Тайный агент

– Хит? – воскликнул Озипон. – Что же он сказал?

М-сс Верлок опустила голову. – Ничего, – ответила она. – Полиция на его стороне. Потом еще другой приходил. Из посольства, кажется. Чужой.

– Какое посольство? О каком посольстве вы говорите?

– Да там, на Чешэм-Сквере. То, которое он все проклинал. Да я не знаю, не спрашивайте.

– Хорошо, не буду, – нежно сказал Озипон, не потому, что был тронут её жалобной просьбой, а потоку, что совершенно запутался в этом таинственном деле. Полиция, посольство… Главное, что эта женщина ухватилась теперь за него и не отпускала. После всего, что он слышал, ничто уж его не удивляло. И когда м-сс Верлок стала доказывать ему, что необходимо им сейчас же бежать на континент, он даже не протестовал… Он только сказал, что нет поезда до утра и, остановившись у фонаря, посмотрел ей внимательно в лицо. Нужно было решить, что эта женщина знает, какие у неё связи с полицией и с посольствами? Во всяком случае, если она хочет бежать, то не ему ее останавливать. Он сам рад бы уехать и жить спокойно где-нибудь вдали. Но как достать деньги?

– Спрячьте меня где-нибудь до утра! – сказала она с отчаяньем в голосе.

И когда он стал объяснять, что не может взять ее к себе, потому что живет с приятелем в одной комнате, она стала продолжать умолять его спасти ее во имя его любви в ней.

– Конечно, можно найти, где укрыться, – сказал, наконец, Озипон. – Но у меня, к сожалению, нет денег. Мы, революционеры, народ не богатый. Я не знаю, как мне уехать завтра.

Она постояла, не испуская ни звука и совершенно растерявшись. Но вдруг она схватилась за грудь, точно почувствовала там острую боль.

– Есть деньги, – проговорила она. – Денег довольно, Том. Только уедем.

– А сколько у вас? – спросил он, будучи человеком осторожным.

– Все деньги у меня, говорю я вам. Все.

– Как все? Все деньги из банка? – спросил он с удивлением, но готовый принять от судьбы все подарки, которые она вздумает послать ему еще.

– Ну, да, все, – нервно сказала она.

– Как же вы их уже достали?

– Он мне их дал все, – пробормотала она, вдруг вся задрожав. Товарищ Озипон решил ничему не удивляться.

– В таком случае, – медленно произнес он, – едем.

Она бросилась ему на грудь. – Ты спасешь меня, Том? – шептала она, крепко ухватившись за него. – Спаси, спрячь меня. Не отдавай, не отдавай им. Раньше убей меня. Сама я не могу, не могу.

Он никак не мог понять её состояния.

– Да чего вы боитесь? – спросил он несколько рассеянно, занятый другими мыслями.

– Неужели ты не догадался, что мне пришлось сделать? – вскрикнула несчастная женщина. Она была уверена, что все открыла, и почувствовала даже облегчение от исповеди, понимая по-своему каждую фразу Озипона, говорившего о другом.

– Скорее, скорее, догадайся сам! – продолжала она. – Главное – обещай убить.

– Все, кроме этого…

Он сказал ей, что нет надобности ни в каких обещаниях с его стороны, и старался не противоречить ей, понимая, что она говорит вздор. Он был занят другими мыслями. Ее в пору запереть в сумасшедший дом, – подумал он, и занялся припоминанием часов, когда отходят поезда. Вдруг он вспомнил, что есть ночной пароход из Соутгамптона в Сан-Мало в полночь, и что они могут еще попасть на поезд в половине одиннадцатого.

– Идем на вокзал – на станцию Ватерлоо, – сказал он.

Но вместо того, чтобы направиться в вокзалу, м-сс Верлок потянула его обратно на Брэт-Стрит. – Я забыла закрыть дверь, уходя, – прошептала она в страшном волнения.

Товарищ Озипон перестал интересоваться лавкой, и ему казалось совершенно лишним возвращаться туда. Но он не хотел спорить, думая про себя, что, может быть, деньги не при ней, а дома.

Лавка казалась совершенно темной и дверь была раскрыта настежь. Прислонившись у входа, м-сс Верлок прошептала:

– Никто не приходил. Вот… вот свет в столовой. Поди, потуши – или я с ума сойду.

