Все права защищены. Электронная версия этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного или публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Вместо автобиографии

Василий Рем – это псевдоним, выбранный поэтом из личной скромности. Автор родился 15 июня 1953 года (холодное лето 1953 года) в ст. Ново-Александровке, Нижне-Серогозского района, Херсонской области, УССР. Этот период отмечен чередой важных в истории страны событий. После смерти Иосифа Сталина объявлена всеобщая амнистия для заключённых, тысячи узников были освобождены из тюрем и лагерей. В высших государственных структурах идет борьба за власть, на роль вождя претендует Лаврентий Берия. Однако в стране подул ветер перемен, Берию обвинили в предательстве родины и расстреляли. К власти пришёл Никита Сергеевич Хрущёв, период правления которого получил название «хрущевской оттепели».

Родители автора, пережившие годы сталинских репрессий, позже рассказывали сыну о тяжёлых событиях и страданиях, которые выпали на долю простого народа. Семья матери попала под раскулачивание, имущество у них отобрали, а отца и четверых братьев сослали в лагерь на Соловки. Вскоре отец на Соловках умер, а братья пошли добровольцами на фронт, воевали в штрафных ротах. В первые же дни войны двое братьев пропали без вести. Один прошел всю войну, воевал в Берлине и 8-го мая 1945 года умер от ран. Только одному из братьев удалось вернуться с войны.

Отец поэта, 1904 года рождения, личность неординарная и во многом загадочная. В его биографии вместились революция 1917 года, гражданская война, строительство Беломорского-Балтийского канала, Великая Отечественная война. Будучи грамотным, он занимал руководящие должности, работал налоговым инспектором, председателем поселкового совета, завмагом, путевым обходчиком, а после выхода на пенсию – сторожем стадиона.

Выросший в деревне, поэт не понаслышке знал, как живется простым людям, часто слышал их разговоры о суровой действительности и событиях того времени. Родители тоже рассказывали то, что видели и пережили на самом деле, а не то, что написано в советских учебниках по истории. Все это рано научило его думать, а правда жизни, увиденная собственными глазами, сформировала характер и предопределила будущее поэта.

Уже став взрослым, отслужив срочную службу в пограничных войсках, он принимает решение посвятить свою жизнь защите Отечества. Окончил пограничное училище, затем служил на границе – не случайно через все его творчество красной нитью проходит тематика пограничной службы. Одновременно учился на физико-математическом факультете Южно-Сахалинского государственного педагогического института, после окончания которого получил профессию учителя средней школы.

Все происходящее в стране он переживал как события собственной жизни, что также нашло отражение в его творчестве. Ещё во время службы Василий Рем, как человек отзывчивый и не привыкший стоять в стороне, начал серьезно заниматься судьбами беспризорников, состоявших на учёте в детской комнате милиции. Уделял большое внимание их патриотическому воспитанию, привлекал к спорту, занятиям в кружках и секциях. Объединив подростков общей идеей, создал детский военно-патриотический клуб «Граница», которым руководил с 1982 по 2010 год. Здесь обучались сотни молодых людей, выросших в нищих или неблагополучных семьях. В их трудной судьбе были драки, наркотики, пьянство. Он вытаскивал их из этого порочного круга и с помощью спорта помогал поверить в себя и идти к намеченной цели.

После выхода на пенсию Василий Рем по-прежнему занимает активную жизненную позицию и продолжает трудиться. Вначале в школе заместителем директора по воспитательной работе и преподавателем математики. Затем сослуживцы пригласили его в частную охрану, где он работал на должностях охранника, заместителя директора и директора охраны. Набравшись опыта, стал заместителем генерального директора по экономической безопасности московской фирмы. Сейчас трудится начальником охраны в одном из подразделений Министерства финансов РФ.

