Дорогами Карны. Повесть-сказка

– А, туда, девонька, всё туда же, – ответил препод, слушавший моё выступление со снисходительной улыбкой человека, которому всё это было известно задолго до моего рождения. – Не может быть такого сложного языка у народа, сформировавшегося где-то в болотах Восточной Европы приблизительно в пятом веке новой эры.

– А, почему же тогда… – Начала я.

– В том-то и соль, – отозвался Степаныч. – Нашу российскую, русскую историю писали немцы при дворе Петра Великого. Они за всю жизнь, прожитую здесь, даже язык наш выучить не удосужились, а мы переписываем сочинённые ими глупости из учебника в учебник! Данные археологии открыто игнорируем! – Степаныч начинал заводиться. – А данные эти говорят о том, что мы гораздо древнее, чем принято считать! Всё человечество древнее! Вернёмся, возьми почитать труды Ломоносова, Татищева – увидишь! Лучше дореволюционные издания бери, они меньше исковерканы.

– А, кто… а, кому… – от волнения я начала сбиваться с мысли.

– А, никому! – Отрезал Степаныч. – Косные чурбаны из министерства не желают, видите ли, учебники переписывать! У них, понимаешь, система сложилась, будь она неладна!

Степаныч ещё долго ругал эту самую систему последними словами, из которых я поняла одно – та история Руси, да, и мира, что преподносится нам в школах и институтах, существенно «обгрызена». Кто-то когда-то решил всё упростить, а неугодные моменты замять для ясности. Когда Степаныч остановился, чтобы перевести дух, я осмелилась задать давно свербевший вопрос:

– Что произошло с тем вашим приятелем?

– А? Что? – Степаныч ещё не совсем отошёл от своей мысленной битвы с воображаемыми противниками из министерства. – Ах, да. Спятил приятель. В психушку его забрали.

– Как? – Не поняла я. – Прямо так и забрали из того самого захоронения в психушку?

– Да, нет, не сразу. Это спустя лет десять произошло после того захоронения, точнее, раскопок на нём. В тот злополучный день его угораздило найти одну очень древнюю реликвию – меч-крест… – Степаныч снова задумался.

– Что это за меч такой? Почему он крест? – Полюбопытствовала я.

– По легенде, – продолжил Степаныч, как ни в чём не бывало, – этот меч изготовил сам злобный змей Каранджель. Был такой персонаж в мифах древних Ариев. Он только и мечтал о том, чтобы как можно больше напакостить людям и светлым Богам, да не мог, потому как его за все его «хорошие» дела поместили в мир Нави, в загробный мир то есть…

– Прикончили что ли? – Не поняла я.

– Не совсем, – отозвался препод. – Да, и нельзя было по верованиям Предков кого-то навсегда прикончить. Предки верили в бессмертный дух и реинкарнацию. Чёрную душу змея Каранджеля поместили Навь охранять. На нём же пропахали борозду, отделяющую наш мир Яви от Нави.

Когда Степаныч углубился в эти мифологические дебри, у меня в голове завертелись обрывки сказок о Змее Горыныче, былины о богатырях, пашущих поле на побеждённом Змее и многое другое из раннего и не очень раннего детства. От всех этих «сказок на ночь» жутко захотелось спать, и я с трудом пересиливала себя.

Что это Степаныч, в конце концов, задумал? Развлечь меня своими историями до потери пульса, чтобы мне спалось, как следует? В глубине задрёмывающего сознания начинала закипать злость. Сидит тут, голову морочит! Я что ему, дитё пятилетнее, сказочки мне рассказывать? Препод, между тем, продолжал:

– …и спрятал он меч-крест на дно океана-моря, и принялся искушать одного могущественного жреца, возмечтавшего о всемирной славе и богатствах несметных. Надоумил Змей того жреца отыскать меч-крест, дабы с его помощью стяжать себе власть и богатство. Отправился жрец на берег Моря – Океана, а Змей сделал так, что воды его расступились, и жрец смог пройти по дну и забрать тот меч заколдованный… – Ещё чище. Какой-то исход иудеев из Египта понёсся. Что за чепуха? – …и завладел оружием страшным, и принял имя Карандара. Многих правителей добрых и справедливых порешил потом Карандар с помощью меча своего, пока один могущественный вождь не заключил союза с племенами соседними, да не отобрали они тот меч страшный и не спрятали его в дальней пещере в горах Кавказских. Однако меч время от времени появляется в нашем мире и беды творит немалые.

