Человечество: История. Религия. Культура Древний Рим

Следующей ночью вольски, зная о римских раздорах и рассчитывая, что ночью может объявиться перебежчик или предатель, напали на лагерь. Стража всполошилась, подняла войско, по сигналу все бросились к оружию, и затея вольсков оказалась тщетной. Остаток ночи оба войска отдыхали. На рассвете вольски, забросав рвы, устремляются на вал. И уже со всех сторон шло разрушение укреплений, когда консул, хотя отовсюду все, а громче других должники требовали знака к наступлению, чуть-чуть еще переждал, как бы испытывая боевой дух войска, и, как только пыл его сделался явным, подал наконец знак и выпустил воинов, жаждавших битвы. Первым же натиском отброшены были враги; бежавших, пока поспевала за ними пехота, били с тыла; конница гнала перепуганных до самого лагеря. Вскоре и лагерь был окружен легионами, а так как страх выгнал вольсков даже отсюда, взят и разграблен. На следующий день легионы двинулись к Свессе Помеции, куда сбежались враги; через несколько дней город был взят и отдан на разграбление. Здесь уставшие воины получили передышку. А консул с великой славой для себя отвел победившее войско в Рим.

Плебеи ожидали исполнения обещаний консула, подтвержденных сенатом, как вдруг Аппий и по присущему ему высокомерию, и чтобы подорвать доверие к сотоварищу по должности, начал самым суровым образом править суд о долгах. Немедля стали и прежде закабаленных должников возвращать заимодавцам, и кабалить других. Когда дело касалось воинов, они искали заступничества у второго консула – стекались к Сервилию, напоминали о его обещаниях, корили его, перечисляя свои заслуги, показывая рубцы от ран, полученных на войне. Требовали, чтобы он либо обратился к сенату, либо сам был защитником им – гражданам как консул, воинам как полководец. Консула это беспокоило, но обстоятельства вынуждали его изворачиваться; столь рьяно сопротивлялся не только товарищ его, но и вся знать. Из-за такой своей нерешительности он не сумел ни избежать ненависти плебеев, ни снискать расположение отцов.

2) Первый уход плебеев из Рима и учреждение трибуната

В 494 г. до Р.Х., в консульство Авла Вергиния и Тита Ветузия, убедившись, что сенат остается глух к их законным требованиям, плебеи организовано покинули Рим и удалились на Священную гору в трех милях от города за рекой Аниеном. Там без всякого предводителя они обнесли лагерь валом и рвом и выжидали, не предпринимая никаких действий, кроме необходимых для пропитания. Так несколько дней держались они, никого не тревожа и никем не тревожимые.

Этот поступок поверг патрициев в страх. Ведь плебеи к этому времени составляли уже основную часть римского войска. Бойкот ими военной службы в виду постоянной внешней угрозы поставил город в катастрофическое положение. Начались переговоры о примирении, и сенаторы согласились на том, чтобы у плебеев были свои должностные лица с правом неприкосновенности, и чтобы никто из патрициев не мог занимать эту должность. Так были избраны два народных трибуна – Гай Лициний и Луций Альбин (в 493 г. до Р.Х.). Им дано было право налагать запрет на любые распоряжения консулов или сената, направленные против плебеев. Власть трибунов была очень велика, но ограничивалась только чертой города.

3) Гней Марций Кориолан

За время отсутствия плебеев консулами стали Спурий Кассий и Постум Коминий. При этих консулах был заключен союз с латинскими народами, положивший конец Первой Латинской войне. Для его заключения один консул остался в Риме. Другой консул, посланный на войну с вольсками, разбил и обратил в бегство антийских вольсков, преследовал их до города Лонгулы и овладел городскими стенами. Вслед за этим он захватывает Полуску, другой город вольсков, после чего с большим войском появился у Кориол.

