Горький шоколад

Они остановились перед аркой. Денис решил пойти на остановку. Театр на окраине Москвы, до него около часа на автобусе.

– До встречи, Маш.

– Пока, – она помахала рукой и, протиснув пальцы в карман куртки, зашагала в сторону музея.

Скоро выпадет снег, улицы заледенеют, и Маша уйдет тогда из музея, займется чем-то другим: долго работать на одном месте слишком утомительно. «Во всем должно быть разнообразие», – говорила мама. «Но иногда разнообразие можно найти и в неизменном. Так было, когда я целых десять лет жила с первым мужем. Все десять лет я любовалась им. Величайшее счастье жить с тем, кого любишь». Что случилось потом, мама не рассказывала, и сейчас Маша почувствовала, как же сильно соскучилась по ней. Странно, что этот Тимур понравился маме. Но одно дело, конечно, фотография, и совсем другое…

Маша вздрогнула. Она подошла к тому самому, девятиэтажному дому и по старой привычке посмотрела на балкон третьего этажа: старушка высилась, выставив локти, над цветочными горшками и словно дремала. Но вот она шевельнулась и, приподнявшись, качнула рукой. Потом замахала, мелко тряся кистью, будто сыпала курам пшено.

Испугавшись, Маша быстро свернула за угол. Во дворе, впервые за все это время, играли дети, мальчик и девочка лет пяти. Они сидели на краю песочницы и сосредоточенно копали маленькими лопатками одну яму. «Глубже копай, – сказал мальчик, – сделаем с тобой большую могилу на этом месте».

14.

Теперь, где бы она ни была и чем бы ни занималась, Маша думала только про Дениса. Ей представлялось: она падает куда-то, сквозь холод и вечную темноту, и еще немного, совсем чуть-чуть, и великая тайна жизни и смерти приоткроется ей. Ненужной тканью, словно пыльный чехол, сползет с предметов привычная личина, за каждым событием, за каждым словом и жестом приоткроется бездна, та самая, о которой поэты слагают стихи, а композиторы вслушиваются в нее томительно-лунными ночами. Ей казалось, будто вступает она в прекрасный сад, журчат ручьи, и легкие беседки раскинуты среди цветов, нежных, словно улыбка ребенка.

Вот что таил, бережно скрывал серебряный ручей, когда Маша, скинув босоножки, переходила на другой берег, а лес все продолжался, и вечнозеленые листья струились теплым светом. Тот же самый, и вместе с тем, чем-то неуловимым совершенно иной, обновленный лес. Тимур еще на это отвечал: «А я во сне летаю по небу», мол, как же это здорово.

Последнее время с Тимуром она почти не общалась: какие-то дела, к счастью, постоянно его отвлекали, до Нового года он хотел столько всего закончить, и серьезный разговор все откладывался и откладывался. Так, что теперь Маше казалось, ничего удивительного в том и не будет, когда она прямо скажет: «Я передумала. Давай, ты не будешь мне больше звонить. Никогда». Ну, а если Тимур спросит: «Почему?», она ответит: «Ты не в моем вкусе». И все. Когда-то, лет десять тому назад, именно так, трагически заломив руки, воскликнула пышно-рыжеволосая героиня из мыльного сериала,. Маша, вернувшись из школы, смотрела телевизор вместе с бабушкой, с тех пор все забылось: имена героев, судьбы, но одна единственная фраза «ты не в моем вкусе», оказывается, хранилась в памяти столько лет, и теперь пришлась бы кстати.

Впрочем, про Тимура Маша почти и не рассуждала. Словно бы так просто, одной фразой из фильма, можно все решить.

Маша поливала цветы, болтала по телефону с Ниной, утром бежала в институт, поздно вечером – печатала рефераты или смотрела по интернету какой-нибудь короткий документальный фильм, словом, все было – как обычно. И даже более чем просто обычно. Обыденно.

Была ли она счастлива? Едва ли.

Ей постоянно хотелось видеть Дениса, быть рядом, не отлучаясь ни на одно мгновение. Встречи оказывались слишком короткими, еще не попрощавшись, Маша испытывала тревогу. Она походила на человека, который жаждет и вот, наконец, среди пустыни находит колодец с водой; но испить не может. А только стоит и смотрит. И тем сильнее жажда.

