Дорогами Карны. Повесть-сказка

Степаныч выслушал нас с совершенно бесстрастным лицом и развёл руками:

– Ну, девоньки, что же я могу поделать? А кому ещё готовить, мне что ли? Или парням? Они ведь приехали сюда учиться, им всю жизнь предстоит на раскопках работать.

– А… к-к-как же мы? – Неожиданно прохлюпала Леночка. – Мы ведь тоже хотим… ых, ых… на раскопкаааааах! – заревела она с новой силой. Степаныч, оставаясь таким же бесстрастным, принялся нам объяснять:

– Что значит, хотим или не хотим? Вы же не в детском садике в песочек играетесь, понимать должны. Готовка, стирка, уборка – это священный долг женщины, ваша почётная обязанность. – При слове «почётная» Олю так передёрнуло, что у меня возникло опасение за её здоровье. – Вы ведь скоро выскочите замуж, – продолжал между тем Степаныч, – детишек нарожаете, да, и пошлёте, куда подальше, всю эту археологию, а им, – широкий уважительный жест в сторону парней, – работать надо, семьи кормить. Жизнь есть жизнь, девоньки, а вы как хотели?

– Так, значит, вы согласились взять нас на раскопки только из-за готовки? – Подала я голос. – А наше развитие как профессионалов своего дела… – Степаныч не дал мне договорить.

Его не по годам заливистый хохот надолго заглушил волшебное пение цикад. Мы стояли перед ним, словно оплёванные, красные раки. Впрочем, варёных раков Степаныч, я думаю, не стал бы оплёвывать – добро, какое-никакое, а нас – пожалуйста! Вот, они, прямо перед тобой, три удобные мишени для плевков.

– Ох, ох, насмешила, лапа моя! Давненько я так не ухохатывался!

– Да, как вы… – начала Оля.

Она была уже не красной, а багровой от гнева. Даже в неверном свете костра это было хорошо заметно.

– Смею, лапа моя, ещё как смею, – заверил её Степаныч. – Так было, есть и будет всегда – парни трудятся на раскопках, девки их обслуживают. Ещё спасибо скажите, что дисциплина у меня в лагере идеальная, никто к вам не пристаёт. В других местах знаете, что творится?

От последнего заявления нам стало совсем не по себе. Да, уж, действительно – ситуация. И, ведь, никуда не убежишь, с трёх сторон бескрайняя степь, с четвёртой – не менее бескрайнее море.

Несмотря на всю безнадёжность наших с близняшками дел, у меня вскочил один каверзный вопрос, который я не преминула задать нашему дорогому руководителю.

– А, что вы, Егор Степанович, будете делать, когда все девушки, желающие поехать на раскопки, будут знать, что здесь происходит?

В ответ я услышала очередной приступ гомерического смеха. Похоже, я сегодня работаю персональным клоуном для Степаныча.

– Уверяю тебя, лапа моя, такие дурочки, как вы, всегда найдутся! – Выдал он, отсмеявшись. – Вот, ты, – он указал пальцем на Лену, – что ты делала весь учебный год?

– К-к-к-как что? – От слёз Лену уже колотила дрожь. – Училась, конечно! Старалась, чтобы были одни п-п-пятёрки…

– Вот, именно, старалась она! А общалась с кем? – Лена застыла в замешательстве. – Правильно, с сестрой, лапа моя, с сестрой. Кто тебе мог рассказать, что происходит в экспедициях, если ты ни с одним парнем не познакомилась и ни одной подруги не завела? Вот, именно, птичка моя, никто! А ты, – тут он указал на меня, – ты вообще безнадёжна! Такие, как ты, всю жизнь витают в облаках и остаются в дураках! Такие вот стихи получаются! – И Степаныч снова заливисто рассмеялся.

Конечно, этой фразой он меня просто размазал тонким слоем по всей причерноморской степи. Однако самое худшее мне ещё, оказывается, только предстояло. Выяснилось, что парни вовсе не спали, а с интересом слушали весь наш разговор. Коронный хохот их предводителя стал словно бы сигналом для них всех. Они дружно принялись ему вторить.

От охватившего меня глухого отчаяния я побежала в степь, не разбирая дороги. Споткнувшись обо что-то твёрдое, я растянулась во весь рост, словно большой дождевой червяк, вскочила, снова побежала…

Я бежала до тех пор, пока полностью не выдохлась, а идиотский смех в лагере стал почти не слышен. Усевшись прямо на землю, я зарыдала. Так я ещё никогда в своей жизни не плакала. Даже когда не вылезала из Наташек – какашек, даже когда мою фамилию уродовала на разные лады вся школа, даже когда… впрочем, неважно. В тот момент для меня не существовало ничего, кроме моего горя, стыда и унижения.

