Триумф графа Соколова

– Оформите и передайте Владимиру Федоровичу из секретных сумм девятьсот пятьдесят рублей.

Джунковский не выдержал, расхохотался.

Маклаков покраснел:

– Я не для себя, для казны экономлю! Кстати, очень одобряю, что вы, Владимир Федорович, отказались от охраны. Бог милостив, сохранит вас для России, а четверым бездельникам больше не надо жалованье платить. Пусть в городовые идут.

В тот же день Соколов простился с Верой Аркадьевной. Глядя в ее полные нежности глазищи, внушительно произнес:

– Никаких самостоятельных шагов не предпринимать! О наших встречах никому ни слова.

– Граф, не держи меня за дурочку. – С любовью глядела в его лицо. – Ох и потешил ты меня сегодня – до гробовой доски помнить буду. Я для тебя, милый, сделаю все, что ты захочешь.

– Мне надо съездить дня на два в Москву, и я вернусь к тебе, дорогая. Я очень буду скучать…

Но граф в сроках ошибся. Не зря народ молвит: «Человек предполагает, а Господь располагает».

Дилижансы и паровозы

Путь из новой столицы в старую был привычным и даже приятным.

Это в былые времена, когда наши прабабушки носили кринолины, гадали о снах по Мартыну Задеке, прадедушки победителями вернулись после войны с Наполеоном и за ночь проигрывали в карты деревеньку с двумя сотнями крепостных душ, – в те романтические годы дорога в шестьсот девяносто восемь верст с четвертью была сущей каторгой. Несколько суток приходилось томиться в громоздком дилижансе или трястись, обдуваемому всеми ветрами, в немыслимой коляске.

За сомнительную радость получить место внутри дилижанса приходилось платить сто рубликов ассигнациями – деньги немалые даже для лиц состоятельных. При этом билет требовалось приобрести загодя, а накануне отъезда следовало явиться в контору дилижансов, сдать паспорт и свидетельство полиции, что к выезду пассажира препятствий не имеется.

Замечательный монарх и талантливый созидатель Николай I, оболганный потомками, соединил обе столицы железнодорожной ветвью. И жизнь путешествующих россиян сразу изменилась к лучшему.

Теперь нарядные мужчины и дамы, расположившись в удобных, отделанных кожей и деревом купе, с жуткой скоростью, семьдесят верст в час, неслись к Белокаменной. В уютных вагонах был разлит яркий электрический свет, царила чистота, тепло и довольство.

Поезд номер 100 отходил от перрона Московского вокзала в одиннадцать вечера.

Сыщик вспрыгивал в вагон за минуту до отправления и никогда не опаздывал. Вагон был синего цвета, то есть первого класса. Душ, туалет, комплект столового серебра, хрустальные графины и бокалы – не езда, наслаждение!

Гений сыска, коли явилось бы такое желание, мог заказать для себя салон-вагон (полтора рублика за версту) или даже экстренный поезд. Но по природной скромности никогда этого не делал.

Поверх мундира сыщик надел свою богатую шубу, а на голове, подчеркивая гигантский рост, была круглая меховая шапка, которую, глядя на сыщика, стал носить и Шаляпин.

Возле дверей соседнего, четвертого купе стоял приземистый, весьма плотного сложения рыжеволосый человек с глубоким шрамом на левой щеке, в новом шевиотовом костюме. На болезненно-бледном бритом лице выделялись водянистые глаза. Они глядели холодным, оценивающим взглядом.

Рыжий молча поклонился сыщику.

Ударил колокол, провожающие, торопливо целуясь и тараторя на ходу, спешили выскочить из вагона.

Собакевич

Еще не миновали Фарфоровый пост, как сыщик снял мундир, аккуратно повесил его в шкаф.

Под душем он был недолго, а когда выходил из него в дорожном халате, услышал громкий, настойчивый стук в дверь.

