Лавандовое сердце

За время езды по хутору нам встретился лишь один человек – старичок, ведущий под узды упитанную мохноногую лошаденку. Та была впряжена в телегу, укрытую рогожей, под которой угадывались округлые очертания. Дыни? Тыквы? Неужели они могут так долго храниться? Да, пробелов в знании сельской жизни мне не занимать, но сейчас меня это, скорее, веселило, чем смущало. Чего я точно не боюсь, так это физической работы. Работать на свежем воздухе – это не полы мыть в прокуренной забегаловке паны Збышека! И не стоять по восемнадцать часов на ногах в сетевом супермаркете, выдавливая из себя «Вам помочь?» покупателям, которых к концу смены готов закидать гнилыми овощами (да-да, было и такое, не сам факт, конечно, а тайное желание).

Поверенный свернул на аллею, где кроны деревьев, покрытых свежей нежной зеленью, почти смыкались над головой, и вскоре остановил авто перед невысоким забором, украшенным причудливой резьбой и выкрашенным в жизнерадостный сиреневый цвет.

– Добро пожаловать на ферму «Лиллу», – сказал он, распахивая дверцу.

О, у моего нового пристанища еще и название есть! Вполне оправданное, если судить по тому, что и колодец, и скамейка, и наличники деревянных окон были выкрашены все в тот же сиреневый цвет. Когда нам навстречу вышла невысокая старушка, я окончательно успокоилась. Нет, у этой сухонькой пожилой пани в клетчатом до пола платье, выглядывающем из-под заношенного пальто, точно не будет бульдожьего голоса!

– Здравствуй, деточка, – приветливо сказала пани Ханна, протягивая мне тонкую руку, больше напоминавшую птичью лапку, и в мое сердце сразу вошло теплое ощущение родства…

3. За меня решает упрямство

Мои родители, и мама, и отец, были истинными представителями простого люда: ширококостные, пышнощекие и громогласные. Со временем я и сама должна была бы стать такой – дородной и шумной, и лишь ценой героических усилий я держала себя в форме. Впрочем, с момента, как я лишилась квартиры, мужа и работы одновременно, усилий прилагать уже не пришлось: из-за стресса и вечного недоедания я перестала набирать вес. Но оставалась при этом ярким представителем простонародья: не могла похвастаться ни изяществом, ни тонкими линиями черт. Даже когда я распускала пышные длинные волосы, которыми гордилась, то была похожа на жизнерадостную пейзанку, а вовсе не на утонченную даму со старых полотен. Ну, а в последнее время и вовсе перестала ощущать себя привлекательной (яростный натиск пана Збышека в подсобке, конечно, говорил об обратном, но упаси боже меня от таких «доказательств»! ).

А пани Ханна была представителем совсем иной породы, чем я и мои славные предки Адер. Ее изящные движения и тонкие черты лица, пусть даже щедро изборожденного морщинами, скорее, подошли бы танцовщице или актрисе на пенсии, но никак не фермерше! Я невольно залюбовалась ею, так плавно она двигалась. Зато теперь было понятно, что помощница ей и впрямь необходима – я с трудом представила себе, как эта хрупкая старушка управляется с хозяйством одна. Впрочем, пока, насколько я успела заметить, ее ферма была намного меньше, чем те, которые я видела по пути.

Поверенный, представив нас друг другу, уехал, а пани Ханна провела меня в дом и, несмотря на мои слабые протесты, усадила пить чай, убеждая, что с дороги все, что нужно человеку – это чай со свежей сдобой! И уже откусив первый кусочек, я с ней согласилась! Пока я с аппетитом уплетала печенье, вкусное, но немного отдававшее каким-то парфюмерным привкусом, пани Ханна объяснила мне, в чем именно будет заключаться помощь, для которой меня позвали. В ее версии я становилась, скорее, компаньонкой: тяжелую мужскую работу выполнял по найму сосед, пан Густав, с работой по дому пани Ханна справлялась сама, а я нужна была для работы в саду и общения.

Потом хозяйка предложила показать поместье, но я попросила ее пару минут, чтобы позвонить дочке. Оказалось, пары минут будет недостаточно – в доме действовал лишь старинный телефон с подземным кабелем, а сигнал информера не ловил. Хозяйка указала на массивный аппарат, стоявший на столе, но я поняла, что в ее присутствии мне крайне затруднительно будет объяснить Бланке, как я попала на ферму.