Был тогда в лагере среди знатной молодежи юноша Гней Марций, быстрый и умом и делом, которого впоследствии прозвали Кориоланом. Когда римское войско, осадившее Кориолы, обратило все силы против горожан, запертых в стенах, и позабыло об опасности нападения со стороны, на него вдруг ударили легионы вольсков из Антия и одновременно сделали вылазку враги из города – как раз в том месте, где случилось стоять на страже Марцию. С отборным отрядом воинов он не только отразил вылазку, но и сам свирепо ворвался в открывшиеся ворота, устроил резню в ближайшей части города и, схватив факел, поджег прилегающие к городской стене постройки. Поднявшийся среди жителей переполох, смешанный с плачем детей и женщин, как это бывает при появлении неприятеля, воодушевил римлян и смутил вольсков; показалось, будто город, куда они спешили на помощь, уже взят. Так были разбиты антийские вольски и взят город Кориолы. Марций настолько затмил своей славой консула, что если бы не остался памятником договор с латинами, вырезанный на бронзовой колонне, который заключен был одним Кассием, поскольку его товарищ отсутствовал, то стерлась бы память о том, что войну с вольсками вел Коминий.

Многие полагали, что настало время прижать плебеев и взять назад уступки, насильно вырванные у сената их уходом. Одним из первых за это высказался Марций Кориолан, враг трибунской власти. И не миновать бы Марцию нападения при выходе из курии, если бы, по счастью, не призвали его трибуны к суду. Однако в день разбирательства Марций в суд не явился. От этого раздражение плебеев против него усилилось. Он был осужден заочно и отправился в изгнание, угрожая отечеству и вынашивая враждебные умыслы.

Явившись к вольскам, Марций был радушно принят своими прежними врагами, и с каждым днем они делались тем благосклонней к нему, чем сильней возгорался он ненавистью к своим, чем чаще слышались от него то жалобы, то угрозы. Гостеприимство ему оказал Аттий Туллий. Знатнейший человек среди вольсков, он всегда был враждебен римлянам. И вот, побуждаемые – один – давней ненавистью, другой – недавней яростью, они замыслили против римлян войну.

Полководцами в этой войне, (начавшейся в 488 г. до Р.Х.) по согласному решению всех племен, были избраны ее главные вдохновители – Аттий Туллий и Гней Марций. И Кориолан не обманул возлагавшихся на него надежд. Сначала он двинулся на Цирцеи, выгнал оттуда римских поселенцев, а освобожденный город передал вольскам; потом обходными путями вышел на Латинскую дорогу, отнял у римлян недавно покоренные города: Сатрик, Лонгулу, Полуску, Кориолы; затем отбил Лавиний, взял Корбион, Вителлию, Требий, Лабики и Пед. От Педа он повел вольсков к Риму и, расположившись лагерем у Клуилиева рва в пяти милях от Города, начал отсюда набеги на римские поля

Сенат и консулы возлагали все надежды на военную силу, но простой народ предпочитал что угодно, только не войну. Когда консулы Спурий Навтий и Секст Фурий делали смотр легионам и расставляли сторожевые отряды по стенам, собралась большая толпа народа, требовавшая мира. Напуганные мятежными выкриками, сенаторы послали к Марцию с предложением мира. Возвратившись назад, послы принесли суровый ответ: если вольскам будет отдана их земля, то можно говорить о мире; если же римляне рассчитывают спокойно пользоваться плодами завоеванного, то он, Марций, не забудет ни обид от сограждан, ни добра от чужих и постарается показать, что изгнание ожесточило его, а не сломило. Послов отправили вторично, но они даже не были допущены в лагерь.

Тогда римские матери семейств толпой сошлись к Ветурии, матери Кориолана, и к Волумнии, его супруге. Побуждаемые их мольбой, Ветурия и Волумния с двумя Марциевыми сыновьями на руках отправились во вражеский лагерь Объятия жены и детей, стон женщин, толпою оплакивавших свою судьбу и судьбу отчизны, сломили могучего мужа. Он склонился на их просьбы и отвел войско прочь от города. Этим поступком Кориолан вызвал против себя тяжкую ненависть вольсков и вскоре был ими убит.

4) Смерть Гнея Генуция

В 474 г. до Р.Х., в консульство Луция Фурия и Гайя Манлия внутренние раздоры возобновились с новой силой. Народные трибуны предложили земельный закон, и возбужденный этим простой народ бушевал. Консулы всеми силами сопротивлялись. По сложении ими полномочий народный трибун Гней Генуций тут же потребовал их к суду.