На пороге стоял высокий человек лет сорока, с копной темных волос, курчавящихся на голове и в бороде, с крупными чертами медного цвета лица, с бараньими, навыкате глазами, глядевшими на мир требовательно и смело. На нем был надет двубортный сюртук с желтыми металлическими пуговицами, плохо сходившийся на объемистой груди. В таких сюртуках обычно ходят писари заштатных управ.

Соколов подумал: «Удивительно похож на Собакевича, про которого Гоголь сказал, что скорее железо простудится и станет кашлять, чем этот дядя».

Напуская на себя развязанность бывалого гусара, покачиваясь в такт вагону, незнакомец громко произнес:

– Почему дверь, милостивый государь, не открываете? Я кулак свой из-за вас натрудил, во, глядите, весь красный.

– Я не мог открыть.

– То есть? – Вид у визитера был самый решительный.

– Фальшивую монету делал.

Незнакомец пожевал мясистыми губами и строгим голосом брякнул:

– Не советую вам, лицу статскому, столь неуместно шутить с кавалерийским офицером. – Тут же поправился: – С бывшим офицером.

Соколов, удержав смех, серьезным тоном ответил:

– Брр, я уже испугался!

– То-то! Позвольте представиться: кавалерист в отставке Семен Кашица. С кем имею честь? – И он сделал энергичную попытку подкрутить усы, но вагон качнуло, и кавалерист обязательно бы грохнулся, если бы судорожно не уцепился за дверную ручку.

Соколов решил не упустить случай повеселиться. Он изобразил некое подобострастие:

– С вашего позволения, коммивояжер Соколов.

Кавалерист Семен Кашица произнес:

– В соседнем, четвертом купе мой дорожный товарищ. Достойный, доложу вам, человек. Потомственный дворянин. Не желаете ли вы составить нам компанию в карты?

– Не желаю!

Кавалерист изумленно округлил глаза, словно был уверен: в дороге лучше картежной игры ничего не бывает. Наступая на Соколова и все более распаляясь от гнева, закричал:

– Как? Отчего же? Ах, сударь, вам заносчивость не позволяет! Может, вы опасаетесь за свой капитал? У нас компания честных людей. Вам нечего нас бояться. Если вы не желаете рисковать, то мы можем играть по маленькой.

Соколову эти разговоры надоели. Он подошел к кавалеристу:

– Пшел отсюда, дурак! – и грудью так толкнул картежника, что тот вылетел в открытую дверь, сильно стукнулся затылком и распластался на ковровой дорожке.

Сыщик повернул ключ замка.

* * *

Соколов всегда брал в дорогу книги. Теперь с ним был роскошно изданный, на дорогой бумаге и с иллюстрациями Бенуа том «Пиковой дамы».

Он прочитал эпиграф:

«Пиковая дама означает тайную недоброжелательность.

Новейшая гадательная книга.

А в ненастные дни

Собирались они

Часто;

Гнули – Бог их прости! —

От пятидесяти

На сто…»

После Пушкина принялся за том Константина Батюшкова «Опыты в стихах и прозе», вышедший в 1817 году. Соколов открыл наугад – выпала сороковая страница, глава «О характере Ломоносова»: «По слогу можно узнать человека… Характер писателя в его творениях. По стихам и прозе Ломоносова мы можем заключить, что он имел возвышенную душу, характер необыкновенно предприимчивый и сильный…»

Задумчиво посмотрел в ночную мглу, стремительно убегавшую за окном: «Прекрасно и точно подметил поэт! И все же… Разве имеет возвышенную душу особа, которая писала послание Гарнич-Гарницкому и которая помогает убийцам?»

В дверь вновь настойчиво долбанули, начали стучать громче прежнего.