Хотя Денис и разговаривал с ней при встрече, но никогда не звонил первым. И до метро они больше не ходили: после уроков он оставался в институте, а зачем – Маша не знала. Да и что вообще она про него знала?

Денис Терентьев, двадцать три года, с темными глазами и печальным прошлым, которое не дает покоя. Но одно дело – прошлое семьи, и совсем другое – личное прошлое. «Быть может, у него есть жена?» – задавала себе вопрос Маша. И тут же ответила: «Так пусть разведется!», разве страсть не оправдает любое преступление; только со стороны можно судить, вспоминая афоризмы, а когда человек стал частью тебя – тут уже «иная логика и иной закон». Хотя Маша, конечно, не представляла такой ситуации.

Первая лекция сегодня закончилась поздно, Лукомского охватил непонятный энтузиазм и он цитировал «Полтаву» Пушкина так долго, что конца, казалось, не будет. С задних парт уже посвистывали, кто-то намеренно громко чихнул и спросил: «не найдется ли платочек», а Лукомский все читал, читал и читал…

– Борис Витальевич, – подняла руку староста, – у нас скоро начнется другая лекция. А сейчас перерыв.

– Кончаю, кончаю, – ответил Лукомкий и продолжил, – вожди спокойные глядят, движенья ратные следят…

– Он точно со сдвигом, – определила Таня и тут же, повернувшись к Маше, спросила: «Слышь, а почему ты не ходишь теперь в Макдоналдс?»

В результате, от перемены осталось минуты три.

Как только Лукомский замолчал, Маша встала и выскочила из аудитории. Три минуты. Она не представляла, как протянет следующую пару, если не увидит сейчас Дениса; первую перемену они обычно проводили вместе, гуляли во дворе или сидели на лавке второго этажа возле библиотеки. Библиотека в этот час была еще закрыта, и мимо почти никто не ходил.

Маша прошла по коридору, потом спустилась вниз. Застегнула пальто и вышла на крыльцо. Дениса нигде не было. Она сбегала в соседний корпус. Но и там, мелькали перед глазами лишь незнакомые студенты. Каждый был занят и весел, а к автомату с кофе стояла большая очередь.

Пришлось вернуться.

– Между прочим, – сказала Таня, – Лукомский еще не кончил, когда ты вышла.

– Ну и что?

– Э, культура. Я же хотела поговорить с тобой.

– О чем?

– Про Макдоналдс и про Санчо.

«Ну, ничего, ничего, ведь впереди целый день, он мог проспать, а может быть, еще что. Перестань, Маша, поговори со своей подругой. Посмотри вокруг себя. Улыбнись. Сегодня солнечное утро. Все будет хорошо. Не строй трагедий, не строй».

– Ты ведь заметила, что Санчо… И вот что по этому поводу я хочу сказать…

– Тише! – обернулись с передней парты.

Преподаватель, молодой с длинными желтоватыми волосам, разделенными на ровный пробор (за это его все любили), подошел к кафедре и началась лекция по социологии.

«Все будет хорошо», – твердила Маша, а сама ощущала, как внутри что-то мучительно покалывает, будто только что она проглотила лезвие. Боль предчувствия.

И точно, Дениса в этот день не было в институте. Не было его и на другой день, и на третий. И сотовый телефон молчал. Гудок за гудком. Пустота.

15.

Неизвестность страшнее всего, ночью Маша не могла заснуть. Она слышала, как в трубах, между этажами, журчит вода. Было очень холодно. Около трех она встала, пила чай с сахаром, но согреться так и не удалось.

Странно, что отопление до сих пор не включили. Пора бы. Завернувшись в одеяло, она прилегла на край дивана, прижала к груди руки и закрыла глаза. Вечный лед. Снега блестели от бледного пятна солнца, дул ветер с океана, и льдины вздымались, голубоватые, точно вены. Сталкиваясь друг с другом, льдины трещали, и вода под ними была землисто-черная, Маша знала: ей нужно как-то выплыть. Сделав усилие, она схватилась за льдину и тут же отдернула руку. Костер. Красные блики, незнакомые лица, обугленные волосы и вместо глаз – пустые впадины, сгоревшие люди лежали в ряд, некоторые закрывали голову руками, ставшими тонкими и черными, точно зола, другие сгорели совершенно, и человек угадывался лишь в горстке пепла. «Не хочу!» – отодвинулась Маша, но пламя было внутри нее, горстями она вырывала и отбрасывала, и на миг все тогда озарялось алым. Обжигая пальцы, она пыталась сорвать с себя одежду. Она задыхалась.