Словно подслушав мои мысли, хозяйка сказала:

– Если вы все же хотите по информеру поговорить, то вон там, на холме берет сигнал. Вы молоденькая, резвая, отчего б и не прогуляться?

Я уверила ее, что быстро вернусь и, перейдя дорогу, вскарабкалась на холм. С него открывался очаровательный вид на поля, уже покрытые нежным пушком молодой зелени. Я убедилась, что сигнал есть и, набрав Бланку, быстро объяснила ей о переменах в своей жизни.

– Наконец-то узнаю свою маму, – засмеялась Бланка.

– Ты это о чем? – насторожилась я.

– О том, что к тебе вернулся вкус к приключениям. Нет, мам, я, правда, рада! Можно мы с Тоби тебя навестим на каникулах?

Я задумалась. Наверное, после часа пребывания на ферме преждевременно строить планы и узнавать у хозяйки про гостей.

– Посмотрим, родная, дай мне перевести дух и освоиться.

– Хорошо. Мам, я верю, ты справишься!

Мы поболтали еще немного, потом я отключила информер и, присев прямо на склоне, на ворох прошлогодней травы и веток, сбитых в один клубок (наверняка проделки ветра), стала смотреть на облака. Маленькая Бланка очень любила играть, выискивая облака причудливой формы и угадывая, на кого они похожи. Жаль, что эра летающих котов и черепашек закончилась! Но как же я умудрилась вырастить такую самостоятельную и умную дочь? Или это не моя заслуга, а стечение обстоятельств? В любом случае, я рада, что Бланка – такая, какая есть! Посидев буквально пару минут, я поняла, что теперь готова вникать в курс дела и вернулась к хозяйке.

– Здесь у меня аптекарский огород, – показала она на пространство под окном, обложенное камнями. Там – теплица: овощи мы… я… выращиваем только для еды, поэтому обхожусь малым.

Я заметила оговорку и, не удержавшись, ободряюще пожала ее пальцы. Пани Ханна вытерла краем платка одинокую слезу:

– Спасибо, деточка, все никак не привыкну, что Адуся нет… Он не очень любил возиться во дворе, все больше у себя в кабинете просиживал. Он ведь ученый был, биолог, а я все смеялась ему, что новый сорт не выведешь на бумаге, надо в сад выходить! Так… деревьев у нас немного, все больше для тени, хотя самое нужное есть – и яблоки, и груши, и вишни, и сливы. Мои семейные больше всего сливовое варенье любят.

Значит, кроме сына, у хозяйки есть еще родственники? Я не стала пока об этом спрашивать, все-таки неудобно. Со временем и так все выяснится. А пани Ханна повела меня дальше по дорожке, показывая сараи, где хранились инструменты и рассказывая, какую хитроумную систему полива придумал ее Адусь.

– Значит, вы занимаетесь больше всего с цветами? – спросила я ее.

По небольшим зеленым кустикам мне сложно было понять, какая красота вырастет из них через месяц. Пани Ханна улыбнулась:

– Да, цветы я очень люблю, но выращиваю лишь те, что нужны для… Впрочем, я не с того начала. Пойдем!

Мы обогнули дом, и моим глазам открылось поле, засаженное кустами с острыми серебристо-серыми листьями, колышущееся под легким ветерком и уходящее к горизонту. А я-то, наивная, думала, какая ферма маленькая!

– Что это?

– Лаванда, – улыбнулась хозяйка, – главное дело моей жизни, и главное занятие, в котором мне нужна помощь! Конечно, в пору цветения здесь будет намного красивее, но ты мне нужна сейчас. Я запаздываю с сезонной обрезкой, и это пагубно может сказаться на цветах!

– А я думала, что лаванда в здешних местах не растет.

– Все так думали, – пани Ханна разгладила складки на фартуке, – а я, вот видишь, доказала всем обратное. Теперь ко мне со всей округи съезжаются.

– За свадебными букетами?

– И за букетами тоже. Но еще я делаю лавандовое масло, и мыло, и саше, и венки, да много всего. Печенье понравилось? Вон, – она махнула рукой в сторону, – специально несколько рядов кулинарной лаванды выращиваю. Ее даже в рестораны Спишнево заказывают. Я то и так свою лаванду ничем не обрабатываю, химией не травлю, но у того сорта еще и более тонкий вкус, сладковатый, с нотками цитруса. Ее нужно собирать в самом начале цветения, еще до того, как полностью раскроются цветы, иначе запах будет слишком сильным.