Азартные соседи

Соколов положил книгу на столик, распахнул дверь. И вновь, раскачиваясь в такт вагону, стоял кавалерист. Выпучивая глаза и раздувая щеки, он сердито смотрел на Соколова. Крикнул:

– Не позволю в грудь толкать! Ва-ам, сударь мой, наглость не пройдет-с. Я дуэлянт отчаянный, кодекс назубок знаю-с. Напоминаю невеждам: «Для наличности оскорбления действием-с необходимо прикосновение или попытка к тому. Прикосновение равносильно удару». Глава третья, параграф «С». – Кавалерист сделал ударение на последней «а». – Оскорбление третьей степени-с. Вызываю драться на пистолетах. Как только остановимся в Бологом – к барьеру, там остановка полчаса. Не сомневайтесь, коммивояжер, я вас успею застрелить, а секунданта сей миг пришлю.

Соколов, уже не скрывая усмешки, сказал:

– Зачем же такая кровожадность, любезный? Сразу же – дуэль! Тем более что на дворе тьма кромешная. Может, позволите до Москвы подождать?

– Не позволю-с! – Сделал паузу. – Впрочем… как там вас зовут… у вас есть шанс.

– Как приятно! Может, мне удастся задобрить вас и избежать стрельбы?

– Во-первых, вы попросите прощения. Во-вторых, предлагаю: пройдем в соседнее купе раскинуть партию. Устроим, так сказать, дуэль картежную. Га-га! – Кавалерист громко зареготал.

Соколов развел руками:

– Насчет прощения, боюсь, ничего не выйдет. А вот в карты, если вы так настаиваете, то я в безвыходном положении, вы меня вынудили.

– То-то! И не пытайтесь улизнуть-с, я страсть как не люблю статских штафирок. – Кавалерист подергал волосатыми ноздрями.

Соколов, вновь напуская на себя застенчиво-смиренный вид, поинтересовался:

– Мне переодеться или так позволите, по-простому?

– Да хоть в исподнем, – с раздражением отвечал кавалерист. – Только деньги возьмите. Я, знаете, в долг не играю.

– Зачем в долг, наше дело дорожное, – вздохнул Соколов. – Тут, конечно, сподручней сразу расчет сделать.

Соколов отправился на игру.

* * *

Гений сыска вошел за кавалеристом в прокуренное соседнее купе. Развалившись на диване, в непринужденной позе сидел с узким, полуинтеллигентным лицом, с ежиком рыжеватых волос, с тонкой, по новейшей американской моде, ниточкой усов и со шрамом через всю щеку человек лет тридцати, тот самый, который раскланивался с сыщиком прежде, в коридоре вагона. Он протянул влажную ладонь:

– Иван Гаврилович Елагин, потомственный дворянин! Простите назойливость моего соседа, он человек добрый, но сейчас выпивши.

На столике стояли две бутылки малаги, одна из которых была уже пустой, валялись кости от съеденной курицы, моченые яблоки, большой кусок вареной колбасы и здоровый охотничий нож с широким лезвием, которым свежуют медведей.

Кавалерист, довольный собой, обратился к рыжему:

– Позвольте, Иван Гаврилович, представить нашего дорогого соседа, коммивояжера, э-э… – посмотрел на графа, – пардон, фамилию вашу запамятовал.

– Соколов.

– Господин Соколов изъявил горячее желание играть. Так говорю?

Соколов усмехнулся.

– Какое уж там желание, под угрозой смерти завлекли сюда. Вот этот отважный господин, – кивнул на кавалериста, – угрожает: «Застрелю в Бологом! Или играй». А я играть, может, толком не умею.

Игра

Рыжий осклабился, показав, желтые зубы.

– Малаги, сударь, примите. Все для организма радость. – И он в мутный стакан плеснул вина.

– Не пью! – коротко ответил Соколов.

Кавалерист дыхнул табачным запахом.

– Вот это нехорошо – от угощения отказываться! Выпью сам. – И, наполнив стакан, залпом выдул его.

Рыжий, как настоящий игрок, был совершенно трезв. Он примиряюще молвил:

– Это личное дело – пить не пить. Будем метать?

– Можно, коли честная компания не возражает! – отвечал Семен.