Он не стал протестовать против так странно мотивированного желания.

– А где деньги? – спросил он.

– На мне. Иди скорее, затуши… Иди же! – крикнула она, схватив его за плечи и сильно толкнув вперед. Озипон чуть не свалялся от неожиданности, но пошел, внутренно возмущенный её капризами. Он спокойно пошел в комнату за лавкой, чтобы потушить свет по желанию м-сс Верлок, – я вдруг увидел м-ра Верлока, спокойно лежащего на диване.

Потрясение от этой неожиданности было так велико, что он как бы окаменел на месте и не мог двинуться. Что это – бред, кошмар, или же его заманили в ловушку? Верлок и его жена хотят его убить? За что? Или все это устроила полиция? Только спустя несколько времени, взгляд Озипона упал на шляпу «спящего» мистера Верлока. Шляпа лежала на полу. Следя взглядом за шляпой, Озипон увидел отодвинутый стол, разбитую тарелку и заметил, что глаза м-ра Верлока не были вполне закрыты, а голова его свесилась. Наконец, Озипон увидел ручку ножа, сразу понял, что тут совершено убийство, и бросился бежать. У дверей на него налетела м-сс Верлок и шепнула, обезумевши, ему на ухо:

– Полицейский! Он видел меня…

Он понял, что не может оттолкнуть ухватившуюся за него женщину, и они вдвоем прислушивались к приближающемся шагам. Но тревога была ложная. Полицейский, делавший обход, не заметил ничего странного в доме м-ра Верлока и прошел мимо. Они стояли в лавке вдвоем, не двигаясь с места. Затем Озипон прислонился в прилавку. Ему было очень нехорошо. М-сс Верлок снова стала умолять его, чтобы он пошел затушить свет, но он отказывался войти еще раз в комнату, где лежал мертвый.

– Так закрой газометр там в углу. – На это Озипон отважился, и через минуту в комнате, где лежал м-р Верлок, сделалось темно.

Озипон обратился в м-сс Верлок, которая стояла посреди лавки и повторяла, дрожа с головы до ног:

– Только чтоб меня не повесили… Я не хочу, не хочу…

– Тише! – остановил ее Озипон. – Неужели ты это сделала сама? – проговорил он, придав своему голосу твердость, которая успокоительно подействовала на м-сс Верлок.

– Да, – прошептала она, веря в эту минуту, что он ее защитит. – Спаси меня от виселицы, Том, уведи меня отсюда. Я буду твоей рабой. Я буду любить тебя, работать на тебя. У женя нет никого на свете, кроме тебя. – Думая только об одном – о тоненькой струйке крови, стекающей с рукоятки ножа, – она готова была на все. – Я не буду требовать, чтобы ты венчался со мной! – крикнула она, забыв свое прошлое честной женщины, воспитанной в строгих правилах. Она пододвинулась к нему на шаг, и ему сделалось страшно. Он бы не удивился, еслиб у неё в руках очутился нож, предназначенный для него, и наверное даже не испугался бы. Он нечувствовал в себе никакой сила воздействовать на нее, и мог только спросить глухим голосом:

– Он спал, когда…

– Нет, – крикнула она. – Он доказывал мне, что все ему сойдет с рук. Это он доказывал мне, после того, как, увел мальчика, чтобы его убить. Моего мальчика! Я хотела, бежать, куда глаза глядят, чтобы не видать его. А он подозвал меня в себе, чтобы приласкать… после того, как он сказал, что я помогала ему убить мальчика. Слышишь, Том? Он подозвал меня, вынул из меня сердце, чтобы бросить, его в грязь. Кровь и грязь… как с моим мальчиком…

Озипон вдруг понял. Так, значит, в парке погиб не Верлок, а полоумный мальчик?

– Подозвал меня в себе… – опять раздался голос м-сс Верлок. – Подумай, меня! И я подошла – с ножом.

Озипон глядел на нее с ужасом. Эта сестра полоумного мальчика сама казалась ему безумной, способной на все.

