Не все переплывут реку

– Хочешь, я тебя научу играть, в два счета. Вот, смотри. Это так просто, – и он показал, как надо отбивать ритмы.

Иван попробовал, вроде бы получается. Удивился. Обрадовался.

– Да ты у меня скоро на ритм-гитаре будешь бацать, а я соло вести, – воодушевился Николай, радуясь способностям друга, – еще бас-гитариста найдем, и ансамбль создадим, все девки наши будут.

– На работу надо устраиваться, – охладил его пыл Иван, возвращая инструмент владельцу, – без денег особо не разгуляешься.

– Это точно, – приуныл Николай, отставив гитару в сторону. – Куда вот только, знать бы.

– Пошли, моего отца навестим, если он дома, – Иван придумал, как им устроиться на работу. – Потом к дядьям моим сходим. У дяди Мити жена на релейном заводе в отделе кадров работает. Она еще до армии меня туда устраивала. Слесарем.

– Это другой коленкор. Ну, ты и голова, соображаешь! – восхитился Николай, вскакивая со стула. – Тогда не будем терять время. Мама, мы насчет работы сбегаем.

– Бегите-бегите, дай бог вам удачи.

Алатырь – городок маленький, автобусы ходят редко, к тому же они всегда переполнены народом, и многие ходят пешком, благо во все концы можно дойти за полчаса. Да еще бесплатно. В больших городах говорят: поехали, съездим по делу, или еще куда, а в Алатыре – побежали. Быстро, и ждать не надо.

И друзья побежали к Ванькиному отцу, на Сурско – Набережную улицу. Так она называлась потому, что располагалась на краю обрыва, ведущего в подгорье. С улицы далеко вокруг было видно, как внизу простирались улочки и переулки, дома, сады и огороды родного подгорья, спускающиеся почти к самой Суре, упираясь в рельсы железнодорожной ветки, ведущей от лесопилки до железнодорожного моста через реку.

Когда-то еще в далеком детстве, когда Ванька с другом Витькой гоняли машинки в траве перед домом, лазили по деревьям до самого вечера, и никак не хотели угомониться до тех пор, пока Ванькина бабушка насильно не уводила его домой, а Витькина тащила вверх по ступеням крыльца упирающегося внука и просила: – Витюленька, не надо упрямиться, надо домой идти, чай с конфетами пить, умываться, да спать ложиться.

Тогда это и произошло, оставив в детской памяти неизгладимый след.

Уже стемнело поздним летним вечером, и вдруг какие-то всполохи озарили подгорье справа от их дома, зарево высветило сады, крыши домов, окна, казалось, аж тучи на небе и те покраснели.

– Чево это такое, спаси хосподи нас от несчастий всяких, – всполошилась бабушка, первой увидевшая необычное явление природы. Все домочадцы, включая Ваньку с Витькой, высыпали во двор, тревожно вглядываясь в сторону зарева, недоуменно переглядывались, переговаривались вполголоса.

– Лесопилка горит, факт, – успокоил всех Ванькин дед. – Это далеко от нас, не дойдет, не бойтесь. Разгильдяйство везде, никакого порядка. Сталина на вас нет, тудыт твою растуды, ети вас в печенку, – напугал он всех напоследок, и ушел спать, чертыхаясь. Разошлись и все остальные соседи, но долго еще метались, бегали по черному небу и подгорью всполохи далекого пожара, не давая заснуть людям.

Отец был дома. Трезвый, поэтому грустный, но встретил их радушно.

– Привет, ребята. Садитесь куда-нибудь, да вон на диван, – показал он в комнату, где у стены стоял большой диван-кровать, за ним на стене висел красивый дорогой ковер. Посреди комнаты – круглый стол, стулья вокруг. Над столом красовалась причудливой формы люстра. Платяной шкаф сверкал полировкой. Обои новые, пол крашеный, на полу тоже ковер. На стенах – картины в рамах.