В 2016 году благодаря рекомендациям ведущих поэтов Василий Рем стал членом Российского союза писателей. Участвовал в создании регионального отделения Российского союза писателей в Белгородской области. Неоднократно номинирован на Национальную литературную премию «Поэт года» – в 2016, 2017, 2018, 2019 и 2021 годах. В 2019 году за вклад в развитие русской литературы награждён медалями: Владимир Маяковский и Анна Ахматова. В 2020 году номинирован на литературную премию «Георгиевская лента» и награждён за вклад в укрепление национального самосознания и патриотизма, медалью «Георгиевская лента 250 лет». В 2021 году номинирован на литературную премию имени Сергея Есенина «Русь моя». Награжден за вклад в развитие русской литературы медалью «Сергей Есенин 125 лет». Номинирован на литературную премию Императорского двора «Наследие». Награжден за литературную деятельность в духе традиций русской культуры звездой «НАСЛѢДIE» – III степени. Печатается в альманахах «Стихи 2020», «Проза 2021» и Антология русской поэзии 2021 года. В 2022 году за вклад в русскую литературу награжден медалью «Федор Достоевский 200 лет», медалью «Николай Некрасов 200 лет» и (обновленной) бронзовой медалью «Сергей Есенин 125 лет». Номинирован на литературную премию Императорского двора «Наследие» 2022 год.

Сейчас, как и на протяжении всей своей жизни, Василий Рем продолжает заниматься творчеством – пишет стихи и прозу. В его произведениях нашла отражение целая эпоха, события, которые нигде не описаны или описаны иначе. Это свидетельства неравнодушного человека, поэта, пережившего вместе со своей страной все ее победы и поражения. Книга, которую вы держите в руках, она, как и все произведения Василия Рема, особенная. Читайте, не пожалеете.

Председатель регионального отделения Российского союза писателей по Белгородской области, Татьяна Трошина

Времена, которых больше нет

Предисловие

Глухое, забытое богом село Глазово, что на Сумщине. Тогда, во времена СССР, это была территория Украинской ССР. Вначале село территориально принадлежало Зноб-Новгородскому району, затем его передали Шосткинскому району. Ни электричества, ни асфальта. По обе стороны улицы тянулись, чередуясь друг с другом, то покосившиеся, то добротные белые избы-мазанки. Почти все выходили на улицу глухой боковой стеной, без окон. Видимо, сказывались последствия сталинского режима. Люди боялись, чтобы их не подслушали и не увидели, что делается в доме.

Центральная улица величалась Плановой. Она брала свое начало прямо в поле, пролегала мимо старого деревенского кладбища, а концом упиралась в местную школу. Раздваиваясь под тупым углом, плавно уходила влево – в улицу Роговскую. Справа от улицы Плановой под таким же тупым углом начиналась улица Красичка, на самом краю которой когда-то жили мои родители. На Роговской стоял добротный дом директора местной восьмилетней школы. Далее она вела на Кривоносовский шлях, названный так потому, что по нему можно было добраться до села Кривоносовка. Улица Красичка шла в сторону реки по имени Бычиха и дальше к бригаде, где я работал. Заканчивалась Красичка красивой берёзовой рощей, у которой, по рассказам моей матери, когда-то стояла ветряная мельница, принадлежавшая ее отцу, моему деду.

Село Глазово

От дома директора школы в сторону молочно-товарной фермы (далее – МТФ) почти перпендикулярно уходила улица Лупатовка. А прямо от местной школы под углом к улице Плановой начиналась ещё одна улица – Хуторская, в народе её звали просто Хутор. Она пролегла посередине между сельским советом и местным клубом, стоявшим на берегу рукотворного озера. Обогнув озеро, к Хуторской примыкала улица Заболотная, получившая свое название из-за того, что раньше на месте озера было болото.