Я перевела дух. Целое поле лаванды? И справляться надо вдвоем?

– Не переживай, вчетвером вполне справимся, – улыбнулась пани Ханна, заметив мое смятение.

– Вчетвером? – опять уточнила я.

– Много лет мне помогают пан Густав с женой. Я отказалась от комбайна, он, конечно, быстрее справлялся, но без человеческих рук лаванда теряет свои свойства, становится словно неживой. Ну, мне так кажется.

Ага, поэтому лучше от зари до зари пахать на поле, чтобы счастливые невесты могли наслаждаться «живыми» букетами. Какая трогательная забота! Я, конечно, придержала язык. Во-первых, меня сюда позвали не для того, чтобы я озвучивала свое мнение. А, во-вторых, какая мне разница, каким именно способом мы будем срезать цветы, если количество злотых на моем счету будет расти? Объемы предстоящих работ меня все же пугали, тем более, пани Ханна засыпала меня подробностями о правильном уходе, обрезке, поливе и сборе лаванды, и я, естественно, ничего не запомнила и не поняла. Но не отступать же с позором?

Скрывая смятение, я опустилась на колени и осторожно провела пальцами по хрупкой на вид веточке. Узкие листья легонько покалывали кожу.

– На розмарин чем-то похоже, – осенило меня.

– Неудивительно, они ведь родственники, – улыбнулось хозяйка.

Я недобрым словом помянула Селесту. Похоже, я на каждом шагу буду позориться, ведь каждый мой вопрос говорит о том, что в цветоводстве я – полный профан!

– Не переживай, деточка, – сказала вдруг пани Ханна, словно подслушав мои крамольные мысли, – всему тебя научу, все освоишь, все поймешь. Главное – это старание, а я вижу, тебе его не занимать!

Интересно, как она это видит? И, похоже, верит в меня больше, чем я сама. Уходя, я оглянулась. Неужели летом я увижу здесь фиолетовое море? Теперь понятно, почему ферма называется «Лилла» – хвала сиренево-фиолетовой гамме.

– А когда лаванда зацветет?

– В южных краях она начинает цвести в конце июня и почти до середины августа. У нас меньше. Лавандовый месяц – июль. Если повезет, и тепло продержится долго, то новые кусты зацветут второй раз – в сентябре, но это случается редко.

– И с чего начинать? – спросила я в спину пани Ханне.

Она развернулась, приставила козырьком руку к глазам, глядя на укатывающийся к западу шарик солнца.

– Погоду обещают ясную, так что завтра приступим к обрезке.

Когда мы шли обратно к дому, она продолжила объяснять про цветы. Оказывается, она выращивала не все подряд – лишь те цветы, что хорошо сочетались с лавандой в букетах. Астранция, клематис, лимониум, эустома. Господи, я даже не представляла, как выглядит все вышеперечисленное! И как я саженцы от сорняков отличу, когда начну грядки полоть?

– Если честно, – говорила хозяйка, – мне монобукеты больше нравятся, ну или, на крайний случай, в сочетании с колосками, но все любят разнообразие…

– А розы? С розами лаванда тоже сочетается? – я как раз налетела на колючий куст и обрадовалась, что хоть одно растение смогла распознать.

– Смотрится красиво, но сочетание ароматов выходит слишком насыщенное. От такого букета через пару часов может голова разболеться.

Я вздохнула. То есть, мне еще и искусство флористики придется осваивать? С одной стороны, мне было интересно узнать о совершенно новом деле, да еще связанном с такой красотой. С другой, я все больше чувствовала себя самозванкой. Чтобы помыть полы или тарелки – особого уменья не надо, да и работу официантки я освоила достаточно быстро, пусть по первой и путала названия блюд. Но здесь… Земля и все, что на ней растет – живое, она не потерпит фальши. Я вспомнила слова Бланки и распрямила плечи. Нет, я не я буду, если не справлюсь! Я осторожно отцепила края шарфа от розовой ветки, и вслед за хозяйкой вернулась в дом.

4. За меня решает чувство самосохранения

Пани Ханна провела меня по коридору в небольшую комнатку. Я уже заметила, что убранство в ее доме было старомодным: добротная деревянная мебель, плетеные коврики на полу, и никакой техники – ни визора, ни комма, ни даже радио. И теперь я подумала, что если она такой приверженец старины, то меня ждут, прости господи, удобства во дворе, но хозяйка рассеяла мои сомнения, показав, что комнатка – смежная с крошечной, но настоящей ванной.