– Да уж. Детектив. – Оценила я, смутно соображая, как много мне ещё предстоит постичь. В детстве я читала «Мифы Древней Греции» Н. Куна, позднее – «Мифы индейцев племени Мочико», не помню кто составитель, но славянских мифов мне не попадалось.

Самое раннее – это былины, их я очень любила и прочла множество. Наши богатыри были чем-то вроде христианских рыцарей, а что было до этого? Возможно, ничего и не было, просто Степаныч бредит. У нас и письменности-то никакой не было до Кирилла и Мефодия… Стоп! А как же руническое письмо? А черты и резы?

В моей отяжелевшей голове заплясали рунические знаки, которые почему-то вскоре обзавелись головами русских богатырей. Воды океана расступались, и по оголившемуся дну гордо шествовали древние греки, выстроившись почему-то «свиньёй». За ними скакал на коне маленький трёхглавый Змей Горыныч, держа в зубах центральной головы католическое распятье. Вдруг правая голова его изрекла:

– Да, ты спишь, что ли, девонька? Вот, заболтал я тебя, старый дурак!

– А! – Вскинулась я. – Простите меня, Егор Степанович! Я не нарочно! Просто вы так интересно рассказываете! И что, ваш друг нашёл тот самый меч-крест из легенды?

– Иди спать, голуба моя. Завтра доскажу, а то час ночи уже, завтра рано вставать. Пойдём захоронение твоё разрабатывать… – Внезапно Степаныч понял, что сказал что-то не то. – То есть, не твоё, конечно.. – Я рассмеялась, окончательно выбив тем самым препода из колеи. – Да, ну тебя! Иди спать, в конце-то концов! С ума ты меня сведёшь!

Покачивая головой и бормоча что-то себе под нос, Степаныч отправился в свою палатку. Я тоже побрела к своей. Сон куда-то испарился, унеся с собой все нелепые образы, привидевшиеся мне только что. В голове было ясно, как на небе в погожий денёк. Хотелось побежать во весь дух, не разбирая дороги, а потом подпрыгнуть повыше и лететь над степью, раскинув руки, словно крылья, да так, чтобы звёзды заплясали над головой и слились в один голубоватый водоворот!..

Вместо этого я ополоснула лицо прохладной водой из бачка и отправилась спать. Но, не тут-то было. Оказывается, Лена с Олей ждали меня, не смыкая глаз.

Глава 10

Я очень удивилась, время-то уже далеко не детское! Мы немного пошептались о чём-то тривиальном, после чего Оля неожиданно спросила:

– Наташ, скажи, что у тебя там вышло с Прокоповым, почему он так завёлся?

– И за что ты его третируешь? – Вклинилась Леночка.

Я неспешно рассказала им вчерашнюю историю с маленьким концертом бардовской песни около суглинистой лужи, закончившимся полётом Мозгляка вверх тормашками.

– Ты действительно считаешь нас своими подругами? – Поинтересовалась вдруг Лена.

– Конечно, как же ещё?

Девчонки одновременно радостно вздохнули, а Оля неожиданно обняла меня. Я на несколько секунд оторопела, силясь понять, что здесь происходит. Лена украдкой смахивала случайно набежавшую слезу.

– Просто у нас никогда не было подруг, – поведала она мне. – Нам всегда хватало общения друг с другом. А, вот, Степаныч заронил нам сомнение, нормально ли это.

– Конечно, нормально! – Уверила я её. – Ведь, вы же сёстры, да, ещё и похожи, как две капли…

– …как две капли никотина, которые убивают лошадь! – Рявкнул неожиданно кто-то из парней. Мы с девчонками отгородили себе угол старым покрывалом, но палатка-то была всё равно общей и слышимость была прекрасной. – Спите уже! Развели здесь сантименты сопливые посреди ночи!

– А, ты, я смотрю, у нас уж больно умный! Не ровён час, полысеешь раньше времени. – Предостерегла я невидимого оппонента, который что-то сердито забормотал в ответ. Готова поспорить, что он кинулся проверять макушку в поисках ранней плеши. Парни всегда этого боятся. – Пойдёмте отсюда, девочки. В другом месте сопливые сантименты разведём, раз мы тут кому-то уже плешь проели.

Я намеренно сделала ударение на слове «плешь». В ответ услышала сдавленное ругательство. Пообещав прямо сейчас пожаловаться Степанычу на матершинника, мы гуськом прошествовали к выходу, почти никого при этом не потоптав.

