Дом на берегу

Узнала я и секрет короткого пальца на руке. Что-то рассказала моя мать, что-то тетя Нина, что-то я сама прочла в дневниках своего дедушки. Бабушку Шуру (для него, конечно, просто Шуру) он любил. Наверно, она была красивая, что-то от ее красоты сохранилось и в старости. Привез ее сюда из деревни брат моей бабушки, за которого она вышла замуж совсем молоденькой. Вскоре муж умер, она осталась вдовой. А перед смертью муж попросил зятя (моего дедушку) не оставлять Шуру одну, помогать ей по хозяйству. Он и помогал. Дома рядом, управится у себя и к Шуре – дров наколоть, воду принести. А она добрая, ласковая, поблагодарит и посмотрит глазищами своими лучистыми. Уйдет Тимофей в рейс со своей поездной бригадой, а глаза эти в пути догоняют, улыбаются, словно обещают что-то… В письмах же совсем другое: «Ты пишешь, что я для тебя словно солнышко, но ведь у тебя жена, дети. Подумай, Тимофей…» Однажды Зина решила посмотреть, как муж помогает Шуре по хозяйству. Тихо поднялась по ступенькам крыльца, а они стоят за дверью, обнявшись, губы слились в долгом поцелуе.

– Бог в помощь вам! Хорошо вы дрова колете.

Тимофей ничего не сказал, а Шура отпрянула от него, сбежала во двор, схватила топор, ударила по своему пальцу.

– Кровью своей клянусь, не будет больше этого!

Ничего больше и не было. Ходила чужая, молчаливая, взгляда не встретишь, и не пытайся. А вскоре сосватали Шуру. Тимофей в очередном рейсе был. Приехал, узнал эту новость, да на том же поезде обратно, куда глаза глядят! Соскочил на ходу, покатился с откоса кувырком, прижался к земле и плакал, плакал, как ребенок.

У моей бабушки с бабушкой Шурой всегда были хорошие отношения, никаких обид и размолвок между ними я не замечала.

К домашним работам нас со Славой обычно не привлекали, справлялись сами. В четвертом классе у нас был субботник по уборке классной комнаты. Нужно было отчистить панели и парты, помыть полы. С панелями я как-то справилась, а вот полы… Моя очень аккуратная мама не доверяла мне это занятие: «Чего она там намоет! Она и тряпку-то как следует, не сумеет выжать!» Короче, навозюкала я поперек половиц, только грязь размазала. Учительница в ужас пришла. А одна из одноклассниц припечатала: «Белоручка!»

Домой я пришла в слезах. Отец постановил, что отныне я буду мыть полы. Мать сопротивлялась, но бабушка встала на сторону отца: «Я сяду на табуретку и буду выжимать ей тряпку. Пусть моет!» С этих пор мытье полов и уборка в комнатах стали моей постоянной обязанностью. Брата это не касалось: «Он мальчик, а ты девочка». Поэтому он любил прошлепать в башмаках по свежевымытому полу. Еще хорошо сесть в кресло и не уходить: «Пусть лазает подо мной».

Летом мы с братом с утра уходили на Волгу и пропадали там до позднего вечера, ненадолго забегая домой, чтобы перекусить. Купались до синевы, разводили в жару костер на берегу, чтобы согреться. Этот неповторимый запах Волжского берега! Ни с чем не спутаешь. Плутаешь по узким кривым улочкам, и вдруг разом перед тобой открывается широкая водная гладь, а ноздри трепещут от удивительной смеси запахов смолы, речной свежести, медового аромата меленьких, белых, невзрачных цветков. Эти цветы я видела только на берегу, и только они могли источать такой сильный и тонкий ни на что не похожий запах.

А вообще где нас только не носило! Одно из любимых мест – узкий бетонный мост без перил через речку Нижнюю Малыковку рядом с кожевенным заводом. С одной стороны глубокая темная вода, с другой – высокая отвесная стена. Вода струйками стекает со стены, внизу зловонная зеленоватая тина. А мы на спор ходили по этому мосту в любое время года, зимой на лыжах. Тося упала с моста в воду осенью. Вытащили ее за капюшон пальтишка и быстрее с ней, намокшей, домой.

Иногда мальчишки не хотели брать меня с собой: «Тебе туда нельзя, ты девчонка!» Тем более, если они собирались ехать куда-то на велосипедах, а велосипед у нас со Славой один на двоих. Но я их упрашивала, они меня брали, везли по очереди на багажниках велосипедов.