– Располагайся, отдыхай, если что нужно, спрашивай. Ужинать будем в шесть, – сказала она и, отметая мои предложения помочь с готовкой, ушла.

Я опустилась на кровать. Я чувствовала себя, скорее, гостьей, чем работницей, и не в первый раз подумала, что пани Ханна явно одинока и нуждается больше в собеседнице, чем в помощнице. В этом ее сын угадал – пожилой женщине приятнее будет общество другой женщины, чем компания великовозрастного, вечно занятого сына, который, наверное, слишком напоминает хозяйке ее покойного мужа. А напоминаний и так было предостаточно. Пока мы обходили двор и дом, хозяйка не уставала вспоминать, как ее Адусь при своем кабинетном образе жизни, был все же на все руки мастером. И отопление в доме сделал, чтобы не приходилось в каждой комнате камин растапливать, и мастерскую для «лавандовых дел» оборудовал, и новый способ просушки подсказал. Мне было очень жаль пани Ханну – чувствовалось, что ей очень не хватает мужа, и я прониклась сочувствием. На фоне чужого горя собственные сердечные проблемы казались совсем незначительными.

Мой темный, практичного шоколадного цвета чемодан в этой комнате выглядел чужеродным организмом. В четырех стенах торжествовало белое, розовое и кружевное, словно меня засунули в середину торта. Возможно, в глянцевых журналах подобный интерьер сочли бы очаровательно винтажным, но мне стало не по себе. Интересно, как отреагирует хозяйка, если я посвоевольничаю? Я прошлась по комнате, аккуратно сгребая многочисленных фарфоровых пастушек и котиков, вязаные салфетки и крошечные ароматные саше в форме сердечек с вышитыми веточками лаванды. Поле меня впечатлило, но запах лаванды я не любила. Он считается успокаивающим и способствующим хорошему сну, но меня этот густой запах всегда будоражил, вызывая непонятную истому.

Потом я засунула все это добро в ящик тяжелого старинного комода. Поколебавшись немного, сняла с комода несколько фотографий в рамках и сунула их туда же. Если пани Ханна заметит, всегда смогу объяснить ей, что хотела облегчить ей переживания от утраты мужа. На самом же деле мне самой не было никакого удовольствия смотреть на незнакомые лица, на историю чужой, наверняка счастливой жизни – иной жизнь здесь на ферме, мне не представлялась.

Напоследок я бегло пересмотрела фото: внушительная компания родственников на фоне лавандовых зарослей, застолья, семейные постановочные портреты. Интересно, кто из этих задорных пухловатых мальчишек со сбитыми коленками и щербатыми улыбками вырос в сердитого пана Матса? И куда делась остальная родня, судя по фото, довольно многочисленная? Впрочем, сказала я себе, задвигая комод, меня это совершенно не касается. Я тоже никогда особо не любила афишировать свою семейную ситуацию…

Но на освободившееся место (под вышитой салфеткой дерево комода оказалось вытертым и тусклым) я все же поставила фотографию маленькой смеющейся Бланки и картонную коробку, расписанную цветами, где хранила памятные вещи и украшения (к сожалению, дешевую бижутерию, а не фамильные драгоценности, которые можно было бы продать и приблизиться к заветной сумме).

С изголовья кровати я решительно сгребла подушки и подушечки, также расшитые цветами, и убрала их в нижний ящик комода. Для сна довольно одной, а вся эта деревенская красота мне ни к чему. Ну вот, теперь комната стала более пригодна для житья! Вещи из чемодана и рюкзака я быстро рассовала по полкам в шкаф, с каждым занятым сантиметром укрепляясь в пространстве, убеждая себя, что задержусь тут надолго. Запоздало подумала, что своевольничать в комнате – не самое подходящее для того, чтобы завоевать расположение хозяйки, от решения которой зависела моя судьба, но, думаю, ей в моей комнате делать совершенно нечего – она явно из тех, чья природная деликатность не позволяет нарушать чужие границы.

