1Q84. Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четыре. Книга 3. Октябрь–декабрь

– Господин Такаи! Вам еще не надоело? Или вы не кажетесь себе вором? Подумайте хорошенько. Сумма-то совсем небольшая. Только и можно скромненько пообедать в семейном ресторане! А заплатите взнос – сотрете с себя клеймо вора. Никто не будет позорить вас на весь дом и стучать в вашу дверь. Сейчас вы прячетесь там, я знаю. И надеетесь, что сможете скрываться так до скончания века и вас никто не найдет. Что ж, скрывайтесь. Но учтите: как бы вы ни таились, как бы ни ходили на цыпочках, кто-нибудь обязательно вас найдет. Хитрить до бесконечности невозможно. Подумайте сами. По всей Японии люди гораздо беднее вас каждый месяц исправно платят за свой телевизор. Даже по отношению к ним вы поступаете очень, очень несправедливо.

Пятнадцать ударов в дверь. Аомамэ считает.

– Я понял вас, господин Такаи. Вы очень упрямый человек. Ну, что ж. Сегодня я, так и быть, ухожу. Просто не вправе тратить на вас одного столько времени. Но я еще вернусь, господин Такаи! Такой у меня характер. Если что решил, так просто не отступаюсь. И очень не люблю, когда притворяются, что дома никого нет. Так что ждите. В вашу дверь я еще постучу. И буду стучать, пока весь белый свет не услышит. Обещаю. Вот такой у нас с вами будет уговор. Не возражаете? Тогда до скорой встречи.

Шагов Аомамэ не слышит. Наверно, мужик носит ботинки на резиновых подошвах. Она ждет минут пять, затаив дыхание и глядя на дверь. С лестницы не доносится ни звука. Аомамэ подкрадывается к дверному глазку, осматривает лестничную клетку. Но не видит там ни души.

Она ставит пистолет на предохранитель. Несколько раз глубоко вздыхает, восстанавливая дыхание. Зажигает газ, кипятит воду, пьет чай. Обычный сборщик взносов из «Эн-эйч-кей», успокаивает она себя. И все-таки в его голосе слышалось что-то злобное и нездоровое. Кому адресована эта злоба – лично ей или мифическому господину Такаи – не разобрать. Но этот хриплый голос и настырный стук в дверь оставили очень неприятный осадок. Словно на коже по всему телу налипла какая-то слизь.

Аомамэ раздевается, принимает душ. Включает воду погорячей и тщательно, с мылом, моется с головы до ног. После душа переодевается. Настроение поднялось, ощущение склизкой кожи исчезло. Она садится на диван, допивает чай. Хочет почитать дальше книгу, но строчки расплываются перед глазами. А в ушах, будто эхо, вибрирует мужской голос: «Вы надеетесь, что сможете скрываться здесь до скончания века и вас никто не найдет. Что ж, скрывайтесь. Но учтите: как бы вы ни таились, как ни ходили на цыпочках, – кто-нибудь обязательно вас найдет».

Аомамэ качает головой. Да нет же. Мужик просто повторяет свою обычную мантру. Делал вид, что все знает, и кричит погромче, чтобы запугать весь дом. Обо мне ему ничегошеньки не известно. Ни что я сделала, ни почему я здесь. Только вот сердце почему-то никак не успокоится.

Как бы вы ни таились, как ни ходили на цыпочках, – кто-нибудь обязательно вас найдет.

Казалось, слова эти начинены каким-то особо тяжелым смыслом. Возможно, простое совпадение. Однако этот тип, похоже, слишком хорошо знал, что и как сказать, чтобы вывести ее из равновесия. Аомамэ откладывает книгу, откидывается на подушку дивана и закрывает глаза.

Где же ты ходишь, Тэнго? – думает она. И произносит вслух:

– Где же ты ходишь, Тэнго? Скорее найди меня. Пока этого не сделал кто-нибудь другой.

Глава 6

ТЭНГО

Пальцы чешутся – к чему бы?[7]

В маленьком приморском городке Тэнго вел очень размеренный образ жизни. Установленного распорядка старался не нарушать. Почему-то ему казалось это важным. Утром гулял, затем писал книгу, ехал в лечебницу, читал спящему в коме отцу, возвращался в гостиницу и ложился спать. День за днем повторялись – одинаковые, точно песни крестьян, засевающих рисом поля.