Ни одна улица в этом селе не стыковалась с другой под прямым углом, как обычно принято. Видимо, тот, кто занимался его планировкой, не был знаком с геометрией и уж тем более далек от топографии. Названия других улиц и переулков за давностью лет стерлись в моей памяти, но помню, что до ближайшего города Шостка нужно было ехать от центра, где, как и в каждом селе, располагались магазин, школа, сельсовет и клуб. Школа, кстати, была построена на месте снесённой после революции местной церквушки. С этой церквушкой связаны интересные истории, которые рассказывали про моего отца. Когда большевики и их сторонники спилили и сбросили с купола церкви на землю деревянный крест, отец забрался по стене церкви (что само по себе удивительно, ведь он был без одной ноги) на обезглавленный купол и поставил на спиленный пенёк поллитровку водки. При этом прокричал сверху: «Вот теперь ваш крест, молитесь ему, глупые люди!»

Далее по улице Хуторской, под острым углом отделявшейся от Плановой, нужно было проехать вдоль сельсовета и клуба и на первом перекрестке повернуть направо, в сторону полевого тока, где летом сушили зерно. Затем – налево, на Ивотский шлях, который, петляя вправо-влево между лесопосадками, выходил к селу Ивот и тянулся мимо пенькозавода, что стоял за селом Ивот, через тогда еще деревянный мост реки Ивотка, в направлении села Крупец. Про село Ивот в народе ходила интересная поговорка. Жители села часто говорили фразу: «Москву возьмут – Ивот столицей станет». Откуда она взялась, никто толком не знал.

После села Крупец на горизонте показывались трубы военных заводов города Шостка, это были знаменитые в те времена на всю страну «Свема», «Химреактив», «Девятка» и «Пятьдесят третий». Уже по одним только названиям понятно, что все они были военного назначения.

Вообще, до города Шостка всего-то сорок пять километров, но добираться приходилось в открытом кузове машины ГАЗ-51 или старого ЗИЛ-157, глотая пыль полевых дорог Полесья. Так эту местность называли в прессе. Автобусы начали регулярно ходить гораздо позже, когда проложили брусчатку, а затем и асфальт. Хотя назвать эту дорогу асфальтированной можно было с большой натяжкой. Её ширина позволяла проехать только одной машине, и в те далёкие времена все ехали по летней дорожной пыли. А в весенне-осеннюю распутицу машины с набитыми битком кузовами людьми едва ползли. С утра в сторону города, а вечером – обратно. Просто не верится, что это было со мной и на моём веку. В это время на Кубани, откуда я с родителями переехал в село Глазово, всё уже было электрифицировано, а центральные улицы покрыты асфальтом. Делать уроки при керосиновой лампе было для меня дико и весьма неудобно.

Но, наконец, в деревню завезли дизель-генератор и поставили столбы, от которых в каждый дом провели провода. Правда, электроэнергию давали только в часы утренней и обеденной дойки, а ещё вечером – на период показа кинофильма в местном клубе. Кстати, билет в кино после хрущёвской денежной реформы 1961 года стоил пять копеек.

С появлением электричества в деревню пришла почти цивилизация. Жители начали покупать электрические чайники – для быстрого подогрева кипятка к чаю или просто так, например, помыться. Первый телевизор я увидел ещё на Кубани, он стоял в Ленинской комнате консервного комбината. По вечерам мы с улицы через окно смотрели телепередачи. Звука, конечно, не слышали, но черно-белая картинка на голубом экране просто завораживала. И неважно, что там показывали – соревнования по водным лыжам или конькобежному спорту. Смотрели все подряд, не отрываясь, пока проходящий мимо работник не прогонял нас по домам.

В селе Глазово первый телевизор появился, как и положено, у директора школы Петра Трифоновича. В те времена директор школы считался в деревне самым уважаемым человеком. Кстати, он был фронтовиком, командовал знаменитой «Катюшей». Даже председатель колхоза и председатель сельсовета по авторитетности отходили на второй план. Это потом, когда они уже много наворовали и стали очень богатыми по сравнению со скромно живущим на одну зарплату директором, народ поневоле выдвинул их на первые места. Назначение на должность тогда получали чисто в зависимости от принадлежности к партии, которая в СССР была только одна – КПСС. Есть у тебя партбилет – значит, будет и руководящая должность, решение общего собрания колхозников имело мало значения.

