Лучшие произведения. Блок 3—4

Очень немногие воскресные дети к двадцати годам сохраняли и половины памяти. Как бы не старались их оберегать от всех потрясений – это всё равно невозможно. Особо чувственным и непоседливым в этом смысле везло меньше, потому что лет в двадцать пять они утрачивали все письмена и вообще любую память. Они становились беспамятны. И, как следствие, бесполезны для общества. Не все дети могли передать опыт прошлых жизней. Чаще всего это происходило потому, что они рождались в неблагополучных или недалёких семьях.

Знания воскресных людей очень важны для нашего народа и поэтому их появление становиться народным достоянием. Ни одна снятая фотография, видеозапись, перерисовка или перепись татуировок не сохраняется. Любые копии пропадают таинственным образом, поэтому передаются все учения из уст в уста. Воскресных надо беречь от зеркал и любых других отражающих поверхностей, потому что если они посмотрят в свои глаза, то тут же превратятся в пепел. Как правило, за этим следят, когда они совсем еще дети… и перестают следить, если ничего стоящего они передать уже не могут.

Это всё, что я помню. И это словно даже не воспоминание, а знание, с которое появилось с момента моего рождения.

Откуда я это знаю? И что всё это значит?

С потолка идёт снег… Снежинки кружат красивым хороводом… За окном появился просвет и солнечный свет начал заполнять помещение… Облупившаяся краска и побелка, сугроб в углу. Я лежу рядом с металлической кроватью, на которой есть матрас. Из моего рта идёт пар. И вдруг я понимаю, что снег перестал. Последние снежинки упали мне на лицо. Я поднимаю взгляд и вижу в гладкой поверхности потолка лежащего человека. Глаза.

Это самый прекрасный момент, словно тепло разливается по жилам и весь мир охвачен тёплым свечением… Это моё юбилейное трехсотое воплощение и словно кадры кино передо мной замелькала история всех моих жизней… Череда ошибок, следующие за мной много жизней подряд, потери и боль, за которыми следовали любовь и приобретения. Ужасные преступления, которые потом искупались великими жертвами. Я – воскресный ребёнок, который принёс опыт своих воплощений в этот мир, испытывая надежду, что это поможет другим людям. Я помню, что родился в тюрьме. Это сочли знаком, что я буду проповедовать людей, которые совершили плохие поступки в этой жизни. Что буду учить и наставлять их. Там я прожил до восьми лет. В заточении с рождения. Потом случился пожар и всё выгорело, кроме корпуса, где была моя комната. Я был единственным выжившим. Моя память уже тогда стала угасать. Она уходит не постепенно – от самого давнего, к моменту текущему, а весьма избирательно. Но сейчас я помню каждый прожитый день. Все жизни в одном мгновении.

Я скитался. И старался не показывать никому свои оставшиеся татуировки. За восемь лет мне встречались разные люди. Многие искали прощения и веру, но были и те, кто хотел найти ответ на вопросы, связанные с их ремеслом. Если в моём опыте жизненных циклов были ответы на любые их вопросы, письмена появлялись на моем теле. Но никогда не появиться ответ на вопрос, который уже однажды был задан. Люди очень жадны до ответов…

Потом меня забрали в детский дом, где я встретил еще двоих воскресных детей. Надписей на них было чуть больше. Мы никогда друг у друга не спрашиваем ничего такого, из-за чего могут исчезнуть письмена, потому что опыт всех перевоплощений уже даёт ответы на любые вопросы в материальном мире. И мы истину здесь не ищем. Я прожил там десять лет, и к восемнадцати годам на моём теле осталось пятнадцать надписей – пятнадцать вопросов, которые не задавали себе люди, встречающиеся мне. Уже тогда моя память сильно подводила меня… Но кого это заботило? Меня выгнали за стены интерната, и чтобы хоть как-то приемлемо существовать, я стал записывать простые вещи – Кто я? Почему оказался в этом месте? К кому я могу обратиться? Что я планировал сделать?

Я работал, чтобы выжить. Мне приходилось разгружать вагоны, класть плитку, убирать мусор… За все эти годы мне встретилось очень много разных людей и к двадцати восьми на моём теле не осталось ни одной надписи.

И вот, я лежу на полу комнаты физически обессиленный, но духовно наполненный. Не каждый смог использовать ответ так, чтобы он смог ему помочь. Но я выполнил свой тяжёлый долг перед людьми, я дал им то, что они хотели. То, как они воспользуются знанием – их ответственность. Я смотрю в отражение своих глаз.