Облачившись в скорбные одежды, Фурий и Манлий стали обходить младших сенаторов. Они не столько просили о поддержке, сколько убеждали, предупреждали и предостерегали от должностей, от участия в делах государства. Они говорили, что консульские фаски, окаймленную тогу, курульное кресло следует почитать разве за погребальное великолепие, ведь украшенные этими знаками, как жертвенное животное лентами, консулы обречены на заклание. Возбужденные такими речами, сенаторы стали тогда совещаться не в курии, а частным образом, не доводя дела до сведения слишком многих. И поскольку решено было правдой или неправдой, но вырвать обвиняемых из-под суда, то самое крайнее мнение имело наибольший успех; нашелся и исполнитель отчаянного замысла. Итак, в день суда сошедшиеся плебеи стояли на форуме в ожидании, сначала они удивлялись, почему не является трибун; затем, когда задержка его стала уже подозрительной, сочли, что он запуган знатью, стали сетовать, что брошено и предано народное дело. Наконец из дома трибуна пришло известие, что он найден у себя мертвым. Когда эта весть обошла собравшихся, они все разбежались кто куда, как войско рассеивается, потеряв вождя. Сильнейший страх напал на трибунов: гибель товарища показала им, что никакие законы о священной неприкосновенности им не защита. А сенаторы не старались сдерживать радость; и настолько никто не тяготился виной, что даже непричастные желали казаться соучастниками и открыто шли разговоры о том, что трибунская власть должна быть укрощаема карой.

5) Новый избирательный закон для плебейских трибунов

Сразу после этой пагубнейшей победы был объявлен набор, и, поскольку трибуны были запутаны, консулы провели его беспрепятственно. Плебеи меж тем больше гневались на молчанье трибунов, чем на могущество консулов, и говорили, что с их свободой покончено, что снова вернулись к старому. С Генуцием погибла и похоронена трибунская власть. Чтобы выстоять против сенаторов, нужно думать и действовать иначе, а путь к этому только один: чтобы плебеи, лишенные всякой другой защиты, сами себя защищали. Двадцать четыре ликтора состоят при консулах, и сами они – плебеи; нет власти презреннее и бессильнее, были бы люди, способные ее презирать, а то каждый внушает себе, что она велика и страшна. Такими речами они возбуждают друг друга, а между тем консулы послали ликтора к Волерону Публилию, плебею, который отказывался служить рядовым, потому что прежде был центурионом. Волерон взывает к трибунам. Так как никто не пришел ему на помощь, консулы приказывают раздеть его и высечь. «Обращаюсь к народу, – говорит Волерон, – поскольку трибунам приятней смотреть, как секут римского гражданина, чем самим гибнуть в своей постели от ваших кинжалов!» Чем громче кричал он, тем ожесточеннее рвал с него ликтор одежду. Тогда Волерон, который и сам был сильнее, да еще помогали ему заступники, оттолкнув ликтора, бросается в гущу толпы, где наиболее громок был крик негодующих, и оттуда уже кричит: «Взываю, молю народ о защите! На помощь, граждане, на помощь, соратники, нечего ждать от трибунов, которым самим впору искать вашей помощи!» В возбуждении люди готовятся будто к битве; стало ясно, что ждать можно чего угодно и никто ни во что не поставит ни общественное, ни частное право. Когда консулы явились на форум встретить эту страшную бурю, они убедились сразу, что без силы величие беззащитно. Ликторы были избиты, фаски сломаны, а консулы с форума были загнаны в курию и не знали, как воспользуется Волерон своею победой. Когда волнение улеглось, они созвали сенат, стали сетовать на причиненные им обиды, на насилие простонародья, на дерзость Волерона. Но над множеством раздраженных голосов взяло верх мнение старших сенаторов, которые не захотели сталкивать гнев сенаторов с безрассудством плебеев.

Отдав свое расположение Волерону, плебеи на ближайших выборах избрали его народным трибуном – в тот год [472 г. до Р.Х.], когда консулами были Луций Пинарий и Публий Фурий. Все полагали, что Волерон воспользуется трибунским званием для преследования прошлогодних консулов; но он, поставив общее дело выше личной обиды, ни словом не задев консулов, предложил народу закон о том, чтобы плебейские должностные лица избирались в собраниях по трибам. В безобидном на первый взгляд предложении речь шла о предмете отнюдь не малозначительном; но о том, чтобы отобрать у патрициев возможность через посредство своих клиентов добиваться избирать угодных себе трибунов. Этой мере, столь желательной для плебеев, всеми силами сопротивлялись сенаторы, и, хотя ни консулам, ни знатнейшим людям не удалось своим влиянием добиться того, чтобы кто-нибудь из трибунов выступил против (а это была единственная возможность провалить предложение), тем не менее дело это, по самой своей значительности чреватое спорами, растянулось на целый год. Плебеи вновь избирают трибуном Волерона; сенаторы, полагая, что дело дойдет до решительного столкновения, избирают консулом Аппия Клавдия, сына Аппия, ненавистного и неугодного плебеям уже памятью о стычках с его отцом. В товарищи ему дают Тита Квинкция.