Неожиданно на моё плечо опустилась маленькая, но достаточно тяжёлая рука. Я подняла глаза и увидела над собой, конечно, Олю. Она слегка запыхалась, но это не сбило с неё обычной её решимости.

– Ну, ты, подруга, даёшь! – Восхитилась она. – Я тебя еле-еле нагнала. Ты где так бегать выучилась?

– Не знаю, в догонялки, наверное, – прохлюпала я.

Я и в самом деле отлично бегала в догонялки и за отъезжающим транспортом, но была никудышной бегуньей на физкультуре. Парадокс!

– Здоровские у вас догонялки! – Похвалила Оля. – Хорош реветь, вставай, задницу застудишь! – Деловито скомандовала она. – Ща Ленку отыщем, и надо решать, как жить дальше.

Искать Ленку нам не пришлось, потому, как вскоре мы услышали её вопль.

– Девчонки, ну, вы где? – В отчаянии кричала Ленка. – Я боюсь тут одна, ну вы…

– Заткнись! – Незамедлительно последовал ответ любящей сестры. – Стой, где стоишь. Ща, мы уже идём.

Взявшись за руки, как Тютька с Матютькой, мы отправились на Ленкин голос и вскоре нашли её. Сказать, что она была зарёванной – ничего не сказать. Такие узкие, опухшие глаза бывают, должно быть, только у монголоидов, причём с самого глубоко похмелья. Мы вернулись в лагерь, сели у погасшего костра и принялись шептаться.

Глава 4

До самого рассвета прорабатывали мы разные варианты улучшения нашей «почётной» женской доли. Леночка предлагала бегство. Этот вариант пришлось отмести сразу, потому как все мы, по крайней мере, мы с Олей, неплохо умели читать карты и прекрасно представляли себе, где находимся. 300 км по выжженной степи до ближайшей железнодорожной станции мы вряд ли прочапаем, раньше помрём от жажды, укусов ядовитых тварей или ещё какой напасти. К тому же, есть риск заблудиться. Ловить попутку – вообще не вариант: мало ли, куда завезут? Кухонное рабство у Степаныча и его прожорливых молодых дарований хотя бы через полтора месяца закончится, а что будет у новых «хозяев», никому не ведомо.

Оля предложила перемазать всех парней и самого Степаныча зубной пастой, а ещё лучше зелёнкой, а на обед сварить им суп из лягушек и кузнечиков. Лягушки, конечно, противные, но она, так и быть, наловит штук этак ннадцать, когда пойдёт утром к ручью. Олин простоватый, но доходчивый юмор поднял, конечно, нам настроение, но, когда мы подумали о последствиях воплощения её идей в жизнь, всем стало жутковато, даже самой бесстрашной Ольке.

Пока девчонки обменивались последними репликами, у меня созрел коварный план.

В то время на нашем негнущемся советском ТВ уже стали появляться мексиканские сериалы, и почти в каждом из них был такой персонаж, как шантажист, страшный и опасный человек. Понятно, что герой этот ярко отрицательный, но, всё же, ему удавалось получить что-то с жертвы, пока той не надоедало снабжать его деньгами.

Нам с девчонками никаких денег не нужно, просто припугнём Степаныча, что наши кухонные похождения в учебной экспедиции станут известны всем в универе, и не только. Вот, что он нам на это скажет, когда его вызовут в деканат, потом к ректору? Ещё мы обо всём этом напишем в стенгазете, а, если надо будет, то и в местной «вечёрке»! А, что? У нас в стране гласность объявлена! Кто нам заткнёт рты?

План девчонкам понравился. За обсуждением деталей мы не заметили, как подошло время готовить завтрак. Мы решили всё-таки приготовить его и, вообще, отдежурить этот день, а к вечеру составить график дежурства для всех.

Каша в тот день удалась на славу, парни нас даже похвалили. Никаких «подколок» с их стороны в наш адрес не было; видно, Степаныч запретил. Мы заметили, что эти недоделанные шовинисты беспрекословно слушают своего наставника и друга. Как ни крути, в лидерских качествах дядюшке Егору не откажешь.