Несколько суток подряд вечерами было тепло, но потом настали поразительно холодные ночи. Несмотря на столь резкую смену погоды, Тэнго продолжал жить так, чтобы каждый нынешний день повторял предыдущий. Насколько это возможно, старался оставаться прозрачным и незаметным наблюдателем. Сдерживая дыхание, никак не проявляя себя, просто ждал той самой минуты. Разница между вчера и сегодня ощущалась все меньше. Прошла неделя, потом десять дней. Но Воздушный Кокон не появлялся. Каждый раз, когда отца увозили на очередное обследование, на его постели оставалась только пустая вмятина, повторявшая форму человеческого тела.

«А может, тому, что случилось, повториться больше не суждено? – думал Тэнго, покусывая губы в затопивших палату сумерках. – Может, это было какое-то уникальное, одноразовое явление? Или все это мне просто привиделось?» Но на эти вопросы ответов не приходило. До ушей доносились только рокот волн да шелест ветра в сосновой роще.

Тэнго не был уверен, что действует верно. Возможно, в этом приморском городишке за сто километров от Токио, в этой лечебнице, утратившей связь с реальностью, он просто теряет время. Но даже если и так, уехать отсюда сейчас он не мог. Ведь именно в этой палате ему явился Воздушный Кокон, а в нем – окутанная призрачным светом юная Аомамэ. Совсем близко, протяни руку – дотянешься. Даже если это случилось всего лишь раз, даже если было просто мимолетным видением – ему все равно хотелось, сидя здесь, вновь и вновь вспоминать эту потрясающую картину.

Когда стало ясно, что Тэнго не вернется сразу в Токио, а какое-то время поживет в городке, медсестры начали держаться с ним приветливее. Если выдавалась свободная минутка, болтали с ним о том о сем, а то и заглядывали в отцову палату его проведать. И даже иногда угощали чаем с конфетами. Тридцатипятилетняя Оомура с шариковой ручкой в волосах и розовощекая Адати с хвостиком на затылке ухаживали за отцом посменно. Сестра Тамура – средних лет, очки в золотой оправе – обычно дежурила в регистратуре, но когда не хватало рук, приходила и подменяла коллег у отцовой постели. Каждая из троих, похоже, проявляла к Тэнго личный интерес.

Тэнго тоже охотно общался с ними, когда позволяло время – за исключением вечеров, которые проводил у пустой кровати отца в одиночку. На их расспросы отвечал охотно и без утайки. О том, что преподает математику в колледже для абитуриентов – да еще подрабатывает статейками по заказам разных журналов. О том, что отец долго служил сборщиком взносов за телевидение «Эн-эйч-кей». О том, что в школе занимался дзюдо, а в старших классах даже вышел в финал чемпионата префектуры. Конечно, о многолетнем раздоре с отцом он рассказывать им не стал. Как и о матери, которая то ли умерла, то ли просто сбежала к другому, бросив мужа с маленьким Тэнго на руках. Такие истории, пожалуй, только осложнили бы общение. Ни о романе-бестселлере «Воздушный Кокон», ни о мире с двумя лунами в небесах он, понятно, также не обмолвился ни словечком.

Они тоже рассказали ему о себе. Все родились и выросли в этом городке, после школы поступили в училище и стали медсестрами. Работа в лечебнице по большей части однообразна и скучна, трудовой день долгий и ненормированный, но спасибо уже за то, что нашлась работа в родном городке, да и по сравнению с обычной больницей, где на твоих глазах каждый день кто-нибудь борется со смертью, стресса здесь гораздо меньше. Старички и старушки медленно, никуда не торопясь, теряют память и уходят из этого мира спокойно, не понимая, что с ними происходит. Кровавых операций им не делают, а боль облегчают препаратами до минимума. Никого не привозят посреди ночи на «Скорой», и безутешные родственники не рыдают ни у чьих постелей. Жизнь в городке недорогая, и даже при небольшой зарплате можно неплохо сводить концы с концами. У Тамуры (той, что в очках) пять лет назад муж погиб в ДТП, и теперь она живет в соседнем городке с матерью. Плечистая Оомура (с шариковой ручкой в волосах) растит двоих сыновей, а муж ее работает таксистом. Молоденькая Адати на пару с сестрой (парикмахершей, на три года старше) снимает квартирку в пригороде.

– Какой вы все-таки заботливый, Тэнго, – говорит Оомура, проверяя пластиковые мешочки на капельнице. – Каждый день приходите, читаете книги глубоко спящему человеку. На моей памяти, еще никто из родственников так не делал.

От этих слов Тэнго становится неуютно.