– Помоги, Том, помоги! Спаси от виселицы! – кричала она. Он хотел оттолкнуть ее, но повалил на земь, и она потянула, его за собой. – Не оставляй меня, не оставляй! – продолжала она кричать, обвив его руками. Он чувствовал невозможность, отделаться от неё и убежать. Она бы побежала за ним и своими криками привлекла бы полицию. А потом она, быть может, свалила бы всю вину на него. Ему сделалось еще более страшно. Он чувствовал себя навеки связанным с нею. Им придется скрываться где-нибудь в глухом месте в Испании или Италии, и потом его найдут когда-нибудь зарезанным, как м-ра Верлока. Вдруг на него нашло вдохновение. Он заговорил спокойным голосом. У него был готов план в голове.

– Скорее, – сказал он, – нам пора в поезду.

– Куда же мы поедем, Том? – робко спросила она. М-сс Верлок перестала быть свободной женщиной.

– Дай пока добраться до Парижа, а там увидим. Пойди сначала, посмотри, свободна ли улица. – Она послушалась, вышла за дверь и, вернувшись, прошептала:

– Могло идти.

Они вышли, и в последний раз зазвенел дребезжащий дверной колокольчик, как бы тщетно стараясь уведомить покоящегося м-ра Верлока об окончательном отъезде жены в сопровождении его друга.

Они скоро достали кэб, и по дороге на воздал Озипон, сидевший еще со страшно-бледным лицом, стал давать точные указания своей спутнице. Он уже успел обдумать все подробности своего плана.

– Когда мы приедем, – сказал он странным, однообразным голосом, – ты выйди первая, не оглядываясь. Мы будем как чужие, на случай, если кто-нибудь следит. Я суну тебе билет в руку. Потом пройди в дамскую комнату и выйди на платформу только за десять минут до отхода поезда. Я буду на платформе. Войди в вагон, не оглядываясь на меня. Тебя одну не заметят, а меня знают, и, увидав тебя со мной, поймут, что мы бежали. Поняла?

М-сс Верлок кивнула головой, думая о чем-то другом, страшном.

– Дай мне деньги, – прибавил он, помолчав.

Она быстрым движением раскрыла корсаж и передала ему маленький бумажник. Он взял его и без слов засунул в карман. Только через несколько времени он снова заговорил и стал расспрашивать ее.

– Послушай. Ты не знаешь, держал ли он деньги в банке на свое или на какое-нибудь другое имя? Это очень важно звать. В банке записаны нумера билетов. Если деньги были выплачены ему под его собственным именем, то когда узнают о его смерти, нас по этим деньгам проследят. Других денег у тебя нет?

– Никаких, – сказала она.

– Значит, нужно было бы принять особые меры. Нам пришлось бы потерять почти половину при промене на другие деньги. Но если деньги лежали на другое имя, – скажем, Смита, – то деньгами можно пользоваться. Понимаешь? Банк не может знать, что Смит и Верлок – одно и то же лицо. Ты понимаешь теперь, как это важно? Так скажи, знаешь ли ты что-нибудь относительно этого.

– Знаю, – сказала она сосредоточенно и спокойно. – Он мне говорил, что деньги лежат на имя мистера Позера.

– Ты в этом уверена?

– Вполне.

– Ну, тогда отлично… Мы приехали. Выходи. Постарайся держаться спокойно.

Она вышла, а он медленно расплатился за проезд из своего кошелька. План его, по-видимому, удавался. Когда м-сс Верлок, с билетом первого класса в Сен-Мало, вошла в дамскую комнату, товарищ Озипон вошел в буфет и в несколько минут выпил три стакана коньяку с кипятком, чтобы «вылечить простуду», как он объяснил продавщице, стараясь скорчить улыбку. Он поднял глаза на часы. Теперь как раз время. Он остановился.

М-сс Верлок вышла на платформу со спущенной вуалью, вся в черном, и пошла вдоль вагонов. Озипон сзади коснулся её плеча.

– Сюда.

Она вошла в вагон, а он остановился на платформе, оглядываясь вокруг себя. Увидав кондуктора, он подошел к нему, что-то сказал, и тот ответил: «Хорошо, сэр», приложив руку к козырьку. Вернувшись в м-сс Верлок, Осипов сказал:

– Я сказал ему, чтобы никого не впускать в наше купе.