Искупалась я с рекордной скоростью просто потому, что из крана текла только холодная вода! Нужно будет спросить у хозяйки, можно ли греть себе воду. Возможно, здесь, на севере, люди и закаленные, но я так долго не продержусь! Зато холод меня взбодрил и, наскоро переодевшись, я вновь отправилась в сад – до ужина еще оставалось время. По дороге приметила и груду ветоши у стены сарая, и плетеные корзины, разбросанные там и сям, и сорняки в клумбах. Присев, решительно выдернула своенравно расползающийся сорняк. Надо же, все лишь недавно зазеленело, а эти дикари уже заполонили клумбы! Один куст, второй, третий. К моменту, как клумба закончилась, я поняла, что изрезала все пальцы. Ну, да, люди ведь для подобной работы перчатки придумали, черт! Досадуя на собственную несообразительность, я поднялась, отряхнула землю с колен и двинулась за дом, чтобы вновь посмотреть на лавандовое поле.

Солнце клонилось к западу и заливало все вокруг теплым медовым светом. Кусты нежно серебрились под закатными лучами. Мир купался в этой дымке, и меня охватил детский восторг. Я воровато оглянулась и побежала по проходу между кустами. Приплясывала. Кружилась, раскинув руки. Разве что не пела. Как же здесь красиво! Как здорово! Пару раз пробежавшись туда и обратно, я остановилась, переводя дух. Неужели мне, наконец-то, повезло? Я чувствовала, что мне будет хорошо в этом месте, где царствовали цветы и птицы!

Через пару дней я уже так не думала… После работ в саду у меня ныли все мышцы, даже те, о существовании которых я даже не подозревала. Неудивительно, что на разворотах календарей печатают мускулистых садовников! С такими нагрузками и я скоро мускулами обрасту! Пани Ханна смеялась, что скоро я привыкну, и боль пройдет. Нет, я не жаловалась ей, но она и сама видела, как я каждое утро еле-еле выползаю на поле, в то время как сама она резвой козочкой скакала от куста к кусту. Первые дни хозяйка внимательно следила за тем, как я орудую ножом. Потом, убедившись, что я поняла и освоила правила обрезки, выделила мне ряд для самостоятельной работы. Потом еще один и еще. И не было им конца. Но, как бы я ни уставала, я не позволяла жалеть себя, помня о том, что судьба моя еще не решена.

Впрочем, что касается пани Ханны, волноваться было не о чем – мы быстро нашли общий язык. Мне вообще было сложно представить, что этой милой старушке может кто-то не понравиться! А вот насчет ее сына я не была столь уверена… За пару недель, что я провела на ферме, он позвонил матери всего один раз – отследить это было несложно, так как именно мне выпало несчастье взять трубку старинного аппарата, украшавшего гостиную. Узнав «бульдожий» голос, я сгруппировалась и предельно вежливо ответила, что пани Ханна в саду, но если пан Матс наберется терпения и подождет пару минут, но я ее обязательно позову.

– А вы помощница? – спросил пан Матс, игнорируя мое предложение.

– Совершенно верно. Виола Адер к вашим услугам.

Блин, что я несу! Еще книксен осталось сделать, который он все равно не увидит!

– Вы должны быть не к моим услугам, – парировали в трубке, – а к услугам моей матери. Что вы делаете в доме, когда она в саду?

Я, конечно, понимала, что моему нанимателю будет интересно знать, как я справляюсь, но к такому допросу с пристрастием я оказалась не готова. Я теперь что, должна ходить за хозяйкой, как Мисти, ее кошка? А что, если я, например, в дом отлучилась по малой нужде? Так и сказать, чтобы снять подозрение в том, что я отлыниваю от своих обязанностей? Но чувство самосохранения победило. Боюсь, пан Матс мою откровенность не оценил бы!

– Мы обе были в саду, – подчеркнула я, – но на телефонный звонок пошла отвечать я, чтобы ваша матушка лишний раз не утруждала себя и не ходила туда-обратно зря.

– А что, вы уже настолько освоились, пани Виола, что раздаете номер своим знакомым? – насмешливо осведомился пан Матс. – Или вам сложно понять, что раз звонит телефон, а не комм, то услышать захотят именно пани Ханну, а не Вас?

Я недоуменно оторвала трубку от уха и потрясла ею. Что за мастер на пустом месте раздувать проблему? Или он специально ищет повод, чтобы меня подловить и отказать от места? Точно, так и есть! Месяц на исходе, и пан Матс, должно быть, не желает терпеть на ферме переселенку! Я растянула губы в старательную улыбку и ответила так любезно, что, кажется, елей по трубке потек:

– Если Вы желаете поговорить с вашей матушкой, пан Тамм, то я тотчас же ее приглашу!