…Утром Маша поняла, что заболела, померила температуру и осталась дома. Приятно было лежать и ничего не делать. Чуть позже она встала, съела ванильный творожный сырок и запила его горячей водой. Включила музыку, давно не слушала, но старые знакомые мелодии показались настолько пресными и тоскливыми, похожими на бесконечную жалобу, что хоть из окна прыгай.

Несколько раз звонил домашний телефон, но Маша не подходила. На всякий случай, отключила и мобильный. «Каждый человек имеет право раз в год выйти из водоворота событий», – тут же придумалась красивая фраза. И, совсем некстати, другая: «Интересно, я тоже умру когда-нибудь?» Впрочем, видимо, именно так. Не об этом ли скрипичные сонаты.

А по лестнице кто-то все ходил, и двери тяжело хлопали.

16.

Двор этот напоминал колодец: стены с четырех сторон, все окна темные и нежилые. Должно быть, и правда: скоро, каким-нибудь морозным зимним утром, приедут сюда строительные машины и тяжелой гирей снесут ненужные ветхие строения. Разломится под мерными ударами столетний кирпич, деревянное крыльцо обратится в щепки. Кто вспомнит, что когда-то за этими стенами спал в кроватке, за шторкой, ребенок, и голуби, слетевшись, глухо ворковали на чердаке.

Кто вспомнит, что в начале двадцать первого века в холодных сумерках осени, когда единственный фонарь на углу дома еще не загорелся, и небо бледнело цветом сухого листа, на крыльце, в шерстяном пальто и в серых сапогах на невысоком каблуке, прислонившись к дверному косяку, стояла девушка. Она смотрела перед собой на соседнее здание музыкального магазина, и тени деревьев казались огромными; качаясь от ветра, струились длинные ветви.

– Маша, – послышалось, – здравствуй!

Можно не оглядываться, разве не чувствовала она сейчас что-то удивительное в своем сердце, в полноте, что назревала, теплой волной передалась до кончиков пальцев. Весь мир сошелся в единственной точке. На темном крыльце заброшенного двора.

– Денис…

Он стоял под окнами, за палисадником, не улыбаясь, внимательно смотрел, и пальто его было расстегнуто, а руки в карманах.

– Привет!

Не сговариваясь, они пошли куда-то вглубь, за дома, так близко друг к другу, что чуть не наступали на ноги. Летели, плавно кружась, последние крупные листья.

– Что такая грустная? – спросил Денис.

– Я? Да нет… а ты сейчас… как, откуда?

– По делам, нужно было, просто шел, тут здание, не это – другое. Вернее, это самое, но мимо…

– Что? – не поняла Маша.

– Вот так, – вздохнул Денис, – мимо.

– Ну, ясно…

У Маши спала температура еще день назад, но в институт еще не ходила; понравилось проводить все время дома, и сегодня первый вечер, как она решила заглянуть в музей; недавно вернулась заведующая, и привезла из поездки несколько карандашей, по некоторым сведениям подобным стержнем мог пользоваться Волгин, хотя точно этого никто не знал.

– И при чем здесь карандаши… – закончила Маша, – обычные, цветные. Китайские.

Хотя они шли очень медленно, тихие дворы неумолимо кончались, за черной вязью деревьев уже просвечивали желтые окна девятиэтажного дома, и доносился приглушенный шорох машин. Вечный гул, неотделимый от города.

Денис свернул к детской площадке. «Садись», – сказал он Маше, усаживаясь на скамейку. Маша устроилась рядом. Они молчали.

Вдалеке, над сеткой забора, горели красным круглые светильники, и никого вокруг не было; только черное небо и яркие огни, и влажная скамейка, и песок под ногами.