Она сидела, слегка наклонившись вперед. – Ты обо всем думаешь, – сказала она. – Ты спасешь меня, Том? – спросил она с безумной тревогой, подняв вуаль, чтобы взглянуть на своего спасителя. На прозрачно-белом лице большие сухие, потухшие глаза казались двумя черными провалами.

– Опасности больше нет, – сказал он, пристально глядя на нее, и м-сс Верлок, убегавшей от виселицы, казалось, что взгляд этот полон нежности. Она была так тронута, что лицо её уже не выражало такого ужаса. Но товарищ Озипон глядел на нее не глазами влюбленного, а глазами человека, который верил в науку больше, чем в правила этики. Он вспоминал её брата – полуидиота с явными признаками вырождения. Взывая мысленно в Ломброзо, как итальянский крестьянин взывает к своему любимому святому, он рассматривал теперь щеки, глаза, уши м-сс Верлок. Никакого сомнения… Преступный тип. Среди этих научных наблюдений он совершенно не думал о душе и её правах.

– Очень любопытный был твой брат, – сказал он. – Ясно выраженный тип.

Он говорил научно, а она понимала его слова как теплую память о брате и благодарила его за прежнее доброе отношение в мальчику.

– Какое между вами двумя огромное сходство! – продолжал Озипон, едва скрывая свой ужас, вызванный именно этим сходством.

С легким криком, м-сс Верлок, наконец, разрыдалась и долго плакала, чувствуя облегчение от слег. Она теперь свободно, с сознанием минувшей опасности, обвиняла себя в трусости, в том, что не сумела покончить с собой.

– Я теперь буду жить для тебя, Том, – говорила она.

Поезд тронулся.

– Пройди на другую сторону купе и не выглядывай на платформу, – сказал заботливым тоном Озипон. Он посадил ее, чувствуя, что приближается вторичный приступ рыданий. Раздался свисток. Озипон инстинктивным движением сжал губы с решительным видом. Когда поезд медленно тронулся, м-сс Верлок ничего не видела и не слышала. Спаситель её Озипон постоял с минуту, слушая её громкия рыдания, потом медленно прошел в другой конец вагона и, открыв дверь, выскочил из поезда.

Он вышел в самом конце платформы. Но решимость его выполнить задуманный план была так велика, что он каким-то чудом успел даже захлопнуть дверь за собой. Потом только он скатился кубарем. Когда он поднялся с земли, то был страшно бледен, разбит и едва мог перевести дыхание. Но он все же оставался спокоен и сохранил достаточное присутствие духа, чтобы дать нужные объяснения собравшимся вокруг служащим.

Он сказал, что жена его поехала в Бретань в умирающей матери, в страшно расстроенном состоянии, и что, стараясь утешить ее, он не заметил, как тронулся поезд. В ответ на общий вопрос, почему он лучше не доехал до Соутгамптона, чем рисковать жизнью, он ответил, что дома осталась с детьми молоденькая невестка, которая была бы вне себя от ужаса; он сказал также, что выскочил необдуманно, и, что, конечно, во второй раз такой глупости не сделал бы. Выйдя из вокзала, он не взял, однако, кеба, несмотря на то, что был богаче, чем когда-либо в жизни.

– Я лучше пройдусь, – сказал он с улыбкой предлагавшему свои услуги кэбмену.

Он долго, долго шел по улицам, скверам, площадям и, наконец, дошел до маленького мрачного с виду дома, перед которым расстилался маленький палисадник. Вынув из кармана ключ, он открыл дверь и вошел.

Он бросился, не раздеваясь, на кровать и пролежал с четверть часа. Потом он вдруг сел на кровать и, подняв колени, обхватил их руками. В таком виде он сидел до рассвета. Так же, как он умел блуждать часами, не выказывая усталости, так он умел и сидеть часами, не двигаясь. Когда в комнате стало совсем светло, он откинул голову на подушку. Глаза его обратились к потолку, потом вдруг закрылись. Товарищ Озипон заснул при ярком солнечном свете.

XIII.

В большой, чистой, но убогой с виду комнате, где единственным предметом был большой шкап, с огромным замком – шкап, купленный профессором по случаю за гроши, – сидел у деревянного стола подле окна товарищ Озипон, обхватив голову руками. Профессор, в грязном, поношенном пиджаке и в истоптанных туфлях, шагал по комнате, засунув руки в карманы, и рассказывал о своем посещении Михаэлиса.