И, не дожидаясь ответа, положила трубку на стол и опрометью бросилась в сад. Уже потом сообразила, что о его решении на мой счет я ничего не узнала. Или лучше не нарываться?

Яростно кромсая ножом кусты, чтобы придать им нужную форму, я представляла, что это – шея пана Матса. Как у такого божьего одуванчика, как хозяйка, мог вырасти такой несносный сынок? Нет, можно только порадоваться, что он не навещает ферму (хотя по отношению к пани Ханне это несправедливо) и мне не приходиться с ним сталкиваться! Иначе, боюсь, меня бы ненадолго хватило! Как же за тот год, что я перехожу с места на место, мне осточертели любезные улыбки и смиренные ответы в адрес моих бесконечных хозяев! Как мне надоело чувствовать себя зависимой от чужого настроения!

Я поняла, почему мне понравилось на ферме, не считая уединения и расцветающей природной красоты вокруг: пани Ханна нагружала меня работой от души, но никогда не обращалась со мной, как с человеком второго сорта! Никогда не давала понять, что раз уж она мне платит, то я в чем-то хуже ее. И всегда была доброй. Да что там, я словно оттаяла сердцем, вспомнила, что люди могут быть приветливыми и радушными. А разговор с паном Матсом мгновенно вернул меня в суровую реальность, где я – никто…

Тем временем, хозяйка вернулась в сад, и я ее не узнала: морщинистое лицо разгладилось и засияло нежным светом, а в глазах, в которых прежде таилась печаль, зажглись яркие огоньки. Это только укрепило мою неприязнь к пану Матсу. Уж если старушке так мало надо для счастья, мог бы и чаще ей звонить! Заботливый сынок!

– Матти сказал, что на днях приедет поверенный, – сказала пани Ханна, и я замерла, – там нужно что-то подписать, чтобы ты осталась дальше.

Я перевела дух. Значит, все решено? Интересно, спрашивал ли пан Матс у матери обо мне, или просто решил, что искать нового человека хлопотно и накладно, ведь начался сезон? Но спрашивать об этом у хозяйки я не рискнула. Главное, что меня оставили!

5. За меня решает любопытство

Только поставив подпись под новым контрактом – теперь уже на полгода, я поняла, в каком напряжении жила все это время. Теперь можно было расслабиться и наслаждаться своим новым статусом – полноправного работника лавандовой фермы. Полгода – это больше тысячи злотых, приближающих меня к цели. А там, глядишь, Санта-Клаус принесет мне в качестве рождественского подарка какую-нибудь приятную весть. Правда, теперь я бы не стала доверять сказочному персонажу с именем реального негодяя, но, в любом случае, до конца года далеко. Главное, что сейчас я здесь!

А под «здесь» подразумевалось небо, перламутровое на рассвете и насыщенно-розовое на закате; неугомонные птичьи трели и деловитое гудение пчел; одуряющие ароматы множества цветов; первая клубника прямо с куста и вкуснейшие пироги пани Ханны; редкие улыбки, которыми я обменивалась с хуторскими жителями, когда навещала местную лавочку; беззлобные шуточки пузатого пана Густава, верного помощника хозяйки; уютное мурлыканье Мисти (она еще не доверяла мне настолько, чтобы забираться ко мне на колени, но гладить себя уже позволяла). И бесконечные разговоры с хозяйкой…

Я уже смирилась с тем, что пани Ханна – не из молчунов, но мне это даже стало нравиться. Чем задумываться о своей жизни, я с удовольствием слушала про чужую. Конечно, большую часть времени она терпеливо учила мне всяким премудростям по уходу за цветами, а в свободное от этого время рассказывала о себе. Ее детство, оказывается, прошло в Провансе, в настоящем, хоть и запущенном замке, окруженном лавандовыми полями (вот откуда, оказывается, аристократичность манер и страсть к лаванде). Лавандой занимались несколько поколений е семьи, и все были уверены, что когда-нибудь она возглавит семейное дело.

– Кто ж знал, что однажды туристический автобус сломается недалеко от нашего поместья, – засмеялась она. – И там окажется мой Адусь.

Того недолгого времени, что водитель разбирался с мотором, Адаму Тамму хватило, чтобы по уши влюбиться в юную красавицу, распевающую песни на лавандовом поле. Он был настолько решителен, что уже через три месяца Ханна обнаружила себя на коленях перед грозным отцом, не желающим, чтобы его единственная дочь уезжала куда-то в другую страну, в суровый северный климат. Но любовь смела все преграды.