В кулуарах о председателе колхоза говорили всякое. Но на собрании все дружно поднимали руки за предложенную райкомом кандидатуру, голосование тогда было открытым. Новый председатель видел, кто голосует за него, кто против, кто воздержался, хотя таких смельчаков, как правило, не находилось.

Вторым по значимости после председателя колхоза обычно был заведующий молочно-товарной фермой либо тракторной бригадой. Им было что воровать и чем привлечь на свою сторону колхозников. Председатель сельсовета постепенно отошёл на задний план и обладал скорее формальной властью – справку выдать, печать поставить. Однако было в его воле и то, что могло в корне изменить судьбу человека, – именно он давал разрешение на получение паспорта, а значит, от него зависела возможность уехать из деревни. Молодёжь тогда насильственно удерживали на селе и приучали к работе в колхозе. Очень редко кто мог получить паспорт и отправиться в город на учебу. Правда, тогда уже вошли в практику направления на учебу от колхоза в ПТУ, техникумы, институты, но только по необходимым для колхоза специальностям и с условием обязательного возвращения в родной колхоз для работы. Паспорта таким студентам тоже не выдавали – только направление, которое было главным документом. Купить у председателя сельсовета справку на получение паспорта мог позволить себе не каждый. Конечно, детям председателя колхоза, заведующего машинно-тракторной станцией (МТС) и МТФ, а также директора школы эти справки доставались, как говорится, по блату. А остальные расплачивались за свободу кто чем мог – кто мёдом с личной пасеки, кто мясом, кто самогоном: денег тогда в колхозе было мало, вся плата за трудодни была в виде натуральной продукции. На заработанные «трудодни» давали сено, зерно, услуги по вспашке огородов и только совсем немного выплачивали деньгами. Да и то в основном к сентябрю, чтобы детей в школу одеть-обуть. Это потом, уже при Леониде Брежневе, начали выдавать паспорта всем желающим без исключения. Такая была у нас власть, такая партия и такая жизнь.

Рабочие будни

Впервые на работу в колхоз я пошёл после третьего класса, на летних каникулах. Росточка я был маленького, как говорят в народе, «метр с кепкой». Бригадир долго думал, куда же меня приспособить, и первой моей работой стало смазывание гудроном деревянных осей повозок. Ведро, квач (самодельная щетка) из пеньки – вот и весь мой рабочий инструмент. Сняв колесо с повозки, надо было густо намазать ось гудроном – это такая смазка для деревянных осей телег. Позже все оси телег поменяли на металлические, которые смазывали уже солидолом, но первые мои рабочие дни прошли именно с ведром гудрона в руках.

По роду своей деятельности подчинялся я конюху бригады. Это был мужчина небольшого роста, не очень удачной внешности и не блиставший силой, хотя руки имел большие и крепкие, с мозолистыми ладонями. Ходил всегда в ветхой застиранной одежде с заплатами на видных местах, но неизменно в полосатой кепке. Несмотря на всю свою неказистость, человеком он был очень добрым. И благодаря его заботам я научился всему, что необходимо знать при обращении с лошадьми. Умел подобрать по размеру и надеть на лошадь хомут, запрячь ее в повозку, подтянуть чересседельник, засупонить и рассупонить хомут. Он показал мне, как управлять лошадью в движении, сдавать повозку назад и опрокидывать её. Научил цеплять плуг и распашку, работать на конных граблях, крепить веревку для перетаскивания копны с сеном. В общем, через месяц работы в бригаде я уже знал и умел делать всё, что делали крестьяне. Лошадей я любил и легко выучил не только их клички, но и нрав, и привязанности каждой.

Больше других мне нравились конь по кличке Первак и кобыла Майка. Оба были спокойные, без вредных привычек типа кусаться или лягаться, послушные и ласковые. Освоившись, я попросил бригадира послать меня на другую работу, желательно в поле с мужиками и другими ребятами, более взрослыми. Тот, как и положено, сначала проверил меня на «вшивость», то есть попросил продемонстрировать всё, что я умею делать. К его удивлению, с заданием я справился прекрасно, и меня отправили распахивать картофель. Получив у конюха повозку, хомут, сбрую и, конечно, любимого Первака, на следующий день я приступил к самостоятельной работе.