Выбравшись, наконец, из палатки мы долго шли по степи в полном молчании. Убедившись, что ушли уже достаточно далеко, и нас не слышно в лагере, мы дали волю своим чувствам. Через две минуты плакала не только чувствительная Леночка, но и мы все. Мы ещё долго обнимались и клялись в вечной дружбе. Знали бы мы тогда, какая судьба нам всем выпадет…

Через пять лет Оля погибнет на соревнованиях. Она была хорошей бобслеисткой, входила в олимпийскую сборную. Разбилась на своих санях из-за недостаточно обработанной трассы. Двое других членов экипажа отделались вывихами и растяжениями, а, вот, она…

Лена поклялась на её могиле прожить эту жизнь за двоих. Так она и поступила. Два высших образования, удачное замужество, четверо детей к двадцати восьми годам (Две двойни и обе разнополые!). Жаль, что наши с ней пути разошлись.

Общаться с обеими близняшками – одно дело, они всегда и во всём дополняли друг друга. С Леной наше взаимопонимание куда-то с годами испарилось. Я не смогла бы уже сейчас обсуждать с ней всё на свете, как раньше, а поведать Лене свою тайну мне бы и в голову не пришло.

У меня есть страшная тайна. Я периодически впадаю в забытьё, подобное тому, от которого я только что очнулась в кофейне. Непонятно, почему именно там, я ведь точно помню, что заходила сегодня на работу, мне там нужно было срочно закончить одно дело, несмотря на то, что сегодня выходной.

Помню, как доделала всё, что нужно и заперла бумаги в сейф. Дальше идёт провал, закончившийся нелепой сценой в кофейне и очередной порцией воспоминаний.

Со мной так всегда после провалов – долго не могу прийти в себя и вспомнить, кто я, и что за люди меня окружают, а потом могу погрузиться в воспоминания на весь оставшийся день. Ещё мне иногда снятся кошмары наподобие того, с воплями. Содержание тех снов мне неведомо, и я не знаю, так ли это плохо.

Начались мои мучения тогда, на археологической практике после первого курса, и с переменным успехом преследуют меня до сего времени.

Мы в тот раз всё-таки раскопали загадочное захоронение. Степаныч, когда убедился, что оно не является плодом нашей коллективной фантазии, вызвал специалистов из ближайшего краевого центра.

Обитательницей кургана оказалась женщина примерно 50 лет, похороненная с воистину царскими почестями. При ней была целая коллекция оружия, немного золотых и серебряных украшений, пригоршня разнокалиберных монет и домашняя утварь, в основном медная. Помимо этого в захоронении лежали кожаные свитки, рассыпавшиеся от времени, несмотря на все наши предосторожности. Зато целыми остались несколько деревянных дощечек, испещрённых руническими знаками. Их ещё предстояло расшифровать. Специалисты признали, что таких находок давно никто не совершал. Захоронение должно было пролить свет на многие неизученные аспекты жизни Предков.

Ещё на волосах воительницы (теперь ни у кого не возникало сомнений, что это именно она – воительница Дубравка) была заколка с надписью, гласившей, что его владелица живёт по заповедям Прави и то же заповедует всем живым и живущим после неё.

Наиболее ценные находки увезли с места раскопок в запечатанном сейфе. За ними специально прибыл издалека бронированный автомобиль с дяденьками в бронежилетах. Степаныч сказал, что в последний раз за находками учебной экспедиции такой автомобиль приезжал лет двадцать назад. В тот день все были тихи и предупредительны друг с другом, словно каждый проникся тожественностью момента.

Что касается меня, я испытала нечто, сходное чувству, которое испытываешь, провожая в далёкое путешествие лучшего друга или просто очень близкого человека. Степаныч почувствовал моё состояние и, по-отечески водрузив свою тяжёлую ладонь на моё плечо, утешил:

– Не переживай, ты его ещё увидишь! – И нам обоим было понятно, что он имеет в виду тот самый кинжал Дубравки, самостоятельно выбравшийся из её захоронения прямо в мои неопытные руки. – Часть находок, в том числе, малое оружие, отправят прямиком в нашу лабораторию. Нам с вами предстоит ещё долго с ними работать.

– Нам с вами? – Переспросила я, млея от радостного предчувствия. – Значит, вы разрешите мне участвовать в исследованиях?