– Жизнь – лишь мгновение, прожитое навсегда.

Комната была наполнена солнечным светом. У стены рядом с разбитым окном стояла металлическая кровать с матрасом, краска и побелка облупились. В углу был сугроб, потолок обледенел и искажал свет отражении, казалось, что кто-то улыбается… На полу кружилась серая пыль.

Дайви «МОЯ»

Иногда я воображаю, что я смотрю на кого-то. У нее определенно длинные тонкие пальцы, короткий ежик не слишком густых волос, острый взгляд и не менее острый ум. Ах да, профиль – аристократический, не иначе как. Я слушаю ее голос, глубокий контральто кажется проникает сквозь вены и несется обезумевшим потоком по моим водостокам внутри. Я смотрю на нее и мне кажется, что целую ее белую хрупкую ладонь. И… в ужасе отшатываюсь – кто это? Слишком белая, чужая, незнакомая рука.

Твои руки я знаю и узнаю из тысячи подобных им. Но это не ты…

Как моим умом завладел кто-то помимо тебя? Нет, это невозможно! Просто наваждение. Вся моя жизнь связано только с тобой. Ты опутала ее подобно паутине – не выбраться. Но знаешь, мне даже и в голову не приходит освободится от твоей безграничной власти. Власти в прямом и переносном смысле.

Мы совсем не похожи. Твое дыхание частое и жаркое и твое тело такое горячее, когда ты обнимаешь меня. Люблю прижаться носом к твоей шее. Такая трепетная венка бьется на сбоку чуть ниже сонной артерии. Я целую ее губами совсем легонько. Или зарыться в твои волосы, отдающее медью и слегка золотым (вверху или внизу какая разница) Как жаль я не парфюмер, а то создала бы духи – запах любимой женщины.

Люблю смотреть украдкой за тобой. Вечерами, когда ты обнажаешь свое тело, я все время удивляюсь его совершенству и неторопливой, словно текучей форме округлостей. Оно совсем не похоже на мое. И за день я об этом забываю. И тем еще сладостней, каждый вечер открывать эту звонкую линию позвоночника, переходящую в волнующий упругий низ.

Любой твой изгиб, поворот головы, прикосновение, да даже мимолетный взгляд в мою сторону взрывается буквами, ритмом, строфами в моей голове. Я не знаю лучшей музыки чем твое тихое мурлыкание мне в ухо какого-нибудь незатейливого мотивчика.

Или вот так, вдруг мне захотелось подышать Балтикой. Вот так внезапно. Как можно, я же никогда там не была? Но в твоих зеленью обведенных глазницах плещется серебристо-зеленое море. Я смотрю так долго, пока не выступают слезы. Я почти увидела маяк, в твоей глубине, который крутит своим круглым глазом где-то в холодном море и выводит мое заблудившееся сердце из предначертанного одинока.

Кто-то когда-то сказал, что моя мятущаяся душа никогда не обретет равновесия и в любом другом человеке, я буду искать себя и не находить. Так и было: сколько всех их в моем мирке и проходило и задерживалось, а ты добавила меня до целой части целого.

МОЯ – я всегда тебя так про себя называю. Моя – это значит гордость – у меня никогда ничего своего не было и ориентация в пространстве – сколько всех других, но есть одна ты и ты моя. Остальные все – проходите мимо. Нам судьбой было обещано. Я ждала тебя каждый день с понедельника по пятницу 24 часа в сутки без перерывов на обед.

Я обещала Богу что ты не будешь плакать, но ты все равно плачешь. Боль от моих колючек сравнима лишь со мной. Я плачу сама, когда делаю тебе больно. Плачу, когда смотрю иногда как что-то переворачивается от одного твоего присутствия, что я почти теряю сознание и, чтобы не задохнуться от этой несокрушимой силы, убегаю прочь.

Бегство в себя – это единственный способ остаться в живых от твоих всюду проникающих глаз. Ты мое проклятие и моя белоснежная лилия. Аромат твоих лепестков низвергает в пучины отчаяния и возносит до самого неба. Мой тайный цвет проросший сквозь все преграды сердца.