После завтрака мы снова в полном составе подошли к Степанычу и начали издалека. Завели разговор о том, как было прекрасно почитать свежую прессу, которой здесь нет. Я даже рассказала вкратце, что к регулярному чтению газет нас приучил школьный историк. Он, кстати, оказался «младшим современником» Степаныча, тот помнил его ещё зелёным первокурсником, когда сам уже заканчивал универ. Потом они несколько раз виделись на разных симпозиумах и конференциях.

Так мы незаметно заболтали Степаныча, а после перевели разговор в русло гласности и прозрачно намекнули на то, что мы собираемся сделать по приезду домой.

В ответ мы в очередной раз услышали незабываемый смех Степаныча.

– А в Америку уехать не желаете? – Поинтересовался он, отсмеявшись.

– Нет! – Выпалила Оля. – Мы желаем установить справедливый график дежурств и тоже участвовать в раскопках. Мы и так уже больше недели кашеварим, пусть и другие проявят свои кулинарные таланты!

– И это говоришь мне ты? – Неожиданно ядовито поинтересовался Степаныч. – Да, ты мне спасибо должна сказать, что хоть как-то научилась готовить! Тебя ведь ни один мужик терпеть не станет, ты, сраная командирша в дырявых портках!

Спортивные штаны Оли в нескольких местах действительно были прожжены и порваны, но, как можно было её в этом упрекать, если она каждый день таскала тяжеленные вёдра и околачивалась у костра?! Ольга побагровела.

– При чём здесь мои портки? И какое вам дело до того, кто меня станет терпеть?!

– А, такое, – спокойно продолжил Степаныч свою экзекуцию, – что ты сама мужик в юбке. Ты посмотри на себя, в тебе одни кости, да мешок злости! Какая ты после этого девушка? А, если ещё и готовить не будешь уметь, так и подохнешь старой девой на каких-нибудь соревнованиях для пенсионеров по бегу в мешках! Тоже мне, нашлась тут. А ты, – он указал пальцем на Лену, – объясни на досуге своей смелой, спортивной сестре, что и университет вы обе не окончите, если продолжите в том же духе.

Надо ли говорить, что произошло после этих слов? Оля задохнулась от бессильной злобы, топнула ногой, попыталась что-то сказать, но не смогла и, махнув рукой, убежала. Лена с рёвом кинулась за ней. Осталась я в своём фирменном ступоре. На задворках сознания промелькнула мысль, что всё моё мне уже вчера досталось, но зря я так подумала.

– Чего уставилась? – Поинтересовался он. – Иди, давай, догоняй этих двух, а то у них скоро совсем крыша друг от друга съедет, они же больше ни с кем не общаются. Да подумай на досуге о смене профессии, ты, любительница прессы. Может, на журналистский подашься? Или сразу в училище полиграфистов.

– Почему? – Вскинулась я. – Мне история нравится, я никуда не собираюсь уходить.

– Зря не собираешься, – последовал незамедлительный ответ. – Спецкурс ты у меня не сдашь, сразу тебе говорю. Так, что, ты подумай.

– Вы тоже подумайте, – ответила я. Мне уже было всё равно, как повернут дела. Мной овладела какая-то холодная решимость напополам с гадючьей злобой. Должно быть, именно так чувствует себя кидающаяся на превосходящего силой врага крыса, загнанная в угол. – Подумайте, чем займётесь на пенсии, куда вас скоро вышибут! Может, на курсы кройки и шитья запишетесь или огородом займётесь. Копать вы хорошо умеете, и они, – презрительный взмах руки в сторону парней, застывших от напряжённого интереса, – если что, помогут.

– Ты что несёшь, ненормальная? – Удивлённо поинтересовался Степаныч.

– Что мне надо, то и несу! – Не задумываясь, выдала я. – Вы же меня уже всё равно в ПТУ-шники записали. Вот, только есть одно маленькое «но» – я с этим не согласна! Я вам не дам сожрать меня просто так! Если будет нужно, то и до министерства образования дойду, но вы меня не отчислите! – Я помахала перед носом Степаныча указательным пальцем, а он, пытаясь уследить за ним, чуть было не окосел. – Ещё запомните, вы, эксплуататор несовершеннолетних, – указующий перст прямо в грудь супостата, – если со мной что случится, у меня дядя прокурор в Москве! – Этот ход я позаимствовала у нашего соседа, редкостного пропойцы. Он зачем-то всегда хвалился, что его дядя – прокурор в Москве. – Гнобите меня сильней, а лучше ударьте или избейте! Мне так будет легче вас упрятать надолго!