– Просто мне удалось взять небольшой отпуск. К сожалению, надолго не задержусь…

– Даже те, у кого куча свободного времени, обычно не приходят сюда добровольно, – замечает сестра. – Простите, что напоминаю, но у здешних пациентов надежды на выздоровление нет. Чем дальше, тем только хуже.

– Ну, он же сам попросил меня – почитай, мол, что-нибудь. Давно, еще когда был в сознании. Да и мне, пока я здесь, все равно больше нечем заняться…

– И какие же книги вы ему читаете?

– Разные. Обычно – те, которые читаю сам: продолжаю вслух с того места, на котором остановился.

– А прямо сейчас что читаете?

– Исак Динесен «Прощай, Африка!»[8].

Медсестра качает головой:

– Никогда не слыхала.

– Эту книгу написала в 1937 году одна датчанка. Она вышла замуж за шведского аристократа и накануне Первой мировой войны уехала в Африку, где он заправлял плантацией. Но через несколько лет развелась и осталась там хозяйствовать в одиночку. А потом написала об этом книгу.

Сестра Оомура проверяет градусник, заносит температуру отца в дневник, втыкает ручку в узел волос на затылке и поправляет челку.

– Не возражаете, если я тоже немного послушаю?

– Уж не знаю, понравится ли вам, – пожимает плечами Тэнго.

Она садится на табурет, скрещивает ноги – красивые, крепкие, полноватые.

– Все равно почитайте.

И Тэнго продолжает читать. Этот текст требует очень внятного чтения. Плавного и неторопливого, как течение времени на африканских просторах.

В марте, когда в Африке после четырех месяцев засухи и жары начинаются благодатные дожди, все вокруг расцветает, благоухает и зеленеет в несказанной красоте.

Но фермер с опаской прислушивается, словно не доверяя щедрости природы, и боится услышать, что вдруг шум проливного дождя станет тише. Ведь влага, которую с такой жадностью впитывает земля, должна поддерживать все, что на ней растет и живет – все травы, стада и людей, – целых четыре месяца, когда дождей не будет вовсе.

Отрадно смотреть, как все дороги на ферме превращаются в быстро бегущие потоки, и ты бредешь по колено в жидкой грязи, пробираясь к пропитанным влагой, залитым белизною кофейным плантациям, и сердце твое поет от счастья. Но случается, что в середине сезона дождей тучи начинают расходиться, и вечером звезды проглядывают сквозь прозрачные, редеющие облака; тогда хозяин фермы выходит из дома и стоит, пожирая глазами небо, словно тщится упорным взглядом выдоить, вымолить дождь, и взывает к Небу:

– Пошли мне вдоволь, пошли мне с избытком. Сердце мое обнажено пред Тобою, и я не отпущу Тебя, доколе не благословишь меня. Утопи меня, если Тебе угодно, только не пытай неутоленной жаждой. О Небо, Небо, только не это – не coitus interruptus!

– Прерванный половой акт? – насупившись, переводит сестра.

– Ну, это все-таки фермер… Какая жизнь, такие и выражения.

– Все равно. Разве такими словами на самом деле разговаривают с Небесами?

– И то верно, – соглашается Тэнго.

Бывает иногда, что в прохладный сумрачный день после месяцев дождей вспоминаешь marka mbaja, то есть «худой год», как называют тут засуху. В те дни туземные племена кикуйю пускали коров пастись около моего дома. У одного из пастушат была флейта, и он время от времени наигрывал на ней короткие мелодии. Стоило мне снова услышать эти звуки, как в один миг вспомнилось все отчаяние, все страхи тех дней. У мелодии был соленый привкус слез. И все же – так поразительно и неожиданно для меня самой – эти звуки несли с собой буйную радость жизни, странное очарование, словно то была песнь торжества. Неужели и вправду нелегкие времена таили в себе все это? То были дни нашей юности, время безумных надежд. Именно тогда, в те долгие дни, мы все слились воедино – так, что даже в новых мирах, на иных планетах непременно узнаем друг друга, и все живое и неживое – часы с кукушкой и мои книги, тощие коровы на лужайке и печальные старики и старухи кикуйю – все будут окликать друг дружку: «И ты была там! И ты тоже была с нами на ферме в Нгонго». Тяжелые времена благословили нас и миновали.

– Какое яркое описание… – задумчиво говорит медсестра. – Прямо перед глазами встают все эти пейзажи. Так, значит, Исак Динесен «Прощай, Африка!»?