Дайви «ОЛЯ»

На платформу я прибежала вся взмыленная и растрепанная. Почему я никак не могу рассчитать время, чтобы выходить из дома нормально? Встаю я рано, но куда уходит почти 2 часа до выхода из дома – я практически всю жизнь теряюсь в загадках. Итак было всегда. В школу, а позже и в университет я приходила после звонка. Ха! Приходила – это мягко сказано. Я влетала вся красная и запыхавшаяся. Тот кусочек левой мышцы просто норовил выпрыгнуть из меня, и я почти ловила ртом воздух держась за сердце. Это всегда срабатывало. Люди как правило склонны проявлять сострадание если это им ничего не стоит и не противоречит их принципам. Так что, если это ваш случай возьмите на заметку. Но мне и правду было плохо, потому что спринтер из меня еще тот.

Так вот сегодня тоже ничего не изменилось. На платформе было полно народу: кто-то скучал, глядя по сторонам, кто-то уткнулся в смартфон. На мое появление никто не обратил внимания. Вот и хорошо – подумала я – видок у меня оставляет желать лучшего. Щеки мои пылали, как маки в бескрайней степи, непослушные волосы на концах завились и никак не хотели лечь более-менее ровно. Вдобавок чёлка выбилась из заколки и падала на глаза заслоняя весь обзор. Я напоминала себе рыцаря, у которого слегка помялось и заржавело забрало за давностью лет.

Открыв рюкзак, я достала бутылку с водой и зеркальце, слегка смочила волосы и изо всех сил пригладила их руками. Вроде ничего – заметила я, удовлетворенно вглядываясь в свое отражение. Да определенно ничего – и довольная улыбнулась себе. И тут краем глаза замечаю чей-то пристальный взгляд. Хорошая все же штука зеркало! Можно посмотреть на человека не оборачиваясь. Девушка. Высокая, худощавая, гордая посадка головы, на всех так смотрит слегка свысока, светлые прямые волосы, небрежной волной рассыпаны по острым плечам, ногти накрашены ярко-красным лаком.

Чего она смотрит? Наверное, думает какое чучело огородное. Наверное, я ей не нравлюсь. Да определенно не нравлюсь – вон какой взгляд осуждающий. Ну и пусть. Я же не виновата, что у меня такие непослушные волосы, они никак не хотят лежать смирно. Буду смотреть на нее тоже. В упор и не отрываясь она смутится и отведет глаза. Ну почему она смотрит? Нет только не это! Она идет.

Так делаю вид что не замечаю ее. Ля-ля-ля – какое сегодня чудесное голубое небо и как поют птицы заслушаться можно. Что ей надо? Почему она не может стоять как все не замечая ничего вокруг? А главное никого.

– Привет. Мы не знакомы, но можно я кое-что спрошу?

(Это она мне? Да кажется мне. Я даже слышу запах ее духов. Или она подошла ко мне слишком близко или духи слишком резкие. Вообще-то ничего, что ты вторгалась в мое личное пространство)

– Привет.

– Я заметила на твой руке интересный браслет. Он из Барселоны?

(О чем она вообще говорит? Какой браслет? Что с ним не так? Самый обычный браслет. На кожаном черном шнурке шесть белых керамических кубиков с разноцветными сердечками внутри)

– Нет, мне сделала его одна замечательная девушка.

– Жаль, – девушка заметно погрустнела. – В прошлом году я была с мужем в Испании и случайно попали на фестиваль. Там было очень много людей с такими браслетиками. Они были такие веселые и радостные. Махали всем и дарили разноцветные флажки. Понимаешь, я увидела браслет у тебя и у меня такое приятное чувство на душе возникло. Так тепло сразу стало. В Москве как-то все это ушло куда-то. Работа-дети-муж, в общем ничего интересного. Но знаешь, ты какая-то другая. Не похожая на всех.

– Я другая? Но почему? Вроде все как у всех: две руки две ноги и голова. Ничего примечательного.

– Не знаю, не могу объяснить, просто чувствую. А еще ты смотришь на небо. Не один человек за то время, что я стояла в ожидании электрички не посмотрел на небо и не улыбнулся.

Я смущенно улыбнулась.

– Да это правда в больших городах люди редко смотрят в вверх верно? Но знаешь… – и тут мне стало так жаль эту девушку. Я прекрасно поняла ее заглянув в ее глаза. В них была такая тоска. Она живет не свою жизнь, и оттого чувствует себя несчастной.