– Не только разрешу – настаиваю на этом! – Заверил меня Степаныч. – У меня давно уже не было такого толкового помощника. Без тебя я просто заплыву с этими бумажками. Я всегда с ними заплываю! – Я почувствовала, как в моей груди зарождается бурная радость. Хотелось подпрыгнуть и чмокнуть Степаныча в его морщинистую щёку, но я ограничилась лёгким подпрыгиванием на месте и заполошными пожатиями его почти чёрной руки, покрытой взбугрившимися венами. Степаныч, словно не замечая моих телодвижений, продолжал: – И Ольку я бы взял в штат, она очень хорошо чистит артефакты, а, вот, Ленка… По-моему, от неё особого толку не будет.

– Ленка варит классный кофе! – Выпалила я.

На самом деле я понятия не имела, умеет ли моя новая подруга обращаться с кофейными зёрнами и туркой, но это не беда. Надо будет – научится.

– Да? – Переспросил Степаныч с сомнением в голосе. – Ну, тогда лады, пусть присоединяется.

Я запрыгала на месте, словно мячик, хлопая в ладоши, порывисто обняла Степаныча и побежала делиться радостью с девчонками. Оказалось, что Лена действительно варит замечательный кофе, а Оля давно уже мечтает продолжить то, что начала в той богатой событиями экспедиции.

Остаток нашей практики прошёл в каком-то радостном умиротворении. Мы продолжили раскопки городища, которое, собственно говоря, изрыли вдоль и поперёк наши предшественники. Находки, конечно, были, но все они носили бытовой характер и ничего нового или занимательного в себе не содержали. Вместо полутора месяцев я провела на раскопках все два, прихватив ещё часть каникул. Мне не было жаль этих двух с половиной недель, у меня что, каникул в жизни не было?

По окончании практики Степаныч отвёз нас с девчонками на станцию, посадил в поезд и помахал на прощанье своей мозолистой, задубевшей на степных ветрах рукой. Мы находились в каком-то волшебном полузабытьи, и все наши разговоры вертелись, естественно, вокруг только что пережитого за последние два месяца.

Наш попутчик, дядечка средних лет с небольшой лысинкой и аккуратным брюшком, слушал – слушал нас, да, и плюнул с досады:

– Тьфу, послушать нечего! «Артефакты», «захоронение», «костёр», «половник»! Про женихов-то, когда говорить будете?

Мы недоумённо переглянулись. Увозя с той практики массу ярких впечатлений и воспоминаний (а кое-кто ещё и начинающееся психическое расстройство), никто из нас троих даже не вспомнил о так называемой личной жизни.

– У нас нет женихов! – Выпалила Олька. – Нам, амазонкам, они в принципе не полагаются! – Радостно закончила она и залихватски подмигнула нам с Леной.

– Какие ещё такие амазонки? – Не понял дядечка. – Это которые в Бразилии живут, что ли, по берегам Амазонии? – Уточнил он.

– Это девы-воительницы такие, эх, вы! Историю надо было учить! – Разочаровала его бойкая близняшка.

– Ну, вы, блин, даёте! – Пробурчал дядька и обиженно отвернулся к окну.

Мы же всю дорогу, не переставая шутили на эту тему, и постепенно дяденька тоже оттаял и втянулся в наши разговоры.

Хороший оказался мужичок. Угощал нас абрикосами диковинной красно-жёлтой расцветки величиной с кулак ребёнка. Он рассказывал, что у него тоже две дочки-близняшки, только маленькие, по пять лет. В конце пути дядя Коля (так его звали) признался, что мечтает о том, чтобы его девочки выросли похожими на нас. Было очень приятно.

Глава 11

С радостным послевкусием от поездки я явилась домой, сияя, словно начищенный самовар. Мать встретила меня, как всегда, сдержанно. Она вообще очень сдержанный человек и меня так воспитала. По крайней мере, очень старалась, и ей это почти удалось. Я тоже до определённого момента была очень выдержанной молодой особой, да, и сейчас не отличаюсь бешеным темпераментом, только после той практики у меня начали случаться кратковременные вспышки безудержного гнева, совладать с которым я не могу, как бы ни старалась. К счастью, они были и остаются редкостью. Первая подобная вспышка случилась со мной через три дня после прибытия домой.

Если бы не моё радостно-возбуждённое состояние, я бы сразу обратила внимание на ряд странностей, встретивших меня дома.