– Точно.

– Голос у вас тоже хороший. Глубокий и с выражением. Просто талант!

– Спасибо.

Не вставая с табурета, она закрывает глаза и замирает, едва дыша. Словно с головой погрузившись в мир, о котором сейчас услышала. Ее округлая грудь под белоснежным халатом чуть заметно вздымается и опадает. Глядя на эту грудь, Тэнго вспоминает свою замужнюю подругу. Полдень пятницы, он раздевает ее, нежно гладит набухающие соски. Ее дыхание учащается, промежность становится влажной. За открытым окном с задернутой шторой накрапывает мелкий дождик. Она протягивает руку, взвешивает на ладони его член… Физиологически эти картины никак не возбуждают его. Они проплывают перед Тэнго как в тумане, будто он смотрит на них со стороны сквозь тонкую прозрачную пленку.

Чуть погодя медсестра открывает глаза и глядит на Тэнго. Словно считывает все, что вертится у него в голове. Но и не думает укорять его. Слабо улыбнувшись, встает и смотрит на Тэнго сверху.

– Ну, мне пора, – говорит она. Поправляет волосы, проверяя, на месте ли шариковая ручка. И, развернувшись, выходит из палаты.

Вечером он, как правило, говорил по телефону с Фукаэри. И всякий раз слышал от нее, что сегодня ничего особенного не произошло. Несколько раз кто-то звонил, но она, как велено, трубку снимать не стала. Вот и хорошо, говорил он тогда. Пускай себе звонят сколько влезет.

С самого начала они условились, что, когда Тэнго звонит, он выжидает три гудка, затем вешает трубку и набирает номер снова; однако Фукаэри, забывая об уговоре, вечно хватала трубку после первой же телефонной трели.

– Снимай трубку только так, как мы условились, – предостерег ее Тэнго в очередной раз.

– Я-чувствую, – ответила Фукаэри. – Не-волнуйся.

– Что чувствуешь? Что это я звоню?

– Когда-не-ты-я-не-снимаю.

Может, конечно, и такое бывает, подумал Тэнго. Он ведь и сам всегда чувствует, если звонит Комацу и никто другой. Именно тогда телефонные трели звучат особенно нервно. Словно кто-то назойливо барабанит пальцами по столу. Но все равно – такие вещи слишком интуитивны. И это вовсе не значит, что Фукаэри можно брать трубку, когда ей вздумается.

Жизнь Фукаэри текла примерно так же однообразно, как у Тэнго. День за днем она проводила в квартире, на улицу – ни шагу. Телевизора у него не было, а книг она не читала. Почти ничего не ела. Так что даже выходить за продуктами никакой нужды не было.

– Не-ем-потому-что-не-двигаюсь, – пояснила она.

– Чем же ты занимаешься целый день?

– Думаю.

– О чем?

Она не ответила.

– Прилетает-ворона.

– Она что, раз в день прилетает?

– Не-раз-в-день, – отозвалась Фукаэри. – Много-раз-в-день.

– Одна и та же ворона?

– Да.

– А больше никто не появлялся?

– Эн-эйч-кей-опять-приходил.

– Тот же человек, что и раньше?

– Кричал-господин-кавана-вор.

– Что, прямо у нас перед дверью?

– Громко-чтобы-все-слышали.

Тэнго задумался. Потом сказал:

– Не обращай внимания. Это тебя не касается и никакого зла тебе не причинит.

– Кричал-я-знаю-что-вы-дома.

– Не бери в голову. Просто он так запугивает людей. Стандартный приемчик служащих «Эн-эйч-кей».

Тэнго вспомнил, как этот приемчик использовал его отец. Как в воскресный полдень по лестницам многоэтажек разносился отцовский голос. Угрожающий и глумливый. Тэнго стиснул пальцами виски. Все новые подробности выныривали из памяти и проплывали перед глазами.

Словно почувствовав что-то в наступившей паузе, Фукаэри спросила:

– Все-в-порядке.

– Да, все хорошо, – отозвался Тэнго.

– Ворона-тоже-так-думает.

– Ну и слава богу.

После того как в небе появилась вторая луна, а в постели на месте отца ему явился Воздушный Кокон, Тэнго уже ничему не удивлялся. Если Фукаэри обменивается мыслями с вороной на подоконнике, значит, так нужно, и ничего странного в этом нет.

– Я пока в Токио не еду. Еще немного побуду здесь. Ничего?

– Сколько-хочешь-столько-и-будь, – ответила Фукаэри.