– Наверное мне не стоило так откровенно говорить с тобой, – начала она. – Но знаешь мне не кому рассказать. Муж он все время на работе и я вышла на работу потому что у нас…

– Да знаю, – перебила я ее, – ипотека…

– Да ипотека, – она улыбнулась, но улыбка вышла грустной. – Дети еще маленькие и денег не всегда хватает. Иногда у меня бывают такие мысли… Но дети как они без меня? Только это и останавливает, – в уголках ее глаз показались слезы. – Извини что-то я совсем расклеилась. Мне так легко говорить с тобой… наверное потому, что мы не знакомы и я больше не увижу тебя никогда. Я живу в Чехове приезжала к подруге в гости… подумать, как жить дальше. С мужем как-то все не складывается, чужие стали совсем друг другу или были? Я уже не знаю запуталась совсем…. Детей к маме отправила на лето. Я сама из Пензы.

Она еще долго говорила и уже не казалась такой надменной как показалось мне сразу. Теперь она больше напоминала испуганного птенца. Я слушала. Это единственное, что я могла для нее сделать.

Оля – так звали незнакомку – все говорила и говорила. Электричка задерживалась, пассажиры на перроне нервно поглядывали на часы. Пока Оля не облегчит свое сердце этим монологом она не придет, я ее задержала.

– Я вам не говорила? Я умею управлять временем, когда кто-то в этом нуждается.

Потихоньку ее лицо стало светлеть глаза засветились мягким светом. Она улыбнулась, и улыбка не была уже такой грустной.

– Спасибо тебе. Я пока говорила окончательно поняла, что мужа не люблю и не любила никогда. Я ведь за него выскочила потому что случайно получилась. Полинка – это моя старшая. Родители строгие православные, не могла же я одна с ребенком показаться им на глаза. Позора не оберёшься потом перед родней. Потом Настя родилась, а муж так хотел сына. Даже в роддом не пришел, когда узнал, что опять девочка. Третьего я не хотела, муж опять настоял – срок уже был большой, и УЗИ показало, что мальчик. С Кирюшей чуть не отдала Богу душу, зато муж был доволен на радостях подарил машину. Зачем она мне? У меня и прав нет. Да я все решила! – и она резко встряхнула головой, и ее светлые русые волосы засветились в лучах утреннего солнца, а в серых глазах отразилось ясное весеннее небо. – Детей на лето к маме, а сама к подруге переберусь на время. А там видно будет – может встречу кого… и найдется хороший мужчина, который любит чужих детей.

– Лучше девушка, – не громко сказала я, чтобы не привлекать к себе внимания.

– Девушка? – она растеряно смотрела на меня во все глаза. – Откуда ты знаешь? Я ведь все время отгоняю от себя эти мысли.

– Иначе бы ты ко мне не подошла. А мысли я твои прочитала. Уж извини так уж вышло. Я умею читать мысли людей. Правда не говорю никому об этом, чтобы не смущать человека лишний раз.

– Да девушка, – также тихо, но настойчиво повторила я. У тебя внутри холодно. Тебе тепло нужно. У меня почти такая же история. Все это так банально и потому так грустно: люди живут всю жизнь с без любви и думают, что когда-нибудь все изменится. А ничего не меняется – дети вырастают, они стареют. А когда уже поздно плачут и жалеют, а время уже не воротишь. Прошла жизнь пронеслась как этот поезд. А вот кстати и он! Пойдем.

Мы зашли внутрь. Свободных мест не было, и мы снова вышли в тамбур. Еще проговорили немного и разошлись каждая своей дорогой, чтобы больше никогда уже не встретиться вновь. На прощание я ее обняла.

Вообще-то это против моих правил, и я не обнимаю незнакомых людей, но Оля… казалось бы, я знаю ее так давно. И как можно не обнять человека, который только что рассказал тебе всю жизнь. И это совсем не важно, что за все время она так и не спросила моего имени. Ей стало легче – вот это самое главное. На прощание я ее обняла и сказала, глядя в глаза:

– Она тебя отогреет… своей любовью. Как отогрела меня моя любимая супруга. И твои дети будут ваши общие. Так и должно быть у тех, кто любит по-настоящему!