– Ого, Иван, отец у тебя богато проживает, – отметил Николай, оглядевшись, и рассаживаясь на диване. В карманах у него звякнуло, и отец оценил этот звук улыбкой.

– Давно из армии прибыл? Что же к отцу сразу не пришел, сын называется. Как-никак я твой отец, и это твой дом, – обвел он широким жестом комнату. – Небось бабка твоя напела про меня всякого.

– Да нет, просто у нее решил пока пожить. А там видно будет. На работу надо устраиваться, мани-мани зарабатывать, – друзья засмеялись, и отец тоже. Все в Алатыре любили пошутить, и отец не был исключением. Прокашлялся по привычке.

– Надо бы отметить ваш дембель. Я фронтовик, знаю не по наслышке, каково лямку в армии тянуть. Друг твой тоже отслужил? Будем знакомы.

Николай вскочил и с почтением пожал протянутую ему длань фронтовика и свободного художника, снова звякнув карманами.

– Николай, – широко и белозубо заулыбался он, выхватывая из карманов две бутылки водки. Иван тоже извлек из-за пазухи и карманов бутылку вина и несколько бутылок пива. Свертки с закуской.

– Вот это по-нашему, – обрадовался отец, – с этого и надо было начинать. А то я на мели сижу. Пошли на кухню.

Они вышли на кухоньку с оконцем: это была пристройка-засыпушка, сработанная отцовыми руками, когда Иван был еще совсем пацаном, и помогал ему таскать доски, разводить цемент для фундамента. На стенках висели иллюстрации художников-передвижников, прикрепленные кнопками, это создавало определенный уют и говорило о принадлежности хозяина к творчеству. Была еще печка, разделяющая комнату с кухней. Такая знакомая и родная. Когда они всей семьей жили здесь, Ванька на ней спал.

На столе у окна появилась нехитрая закуска: колбаса, хлеб, килька в томате, и просто развесная, в кульке. В центре стола возвысилась батарея спиртного. Звякнув стаканами, они выпили со встречей, и Иван был рад, счастлив, сидя в родном доме с отцом и другом. Что может быть лучше и дороже этого?

– Горчички хотите? – отец достал с полки старую засохшую горчицу. – Сойдет за третий сорт, налетайте. – Все засмеялись. Вскоре стол опустел, и друзья засобирались в путь-дорогу, дел у них было много впереди. Надо торопиться.

– Отец, я хочу к дядьям сбегать. Пусть дядя Митя свою жену попросит, нас на релейный завод устроить, на работу. Было бы неплохо.

– Бегите, я тоже скоро подгребу, дела у меня есть неотложные, – кивнул отец, собирая опустевшие бутылки в авоську. Друзья понимающе переглянулись и, быстро одевшись, выбежали на улицу.

– Отец у тебя мировой мужик, художник, – уважительно сообщил Николай другу. Тот кивнул в ответ, совсем как его отец недавно. – А мать где же твоя?

– Она с новым мужем и братом Вовкой в Мурманске теперь живет. Бусоргин Лев Игнатьевич, может, знаешь? Учитель физкультуры.

– Да знаю я его. Выпивоха еще тот, у него жена от рака умерла, тоже училка была.

Они пересекли центральную улицу Ленина, и вышли на Стрелецкую. Все свои долгие школьные годы Иван ходил этим маршрутом в школу, с первого класса.

– Я здесь учился, – кивнул он на школьное одноэтажное зданьице в глубине двора, – целых четыре класса, потом нас в главное здание перевели, на Комсомольской улице.

– А здесь мой папашка живет с новой семьей, – показал Николай на прочный деревянный дом рядом со школой. – Мы с матерью одни проживаем, сам видел. А вон там, на углу напротив, сестрица моя двоюродная, Валька, гнездится. Надо познакомить тебя с ней. Красивая девка, хоть и оторва, если бы не сестра мне, сам бы приударил за ней, – заржал Николай, по-приятельски похлопывая Ивана по плечу.