С самого начала года [471 г. до Р.Х.] речь прежде всего пошла о новом законе. Но теперь поборником закона, предложенного Волероном, был и товарищ его Леторий, только что взявшийся за это дело; он был еще решительнее.

На следующий день трибуны занимают освященное место. Консулы и знать приходят в собрание, чтобы помешать принятию закона. Леторий приказывает удалить всех, кроме участников голосования. Знатные юноши стояли перед посыльными, не двигаясь с места. Тогда Леторий приказывает схватить кого-нибудь из них. Консул Аппий возражает; право трибунов, говорит он, распространяется лишь на плебеев, это должность не общенародная, но только плебейская; даже и сам он, по обычаям предков, не мог бы своей властью разгонять народ, ведь говорится так: «Если вам угодно, удалитесь, квириты». Такими пренебрежительными рассуждениями о праве он легко выводит Летория из себя. Кипя негодованием, направляет трибун к консулу посыльного, консул – к трибуну ликтора, выкрикивая, что трибун – частный человек, нет у него власти, нет должности; не миновать бы насилия, если бы все собрание не восстало яростно за трибуна против консула, а взволнованная толпа не сбежалась на форум со всего города. Но Аппий, невзирая на эту бурю, упорно стоял на своем; столкновение готово было обернуться кровопролитием, если бы не второй консул – Квинкций; он поручил консулярам силой, если иначе нельзя, увести товарища с форума, он смягчил мольбами разбушевавшийся простой народ, он уговорил трибунов распустить собрание: пусть уляжется раздражение – время не лишит их силы, но прибавит к ней разумение, и отцы подчинятся народу, и консул – отцам.

Трудно было Квинкцию утихомирить плебеев, еще труднее сенаторам – второго консула. Когда наконец народное собрание было распущено, консулы созвали сенат. Там страх и гнев заставляли говорить разное, но, по мере того как в ходе долгого заседания порыв уступал место обсуждению, сенаторы отвращались от вооруженной борьбы и наконец уже благодарили Квинкция за то, что его стараниями успокоена была распря. Аппия уговаривали, чтобы он искал такого величия консульской власти, какое совместимо с согласием среди граждан: а пока трибуны и консулы тянут каждый в свою сторону, никакой средней силы не остается, разъято и растерзано оказывается государство – думают больше о том, в чьих оно будет руках, чем о том, чтобы сохранить его в целости. Аппий, напротив, призывал богов и людей в свидетели того, что государство предано и покинуто из трусости, что не сенату недостает консула, а консулу – сената; законы принимаются более тягостные, чем были приняты на Священной горе. Однако, побежденный единодушием сенаторов, он умолк. Закон прошел спокойно.

Впервые тогда трибуны избраны были на собрании по трибам; число их увеличилось, к прежним двум прибавили еще троих.

6) Смерть Аппия Клавдия

Еще беспокойнее был следующий год [470 г. до Р.Х.] – в консульство Луция Валерия и Тита Эмилия – как из-за межсословной борьбы вокруг земельного закона, так и из-за суда над Аппием Клавдием. Ярый противник этого закона, отстаивавший, будто третий консул, дело всех владельцев общественного поля, он был привлечен к суду народными трибунами Марком Дуиллием и Гнеем Сикцием. Никогда еще перед судом народа не представал человек, столь ненавистный плебеям, накопившим так много гнева и против него, и против его отца. Сенаторы тоже недаром старались ради него больше, чем ради любого другого: поборник сената, блюститель его величия, его оплот против всех трибунских и плебейских смут, хоть порой и не знавший меры в борьбе, выдавался разъяренным плебеям.