– Он, конечно, и понятия не имел о смерти Верлока. Он ведь никогда не читает газет. Я вошел к нему. В доме ни души. А он один сидит и пишет, окруженный кипой бумаг. На столе стоял остаток завтрака – несколько сырых морковок и немного молока. Он только этим и питается. И при этом – ангельские чувства. Убогость мысли поразительная. Не умеет логически рассуждать. Биографию свою он разделил на три части, под заголовками: вера, надежда, жалость. И теперь он разрабатывает идею мира, устроенного как большой красивый госпиталь, с садами и цветами, в котором здоровые и сильные будут ухаживать за слабыми. Подумайте, какое безумие. Слабые – источник зла; их нужно истреблять – вот единственный путь прогресса. Прежде всего, нужно уничтожить всю толпу слабых, а потом недостаточно сильных. Поняли? Сначала слепых, глухих и немых, потом хромых и так дальше. Все слабости, все пороки должны исчезнуть.

– Что же останется? – спросил Озипон сдавленными голосом.

– Я останусь, я достаточно силен, – сказал маленький профессор, и его большие торчащие тонкие уши вдруг побагровели.

– Мало ли я страдал от слабых? – проговорил он. – И все-таки я сила, – продолжал он. – Дайте мне только время проявить себя.

– Пойдемте выпить пива со мною к Силенусу, – предложил Озипон, и профессор согласился. Надевая сапоги и готовясь в уходу, профессор стал спрашивать Озипона, почему он сделался таким мрачным?

– Что с вами? – спросил он. – Вы уж даже приходите развлечься ко мне. Говорят, что вас часто видят в кабаках. Что же это? Отказались от женщин? Или, может быть, какая-нибудь из ваших жертв убила себя? Или, быть может, вам мало ваших успехов? Только кровь прикладывает печать в величию и победе. Это показывает история.

– Оставьте глупости, – сказал Озипон, не поворачиваясь к нему.

– Почему? Ну, да вас-то, Озипон, я презираю: вы бы мухи не убили.

Они сели на империал омнибуса и поехали по длинным улицам, глядя на толпы людей у своих ног.

– Конечно, нелепо превращать мир в госпиталь, – сказал Озипон, – как мечтает Михаэлис. Но в будущем все-таки править миром будут доктора. Люди хотят одного: жить. Вот вы все требуете, чтобы вам дать время примирить себя. А еще считаете себя сильным, потому что имеете в кармане средства отправить и себя, и еще двадцать людей в вечность. Но вечность – бездна. А вам нужно время. А если вы встретите человека, который сможет дать вам наверное еще десять лет жизни, вы охотно признаете его власть.

– Я ничьей власти не признаю, – сказал профессор в то время, как они спускались с омнибуса.

– Подождите, пока будете лежать, не будучи в силах двигаться. Посмотрите, что тогда заговорите.

Они сели за маленький столик у Силенуса и продолжали начатый разговор.

– Смешное у вас представление о человечестве, – сказал профессор. – Точно оно постоянно показывает язык и глотает пилюли по предписанию нескольких шутников с серьезными лицами. Не стоит пророчествовать такой вздор.

Он отпил пива и стал думать о том, как трудно действительно истребить несчетное количество людей, живущих на свете. Шум разрывающихся бомб проходит незамеченным среди идущей своим чередом жизни.

Озипон вынул из кармана смятую газету. Профессор поднял голову.

– Что это за газета? Что в ней есть?

Озипон имел вид внезапно пробужденного лунатика.

– Ничего, совсем ничего. Газете уже десять дней. Я, верно, забыл ее в кармане.

Но он не бросил старую газету. Прежде чем положить ее обратно в карман, он быстро пробежал последние строчки какого-то сообщения. В них сообщалось именно следующее: «Непроницаемая тайна навсегда, по-видимому, окутала этот странный акт безумия или отчаяния». А заголовок сообщения был такой: «Самоубийство путешественницы при переправе через канал».