Колькин отец был чуваш по национальности, ушел от них уже давно и жил другой семьей. Колька стыдился, что отец у него чуваш, так как все ребята вокруг были русские, и он скрывал это, хотя на лице его явственно проступали черты инородца. Мать у него русская, и он получился красавцем-метисом, полукровкой. Все в городе знали о его тайне, но молчали, щадя его самолюбие, и лишь за глаза называли: Колька Васильев, чуваш, и все понимали, о ком идет речь.

Друзья почти бегом спускались по Комсомольской улице вниз по уклону, к станции, не доходя до которой квартала два, на улице Куйбышева, 14, проживали Ванькины дядья. И этот маршрут был ему так же знаком: сколько раз он хаживал по нему, или ездил на велике в гости к дядьям и бабушке, когда она была еще жива.

– Хочешь, анекдотец расскажу? – Кольке скучно было идти просто так:

«Дружок один говорит своему корешу:

– Хочешь в групповухе участвовать?

– Да ты што, – возмутился кореш, – нет. А што?

– Тогда я тебя вычеркиваю.

– А кто остается?

– Как кто, я и твоя жена!» – Колька громко хохочет на всю улицу, привлекая внимание прохожих. Ванька усмехнулся для приличия, хотя анекдот ему не понравился. Его интересует совсем другое:

– А ты читал, скоро наши космонавты на Луну полетят. Может, и мы к старости слетаем, как туристы. Как думаешь?

– Тоже мне размечтался. Нам и здесь неплохо.

– А что, я бы полетел…

Они подошли к двухэтажному дому: низ кирпичный, верх деревянный, поднялись на второй этаж по крутой скрипучей лестнице, и оказались в квартире дядей, где за круглым столом у окошек расположилась компания мужиков, сражающихся в шахматы на деньги: по рублю за партию, то есть за выигрыш одного из двух бойцов.

Баталия была в самом разгаре.

– А, Ваня, проходите, – первым увидел их дядя Юра, он был в просторной вельветовой куртке, скрывающей горбы на груди и спине. Они сдавливали его с двух сторон, и дяде Юре было тяжело дышать, как рыбе, выброшенной на берег. Но он не сдавался, был весел и всегда смеялся громче всех, так как был еще и глуховат.

Иван с Николаем присели на диван, и оттуда наблюдали за ходом игры.

– Ну, все, тебе шах и мат! – дядя Митя убрал с шахматной доски королеву противника, и водрузил на ее место свою, рядом с чужим королем. Все облегченно выдохнули и засмеялись, игра им понравилась.

– Ну, ты и мастер на выдумки, Димитрий. Как ловко подкрался к его королю, я и не заметил, – восхитился Виктор Шереметьев, усмехаясь хитрым лицом. – Все, гони рубль и вылазь из-за стола, – хлопнул он по спине красного от переживаний здоровяка.

– Да, слон, проигрался ты в пух и прах, похудел на рубль, – подзуживали остальные, наблюдая, как здоровяк вытащил из кармана мятый рубль и нехотя положил на стол.

– Ничего, в другой раз отыграюсь, – тряхнул он упрямой головой и встал, оказавшись к тому же высоченным детиной под потолок. Слон, одним словом.

– Теперь ты садись, твоя очередь, – предложил Виктору Ванькин отец, ухмыляясь. – Готовь рупь. Митя вчера весь вечер партии по книжке Кереса разбирал.

– Нашли дурака, – хохотнул Виктор. – Митя за рубль удавится, но не проиграет. Сам садись, а мы посмотрим пока, поучимся.