Один только из сенаторов, сам Аппий Клавдий, ни во что не ставил ни трибунов, ни плебеев, ни суд над собою. Ни угрозы плебеев, ни мольбы сената не могли принудить его ни к скорбной одежде, ни к смиренным просьбам, ни даже к тому, чтобы он хоть слегка умерил или сгладил свою обычную резкость речи при защите перед народом. То же выражение лица, та же непреклонность взора, тот же дух в словах – так что многие плебеи не меньше боялись Аппия-подсудимого, чем прежде Аппия-консула. Одну лишь речь произнес он – и, как всегда, с привычным ему обвинительным пылом; этой верностью себе настолько он поразил и трибунов, и всех плебеев, что они сами, по собственной воле, отсрочили день суда, а затем позволили затянуть дело. Не столь уж долго все это продлилось, но, прежде чем наступил назначенный день, заболел Аппий и умер. Похвальное ему слово народные трибуны попытались было запретить, но простой народ не захотел, чтобы без этой установленной почести совершен был погребальный обряд над таким мужем: похвалы мертвому выслушал он так же благосклонно, как выслушивал обвинения живому, и толпой сопровождал похоронное шествие.

Кодификация законов

1) Начало борьбы за кодификацию

Введение трибуната несколько смягчило противоречия между сословиями, но не ликвидировало их. Обретя в трибунах признанных вождей, плебеи продолжали борьбу. В 462 г. до Р.Х. народный трибун Гай Терентилий Гарса несколько дней кряду обвинял перед плебеями патрициев в высокомерии, но особенно ополчился он против консульской власти, которую объявлял ненужной и нетерпимой в свободном обществе. Само-то имя не вызывает ненависти, но, по существу, она страшней даже царской; ведь вместо одного государя здесь – двое, и власть их безгранична и безмерна: своевольные и необузданные, они карами внушают плебеям страх перед законом. Так вот, дабы не простирать это владычество на вечные времена, он предлагает принять закон об избрании пяти уполномоченных для составления законов о консульской власти, согласно которым консулы пользовались бы лишь теми правами, какими наделит их народ, и не считали бы законом собственные прихоти и произвол. Вопрос этот разбирался то в сенате, то в собрании. Наконец трибун, подчинившись влиянию консула, отступился.

Внезапно пришло известие, что эквы и вольски снаряжают войско и главную ставку делают на Антий, жители которого открыто собираются и совещаются в Эцетрах. Как только сенат был извещен о грозящей опасности, объявили набор. Одному консулу приказали идти на вольсков, другому – на эквов. Но трибуны объявили войну с вольсками разыгранной на форуме комедией: дескать, не умея отнять у римлян свободу в открытом бою, патриции ловчат и лгут; невинным антийцам объявляют войну, а воевать будут римские плебеи. Обремененных оружием, консулы быстро погонят их из Рима, мстя трибунам удалением, а вернее, изгнанием граждан; закон, таким образом, не пройдет, нечего и думать об этом, если только плебеи, пока они еще дома, пока они еще не на военной службе, не позаботятся о том, чтоб не попасть под ярмо и навсегда не лишиться Города.

Между тем консулы расставили в противоположной стороне форума кресла и начали набор. Туда, увлекая за собой собравшуюся толпу, сбежались трибуны. Кого бы по приказу консула ни хватал ликтор, трибун повелевал отпустить; стремление соблюсти личные права нарушило порядок, каждый полагался на себя, и желаемое приходилось вырывать силой.

Точно так же, как вели себя, запрещая набор, трибуны, действовали сенаторы, не допуская голосования о законе, который предлагался народному собранию всякий раз, как оно созывалось. Драка начиналась всегда с того, что всякий раз, как трибуны приказывали народу разойтись для голосования, патриции отказывались двигаться с мест. Знатнейшие почти не принимали в этом участия, ибо дело вершил не разум, а наглый произвол.

2) Цезон Квинкций

Больше других своей знатностью и силой кичился в то время статный юноша Цезон Квинкций. К тому, чем наградили его боги, он присовокупил блестящие подвиги на войне и красноречие на форуме, так что никто в Риме не мог считаться ни более храбрым, ни более речистым. Появляясь среди патрициев, он выделялся из всех, в его голосе и силе словно бы воплощались все консульства и диктатуры. Он в одиночку сдерживал натиск трибунов и неистовство народа. Под его предводительством с форума нередко прогоняли трибунов, расталкивали и обращали в бегство толпу; сопротивлявшихся избивали и выгоняли, сорвав с них одежду, и не оставалось сомнений, что если он и впредь так будет себя вести, то закон не пройдет.