Теперь пришла очередь Степаныча побагроветь. Несколько секунд он, вытаращив на меня глаза, хватал ртом воздух. Я не стала наблюдать эту картину, просто развернулась и пошла в сторону, противоположную той, куда убежали девчонки.

– А, ну, стой! – Прохрипело за моей спиной.

Я остановилась и сделала жест ногой, подобный тому, который делают задней лапой собаки, выражающие презрение оставшемуся позади. После этого, не оборачиваясь, продолжила свой путь. Сзади загудели голоса парней, послышался топот их ненавистных копыт, но никто меня не преследовал.

«Кинулись утешать своего патриарха, холуи проклятые!» – Подумала я с мрачной злобой и отправилась дальше. Я всё шла и шла. Шорох собственных шагов успокаивал меня, дыхание постепенно приходило в норму, а в голове воцарилась пульсирующая в ритм шагов пустота. Остановилась я, когда поняла, что ушла уже очень далеко от лагеря.

Глава 5

Присев на какую-то глиняную горку, я подпёрла голову руками и уставилась в пространство. Сознание затопила вибрирующая странными узорами чернота. Не знаю, сколько я просидела, «любуясь» ими. Со мной такое случается в тяжёлые моменты жизни.

Из черноты вывело меня ощущение щекотки и покалывания на ступне. Стряхнув с себя оцепенение, я взглянула на неё и увидела маленького кузнечика, тихонько ползущего по моей коже. «Вот, сейчас ты посидишь, отдохнёшь и попрыгаешь себе дальше, – подумала я с нежностью, – и никаких у тебя забот! Только сожрать тебя могут в любой момент. Нет, пожалуй, не буду тебе завидовать. Хорошо, что я не кузнечик. Пусть только кто-то попытается меня сожрать – не подавится, так отравится…»

Постепенно мысли мои потекли совершенно в другом направлении, и я не заметила, как уснула.

Проснулась я во второй половине дня от каких-то истошных криков. Спросонья подумала, уж не довела ли я нашего дорогого великого кормчего до апоплексического удара. Может, это парни бегают и вопят? Но, стряхнув с себя остатки сна, поняла, что это кричат птицы. Они летают низко-низко и кричат на разные, но одинаково резкие и неприятные голоса.

Подняв глаза, поняла, в чём дело – небо заволокло тучами и дул горячий ветер, метя по степи клубы песка и пыли. Я вяло подумала, что надо бы вернуться в лагерь. Деваться-то всё равно некуда. Да, и нет у меня желания быть убитой молнией в расцвете лет, а то кто же пойдёт смотреть Олькины соревнования для пенсионеров? Ещё один болельщик, скрюченный старческим артритом, ей ещё ой, как пригодится!

Неожиданно солнечные лучи пробили брешь в сплошном покрове туч. Они осветили ближний холмик, и на его маленьком, покатом склончике что-то металлически блеснуло. Не в силах совладать с любопытством и забыв о страхе перед грозой, я отправилась туда. Порыв ветра чуть не сбил меня с ног, залепив на мгновение глаза тучкой пыли, но я, как заворожённая, продолжала идти дальше.

Дойдя до места, где промелькнул тот отблеск, я присела на корточки и разглядела кусочек металла, отполированный до блеска песком и ветром. Я потянула его из земли, но он не поддавался. Тогда, подняв валявшуюся в пыли палочку, я принялась копать ею вокруг странного предмета. Мысли о надвигающейся грозе окончательно покинули меня, и я копала и копала как заведённая. О том, что молния зачастую бьёт именно в металл, в те минуты как-то даже и не вспомнилось.

Наконец, загадочный предмет был извлечён наружу. Я отряхнула с него комья земли и поняла, что в руках у меня небольшой изящный кинжал с затейливой рукояткой. Лезвие его покрывали полусгнившие остатки ножен. Вещь была завораживающе красивой какой-то особенной, смертоносной красотой, а ещё я почувствовала необъяснимое сродство с ней.

Это было ни с чем несравнимое ощущение. Сквозь моё тело прошёл некий разряд, от которого по телу побежали мурашки величиной с кулак, сердце сначала перестало биться, а потом и вовсе ухнуло куда-то вниз, в глазах потемнело, а по рукам от кистей до плеч разлилось непонятное тепло.

Не могу сказать, сколько это длилось, но мне показалось, что за это время я прожила ещё одну жизнь. Не спрашивайте, как такое может быть, мне это неведомо, но я вдруг ощутила себя совсем другим человеком, смелым и бесстрашным. Все неприятности последних дней отступили далеко в тень, и я поняла, что больше они меня не побеспокоят. Это было величественно, грандиозно, непередаваемо! Именно такими словами можно описать то, что происходило со мной.