Отец не возражал, и сел напротив брата, подмигнув сыну с его приятелем. Он тоже изучал Кереса и неплохо играл в шахматы. Битва гроссмейстеров началась, и это было надолго. В комнате воцарилась тишина…

По вечерам дядя Митя с братьями штудировали иногда книгу Пауля Кереса «Сто партий», от нечего делать. Разбирали партии гроссмейстеров, изучали дебюты, например: дебют четырех коней, сицилианская защита, каро – канн, ферзевый гамбит, и тут на глаза дяде Юре попалась партия: Шмидт – Керес. В ней Керес выбрал дебют – староиндийскую защиту, а дядя Юра обожал индийские фильмы с Радж Капуром. Он корпел над этой партией целую неделю, и потом стал выигрывать у ребят. Однажды выиграл даже у брата Мити, чем и прославился.

– Я играю, как Шмидт, – хвалился он, – если не выиграю, так на ничью сведу. Факт.

С чьей-то легкой руки к нему приклеилась кличка «Шмидт», которой он очень гордился. И благодаря которой стал известен в городе, как авторитет, и глава подгорной шпаны. Тем временем, число любителей шахмат росло, играли летом в горсаду, зимой у дяди Мити на квартире. В ней перебывали все шахматисты города. С годами в Алатыре образовался шахматный клуб, и в этом была немалая заслуга дяди Мити и его братьев.

– Ладно, посидели, пора и честь знать. Побежали в парикмахерскую, там нас Машка Стародымова ждет, я с ней договорился. Покрасит нас басмой в черный цвет, будет полный улет, – шепнул Николай Ивану, и тот кивнул, вставая с дивана:

– Мы пошли, прогуляемся, – сообщил он отцу с дядьями, и те тоже кивнули ему, не возражая. Дядя Юра похлопал по радиоле, стоящей у окна на тумбочке:

– Заходите почаще, пластинки покрутим, – и помахал ребятам рукой на прощанье: – Сами видите, матч века идет!..

Друзья мчались вверх по улице, к парикмахерской, которая находилась на пересечении улиц Комсомола и Ленина, в самом центре города, напротив кинотеатра «АРС» и Горсада. Сколько любимых фильмов посмотрел Иван в этом кинотеатре, не перечесть. Николаю не до детских воспоминаний.

– Как раз перед Новым Годом и покрасимся, пофорсим перед телками.

– И в ДК, на танцы пойдем, – мечтал Иван, поспешая за своим резвым другом.

– Точно. Я им там такой концерт выдам, все девки алатырские наши будут, – Николай был более конкретен, и подмигнул другу плутоватым глазом: – Машка хороша, хочешь тоже попробовать, я мигом устрою. Не пожалеешь.

– Да ты что, она же со Славкой Фурманиным живет, вдруг он узнает. Неудобно, чай знакомые.

– Не узнает, ему лишь бы литр вина выхлебать каждый день, да поорать во все горло, тут он мастер, – хохотнул Николай с брезгливой миной. – А мы в это время его Машутку потискаем, не дадим бабе пропасть.

Друзья взбежали по ступеням крыльца и распахнули двери парикмахерской:

– А вот и мы. Машуля, ну-ка сделай из нас брунетов. Помнишь, обещала вчера?

Они подошли к полной, молодящейся парикмахерше с пышной прической, которая обрабатывала клиента, ловко манипулируя расческой и ножницами. Увидев ребят, она радушно заулыбалась: – Садитесь пока, сейчас освобожусь, и за вас примусь.

Она была весела и энергична. За это ее все и любили, так как люди в основном все скучные, нудные, только не Машка Стародымова. Мужики так и льнули к ней, словно мухи на мед, зато бабы терпеть ее не могли и за глаза называли прошмандовкой, прости господи, и прочими непотребными словами, которые никак нельзя обозначить на бумаге. Впрочем, можно сказать и вполне пристойно: слаба на передок.

Сожителя ее тоже знали все в городе, как пьяницу и дебошира по прозвищу «Чех», так как он был самым настоящим чехом, родившемся в чешской семье, обосновавшейся в свое время в Алатыре, и впитавшем не самые лучшие черты характера и манеры истинного алатырца.