– Ставки делаем!

Соколов медленно вытащил из кармана пухлый зеленый бумажник из крокодиловой кожи, открыл его на столе.

Игроки жадными взглядами впились в бумажник.

Соколов со всей торжественностью из толстой кипы ассигнаций вытащил пять «катюш» и положил их под карты. Бумажник оставил на столе. Обвел взглядом игроков:

– Банку пятьсот. Играть не умею, но люблю.

– Однако! – крякнул кавалерист.

Он долго лазил по всем карманам, собирая деньги. Потом наклонился к уху рыжего, что-то зашептал. Острый слух Соколова уловил:

– В долг… верну… Ведь притащил пациента!

Соколов чуть усмехнулся: «Это я „пациент“, сейчас „лечить“ начнут. Ну да кто кого!»

Рыжий скривил рот, похлопал себя по карманам.

– И где мой лопатник? Во, под себя засунул и забыл. – Вытянул из портмоне сторублевую бумажку и протянул кавалеристу. Затем и сам сделал ставку.

Кавалерист взял нож, отрезал толстый кусок колбасы и начал с жадностью жевать.

Рыжий распечатал новую колоду карт. С хитрым прищуром посмотрел на Соколова:

– Вы как пойдете гнуть, так у вас всякий банк небось затрещит?

– Облапошите нас вчистую! – ухмыльнулся кавалерист. – Завтра в Белокаменной в одном исподнем высадимся.

«Сейчас начнет из себя „валежник“ изображать, – подумал Соколов. – Вот уже колоду держит неумело, словно голой рукой горячий утюг. Теперь делает фальштос – будто по-честному тасует!»

Рыжий стал метать, и было полное ощущение, что он карты едва ли еще раз в жизни видел.

Соколов улыбнулся своей догадке.

Кавалерист все время краснел, волновался и быстро ставил карту за картой.

Рыжий оставался совершенно спокойным, словно на кону стоял стакан семечек, а не годовое жалованье какого-нибудь коллежского асессора.

Соколов, по своему обыкновению, тоже не выказывал никаких чувств. Он знал весь расклад: «Кавалерист – игрок, но сейчас пьяный, игры у него не будет. Рыжий позволит мне выиграть две-три первых метки. Потом и шестерик погонит, пока не выбьет меня окончательно из денег. Мастер высокого класса! Техникой берет».

Сильными, красивыми пальцами, оставаясь внешне равнодушным, сыщик загибал углы.

Рыжий продолжал отчетливо, словно машина, метать, полностью сохраняя непроницаемость.

Кавалерист нервно теребил бородку. Вдруг его щеки стали белыми, а на лбу высыпала испарина: его карты были биты.

Рыжий шумно выдохнул:

– Ваша! – И он выразительно посмотрел на Соколова.

Соколов безразличным тоном произнес:

– Моя ставка – полторы тысячи рублей, – и, словно извиняясь, добавил: – Уж очень я азартный.

Кавалерист шмыгнул носом.

– Я выхожу из игры. Эх, везет людям. – И, выпив вина, снова отрезал себе колбасы. Он вздохнул, выковыривая пальцем мясо из зубов. – Фраерское счастье светлее солнца! – Уловив особый взгляд рыжего, он с наигранным весельем крикнул: – С такого выигрыша положено шампанское ставить! Не каждый день так везет.

– Неси выпивку и закуску! – сказал Соколов и протянул двадцать рублей.

Рыжий сделал удивленное лицо:

– О, да вы, сударь, человек фартовый! Играете по-крупному, угощаете по-щедрому.

Кавалерист криволапо заспешил, затопал по коридору.

– Везет вам, господин Соколов! – вздохнул рыжий. – А я, пожалуй, с горя сейчас напьюсь.

– Разве это честная игра – вы, сударь, напьетесь, а я трезвый, как жених на свадьбе? – сказал Соколов, поняв, что его хотят напоить, чтобы вчистую обыграть. И он сделал вид, что клюнул на эту удочку.