Любимый конь «Первак»

Утро началось с того, что, погрузив на повозку, запряженную Перваком, распашку, я поехал далеко за деревню на картофельное поле. В то время колорадских жуков еще не было, их завезли из США, штата Колорадо, гораздо позже. Ну а с сорняками приходилось бороться. Приехав на место, запряг Первака в распашку, состоявшую из остова плуга с колесом впереди, на который вместо лемеха крепился безотвальный плуг. Конь медленно двинулся вперед, потянув за собой распашку. Удерживая плуг за ручки, я направлял его посередине между рядками, и тот делал свое дело – вырезал с междурядий всю сорную траву и окучивал клубни картофеля. Долгая рутинная работа, без перерыва, до самого обеда.

Когда солнце поднялось высоко, я освободил лошадь от хомута, стреножил её и отпустил пастись на лугу. А сам уселся в тенёчек под телегу и вытащил узелок с нехитрой провизией, захваченной из дома: бутылка молока, кусок сала, лук, варёные куриные яйца и хлеб. Перочинным ножом, который у меня всегда был прицеплен на ремешке к поясу брюк (чтобы не потерялся), аккуратно нарезал хлеб и сало, очистил лук и сваренные вкрутую яйца. Разложив все на газетке, принялся чинно, как заправский крестьянин, трапезничать, чувствуя уставшие от напряжения руки.

Во время обеда приехал бригадир. Проверив качество моей работы, остался доволен и подкинул мне яблок и груш, сорванных по дороге в колхозном саду. Пообедав, я вновь встал за плуг. В тот первый день я не смог выполнить установленную норму и получил за работу всего два трудодня, но крестьянская смекалка уже начала работать. На следующий день, отыскав в бригаде подходящую металлическую пластину, попросил кузнеца приклепать её к распашке напротив плуга. Прихватив с собой два крепления и два безотвальных плуга, выехал в поле и взялся за подготовку распашки. На приклепанную пластину прицепил ещё два безотвальных плуга на таком расстоянии, чтобы они попадали в соседние междурядья. Теперь при движении плуга я распахивал не один, а сразу три рядка картофеля, к тому же устойчивость плуга повысилась и руки стали уставать меньше. Так что до обеда я уже выдал дневную норму. А к вечеру получилась двойная норма, и это, как говорится, не загоняя лошадь и не напрягаясь. Бригадир, сделав замеры, был очень удивлен. Вначале он решил, что я перенес колышек на вчерашнюю распаханную площадь, но, еще раз всё перемерив, убедился, что я выполнил две нормы. Подойдя ко мне, с уважением пожал руку как настоящему труженику и одобрительно сказал:

– Молодец, парень, умеешь работать! Только не пойму, как тебе это удалось? Лошадь, смотрю, не в мыле…

Долго думал бригадир, куда же меня поставить на работу, и первым моим рабочим днем было смазывание деревянных осей у повозок, гудроном

Я показал ему свою конструкцию и рассказал, как до этого додумался. За день мне поставили шесть трудодней, по три за каждую норму. Утром в бригаде, когда собрались колхозники, бригадир вывел меня перед всеми и красочно рассказал про моё изобретение и про две нормы при распахивании. Все захлопали, с уважением глядя на меня и приговаривая:

– Ай да малый! Ай да смышленый!