Спустя некоторое время, они уже шагали брюнетами по центральной улице города, и знакомые удивленно оглядывались на них: гуляют ребята после армии, выкаблучиваются. А ребята тем временем сбегали к Ивану домой, похлебали кислых щец, поели вареной картошки с огурцами, передохнули малость, потрепались о том о сем, и снова в путь – гулять так гулять. На то она и свобода.

Иван уже сменил армейскую шинель с шапкой на гражданскую одежду. Бабушка купила внуку с пенсии меховую шапку-пирожок, как у Ивана царевича на сером волке. Друг детства Васька Устименко дал ему двадцать рублей на полуботинки, а Коля Васильев у себя дома вынул из ящика на кухоньке инструменты, и ловко нарастил на новых полуботинках каблуки, поставил на них набойки, и Иван щеголял теперь по городу в новых модных туфлях. Старое его пальто с шалевым воротником было ему впору, так как мать когда-то покупала его своему сыну навырост, когда он учился в пятом классе.

Теперь они с Николаем хотели как можно быстрее заработать денег, и приодеться как следует, благо Марья Дмитриевна, с которой проживал дядя Митя уже долгие годы, и которая была ему, как теперь бы сказали, гражданская жена, обещала устроить их на релейный завод сразу после Нового Года.

Вот только бабушка захворала, и ее положили в железнодорожную больницу, в городской не было мест. Так получилось, когда они отмечали возвращение внука из армии, Евдокия Алексеевна на радостях выпила, и налегке несколько раз выходила в сени, где стояло помойное ведро, по нужде. Разгоряченную, ее прохватило морозцем, и она слегла.

Квартирантки съехали с квартиры, так как Иван стал захаживать домой с Николаем, они выпивали, балагурили с женщинами, стали распускать руки, и поссорились, когда те отказали им во взаимности.

Иван тогда осерчал, и стал гнать их прочь, говоря, что это его квартира, и он здесь хозяин. Он чувствовал себя виноватым в происшедшем, несмотря на заверения Николая, что друг прав, и как-то навестил бабушку в больнице, принес ей банку компота.

Старушка была рада внуку, беспокоилась о квартире, но Иван сказал ей, что следит за порядком, топит печь, и она успокоилась.

– Приходили ко мне мои квартирантки, навестили, снова в селе своем живут. На работу на автобусе ездиют. Может, оно и к лучшему, – бабушка пытливо посмотрела на внука, но он отвел глаза и понял, что женщины не рассказали ей о его проделках. Пожалели старушку.

Врачиха сказала Ивану, что его бабушка идет на поправку, и недели через две ее выпишут. Так что жизнь шла своим чередом.

Однажды вечером Иван встретился с Николаем возле входа в горсад, как условились. Николай был не один, а с двумя девицами веселого нрава. Познакомились, и Иван пригласил их к отцу в гости. По пути они забежали в гастроном, купили водки, закуски. Иван знал, что отец заночует у Шуры, женщины, с которой он встречался уже с год. Оба любили выпить, посмеяться, оба были одинокими. Это их и сблизило.

На кухне у отца они выпили, посмеялись шуткам Николая, он был мастер «на все руки от скуки». Но вот выпивка кончилась, пора браться за дело, и Николай со своей Зинкой, которую он нежно звал «мой зайчик», расположились в комнате на диване, и вскоре оттуда послышался смех, возня, и другие будоражащие воображение звуки.

Ивану с его новой подружкой достался топчан на кухне. Подружку звали Людка Мондина. Это была худенькая, смазливая и шустрая девица, такие ему не нравились. Все же кое-как дело у них сладилось, и к утру они даже испытали друг к другу нежные чувства. Иван был доволен собой, не опозорился, и то ладно.

В комнате за дверью снова послышался смех, возня, и вскоре Николай вышел на кухню, позевывая. Друзья выскочили из дома и пристроились по малой нужде у забора:

– Ну, как Людка, поддала тебе жару? – хохотнул Николай.

– Да так себе, я не люблю тощих, сам такой же. Охота больно костями друг на друге греметь, – отшутился Иван, и друзья засмеялись, рисуя струями на снегу узоры.