Дайви «СЕРАЯ ШЕЙКА»

В одном большом городе жила одна девочка и звали ее Серая шейка. Странное имя для девочки но как уж есть. Хотя с таким же успехом ее могли звать Юля там или Марина. Но Юль или Марин тысячи а Серая шейка одна такая. И ее конечно звали как-то совсем обычно но для меня она была такой особенной. И вот идет она одна вся тонкая ломкая с алебастрового цвета кожей и смешно так топорщится ежик коротеньких один сантиметр буквально волос на голове. И бесконечно-горделивый изгиб шеи. И косточки такие тонкие- хрупкие. И город большой мимо идет. Людей море машин домов и даже птиц на деревьях а одна такая. И не скажу что в моем вкусе совсем как раз и нет а из всей улицы я ее одну только и разглядела. И платье какое-то странно-нелепое ну уж совсем не подходящее для нее. Лимонного цвета задрапированная кружевом тяжелая ткань. И выглядит она в нем как снежная королева. Но помилуйте какая она снежная королева? Крохотная нежная уточка и даже не девочка. жаль что я не фотограф, я бы ее лицо отпечатала на пленке, а так только в буквах.

Эльке Хейцер «ИНТЕРМУНДИЯ»

1

Когда необходимо рассказать о самом главном, о самом важном или об основном, можно, по большей части, представить, как и по каким тропинкам следовало бы вести речь, что бы добраться до известной цели. Совсем другое дело, когда требуется говорить о самом сокровенном. Как будто оказываешься в невероятном пространстве, где не за что ухватиться и не от чего оттолкнуться, где нет никаких координат. Прежде всего, потому, что непонятно кем и зачем требуется обналичить то самое сокровенное.

Невероятно давно, в позапрошлой или даже позапозапрошлой жизни мне было 22 года. Я закончила университет и, готовясь к поступлению в аспирантуру, целыми днями просиживала в архиве или в библиотеке. Окружающие меня люди, да и вообще весь мир, были мне неинтересны и, по сути, не нужны. Только книги и архивные документы удостаивались моего непрестанного внимания. В читальном зале у меня было своё место – своя маленькая крепость в виде столика с зелёной лампой, где можно было читать, позабыв о том, что весь мир повис, что нет ни одного пристального взгляда, что совсем никак невозможно одолеть бесконечный путь от сосен до пальм; читать, не обращая внимания на то, как напротив очаровательно шепчутся какие-то девицы, на все эти совершенно случайно попадавшие в поле зрения бодрые ноги, обручи, лошадиные гривы, доспехи всадников, дрессированности, тюленьести, львиности, тигринности, черепашистости и даже на пятки ахиллесовы. Библиотека была моим ковчегом, моим летучим голландцем, моим межгалактическим кораблем.

Именно тогда, когда я была всецело поглощена чтением воспоминаний о жизни столетней давности, в один из самых солнечных и ярких дней на исходе лета, мне довелось обнаружить за соседним столом необычайную девушку. Необычайность эта проявлялась прежде всего в её поведении, в мимике, жестах и взгляде. Усердно и скрупулезно работая со своими книгами, она иногда внезапно надолго отвлекалась и заворожено смотрела куда-то в пространство. Сначала мне казалось, что она созерцает что-то непостижимо прекрасное, однако, проследив за ее взглядом, я не обнаруживала ровным счетом ничего, что было бы достойно такого самозабвенного созерцания. Наверное, именно этим она и очаровала меня. Мне было настолько приятно исподволь наблюдать за ней, что даже мои научные изыскания отошли на второй план. Не помню, как долго это продолжалось: может неделю, а может и месяц.

И вот однажды, когда я в очередной раз решила посмотреть на нее украдкой, мои глаза внезапно встретилась с ее. На самом деле не встретились вовсе, а столкнулись обожглись и отбросили взрывную волну куда-то в совсем неведомые мне дотоле глубины моего существа. Она смотрела на меня и улыбалась. Но вместо того, что бы улыбнуться в ответ, я стремительно отвела взгляд и замерла, не в силах пошевелиться. А уже в следующий момент я ощутила ее присутствие совсем совсем близко, настолько близко, что её пружинящая теплота с запахом соснового леса и едва уловимым отголоском моря поглотила меня. Словно ныряя, я посмотрела на нее вновь. В её взгляде было какое-то противоречие: для ясных искрящихся глаза, он был через чур тягуч и даже протяжен. Она провела по своему правому веку большим пальцем. Я, будто почувствовав её прикосновение, замерла, остановила взгляд на ее руке, точнее детских разноцветных часах на ее левой руке. Почти игрушечные часы, и рядом с ними какой-то совсем самодельный браслет… или два. Тогда я впервые услышала ее голос. Она спрашивала меня о чем-то, но я никак не могла взять в толк о чем. Мне казалось, что я поняла все слова, но смысл вопроса почему-то ускользнул от меня. В то время, когда я напряженно пыталась что-то сообразить, она встала и направилась куда-то. Несколько выжидательных секунд я мучительно сомневалась, но все же последовала за ней, выдерживая ровно такую дистанцию, которая позволяла не потерять ее из вида. Так мы оказались в библиотечном кафе «Старый замок».

