мёртв почитатель – tomar el gus-

to[11] к Брамсу, как ни странно, то к press[12],

а то к presser[13] себя наружу:

От тишины к безмолвью, в дня регресс

Обёртывая свою душу.

Я до полна курился голосом

Твоим из телефонных трубок,

Ошпаривая раскалённым языком Ом

Траектории волны радиорубок.

Гас день, гас газ… За разом раз ma vie

Бросалась пламенем на битый

Шифер ламбрекенов Vis-a-vie

Со мной. Со мной немой разлитой

       кляксой –

                     ты…

< 2009 >

Игрок

Mesdames et Messieurs, все ставки брошены.

Дискретный портаменто льёт со струн

В бокалы сукровицу нот, поношенный

Крупье закидывает в стол гарпун

Руки за достижением критической

Отметки цифр. Стихийное панно

Вросло в окно корнями льда. Панически

Я обнаружил у бокала дно.

Иссох испуг вращенья на губах. Впотьмах,

Словах и головах в фаворе страх.

Прелестница Гармония смахнула прах

С усмешки Фобоса. В похоронах

Участвуют крупье и посвящённые,

Надежда дремлет в мёртвом хрустале,

По лестнице скатились рёбра чёрные

Расстриженных ветвей. В том феврале

Я обронил цилиндр тела в бархат скверны,

Бежит теперь мой непокрытый взор

С равновеликих чисел полотна. Каверны

Куш цветист, и молчалив понтёр.

Отплюнь меня на шиворот, спусти, смой, mange[14]

В мир, осабаченная подворотня!

Во мне застрял дымящийся мундштук-реванш,

Мне плоть как никогда близка сегодня.

Я сам теперь контригра, лимит бесчислен.

Мой адъютант – бальзаковский бретёр.

Я ж бестелесно обновлён, окислен

В бра меди, табаке, игре… Мотор!

Планеты шар обвалится семнадцать раз

В семнадцать доминантой – максимум

Определён. Банк обречён числом. Из глаз

Бьёт омрачённый дымной ваксой ум.

Безумствующий сумрак упадёт на два

В финальный, недовоплощённый раз.

Покатится петлять к парадной голова,

Отбросит в спину космос парафраз.

Рулетка циферблата метится в висок,

Курок чернеет в близнецах zero.

Разбавит сок мозгов божественный итог,

Очинит полночь времени перо.

Смоль привокзальная смахнёт слезливый газ,

Сглотнёт сталь за огарок верстовой.

Квант стрелок обесточит паутину глаз,

Нить Ариадны кончится петлёй.

< 2011 >

Les actualité de Paris[15]

Некролог: покойная Planète Terre[16].

Источник: письмо, прибывшее с опозданием,

от сержанта F. Bertrand[17] в редакцию газеты «France Soir».

 Ах, эта ночь!

Ночь висельников и удавленных повес.

Качает трупы на столбах фонарных,

Струит с голов горящих никелевый бес

Октан в пожар льда – тушит снег пожарный.

Бьют часы на Спасской… в тамбурин мозгов: бац!

Бац! Бац! От удара выкатился глаз

И завертел зрачком: в ад – в рай, в рай – в ад; на Pla/ц.

Мисс, не насту́пите ль… Нет? Жаль… – от вас,

Я не пойму, иль от/вращенья так тошнит?

Рот вяжет кислотой тоски, съедает,

Вбирает до костей… Сброс – нечет, чёт убит,

Симметрия к чертям. Слов не хватает,

Как беспощадна и легка ваша рука

Строений – скованная плоть тореро

На газовых рогах полночного быка.

Корриды корпуса́ закружат, spero,

В хрустальной Zarabanda. Громоздит на нос

Пенсне из окон архитектор, в брюхо

Вбирая, скрежеща и пожирая трос

Своих кирпичных вен (катана нюха

Отточена в плавильне звёзд), и так к утру,

Набив самим собой себя, скорее

Родиться, наконец, собой. Я разотру

Ваш облик в снежный порошок хорея,

Напудрю мозг и… был таков, как говорят –

Я ж сильно в этом сомневаюсь… Не беда –

Мой слог рассыплется не в счёт, не в тон, не в лад…

А вы одета в тот же аромат… И да!

К добру тлетворный ореол вас овевает –

Напыщенный bouquet упадка. В лица

Я плюнул, чтобы скрыться… Как я понимаю,

В вас, видимо, mon cher, пора б влюбиться?

Раз/очарованный зрачок гремит во тьме

Моих извечных камерных страстей. С утра

Всё пыль звезды царапает по линии бедра,

Да тленной пеной плоть кипит в уме.

Хрустит рек паралич – на/ядный благовест.

Вы завербованы в лакеи февраля.

Ваш указующий лазурный перст

Затянут в обручальное кольцо ноля.

Движение не тронет рябь волнистых черт,

И безымянная блудница не поднимет глаз.

В лиловых сумерках порхает птомаинный газ,

Набрасывая полночи чело на костяной мольберт.

Я кинусь в вас, как лезвие морфина в кровь,

Венчая часовые механизмы черепов,

Как если бы ступила ваша ступня на новь

прибрежья, коль ещё могла б. Остов

не помнит слов и брошенный эфир на нас погас.

Впусти меня под занавес столетья,

Впади в край света, в горизонт Таната. Нас

Сплотит иная авансцена. Третья

Планета катится прямой дорогой в ад.

И только пыль разрубит вереницею ночниц

Скульптуры наших лиц,

Плывущих прочь по циферблатной полынье назад.