2. Отец

Отец занимал особое место в моей жизни. Возможно, ему действительно было проще со мной, чем со Славой, я спокойнее, послушнее, не отказывалась вставать в четыре утра и ехать с ним на рыбалку, я могла часами молча сидеть на берегу озера, глядя на застывший поплавок. Озер и речушек мы обошли и объехали великое множество. Сначала на велосипеде, я сидела на раме впереди отца, на раму накручивали какую-нибудь тряпку, чтобы было мягче сидеть. Позднее появился мотоцикл, маленький, маломощный К-58, «козлик». Переправлялись на пароме или катере на другую сторону Волги, а там ехали полевыми дорогами к озерам, благо их было много, и находились они сравнительно недалеко друг от друга. Если плохо клевало на одном озере, переезжали на второе, третье. С отцом мне было легко, он был всегда спокоен, доброжелателен, подробно отвечал на все мои вопросы. С ним даже молчание не тяготило, чувствовалось его понимание, тепло.

Первое время я соглашалась ехать, чтобы не обидеть отказом отца, но постепенно стала замечать, как красиво смыкаются аркой ветви деревьев над дорогой, уходящей вглубь леса, как чиста и прозрачна вода в озерах и речках, какие яркие, душистые цветы встречаются на полях и лужайках. Рассвет мы встречали то на Волге, переправляясь на другой берег, лучи ложились на воду золотистой дорожкой; то в горах на этом берегу, мы поднимались вверх, прямо к разгорающемуся розовому диску солнца. Часто ехали просто «куда глаза глядят», по еле заметным тропинкам. Наткнулись как-то на лося, он постоял перед нами, не спеша повернулся и удалился в лес. Иногда уезжали на катере по Иргизу, шли пешком. Идти было трудно, высокая, жесткая трава, мокрая от росы, больно резала ноги, но я молчала, не понесет же меня отец на руках. Некоторые озера располагались возле деревень, деревенские дети с любопытством смотрели на нас. Разница между городом и деревней тогда еще чувствовалась – другая одежда, другие стрижки, прически.

На одном из озер мы жили несколько дней всей семьей вместе с семьей друга отца. Ночевали в брезентовых палатках, сделали из веток деревьев шалаш для продуктов. Здесь, в тихой воде без течения я научилась плавать, впервые почувствовала, что вода меня держит, можно не бояться.

Купили первую лодку, старенькую, просмоленную, без кабинки и с мотором в три лошадиных силы – «тройкой». Она подтекала, под стланями набиралась вода, ее отчерпывали ковшиком, но лодку можно было привязать к кустам или поставить на якорь, и рыбачить прямо с нее. Деревянные лодки, «гулянки», более тихоходные по сравнению с «Прогрессами», «Казанками», но зато такие надежные, устойчивые, а если еще и с кабиной, то настоящий плавучий дом, в котором можно и спать, и есть, и загорать, и играть в карты. Его можно запереть и бродить по берегу в поисках грибов, ягод, в нем можно укрыться от дождя. Вот только на стоянке нужно следить, чтобы «гулянка» не билась о другие лодки, чтобы не захлестнуло волнами, не сорвало якорь. На Волге, за Волгой прошли у меня лучшие дни и часы детства, юности. Много ездили и по лесам.

Но перед тем, как мы купили свою лодку, были выезды с непонятно откуда взявшимся знакомым отца на его лодке. Тогда я в первый раз увидела, как можно рыбачить с лодки, привязываясь к росшим из воды кустам или просто бросая якорь на не очень глубоком месте. Старичок этот, хозяин лодки сначала показался таким добрым, приветливым. Причаливали к берегу, разводили костер, кипятили чай, заваривая его кусочками свежих яблок. Для меня это тоже было внове, мы так не заваривали. Он как-то пригласил нас с Юлей одних съездить искупаться на пляж, родители отпустили, мы поехали. Купались, загорали. Перед отъездом домой стали прополаскивать и выжимать купальники, присев в воде, мы всегда так делали. Как вдруг уплыл мой купальник, не представляю. Пришлось надеть халатик на голое тело. Стеснялась, конечно, казалось, что что-то там приоткрывается, но такого пристального внимания со стороны старичка я никак не ожидала. Он ведь даже старше моего отца, высохший, сморщенный, совершенно лысый. Ребятишки, смеясь, дразнили его «лысой курицей». Я такого никогда не позволяла, мне постоянно внушали, что старших нужно уважать, слушаться, не влезать в разговоры старших.