– Ладно, я обещал тебя с сеструхой познакомить, считай, дело уже в шляпе. Там совсем другой коленкор, сам увидишь.

И они, убрав свои боевые приборы в ширинки штанов, метнулись в дверь дома, замерзнув, ведь там, в доме, их в тепле и неге поджидали ночные красавицы…

Валька, сестра Николая, оказалась девушкой видной, фигуристой, и не менее веселой, чем ее брат. Познакомились они с Иваном возле ее дома, и сразу понравились друг другу. Николай же, сделав такое полезное для друга дело, умчался на свидание к своему «зайчику», а Иван повел девушку к себе в подгорье. Они спустились по спуску Дмитрова к дому № 4. Во дворе, слава богу, никого не было, а то и так уже сплетни о нем ходят: гуляет, мол, напропалую. Девок гулящих в дом водит, пока бабушка в больнице.

Валентине понравилась квартира ее нового ухажера, возможно, даже жениха, поскольку брат сообщил ей, что кроме квартиры у Ивана есть свой дом, огород в двадцать соток, сад, и вообще, наплел ей с три короба о таком выгодном для нее знакомстве. Сама она проживала в домике с родителями, братьями и сестрами, особо не разбежишься. А тут на тебе, дембель с двумя домами, садами и огородами.

И она чуть не задушила в жарких объятиях истосковавшегося по любви бывшего солдатика, прямо на бабушкиной кровати. Иван тоже вошел в раж, и закрутилась у них любовь-морковь. Валька работала посменно, на обувной фабрике, вместе с Зинкой, подружкой брата, и друзьям было чем заняться в свободное от ночной любви время.

Они обегали весь город, знакомились с другими девушками, назначали им свидание, встречались, и вскоре прослыли в городе местными Дон Жуанами.

Многим ребятам это не нравилось, у них чесались кулаки, хотелось проучить хвастунов, но применить их они побаивались, так как Ванькин дядя Юра (Шмидт) был в городе авторитетом, которого все уважали. И боялись.

Друзья были, не разлей вода, и то Николай ночевал у Ивана в подгорье, то Иван у Николая с его мамой в комнатке-пенале, в тесноте да не в обиде. Мама кормила ребят картошкой с майонезом, пирожками с капустой, от добра-добра не ищут, и Иван загостился у них целую неделю. Однако пора и честь знать. Утром следующего дня друзья разбежались ненадолго, и Иван побежал к себе домой.

Замка на двери не было, а в квартире сидел у стола брат бабушкин, дед Антоша, его баба Фира намывала полы, и Иван смутился, чувствуя свою вину за кавардак в доме.

– Здрасьте, дядя Антоша, тетя Фира, вот не ждал вас увидеть, – зачастил было он, тут из спальни вышла бабушка с простыней в руках. Она перестилала свою постель.

– Вот и внучок явился – не запылился, не прошло и недели. Загулял, стало быть. Забыл про бабушку. Хорошо вот, брат с Фирой помогли, из больницы забрали, домой привезли. – Бабушка была обижена на внука. Он молчал, не зная, что ответить.

– Молодо-зелено, чего уж там, – закряхтел дед Антоша, – чай и сами молодыми были, бедокурили почем зря.

– Ну вот, и полы чистые, – баба Фира тем временем домыла полы, и ставила самовар. – Чайку счас попьем, слава богу, все живы и здоровы.

– И то правда, – согласно закивала бабушка, убрав постель. – Постелю-то всю изгвоздил, в сапогах што ли на ней валялся? Соседи вон сказали, девок всяких таскаешь в дом, да дружка нахального, чувашина. Прости хосподи, нас грешных, – закрестилась она на иконы. Бабушка была бледная после болезни, худенькая, маленькая, в темном платье и платочке, и у Ивана сердце зашлось от жалости к ней.