Отец не вернулся с работы в положенное время, и я поинтересовалась у мамы, где он. Мама как бы промежду прочим сообщила, что папа в командировке. Я поинтересовалась, что за командировка такая – никогда отца ни в какие командировки не посылали (он работал мастером ремонтно-сборочного цеха на заводе сельхозмашин), а тут вдруг – на тебе!

Мама ответила, что ему срочно потребовалось пройти курсы повышения квалификации в Ленинграде. Я удивилась – ничего себе, ближний свет! Поволжье и Ленинград! Спасибо, что не во Владивосток заслали. На мой вопрос, как долго продлится обучение, мама не смогла ответить сразу. Подумав с минуту, она ответила, что месяца два-три, не больше. Я поохала для порядка и тут же снова принялась болтать о своём, понятно о чём.

На следующий день, едва я разлепила глаза, мама попросила меня подмести и вымыть пол в доме. Повиновавшись, я отметила про себя, что пол и без того чистый. Его явно вымыли накануне.

Я опять не придала значения, тем более что мама была в отпуске, а, будучи в нём, она убирается почти каждый день. Особенное удовольствие доставляет маме уборка моими руками. Почему они за двадцать лет совместной жизни не родили мне брата или сестру? Хоть было бы на кого иногда спихнуть это тупое занятие. Я не оставляла надежд на «сестринство» лет до пятнадцати, когда стало окончательно ясно, что мне от них никого не дождаться.

На следующий день история с уборкой повторилась. Я, мухлюя где только возможно, мела и намывала чистый пол, а мама тщательно вытирала мебель, на которой не было ни пылинки. Всё это срочно нужно было сделать до завтрака, и никак иначе!

На третий день я, услышав в очередной раз просьбу подмести и вымыть пол, заныла:

– Мам, ну давай сперва позавтракаем, потом уже будем фигнёй страдать!

Мать поджала губы и холодно поинтересовалась, откуда в моём лексиконе взялись столь вульгарные выражения. Затем я выслушала лекцию о пользе ежедневной влажной уборки и её неоценимом значении в жизни каждой уважающей себя благополучной семьи. Лучше бы я промолчала, а то мало того, что мучает голод (папа приучил меня завтракать в обязательном порядке), ещё и уши в трубочку сворачиваются!

Мама у нас большая любительница порассуждать на тему о том, что полезно, а что вредно, и она так же, как Егор Степаныч, не переносит, когда молодое поколение в моём лице и старшее в лице моего папочки употребляет жаргонные или, того хуже, бранные слова и выражения. Мы с папой давно привыкли к этому, но иногда лекции на нравоучительные темы вкупе с ежедневными «вытиралочками» начинают жутко раздражать, особенно, когда твоя голова, да, и вся твоя жизнь, занята чем-то другим, по-настоящему важным и интересным.

В тот день я, терпеливо выслушивая нотации, рассеянно скребла веником чистый пол, мысленно пребывая там, в степи, в компании парней, Степаныча, близняшек и воительницы Дубравки. Мать с самого начала равнодушно отнеслась к моим восторженным рассказам об экспедиции и всём ей сопутствующем. Позже она призналась, что, подобно тому дяденьке из поезда, ждала рассказов о бурной личной жизни или хотя бы о безответной любви к какому-нибудь старшекурснику. Я искренне недоумевала, что им всем далась наша с девчонками личная жизнь?!

Мама у меня по специальности микробиолог, а в последние четыре года её назначили исполняющей обязанности начальника лаборатории. Я поражалась, почему за всё это время у высшего руководства не возникло мысли снять приставку «и.о.» и утвердить маму в должности.

Как потом выяснилось, оно, руководство то бишь, не прекращая, искало на эту должность мужчину! Женщина их не устраивала своей половой принадлежностью, и плевать они хотели на все её научные степени (кандидат и без пяти минут доктор биологических наук, доцент, заслуженный микробиолог республики), публикации и прочие заслуги. Равноправие полов они, судя по всему, просто в гробу видали.

Такое ощущение, что женщина в этом мире не человек, что, впрочем, не ново, а женщина без мужчины – не человек вдвойне! Самое обидное, что так считают не только мужчины, но и сами женщины, причём даже те, кто долгие годы вынужден был страдать от фактического неравенства полов, вкалывая при этом не меньше любого мужика.

Тягомотина с маминым утверждением в должности руководителя закончилась распадом СССР, повлёкшим за собой полный развал науки и производства. В то время была упразднена её лаборатория вместе с НИИ республиканского значения.