А потом начались приставания. Его старческие, неприятно дрожащие руки вдруг оказывались на моих ногах, талии, лезли под юбку, когда он оказывался рядом в лодке, и отец не смотрел в нашу сторону. Сначала я стеснялась говорить об этом родителям, думала, что сама каким-то образом спровоцировала эти приставания, взять тот же уплывший купальник. Потом все-таки сказала матери, она отцу. Тот не поверил: «Да ты что, ей всего двенадцать лет». Он, оказывается не только ко мне приставал, но и к Юле. Только Юля была смелее, могла оттолкнуть его, крикнуть что-нибудь обидное, я не могла, слишком сильно было внушение об уважении к старшим. Как-то этот старик явился, когда дома никого не было, стал приближаться. Я попыталась убежать, но он схватил меня, прижался своим слюнявым ртом к моим губам. Я вырвалась, оттолкнула его, отбежала на безопасное расстояние и потребовала, чтобы он ушел. Ушел, но окончательно перестал появляться в нашем доме только после того как Момотко рассказали отцу о том, что это Повольнов (надо же, такая красивая фамилия) был судим за приставания к малолетним, приставал даже к своей дочери, сидел в тюрьме, и надо держаться от него подальше.

Я росла молчаливой, замкнутой, болезненно застенчивой, пожалуй, даже боялась людей, но в глубине души гнездилась уверенность в каком-то своем особом предназначении, избранности, и отец это убеждение всячески поддерживал. Нет, он никогда не хвалил меня в глаза, у него имелись свои представления о воспитании детей, но в своей компании, подвыпив, любил рассказывать о том, какая я необыкновенная, а я из соседней комнаты это слышала. Иногда взрослые просто говорили при мне, считая, что я еще маленькая, это не должна понимать.

Так в чем же избранность? Училась я неплохо, но не более того. В начальной школе была отличницей, потом ограничивалась тем, что не допускала «троек» в четверти. Читала все время очень много и наполовину жила в своем выдуманном мире с выдуманными героями. Окружающий мир казался порой слишком жестоким и несправедливым, а там всегда можно было позвать на помощь своих героев и восстановить справедливость. О своем будущем не слишком-то задумывалась, была уверена, что живу в самой гуманной стране, все дороги впереди открыты, разумеется, все будет хорошо и прекрасно. Втайне я считала себя красивой, слышала, как отец хвалил меня перед знакомыми. Говорить об этом прямо считалось недопустимым, девочка должна быть скромной, неприлично крутиться перед зеркалом, кокетство – большой недостаток, это нельзя. Но я могла рассматривать себя на фотографиях, сравнивать с другими девочками. О внимании мальчиков я тогда просто не думала, они для меня были всего лишь товарищами по детским играм.

Иногда отец брал меня к себе на работу. Первый раз я попала к нему в физический кабинет еще маленькая, ничего не зная о такой науке, и стояла, как завороженная, разглядывая множество непонятных приборов. Особенно меня поразили прозрачные, сверкающие круги с наклеенными пластинками. Крутишь ручку, круги вращаются, и между двумя блестящими шариками с треском пролетают искры. Я с нетерпением ждала, когда у нас начнут преподавать физику, но тем не менее первая моя отметка по физике была «двойка». Меня спросили совершенно неожиданно по такому материалу, который я думала и учить-то не надо – введение в физику. Потом были в основном «пятерки», но не могу сказать, что физика сразу стала моим любимым предметом. Я с большим интересом прочитала «Занимательную физику», «Занимательную астрономию» и «Занимательную механику» Перельмана, но на школьных уроках порою просто было скучно. Литература нравилась, читала по-прежнему очень много, но уже понимала, что для того, чтобы быть писателем одного желания недостаточно. Нужен талант, а есть ли он у меня? Скорее всего, нет.

Приезд в родной дом тети Нины со своей недавно созданной семьей и возвращение в дом матери семьи Геннадия происходит примерно в одно время. Конфликт между нашей семьей и семьей Геннадия возникает вскоре после этого.

Зимой мы живем все вместе в большой тесноте. Восемь человек с трудом размещаются на верхнем этаже, бабушке ставят кровать внизу, рядом с русской печью. Там же за большим обеденным столом собирается вся семья, наверху для этого места уже не хватает.