Madam, вы были сферой мнительной и злой,

Кружили в диком макрокосме ночи.

Я вами лишь мертвею, к вам приду одной,

Когда миров иных свет время обесточит.

Ах, эта ночь!..

Излейся Sanctus Vitus[18] впляс с bar Talamai[19],

Искрись же, окаянная порфира

Le grand Elisium noir, – я нонче в Тай-

Суй канул, возлюбя плоть мира.

И, видимо, она не прочь…

< 2011 >

«Стены пахнут ладаном…»

Стены пахнут ладаном.

Ладно ли нам на колу?..

Плоскость вся разгадана,

Разлинован вакуум.

Разухабист …мазанок –

По… такой божественный.

Всё взаимосвязано,

Только бледно, мертвенно…

Было как-то, думалось:

Всё не так уж призрачно,

Только мысли путались

Да хотелось вымученно.

Плыли над трясиною

Облака дырявые

Рамками картинными

На подбор все правые.

Всплыло одиночество

Из всеобщей скважины,

Не сбылось пророчество –

Цело всё и слаженно,

Крест на крест сколочено.

Поминали яростно.

Месяц по обочине

Театральный, парусный.

Захмелели в сумерках

Три граненых оклика,

Но в порядке номера

Счастливо и подленько…

Дико мне становится,

Дышится корректнее,

В омуте не ловится

«Ля» постыло верхнее.

Время не воротится,

Воздух не отмоется.

Лает и колотится

Кто-то за околицей.

Руку не протягивай –

Вещи не изменятся,

С флагами и стягами

Крестятся и меряются…

Помыслами, чувствами…

С присными не чудится,

Будто с Заратустрами.

Как сказал, так сбудется.

< 2008 >

la pourriture de l’air[20]

О, этих плодов увядающее буйство!

Немытая роскошь пространства… Сизая

Падаль, желчью моею облизывая,

Вынимает черноточивый шприц бытия с самого низа,

Дабы привести меня в две тысячи тринадцатое чувство.

На! Обожрись мной – моё окаянное одиночество!

Этих глаз по стеклу смоль разрывает грудь мою надвое…

Восклицай меня, время, и радуйся,

Ибо наполнило труп мой такими гадами,

Что и гнить никогда не закончиться…

< 2012 >

Лицом к лицу

Лора!.. Лора!.. Бешено

Выл зимний воздух. Воздух

Был, как обычно, смешанный:

В бликах, руинах и розах.

Капища, скопища, лапища

Рвались глазами на атомы,

Атомы рвались на кладбища,

Билась свобода о фатумы.

Слух выдавал не иначе,

Как состоянье покоя.

Душу излить – это, значит,

Тело заполнить собою.

Вкрикивал в стены и станы

Необратимый и скорый…

Воплем двойного сопрано

Всебезымянное: Лора!..

< 2007 >

От третьего лица

Я самый живой из тех, кого никогда не было,

Кому рукоплещут парадные, кто глух от смерти.

Каменею берегами от Иордана до Эболы,

Лишаясь движения, цельности, тверди.

Полыхал бы и Фебами, да не бьётся фабула…

Не вперво́й лиргерою сквозящее небо.

Не под стать оно ныло, давило и падало.

Я продолжался в аллегро, даже немо и слепо.

Я измазан в акварели, исписан в папирусе…

Медаль без сторон не клянёт, не жалует.

Мной асфиксирует планета, как вирусом,

Задыхается бог моей овидиевой аурой.

Эта ночь захлебнулась звёздными болезнями,

Этот день, как разверстая блудница на паперти,

Этот человек набит, как дурак, песнями –

На такие маршруты всегда полно скатерти.

На таких одноглазых любо-дорого молиться,

Такими хоть глотку затыкай, хоть прорехи

В своих дырявых до чёрта традициях,

В хрипоте своего идиотского смеха.

Не такая и оскомина – полмиллиарда вздохов.

Эти места не пылают азартом.

Посчастливится, если позволят издохнуть,

Померещится, если сейчас или завтра.

Кто истекал Эвклидом – на! Эвклида…

Кто целовал землю – в землю…

Кто обжирался солнцем – к Аиду…

Кто выворачивал глотки – внемли…

< 2008 >

Ночная оратория № 19

Вариация на Дилана Т.

«Пришёл незнакомец и поселился в моём доме».

Мечет удары о стены, сыплет пригоршни брани

о частокол головы моей.

И окна глаз, что выходили на задний двор,

облюбовал для распития. Сидит у окна

и пьёт. Неспешной и нетрезвой поступью

слоняется из угла в угол, будто бы у себя в парадной,

вгрызается жирными, грязными пальцами в плоть мою.

Изнурительная работа наблюдать за этим.

Да и дом уже словно не мой, немой вопрос повис…

И маячит безжизненной обрюзгшей тряпкой,

сверкает пепельными глазами, вываливает

щедро истлевший язык из своего разверстого рта.

Падаль в этом углу…

Вопрос, так сказать, отпал сам собой…

Нашёл свой ответ… Падаль – лучший ответ на все вопросы.

Точно я и был этим вопросом.

А мой чужестранец не оставляет мне и выбора иного –

прижигает мою душу раскалённым закатом

сотен ответов. Грезит плевать моим ртом, пить

моим ртом, вырождаться моим голосом.

Да и меня самого в скором вытеснит самим собой…

Другая жизнь была бы, может, куда как любопытней,