И тут же без всякой паузы повесила трубку. Их диалог оборвался так резко, словно кто-то перерубил телефонный кабель остро заточенным топором.

Затем Тэнго позвонил в издательство Комацу. Но того на месте не оказалось. Как ему сообщили, Комацу мелькнул в конторе около часу дня, но тут же исчез; где сейчас – неизвестно, вернется ли на работу сегодня – сказать невозможно. Этот тип был в своем репертуаре. Тэнго продиктовал телефон лечебницы и попросил передать, что в течение дня его можно застать по этому номеру и что он ждет от Комацу звонка. Номера гостиницы диктовать не стал: не хватало еще просыпаться из-за наглеца среди ночи.

В последний раз он говорил с Комацу в конце сентября. Беседа вышла совсем короткой. С тех пор они друг с другом не связывались. А до того Комацу с конца августа три недели пропадал неизвестно где. Лишь однажды, как выяснилось, позвонил себе на работу и сказал, что чувствует себя неважно, хотел бы немного отдохнуть. Больше от него сообщений не было. Все равно что без вести пропал. Конечно, Тэнго было не все равно, что творится со старшим товарищем, но беспокоился он не сильно. Этот своевольный тип всю жизнь занимался лишь тем, что нужно ему, и в любой день мог вернуться на рабочее место с таким видом, будто ничего особенного не случилось.

Разумеется, коммерческая организация – не то место, где прощают подобные фортели. Но, как ни странно, кто-нибудь из коллег постоянно его прикрывал. Хотя нельзя сказать, что в коллективе Комацу сильно любили, в любом конфликте кто-нибудь прикрывал ему задницу. Да и начальство тоже смотрело на его выкрутасы сквозь пальцы. Самоуверенный, наглый и несговорчивый, он, тем не менее, гениально выполнял свою работу, не говоря уже о лаврах продюсера «Воздушного Кокона», которые по праву принадлежат ему одному. Характер характером, а таких профессионалов уволить не просто.

Как Тэнго и предполагал, в один прекрасный день Комацу, никого не предупредив, вернулся на рабочее место – и безо всяких извинений и оправданий продолжил работу как ни в чем не бывало. Об этом Тэнго узнал от знакомого редактора, коллеги Комацу, когда позвонил к ним в контору.

– Так что же, теперь он поправился? – уточнил Тэнго.

– Да с виду вроде здоров, – ответил редактор. – Только молчаливый какой-то. Совсем не то, что прежде.

– Молчаливый? – удивился Тэнго.

– Ну, как бы сказать… Еще нелюдимее стал.

– Может, и правда болен?

– Да черт его разберет! – процедил редактор. – Сам говорит, что болен. Только и остается верить на слово. Ну, хоть вернулся – и то хорошо: все скопившиеся завалы наконец-то разгребает. А пока его не было, творился чистый кошмар: никакие вопросы по «Воздушному Кокону» без него не решались, хоть сдохни.

– Кстати, насчет «Кокона» – Фукаэри до сих пор не нашлась?

– Нет, все так же. Поиски ничего не дали, она по-прежнему считается пропавшей без вести. А все, кто с ней связан, попрятались кто куда.

– В последнее время газеты о ней не пишут.

– К этой теме журналисты в принципе теряют интерес, а кто поосторожней – просто не приближается. У полиции в расследовании никаких подвижек. Подробнее тебе Комацу расскажет. Только учти, как я и сказал, – он в последнее время ни с кем не общается. Как бы объяснить… Ну, словно подменили человека. От его самоуверенности и следа не осталось. То и дело уходит в себя, сидит угрюмый и думает о своем. Иногда вообще забывает, что люди вокруг. Точно в яму какую-то провалился…

– Уходит в себя? – переспросил Тэнго.

– А вот попробуй с ним пообщаться – сам поймешь.

Тэнго поблагодарил и повесил трубку.

Через несколько суток вечером Тэнго позвонил Комацу. Тот все еще был на работе. Как и предупредил редактор, речь Комацу сильно изменилась. Раньше он болтал без умолку, легко перескакивая с темы на тему, а теперь мямлил так, словно посреди разговора беспрерывно думал совсем о другом. Что-то глодало его изнутри. Во всяком случае, это был не тот крутой Комацу, каким Тэнго его знал. Ибо тот Комацу всегда держался стильно и не менялся лицом, что бы его ни терзало в душе и какие напасти бы ни преследовали.