Товарищ Озипон глубоко задумался над словами «непроницаемая тайна». Для человечества это останется тайной, но для него тайна эта была совершенно ясной. Он отлично знал все обстоятельства, знал, что пароходный служащий заметил около полуночи даму всю в черном, стоящую у пристани перед отплытием; она стояла в нерешительности; он спросил, едет ли она с этим пароходом, и провел ее на пароход, видя, что она совершенно не знает сама, что ей делать. Затем, служительница при дамской каюте, видя, что она беспомощно стоит посреди каюты, уговорила ее прилечь. Дама в черном не произносила ни слова. Видно, было, что она удручена страшным горем. Потом ее заметили в кресле на палубе, сидевшую с широко раскрытыми глазами, и вид у неё был такой, что служащие на пароходе стали за нею наблюдать и решили, по приезде в Сен-Мало, обратиться к консулу и вызвать её родных из Англии. Затем пошли отдать приказание, чтобы снести ее с палубы вниз, потому что лицо у неё было как у умирающей. Но товарищ Озипон знал, что за этой маской отчаяния скрывалась отстаивавшая себя страстная жажда жизни. Это знал он, но не пароходные служители. Когда они вернулись через пять минут за странной дамой, её уже не было: она исчезла. Через час спустя, на месте, где она сидела, найдено было обручальное кольцо с выгравированной датой. «Непроницаемая тайна окутала навсегда»… Товарищ Озипон поднял свою красивую голову. Профессор поднялся, собираясь уходить, но Озипон его остановил.

– Подождите, – сказал он. – Скажите, что вы знаете о безумии и отчаянии?

Профессор провел кончиком языка по сухим тонким губам и сказал поучительным тоном:

– В наше время таких чувств не бывает. Безумие и отчаяние – сила. А люди стали теперь мелкими, слабыми и неспособны на сильную страсть. Сила – преступление в глазах слабых людей, управляющих миром. Вы все – мелкие. Вы сами – мелкий человек. И Верлок, делом которого полиция не сумела воспользоваться, тоже мелкий. Безумие и отчаяние! Дайте мне эти два рычага, Озипон, и я сдвину с места мир. Но вы все неспособны на то, что жирный буржуа называет преступлением. Силы нет у вас.

Он остановился и прибавил с иронической улыбкой:

– И я должен вам сказать, что маленькое наследство, которое вы, говорят, получили, не сделало вас умнее. Вот вы сидите за пивом, как автомат. Прощайте.

– Хотите, чтобы я отдал вам все наследство? – спросил вдруг Озипон, взглянув на своего собеседника с бессмысленной улыбкой.

Неподкупный профессор только улыбнулся. На нем было отрепанное платье, стоптанные сапоги, пропускавшие воду. Он сказал:

– Я вам пришлю завтра маленький счет за очень нужные мне завтра химические составы. Заплатите за них, пожалуйста.

Озипон медленно опустил голову. Он был один. В уме его вертелась одна фраза: «безумие или отчаяние?»

Механический рояль проиграл какой-то задорный вальс и потом смолк.

Товарищ Озипон, по прозвищу «доктор», вышел из пивной. Газета с известием о самоубийстве дамы на пароходе лежала у него в кармане.

Он шел по улице, не глядя, куда, и хотя у него назначено было свидание с какой-то женщиной, но он пошел как-раз в противоположном направлении. Ему было противно подумать о какой бы то ни было женщине. Все ему опротивело, – работа, еда, развлечения. Он перестал спать и мог только пить. Но пил он теперь с какой-то надеждой на близость конца… «Безумие или отчаяние?» – неотступно мелькало у него в мозгу. Он шел могучий, здоровый, владеющий состоянием, унаследованным от тайного агента Верлока, – и ничто его не спасало. В уме неотступно носилась одна единственная фраза: «отчаяние или безумие»…

А неподкупный профессор шел своим путем, не глядя на ненавистную ему толпу людей. У него не было ничего впереди. Он все презирал. Он был только силой. Силой разрушения. Он шел слабый, невзрачный, в жалком, потертом платье, и страшный по простоте своих мыслей, призывающих отчаяние и безумие, как силы, которые должны возродить мир. Ни это на него не смотрел. Он проходил, неведомый и смертоносный, как чума, по улице, заселенной людьми.