К слову сказать, это были совсем не те ощущения, что описывал наш школьный историк. Не было это похоже и на циничные описания Степаныча, который только и делал, что высмеивал всё на свете. Тогда я подумала, что понятия о связи времён у каждого свои, и ощущения разнятся соответственно им. Возможно. Однако мой случай, как я потом убедилась, был явлением совсем иной природы.

Описанные мной ощущения длились достаточно долго, но всё когда-нибудь заканчивается. Разверзлись небеса, и на нашу прекрасную, запылённую степную землю хлынул дождь. Он-то и вернул меня в действительность. Это был даже не дождь и не ливень, а сплошная стена воды, бьющая с небес. От такого дождя не спасают ни плащ, ни зонтик, которых у меня, конечно, всё равно с собой не было.

Я моментально промокла до нижнего белья, но холода не ощутила – вода была тёплой, словно в речке на закате долгого летнего дня. Не спеша пробираясь сквозь стену воды, я отправилась в лагерь.

Глава 6

Торопиться мне теперь было некуда. Всё, что нужно, я уже успела сделать. Похоже, только что я совершила открытие, которое, возможно, перевернёт наши представления о мире древних. Интересно, что мне за это будет? Премию дадут или в ПТУ полиграфистов примут без очереди? Настроение моё сделалось лихим и придурковатым. Кураж – вот, как это называется. Я не дам никому сбить его с меня, то бишь, обескуражить; сама сейчас обескуражу всех на свете!

Когда я явилась в лагерь, промокшая и счастливая, дождь стих, и уже начало смеркаться. Парни сновали между палаток, перескакивая через лужи, что-то таскали, суетились. Меня старательно не замечали. Если кто-то случайно спотыкался взглядом о мою физиономию, сразу же прятал глаза. «На затылок спрячь зенки свои, придурок!» – Весело подумала я об очередном гамадриле, попавшемся мне навстречу.

Возможно, все они вполне себе неплохие ребята, но в тот момент все они были для меня они «гамадрилы», «бандерлоги», «придурки» и прочее в том же духе. Невозможно хорошо относиться к людям, которые больше недели помыкали тобой, как половой тряпкой, а я им не тряпка. Сами они все гадкие, рваные шеболы! Степанычевы подстилки!

На секунду мне подумалось, что это не мои мысли. Я никогда не воспринимала парней так. Конечно, все эти слова я знала, но применить их к малознакомым, интеллигентным людям… Мама была бы в ужасе. Мысли путались в моей голове, скатываясь в неряшливые, разнокалиберные клубки, пока я не сказала сама себе «Хватит!» и не оттеснила все эти бесплодные размышления на задворки сознания.

Нечего забивать голову всякой дурью. У меня в руках главное сокровище всей моей жизни, моя гордость и весь смысл моей короткой жизни. Почему-то у меня не было в этом никаких сомнений.

Мимо пробегал, пряча глаза, худенький студентик в промокшей стройотрядовской куртёнке. Я выставила плечо, и мы оба чуть не полетели в огромную лужу, под которой просматривалось грязное суглинистое дно.

– Ты что, сдурела? – Захлопал он своими глазёнками.

– Да, а что, нельзя? – Выдала я, сама от себя не ожидая такого ответа. – Где девчонки?

– «А нынче, а нынче попрятались, суки…» – пропел он гнусавым голоском и поганенько захихикал.

Впрочем, хихикал он недолго. Небольшая подсечка, толчок в хлипкую грудь, и мозгляк валяется в грязной, липкой жиже, истошно вереща и обзываясь на меня последними словами. Подбежал крепенький, круглоголовый чурбачок на кривых ножках и зычным голосом поинтересовался, что здесь происходит.

– Да, она… Да, она дура, сумасшедшая, безмозглая скотина, да я ей, да я сейчас…

– Из лужи сперва выберись, потом будешь сейчаскать, – буднично посоветовала я и поинтересовалась у его приятеля, где Степаныч.

Тот от неожиданности ответил по-людски. Ладно, пускай живёт покедова. Будет тошно – зашибу как-нибудь на досуге. Предоставив им самим разбираться с лужей, потерянными вещами и друг другом, я отправилась в палатку-штаб, где, по словам круглоголового, находился сейчас Степаныч.