– Как ваша болезнь? – спросил Тэнго.

– Какая болезнь?

– Ну вы же так долго не работали из-за болезни.

– Ах, это… – будто вспомнил Комацу. – Да черт с ней, с болезнью. Об этом я тебе еще расскажу – как-нибудь вскорости. Сейчас не могу говорить, как хотелось бы.

«Как-нибудь вскорости»? – повторил про себя Тэнго. В речи Комацу слышалось что-то странное. Словно он намеренно отдалялся в разговоре от собеседника. Произносимые им фразы звучали плоско и безжизненно.

Разговор этот Тэнго закончил сам – вежливо попрощался и повесил трубку. Ни о «Воздушном Коконе», ни о Фукаэри упоминать не стал. По тому, что он услыхал, было ясно, что Комацу сейчас избегает подобных тем. Никогда еще до сих пор этот болтун не признавался в том, что «не может говорить, как хотелось бы».

Так или иначе, то был их последний разговор. В конце сентября. И вот прошло два месяца. Хотя раньше Комацу звонил часто и болтал подолгу. Конечно, он выбирал, с кем общаться, но обычно формулировал мысли на ходу, вываливая на собеседника что в голову взбредет. И Тэнго исполнял для него роль этакой тренировочной стенки, в которую посылают теннисный мячик. Появлялось у Комацу настроение – звонил безо всякого повода. Причем в любое время дня и ночи. Не хотел – не звонил неделями. Но чтобы не давал знать о себе больше двух месяцев кряду – такое случалось редко.

Может, ему просто неохота ни с кем общаться? – думал Тэнго. Такие периоды случаются у каждого, даже у Комацу. Да и у самого Тэнго не было к нему особенно срочных вопросов. Продажи «Воздушного Кокона» упали, о книге уже никто не вспоминал, а где находится без вести пропавшая Фукаэри, Тэнго прекрасно знал и так. Если понадобится, Комацу позвонит ему сам. Не звонит – значит, незачем.

И все же пора бы ему объявиться, думал Тэнго. Слишком уж прочно засела в голове странная фраза Комацу: «Об этом я тебе еще расскажу – как-нибудь вскорости».

Тэнго позвонил приятелю, который подменял его в колледже, и спросил, как идут дела.

– Все хорошо, – ответил приятель и поинтересовался здоровьем отца.

– Никаких изменений, все время в коме, – ответил Тэнго. – Дыхание не прерывается, температура с давлением низкие, но стабильные. Только в сознание не приходит. И не страдает. Похоже, так и уйдет в свои сны…

– Не самый плохой уход, – заметил приятель бесстрастно. Вводная часть в его фразе отсутствовала. Но тому, кто провел несколько лет на матфаке, к подобным сокращениям не привыкать. Так что ничего неестественного Тэнго не услышал.

– Ты в последнее время смотрел на луну? – спросил его Тэнго. Из всех знакомых Тэнго этот приятель – чуть не единственный, кого можно спрашивать о луне без риска показаться сумасшедшим.

Приятель на пару секунд задумался.

– В последнее время? Не припомню. А что там с луной?

– Найдешь время – глянь как-нибудь. Интересно, что скажешь.

– Что скажу? В каком смысле?

– Да в каком угодно. Какие мысли тебя посетят, когда будешь смотреть на нее, вот и все.

Опять небольшая пауза.

– Такие мысли, наверно, непросто облечь в слова.

– О словах не задумывайся. Главное – понять, что в ней особенного.

– Что в ней особенного, когда я на нее смотрю?

– Именно так, – подтвердил Тэнго. – А если не будет никаких мыслей – так и бог с ней.

– Сегодня пасмурно, посмотреть не получится. Но когда прояснится, попробую. Если не забуду, конечно.

– Спасибо, – сказал Тэнго и, попрощавшись, повесил трубку. «Если не забуду, конечно». Вечная проблема выпускников матфака. О том, что их не интересует, всегда вспоминают с большим трудом.

Время для посещения больных истекло, и перед уходом Тэнго попрощался с сестрой Тамурой, дежурившей в регистратуре.

– Спасибо за помощь. Всего доброго.

– Сколько вы еще пробудете у нас, Тэнго? – спросила она, поправляя пальцем очки на переносице. Ее смена, похоже, закончилась, и теперь вместо белого халата на ней были темно-лиловая гофрированная юбка, белая блузка и серый кардиган.

Остановившись перед нею, Тэнго задумался.

– Пока не решил. Смотря как все сложится.