– Что ты, бабуля, не сердись, я не со зла, честное слово. В армии так наслужился, захотелось отдохнуть, – обнял он свою бабушку и чмокнул в морщинистую щеку.

Дед Антоша с бабой Фирой одобрительно закивали, слушая их диалог, и хлебая чай из чашек вприкуску с сахаром. Мир в доме был восстановлен.

Успокоив бабушку, и попрощавшись с родственниками, Иван помчался проведать отца. Тот был дома, сидел у стола на кухне в дымину пьяный, и улыбался сыну. На кухне было грязно, горы бутылок везде, мусор. Иван заглянул в комнату и глазам своим не поверил: она была пуста, и печально смотрела на него красивыми обоями со стен.

– А где же мебель, ковры, картины?

– На х… они мне нужны? Пропил все, делов-то…

Отец позвякал пустыми бутылками, отыскивая, не осталось ли где спиртного? Увы.

– А с Шуркой, курвой, я разругался и ушел от нее. Навсегда. Знаешь, сын, я ведь ее на море, в Сочи возил, а тут заработать негде было, я у нее трешницу на пиво попросил. Так она не дала. Нет, говорит, а сама только что получку получила. Курва и есть.

– Ладно, отец, не журись. Я сейчас в магазин сбегаю, за красненьким. Тяпнем по стаканчику. А если еще и посуду твою сдать, на три пузыря хватит, как пить дать.

– Вот это другое дело. Чай ты сын мне, помнишь, как в Чебоксарах, у нас дома, мы с тобой боролись? Ты на моих ногах пикировал.

– Все помню, отец, ты отдохни пока, я мигом…

Валентина, тем временем, прознала, что квартира не Ванькина, а бабушкина, в доме тоже не он, а отец его хозяин, к тому же пропойца и дебошир, хотя и художник. Алатырские художники все такие, им бы водку жрать, да орать с утра до вечера. Бузотеры.

И она как-то сразу охладела к жениху, а однажды вечером появилась возле своего дома с новым ухажером. Иван тоже пришел к ее дому, повидаться, и дело чуть не дошло до драки. А драки в Алатыре обычно добром не кончаются.

– Плюнь ты на нее, дуреха она, красивые бабы все дуры, – успокаивал его наутро Николай, когда Иван явился к нему домой в расстроенных чувствах. – Я тебя с Алькой познакомлю, они с моей Зинкой, зайчонком, вместе квартиру снимают на Жуковской. Соседствуют с Машкой Стародымовой и Славкой Фурманиным, – обстоятельно объяснил Николай другу, куда они пойдут вечером.

После этого он схватил гитару, ударил по струнам, и запел по-английски своих любимых битлов. Иван любил слушать, как поет и играет его друг.

– Давай опрокинем по рюмашке, пока мать на работе. Да ты сиди, у меня припасено, – усадил Николай вскочившего, было, сбегать за вином друга. На столе появилась бутылка водки, картошка с огурцами, квашеная капуста, колбаса, хлеб.

– Это тебе не в армии, а на гражданке. Жизнь сказочная, свободная. Захотели, выпили и закусили, захотели, с девками любовь закрутили. Правильно я говорю?

Иван молча кивнул, наблюдая, как друг разливает по рюмкам водку.

– Это я у матери из загашника пятерку стибрил, иногда и гульнуть охота, – пояснил ему Николай, нарезая колбасу, – с возвратом, конечно. Она у меня добрая, доверчивая, золото, а не мать. Ну, вздрогнули!

И друзья дружно звякнули рюмками, чокаясь, выпили по первой…

В отличие от Ванькиного школьного дружка Борьки Зубаренко, Николай культурно брал стопку со стола, опрокидывал в рот водку, и бросал вслед за ней туда же горстку квашеной капусты. Аппетитно хрустя, и широко улыбаясь, он снова набрасывался на гитару и рвал струны, отбивая ритмы и напевая по-английски что-нибудь из любимых битлов. Он знал много песен из их репертуара.