Войдя туда, я на секунду ослепла от яркого света фонаря, болтавшегося над грубо сколоченным столом. На столе валялись в беспорядке карты, бумаги, стояла замызганная кружка с недопитым чаем, но особо выделялись сложенные кучкой бесформенные комки земли, в которых только опытный археолог мог опознать старинные артефакты. Точнее, то, чему только предстояло этими самыми артефактами стать.

«Первые находки,» – догадалась я. Степаныч возился с оборудованием в другом конце палатки, и я с трудом отыскала его взглядом. Увидев меня, он изменился в лице, отвернулся и пробубнил:

– Уходи. Я не хочу с тобой разговаривать.

– Я тоже не хочу с вами разговаривать, – горячо заверила я его, – но придётся.

Жестом фокусника я извлекла кинжал из-за спины и бережно положила его на стол. Глаза Степаныча жадно впились в мою находку.

– Ты где это взяла? – Прохрипел препод, меняясь в лице.

– Украла, конечно. Все ПТУ-шники так делают, вы разве не знали?

– Что ты мелешь? Где украла? Какие ПТУшники? Что ты мне голову морочишь?

– Ничего не мелю. Украла у владельца. ПТУ-шники из полиграфического ПТУ. Вы сами утром мне это сказали.

Не обращая ни малейшего внимания на потоки моего остроумия, Степаныч вертел в руках кинжал.

– Девонька, ты себе представляешь, что ты нашла? Хотя, куда тебе? Это даже я пока до конца не представляю.

«Вон, ты как заговорил,» – подумала я, а вслух произнесла:

– Могу показать место завтра, как рассветёт. Кажется, это чьё-то захоронение.

– Может быть – может быть, – пропел Степаныч, извлекая из ящика всё необходимое для очистки кинжала. – Иди, переоденься, и мухой сюда, поможешь.

Следующие часа два мы как старые добрые друзья возились с кинжалом, строили разные предположения, отогревались у костра, пили чай и беседовали на научно-исторические темы. Степаныч был поражён моими познаниями в истории мировых религий (ничего особенного – занимательные вставки в конце обычных параграфов плюс несколько атеистических книг для среднего школьного возраста), а я, в свою очередь, изумилась глубине его познаний и тому, с какой любовью он говорит о Предках. Именно так, о Предках, а не о предках.

– Где твои подружки? – Поинтересовался вдруг Степаныч. – Как ушли с утра, так их никто и не видел.

– Я не знаю, – ответила я, и мутная волна беспокойства начала подниматься со дна души. – Мы были не вместе. Я хотела побыть одна.

– Ай-ай-ай, как нехорошо! – Запричитал препод. – Куда же они могли деться? Надо срочно искать! На, вот, подержи у себя! – Скомандовал Степаныч, протягивая мне кинжал, и принялся созывать своих архаровцев.

Пока он пытался организовать поиски, я на секунду прикрыла глаза, и мозг мой пронзила синеватая вспышка. Я увидела сестричек, прижавшихся друг к другу в каком-то каменном гроте или маленькой пещерке. Я сразу поняла, что это место где-то рядом с ручьём, куда Оля ходила за водой.

– Егор Степанович, я, кажется, знаю, где они, – сказала я, когда вспышка погасла.

– Знаешь – веди, – ответил он, не раздумывая.

Примерно через двадцать минут мы были на месте. Мы – это я, Степаныч и пятеро самых крепких парней.

– Ле-на! О-ля! Девчонки! – завопила я, что было силы.

От моего голоса некоторые парни заткнули уши, а Степаныч поморщился, словно от зубной боли. Да, я и сама ещё ни разу в жизни так не кричала. Не думала, что способна на такое.

– Мы здесь! – Раздался невнятный голос, шедший откуда-то из-под земли.

– Говори что-нибудь, не молчи! – Крикнул Степаныч, – Мы уже идём!

Голос не то Оли, не то Лены что-то забубнил, и тут же аккомпанементом к нему послышались какие-то булькающие звуки. «Плач,» – догадалась я. Значит, обе они, благодарение Богам, живы. Мы пошли на их голоса, и чуть было не провалились в яму. Посветив в неё фонарём, мы увидели на дне её сестричек, обнявшихся так, словно видят друг друга в последний раз. Лица их были одинаково чумазыми и испуганными. Склоны ямы были почти отвесны, и в свете фонаря казались кипельно – белыми. На ощупь они были очень скользкими, поэтому сёстры и не смогли выбраться. Вдобавок, Оля, падая, повредила ногу.

– Карстовая воронка, – констатировал Степаныч.

– Откуда она здесь?! – удивился один из студентов. – Здесь же нет гор!