Когда я перешагнула порог этого самого «Замка», она уже сидела за столиком и… улыбалась мне. Боязливо и осторожно я направилась в другую сторону, но, в, то же мгновение, поймала ее недоуменный взгляд. В нем совершенно ясно читался по-детски непосредственный вопрос: «Ты не хочешь?». Как-то я шла по улице в дождь и уже изрядно промокла, когда ощутила вдруг тепло, вернее почувствовала, что дождь надо мной резко прекратился. Остановившись и обернувшись, я увидела маленькую девочку лет восьми. Она держала свой зонтик надо мной. И в тот момент, когда я, поблагодарив ее, отказалась от помощи, у той девочки был абсолютно такой же взгляд.

Осторожно подсев к ней за столик, я с болезненным усилием сосредоточилась, сфокусировалась на его поверхности, как-то непрофессионально покрытой лаком и от того замысловатой. Когда же наконец подняла голову, то вновь встретилась с пронзительностью ее ясных глаз. Я была обескуражена. Все моё самолюбие, вся убежденность в собственном величии, устремлявшие меня, разбились вдребезги.

Именно в тот момент, со мной случилось что-то. Но что именно я так и не смогла понять за прошедшие годы. То и дело я стала ощущать словно бы какое-то странное посольство, стаю вестников, непонятно кем и куда отправленных, но, не смотря на это, неустанно продолжающих перемещаеться и не где-то там, а здесь – по всем этим бесконечным сосудам и даже самым крохотным капиллярам, измождая сердце и стирая до зияющих дыр минуты, часы, дни, годы. Есть ли у всех этих вконец измотанных и насмерть уставших бедолаг хоть какое-нибудь завалящее послание? Или назначение? Скорее всего у них нет и не было ни того не другого. Но в таком случае, должна же быть некая сила, которая заставляет их двигаться дальше.

Через два десятка лет и тысячи километров от той действительности, октябрьским утром, я сидела в церкви в ожидании мессы. Какая-то женщина спросила, свободно ли место и, получив утвердительный ответ, села рядом со мной. Я не обратила на неё ровным счетом никакого внимания, так как была полностью погружена в свои размышления. Когда настало время обычных рукопожатий с пожеланием мира, моя соседка первая протянула мне руку. Это рукопожатие мне внезапно захотелось продлить подольше, мне вдруг показалась, будто соприкоснувшись с этой незнакомкой, я оказались где-то далеко, за пределами привычных четырех измерений… Действительность начала как-то причудливо двоиться. Именно в этот момент я внезапно вспомнила ту самую встречу из моей позапозапрошлой жизни.

После Мессы мы познакомились.

– Мы с вами живем на одной улице.

Я недоуменно посмотрела на нее. Голос был уже не тот, не такой чистый как прежде, но глаза всё те же. Но может быть это вовсе и не она? Может мне просто показалось?

– Не удивляйтесь, мы ведь здесь все давно живем и друг друга хорошо знаем. Так что новые люди всегда приметны… Знаете, а давайте на ты… Вы не против?

– Нет совсем не против. Тем более…

А что собственно «тем более»? Мы были прежде знакомы? Но ведь я даже не помню имени той девушки, чтобы сравнить. Спросить о том городе и той библиотеке я не решалась, раз уж она сама об этом не упоминает.

– А чем ты занимаешься сейчас?

– Да чем… ничем глобальным, читаю в основном.

– Да?, – странно, что она этому удивляется. Значит, все же не она? У одного из домов мы остановились. Мы смотрели друг на друга и улыбались. Это было так долго и так протяжно, что когда она, указывая на дом, возле которого мы стояли, что-то произнесла, я сначала даже не поняла о чем речь.

– Вот здесь мы и живем, – и пока я не успела подумать, кто эти «мы», внезапно добавила, – У меня много книг. Правда, я не знаю, какие тебе нравятся. Хочешь, зайдем ко мне сейчас, и ты сама посмотришь книги, и если что-то подойдет, возьмешь себе.