Нам с Юлей по десять лет, Сереже всего несколько месяцев. Мы с Юлей с одного года, но у нее день рождения в декабре, она учится на класс младше. Тете Нине за тридцать, Сережа у нее поздний и единственный ребенок.

Юля учится слабо, читать не любит совсем, ее заставляют из-под палки. Одну книжку про приключения Травки, которую я глотаю за два дня, она мусолит несколько месяцев.

С наступлением тепла сразу же начинается стройка. Строить что-то в те времена неимоверно трудно. Никаких строительных материалов в свободной продаже нет. Их надо где-то «доставать», используя все возможные связи. Также надо договариваться о любых услугах транспорта. Вся тяжесть стройки ложится на плечи отца. Муж тети Нины ничем ему не может помочь в незнакомом городе. И со здоровьем у дяди Коли неважно, он очень быстро устает, обливается потом, начинает задыхаться.

Дом подняли домкратами, внизу вместо чулана и кухни сделали комнаты с таким же расположением, как на верхнем этаже. Только вместо комнаты с окном во двор и прихожей на обоих этажах сделали кухни с топящимися дровами плитами. Оставили небольшие коридоры, а для входа на верхний этаж сделали лестницу с двумя пролетами и площадкой посередине. Позднее отец закрыл ее крышей, получилась уютная застекленная веранда, а сначала лестница просто спускалась во двор, открытая всем дождям и ветрам. Выносили на свалку в большой, плетеной, двуручной корзине все эти разбитые кувшины, сувениры, коробки, пузырьки, флаконы.

Детей старались не трогать, два раза нас отправляли в пионерский лагерь, но на третий раз прислушались к моим возражениям против «ссылки», оставили дома. Много помогали дальние родственники, которые жили возле цементного завода «Большевик» и работали там же. Бабушке приходилось готовить на всю эту бригаду в русской печи, в огромных чугунах.

После завершения стройки бабушке предлагают выбрать, с кем она хочет жить, с сыном или дочерью. Она выбирает сына: «К этим детям я уже привыкла». Но прожила она с нами совсем недолго, умерла в одночасье из-за сердечного приступа. Вечером мы все занимались своими делами, играла негромкая музыка по радио. Бабушка прилегла на кровать в спальне и вдруг закричала: «Дуся, плохо мне!» Мама сразу подошла, прибежала тетя Нина, вызвали скорую помощь. Когда приехали врачи, бабушка была уже мертва. Это была первая смерть, которую мне пришлось увидеть.

Потом оказалось, что муж тети Нины болен раком горла, причем уже в последней, неизлечимой стадии. Он умер в сорок лет, оставив тетю Нину с четырехлетним Сережей и тринадцатилетней Юлей.

Один сарай становится тесен для двух семей. Отец отдает старый сарай тете Нине, строит для себя еще один так же из двух помещений. В одном помещении хранятся дрова, инструменты, в другом над погребом оборудуется комната. Здесь есть стол, кровати, шкаф. Погреб весной набивают снегом, который постепенно тает. Здесь хранятся все продукты, холодильников еще нет. Летом в этой комнатке прохладно, можно жить всей семьей, пока в комнатах дом белят стены, красят полы, стирают занавески и портьеры. На чердаках обоих сараев большие сундуки, в том числе перенесенные из чулана и чердака дома. В них вместе со старыми книгами появляются подшивки журналов: «Юность», «Нева», «Волга», «Вожатый», «Пионер», «Техника молодежи», «Знание – сила». Здесь же посуда, которая не используется, сувениры, светильники. На чердаке сарая тети Нины мы с Юлей и Тосей натыкаемся на иконы в золоченых окладах, есть вышитые бисером. Мы с Юлей срезаем бисер лезвиями бритвы. Тося смотрит на это с ужасом, у нее бабушка верующая, но молчит. Родители не ругают нас за это, бисер ссыпают в мешочки и используют для вышивания. Бабушка, может быть, продолжает верить в бога, но религия в нашей семье под строгим запретом, отец коммунист, тетя Нина тоже.

В школе у меня долгое время не было ни друзей, ни подруг. Тем более мы со Славой по договоренности отца ходили не в семилетнюю школу, к которой относились по району, а в более отдаленную десятилетнюю. Многие девочки и мальчики уже были знакомы между собой, я здесь никого не знала. Я, привыкшая к мальчишечьей компании, не находила общих тем для разговоров с девочками, а мальчики в классе с девчонками не водились. С братом мы продолжали играть по-прежнему, но ходить со мной по улице он отказывался наотрез:

– Вот еще! Подумают, что я с девчонкой иду!