Однако в этот занимающийся румяный летний денёк всё ещё было на своих местах. Почти всё.

История с подметанием повторилась и на четвёртый день после моего возвращения. В ответ на мамину бесцветно-вежливую просьбу убраться в доме я глухо зарычала. Думаю, можно не говорить, что это произошло неожиданно для меня самой, а про маму и упоминать не приходится.

В глазах моих заплясали уже знакомые по экспедиции серо-буро-малиновые пятна, и слабо сопротивляющееся сознание затопила волна первобытной, безудержной ярости, в считанные мгновения сокрушившей всё на своём пути. Схватив веник за широкий конец, я принялась изо всех сил лупить им об угол. После примерно сорокового удара веник сломался. То есть, он, конечно, не переломился на две неравные части, это невозможно в принципе. Но большинство прутьев было сломано, и пользоваться им уже было нельзя.

Я отбросила ненавистный веник так далеко, как смогла, и он, выбив оконное стекло, приземлился где-то в саду. Метала бы я так те тяжёлые маленькие мячики на уроках физкультуры, но, ведь, нет! Они улетали в лучшем случае метров на десять-пятнадцать.

Попутно я ухитрилась пнуть ведро с водой, заботливо принесённое мамочкой для мытья полов, и мыльная вода с шипением разлилась по полу.

В глазах моих окончательно потемнело, сердце ухнуло вниз, а дыхание с хрипами вырывалось из стеснённой оковами звериного гнева грудной клетки. «Великие Светлые Боги! Что я творю?! – пронеслось в моей голове. – Великие Светлые Боги! Великие Светлые Боги!» – дыхание постепенно начало приходить в норму.

Где-то на краю сознания проскочил недоумённый вопрос: «Как же так? Какие ещё Светлые Боги? Я же атеистка!». Ему не дала ходу мысль о том, что обращение помогло, и моё состояние быстро приходило в норму.

Оглядев прояснившимся взором разгромленную комнату, я уставилась на мать. У меня в тот момент не было стыда, но не было и чувства одержанной победы или чего-то ещё в этом духе. Просить прощения я тоже не собиралась. Мной овладело наглое любопытство человека, который решил для себя, что терять ему совершенно нечего. Я вдруг осознала, что больше не подчиняюсь родительской власти, и мать по большому счёту ничего мне не может сделать.

Она сиротливо стояла на краю мыльной лужи и смотрела на меня так, словно произошедшее только что было вполне закономерным событием. В глазах её не было удивления, гнева или осуждения, и это, надо сказать, поставило меня в тупик.

– Твой отец ушёл от нас, – неожиданно сообщила она будничным голосом.

– Как ушёл? Когда? Почему? – Застрочила я.

Похоже, я заразилась от Степаныча манерой задавать все вопросы сразу.

– Собрал вещи и ушёл к другой женщине две недели назад. Просил передать тебе, что очень перед тобой виноват, но терпеть меня больше не в состоянии. Похоже, что и ты тоже не можешь больше меня терпеть. И никто не может. Кажется, мне уже не осталось места в этом мире, – проговорила она бесцветным голосом.

– Мам, не говори глупостей. Я уборку не могу больше терпеть, у-бор-ку, а не тебя, понимаешь? Сколько можно драить этот долбанный пол… – Я спохватилась.

Целых два жаргонных слова в одном предложении, но матери это было, похоже, безразлично.

– Я жуткая зануда, – проговорила она задумчиво. – Я зануда, и признаю это. Я совершенно занудила вас с отцом. Я занудила свою сестру и племянников. Своих сотрудников я тоже занудила. У меня лаборантки сбегают каждые полгода. Из-за моего занудства ты не захотела пойти по моим стопам, а я так мечтала о том, чтобы ты стала тоже микробиологом.

Ничего себе «мечтала» – даже ни разу не заикнулась об этом!

Мать монотонно перечисляла свои «грехи», а я молча слушала, уставившись на неё во все глаза. Ей просто нужно было выговориться, но тогда я этого не понимала.

Происходящее всё больше казалось мне дурным сном. Погром, устроенный мной в ярости, уже не воспринимался как что-то, выходящее из ряда вон. Так, декорация к творящемуся на моих глазах ужаснячку. Самая жуткая на свете картина – это моя мать, стоящая посреди мыльного раскардана и бесцветным тоном повествующая о своих ошибках.