Когда распахивание картофельной делянки было завершено, меня с Перваком перебросили на уборку сена – разбросанные по всему полю копны надо было стаскивать к месту скирдования. Для этого к одной стороне хомута цеплялась сложенная вдвое веревка. Обведя веревку вокруг копны, ее подбивали под нижние края копны и привязывали к другой стороне хомута за гуж. Получалась волокуша из веревки и лошади. Однако при таком креплении копны часто разваливались, особенно если местность была неровная или лошадь двигалась слишком быстро. Сообразительность и тут меня выручила. Я сделал один конец веревки длиннее, а другой короче и подбивал под копну только длинный край, а короткий бросал под задние ноги лошади. Продернув копну вперед, доставал конец короткой веревки, который оказывался внизу копны прямо посередине, и, перекинув через копну строго по центру, привязывал его к боковой веревке. Копна сена получалась крепко связанной, как вязанка дров, и можно было тащить её хоть через всё поле – она никогда не рассыпалась. Это мое изобретение бригадир тоже отметил и даже, собрав всех, попросил показать, как это делается. Впредь все стали связывать только так, чтобы понапрасну не разбрасывать сено по полю.

Уже поздней осенью меня послали сгребать в валки конными граблями высохшие стебли убранного картофеля. В то время никаких приспособлений на тракторах для сгребания, подъема или скирдования сена еще не было. Их придумали гораздо позже. Проблема была в том, что при собирании сухих стеблей в валки грабли срабатывали от нажатия на педаль, до которой я из-за своего маленького роста не доставал. Правда, был и второй вариант, ручной, – берёшься за рычаг и тащишь его вверх, пока грабли не поднимутся и не сбросят стебли или сено в валок. Но и этот вариант оказался не для меня: не хватало силенок, чтобы поднять грабли рычагом. Однако смекалка меня и здесь не подвела: я прикрепил к педали веревку, подсунул её вниз, под ось граблей, и вывел к сидению. Теперь оставалось только дернуть за веревку – педаль граблей уходила вниз, железные зубья поднимались вверх, и стебли картофеля падали в валок.

В первые дни работы в бригаде я мечтал стать конюхом, но потом, глядя на всё, что происходит в колхозе, понял, что самая крутая должность – это объездчик. Объездчик имел своего коня, свою повозку и, объезжая колхозные поля, следил, чтобы не воровали. По сути, это был прототип сегодняшних охранников, правда, с более широким кругом полномочий. Он мог плеткой отстегать детей, которые воровали горох или молодую кукурузу. Мог заставить взрослых сбросить с воза сено или клевер, которое те положили якобы для мягкости сидения. О любой краже он сообщал председателю, а с согласия того – участковому милиционеру, и возбуждались уголовные дела о хищении зерна, комбикорма, молодых поросят, телят или птиц. Многих, конечно, брали на поруки, но бывало и так, что сажали за решётку. Ох, как я хотел вырасти и стать объездчиком!

В конце уборочной, когда последний колосок в поле срезан, в колхозе устраивали праздник, у нас его называли «обжинки». Накрывался огромный стол, на всю бригаду, а на нем чего только не было! Борщ, суп, каши из трёх или четырёх круп. Мяса завались – куры, утки, гуси, говядина, свинина, баранина. Пироги с грибами, пироги с яблоками, медовые коврижки, свежий мёд в сотах. Самогона – хоть залейся, его пили тогда из гранёных стаканов. Я всегда поражался: как можно выпить стакан самогона – двести пятьдесят граммов – и не упасть замертво. А колхозники пили, причём по нескольку стаканов, и не пьянели – так, становились слегка веселее, пели песни, пускались в пляс. Женщины пили из маленьких гранёных рюмочек стограммовой вместимости. Были, конечно, и такие, что, захмелев, падали под стол, а иные начинали задираться и лезть на рожон. Но, получив по физиономии, быстро остывали и успокаивались.

Гуляли обычно до поздней ночи, с песнями и плясками. Женщины уходили на вечернюю дойку, управиться по хозяйству, а затем снова возвращались и продолжали веселиться. Дети тоже гуляли вместе с взрослыми, и им перепадало по рюмочке самогона, от которого кружилась голова, изображение двоилось и хотелось плясать и петь. Правда, они, чтобы не выдать себя, в общих плясках и песнопениях не участвовали. Однако, когда кто-то из взрослых замечал, что дети выпивши, то строго говорили:

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3