В школу я шла с неохотой, по обязанности. Там мне было скучно, особенно в младших классах, когда все узнавали буквы, учились читать, а я уже была записана в библиотеку

После смерти бабушки у родителей сформировалась компания друзей, с которыми они проводили все выходные и праздники. Учителя, врачи, инженеры – уважаемые в городе люди, можно сказать верхушка. Но я видела их с другой стороны, которая мне не очень нравилась.

Четыре пары являлись костяком, присутствовали почти всегда на всех праздниках, семейных событиях, да и просто так. Другие появлялись эпизодически, не всегда. К приему гостей готовились заранее, для них предназначалось все самое лучшее. Детей за стол не сажали, мы должны были отсиживаться где-то в уголке, не попадаясь на глаза взрослым. Но в доме у нас не было закрывающихся дверей, я, сидя в темной спаленке, слышала, что происходит в соседней комнате. Чем дольше сидели взрослые за столом, тем веселее и громче звучали их голоса. Вскоре кто-то начинал рассказывать сальные анекдоты, сначала немного понижая голос, затем, забывая это делать. Включали музыку, танцевали. Наступал момент исполнения коронного номера, ближайший друг отца изображал танец на животе. Как он это делал, я, конечно, не видела, слышала только дружный смех. Ну, а когда все уходили, начинался «разбор полетов». Слава редко присутствовал на этих разборках, у него организовалась своя компания парней немного постарше его, родители не очень-то интересовались, где они проводят время и чем занимаются. У меня такой компании не было, я предпочитала сидеть дома с книгами, бегать просто так по улицам не хотелось, на каток я стала ходить позднее, уже в восьмом классе. Вот и наблюдала постоянные стычки между родителями, причем принимала, обычно, сторону отца. Мне казалось даже неприличным, так бурно проявлять свои чувства, тем более мать в выражениях не стеснялась, хотя до мата все-таки не доходила, этого отец вообще не выносил и никому не позволял.

Мать обязательно к кому-то ревновала, кричала, упрекала отца, он оправдывался, потом не выдерживал и убегал из дома. Тогда она бежала вслед за ним, звала: «Павел, вернись!». Когда я стала постарше, часто бежать приходилось мне, я догоняла его на улице, у реки, он плакал, говорил, что никто его не понимает, жить ему не хочется, жаловался на одиночество, я обнимала его, умоляла вернуться.

Я уже не бегаю с мальчишеской ватагой, но интереса к противоположному полу пока не появляется. Хотя я слышу, как Слава с друзьями обсуждают знакомых девочек, причем нередко со смехом, с подшучиваниями. Рассказывают про одну из девочек, что она позволяет катать себя на велосипеде и обнимать чуть ли не каждому.

От отца я слышу, что девочка должна уважать себя, нужно быть строгой с мальчиками, ни в коем случае не позволять себя унижать.

3. Школа

В шестом классе я первый раз влюбилась. Этот мальчик перешел к нам из другой школы, сразу стал обращать внимание на девочек, посылать всем записки на уроках. Я тоже получила записку: «Увы, я вас не знаю, но наверное вы хорошая». Впервые мне стало интересно ходить в школу, ведь там я увижу его. Дальше переглядываний дело, правда, не заходило, и гораздо больше внимания он обращал на других девочек, но моя влюбленность держалась достаточно долго. В этот же период у меня появились первые школьные подруги. Мы вместе держались на переменах, вместе шли домой после школы. Много болтали по дороге, и не последнее место в этой болтовне занимали отношения с мальчиками.

Отец перешел из школы в технологический техникум, также преподавал там физику и являлся завучем. Слава после седьмого класса (тогда еще была семилетка) поступил в этот техникум по специальности механика. Учился он слабовато, и это был скорее выбор родителей, чем его, механика ему совсем не нравилась, впрочем, как и остальные специальности, но надо же было хоть какую-то специальность получить.