И тут, при почти полном замешательстве остальных трибунов, один из них, Авл Вергиний, обвинив Цезона в уголовном преступлении23, вызвал его в суд. Но это только распалило неукротимый дух Цезона; он стал еще непримиримее к предложенному закону, возмутил народ и пошел настоящей войной против трибунов. Обвинитель не сдерживал обвиняемого, позволив ему самому возбудить против себя ненависть и дать новые доказательства своей виновности: закон вносился на обсуждение уже не затем, чтобы быть принятым, а чтобы раздразнить опрометчивого Цезона.

Среди защищавших Цезона был и отец его, Луций Квинкций, по прозванию Цинциннат, который просил простить его сыну ошибки молодости и, чтобы перечнем сыновних заслуг не усугубить ненависти, умолял помиловать его и напоминал о том, что сам он, Цинциннат, ни словом ни делом ни перед кем не провинился. Одни не слушали эти мольбы – кто из застенчивости, кто из страха, другие в ответ жаловались сами, выставляя следы побоев, и их злоба предвещала приговор.

Вергиний приказал схватить Цезона и заточить в темницу. Но патриции на силу ответили силой. Были призваны другие трибуны, которые приняли промежуточное решение: воспользовавшись своим правом заступничества, они запретили держать Цезона в заточении, но объявили о привлечении его к суду и сказали, что в случае неявки потребуют обещания об уплате пени. Было решено назначить поручителей, из которых каждый вносил залог в три тысячи медных ассов. Определить число поручителей было вверено трибунам. Сошлись на десяти: столько поручителей обвинитель счел достаточной порукой для обвиняемого. Так Цезон первым в Риме представил общественных поручителей. Отпущенный с форума, он ближайшей ночью удалился в Этрурию. Обратно в Рим он уже никогда не вернулся. У отца Цезона безжалостно отобрали все деньги; распродав свое имущество, он довольно долго жил, точно в ссылке, в заброшенной лачуге где-то за Тибром

Патриции после изгнания Цезона пали духом, а знатнейшие из них готовы были уступить управление государством; но молодежь, особенно из Цезонова окружения, не оробела. Как только на рассмотрение был внесен закон о кодификации, они во главе целого воинства клиентов выступили против трибунов, так что голосование оказалось проваленным. Простой народ жаловался, что вместо одного Цезона явилась тысяча новых.

В декабре стараниями патрициев консулом был избран Луций Квинкций Цинциннат, отец Цезона. Этот выбор внушил сильные опасения трибунам, поскольку Квинкций, получив власть, объявил: следующих выборов консулов не будет, не таков, мол, у государства недуг, чтоб можно было излечить его обычными средствами; ему нужен диктатор, дабы всякий, кто вознамерится подорвать общественный строй, помнил, что самовластье диктатора обжаловать невозможно. Услышав эту угрозу, трибуны в окружении взволнованной толпы явились на Капитолий, где в это время заседал сенат. Плебеи подняли шум и стали упрашивать о покровительстве то консулов, то сенаторов. Но консул не отменил своего решения до тех пор, пока трибуны не дали обещания подчиниться сенату. Тогда, после доклада консула о требованиях трибунов и плебеев, сенат постановил, что трибуны в этом году не внесут своего закона, а консулы не выведут из Города войска. Впредь сенат объявил опасным для государства продление срока полномочий консулов и переизбрание трибунов.

Консулы подчинились предписаниям сената, а трибуны, несмотря на возражения, были избраны снова. Тогда и сенаторы, чтоб ни в чем не уступать плебеям, вознамерились вновь избрать консулом Луция Квинкция. И тут консул совершил свой самый запомнившийся за целый год поступок. «Стоит ли удивляться, отцы-сенаторы, – сказал он, – что ваше влияние на плебеев так ничтожно? Вы же сами его и умаляете! Стоило плебеям нарушить сенатское постановление о продлении срока полномочий, как вы решаетесь тоже его нарушить, чтоб не уступить толпе в безрассудстве. Или, по-вашему, кто проявляет большее легкомыслие и произвол, тот и большего стоит в государстве? Но ведь нарушать собственные постановления и указы не только легче, чем чужие, но и совершенно бессмысленно. Что же, сенаторы, подражайте безрассудной толпе, повторяйте чужие проступки, вместо того чтобы быть образцом для других, дабы другие брали пример с вас, а я не стану подражать трибунам и не потерплю, чтоб, вопреки сенатскому постановлению, меня объявляли консулом…»