– Тогда и вы малость душу порадуйте, господин коммивояжер! – обрадовался рыжий.

В это время в купе влетел задыхающийся Семен. За ним с трудом поспевал ресторанный лакей с бочонком, в котором среди льда лежали три бутылки шампанского. Другой лакей поставил на стол поднос, на котором на хрустальных кусочках льда темнели устрицы, вазу с персиками и виноградом и стал наливать в принесенные фужеры шампанское.

Выпили за приятное знакомство, затем за полезное провождение времени, за счастливое прибытие…

– Беги, Семен, в ресторан, пусть еще три шампанских несут, – малость заплетающимся языком молвил рыжий. Он твердо решил напоить Соколова, который пил с ним заровно.

Лакеи снова принесли три бутылки, на сей раз хорошего редерера – французского шампанского – и шоколад.

– Открой, любезный! – барственным тоном распорядился Семен.

Лакей отбил смолку, которой была залита пробка, отломал проволоку и ловко сделал хлопок.

– Позвольте по хрусталю раздать!

Игроки вытянули еще по три бокала. Соколов видел, как его новые знакомые на глазах хмелеют. Его самого шампанское не брало.

Рыжий решил: «Пора метать!»

Раздевание пациента

Рыжий и кавалерист обменялись взглядами. Рыжий сделал неприметное движение головой – сверху вниз, которое толковалось: пациент созрел! Для затравки еще одну метку отдам, но последнюю.

Кавалерист махом влил в себя фужер шампанского. Он с жадностью глядел на гору денег, возвышавшуюся на столе, – три тысячи! – и со сладкой болью мечтал: «Мне бы этот капитал! Уж я развернулся бы!»

Но если кавалериста кто-нибудь спросил, в чем этот разворот состоит, то он толком бы ничего не ответил. Вероятней всего, пропил бы с проститутками или продул в карты.

* * *

Тем временем рыжий без особых хлопот еще спустил Соколову полторы тысячи. На этом заманка должна закончиться и начаться главная часть шулерской игры – раздевание пациента.

Шампанское уже сильно разобрало рыжего. Он больше не изображал новичка. Его руки в перстнях так и замелькали.

Соколов молча восхитился: «Наконец-то себя показал… Истинный артист! Что с колодой вытворяет – карты у него словно дрессированные. Теперь ясно, что рыжий играет наверняка – шулер как пить дать».

Соколов еще прежде понял, что рыжий – мастер тасовки. Такой может запустить одна в одну – разложить все пятьдесят два листа как захочет – хоть по мастям, хоть через одну – черная-белая, черная-белая! Талант! И схватить этого зихерника за руку – дело почти невозможное.

Но Соколов и сам умел делать все то, что делал рыжий. Понтирующий Соколов объявил:

– Шесть тысяч целиком!

Рыжий остался внешне спокойным, только энергичней стал жевать гнусным сфинктером – узкой полоской губ.

Кавалерист перестал дышать, подался вперед.

Рыжий стал метать, теперь кончики пальцев его мелко дрожали.

Соколов напряженно соображал, и вдруг его словно свыше осенило, он вспомнил великого поэта:

– Ставлю пиковую даму!

Рыжий вдруг потерял всю невозмутимость, застонал враз севшим, каким-то загробным, глухим голосом:

– Ах, старая сука, пошла налево… – Он вмиг сник, съежился, и весь его облик вдруг сделался жалко-несчастным. И лишь глаза с ненавистью глядели на обидчика, который так хитро провел его, ловкого пройдоху.

Смертельный исход

Рыжий проиграл все, что было, включая чужие деньги, которые вез в Москву. В голове стучала кровь. «Перехитрил сам себя, сам себя, сам себя…»

Скрипнул зубами, твердо решил: «Нет, с деньгами этого фраера не отпущу!»

Несчастным голосом, словно последний нищий на паперти, взмолился:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.