Как-то Слава позвал меня на вечеринку в свою компанию. Собирались у одного из его друзей, взрослых дома не было. Все та же выпивка, потом танцы с прижиманиями и поцелуи где-нибудь в уголке. Я не пила, смотрела на них трезвыми глазами, все мне казалось диким. Ко мне подошел Толя Журов, мальчик, который жил недалеко от нас, на нашем квартале, но не входил в число моих детских друзей. Он пригласил меня на танец, после окончания танца подвел меня к дивану, а когда я стала садиться, неожиданно наклонился, коснулся губами моей щеки и сразу же убежал. Это был мой первый поцелуй, если его можно так назвать. Я успела только удивиться. Толя куда-то пропал, потом ребята сказали, что он спьянился и ушел домой. Больше я на такие вечеринки не ходила, только иногда становилась участницей, если собирались у нас дома.

Слава влюбился во время учебы в техникуме. Тогда он мне еще обо всем рассказывал. Приходил взволнованный, с горящими глазами, описывал свидания с ней, как провожал, как обнял в первый раз, а она повернула голову, и он встретил ее губы. Потом я увидела ее с ним на вечере в техникуме. Стройная, смуглая, темноволосая, с длинной косой, с небольшим аккуратным носиком с горбинкой, чем-то похожа на цыганку. Он не отводил от нее влюбленных глаз, а она смущенно опускала голову.

И вдруг ссора! Он увидел ее с другим парнем, они шли вместе, парень обнимал ее за плечи. Слава подошел к ней и на глазах у всех окружающих ударил ее по щеке. Позднее выяснилось, что этот парень был ее двоюродным братом, Слава просил у нее прощения, но она не прощала. Он ходил, как в воду опущенный, переживал, писал стихи:

Я, наверное, очень подлый,Что, твоих избегая чар,Я тебе, всегда такой гордой,Столь жестокий нанес удар.Пусть я подлый, пусть я жестокий,Щеку судорогою свело,Знаю я, что тебе быстроокойТоже очень сейчас тяжело.

Ни с кем другим он встречаться не хотел, для него никого не было лучше его Нади, а она равнодушно проходила мимо со стайкой девчат, кокетничала с другими ребятами, и в общем-то совсем не переживала из-за этой размолвки. Наконец, после долгих уговоров сменила гнев на милость, стала опять встречаться со Славой, но тут он окончил техникум, и должен был ехать по распределению в Ташкент, а ей до окончания учебы оставался еще год.

Провожать его она пришла, даже письма писала, но верные друзья сообщали ему, что видели ее то с одним, то с другим. А тут еще и землетрясение в Ташкенте произошло, тоже не очень-то приятно. Кончилось тем, что он бросил свою трудовую книжку в Ташкенте и примчался в Вольск. Но вскоре окончила техникум Надя и также уехала по распределению в Казахстан. Около года они не встречались и не переписывались.

А я подружилась с Леной Поздневой, мы сидели с ней за одной партой, наша дружба сохранялась до конца обучения в школе. Девочка из очень интеллигентной семьи старой закалки. Ее дед – заслуженный врач РСФСР, офтальмолог, умеющий делать сложнейшие операции. Бабушка – медсестра, мать – тоже врач-офтальмолог, медицинская династия. Лена учится игре на пианино, библиотека в их доме гораздо обширнее и полнее нашей. Благодаря Лене, у меня появляется интерес к стихам, я, как и она, завожу тетрадку, в которую выписываю наиболее понравившиеся стихотворения. В восьмом классе к нам с Леной присоединяются еще две девочки – Оля и Люда. Семилетку в это время заменили восьмилеткой, пробуют ввести одиннадцатилетнее образование с профессиональной ориентацией в старших классах.

Оля высокая, тоненькая со светлыми холодноватыми глазами. В нас есть что-то общее, иногда нас спрашивают, не сестры ли мы. Люда ниже, полнее, глаза большие, серые. Мы много болтаем, смеемся, иногда даже на уроках к неудовольствию учителей. Сравниваем нашу четверку с четверкой мушкетеров. Роли распределяются так: Лена – Атос, Люда – Портос, я – Арамис, Оля – Д`Артаньян. Кроме этого у каждой есть еще прозвище. Лена – королева Марго, Люда – Шарлотта. Олю на одном из школьных вечеров, на которые часто приглашали курсантов военного училища, курсант назвал Аэлитой в короне. Насмешница Люда тут же переделала это в «Аэлиту в коробке». Оле это не нравится, она сердится, когда ее так называют. Меня подруги окрестили именем героини романа Джека Лондона – Та, Что Грезит. Учатся все хорошо.