Ей казалось, за эти несколько дней Денис как-то похудел, черты его лица обострились, румянец побледнел, а глаза, напротив, стали еще темней, сильная усталость отражалась в них. Взгляд его при этом оставался живым, и впервые Маша подумала, что в человеке мы замечаем, прежде всего, внутренне настроение, ту, почти неуловимую, подобную дыханию интонацию, и лишь затем – все остальное. Сколько существует правильных симметричных лиц, тронутых холодом небытия. Красивые и пустые улыбки, напоминающие оскал.

Как же ей хотелось, чтобы вечер не кончался, длился вечно, когда-то ведь было такое уже, нет разве? И тут она вспомнила, настолько четко и пронзительно, что слезы подступили к глазам, будто от световой яркой вспышки. Леша. Конечно. Запах его сигарет, ямочки на щеках. Его по-детски мягкая и тонкая ладонь. Денис совершенно другой, но взгляд, когда он, задумавшись, смотрит неподвижно вдаль, а потом вдруг опустит ресницы – тот же.

– Денис, – спросила Маша, – тебя не было в институте, что-то случилось?

– Да нет, ничего, просто дела, разные дела, я же работаю, – и тут он встал.

Фары машин скользили прочь, пронзая темноту. Мгновенными точками появлялись со стороны забора и так же быстро исчезали, будто растворялись в ночном туманном воздухе.

– Ты куда?

– Пора мне, на работу. Пойдешь до метро?

– Ну давай…

Маша подтянула ремешок на сапоге. Теперь они шли быстро, Денис, сдвинув рукав, глянул на часы:

– Время-то!

– На работу в театр?

– Скорей надо. Будет плохо.

– Денис, – Маша еле успевала, она бежала мелкими шажками, заглядывая сбоку, – кого ты там играешь?

– Кого? Да, знаешь, по-разному. Спектакли – уклон в сатиру. Я же пою. Сначала учился в консерватории, но потом ушел. Играю женщин, пожилых. Ну, вернее Бабу Ягу. А в другом спектакле играю любовницу короля.

– Что-что?

– Это так забавно. Тебе бы понравилось.

– Женские роли?..

– А ты думала что – Гамлета? – он рассмеялся, – ну вот.

Они входили в метро. Толпа тут же подхватила, удушливо сжимая, и понесла в общем, едином направлении; с эскалатора пахнуло жаром и поплыли сверкающие белые светильники, похожие на соляные столбы. В переходе, глубоко внизу, играли на скрипке, звуки высоко взлетали, зависая на мгновение, прокалывали собой пространство, и тут же мучительно долго тлели, вибрируя в общем шуме. Это была не игра, а какое-то издевательство. Непрекращающийся кровавый крик.

– Скрипка расстроенная, – сказал Денис.

Вырвавшись из толпы, они спускались по левой стороне эскалатора.

– Позвольте пройти, – то и дело просил Денис; как уж они торопились, бежали, схватившись за ленту перил, липкую от чужих пальцев.

Маше нужно было переходить на другую станцию, и они попрощались у лестницы, под декоративным лепным балконом. Люди на барельефе, статные, в военных шинелях целились из пушки в невидимых врагов. «Ура, революция» – гранитная подпись внизу.

– Мне бы хотелось… Можно посмотреть твой спектакль? – спросила Маша. – Как-нибудь…

– Не стоит, – резко ответил Денис, – до встречи, я же опаздываю.

На середине лестницы, приостановившись, Маша не выдержала и оглянулась.

Он стоял все на том же месте и смотрел в ее сторону, провожал взглядом. Стройный, светловолосый, он словно источал сияние среди сутолоки, грохота поездов, среди грязи, мрачных скульптур с автоматами наперевес; а скрипка пронзительно, в бешеном темпе, продолжала играть, и звуки, захлебываясь, походили на визг.

17.

Музыка метро, будто отравленная стрела, рассекла размеренность жизни, и дни с тех пор катились снежным комом с высокой горы, все быстрее и быстрее, мешая ночь и день, чудовищно обрастая не-делами, снами и разговорами.

Пиликающая скрипка походила на старуху, густо накрашенную, с яркими губами. Она танцевала, притопывая каблуком; пела и кашляла, и покрывалась морщинами, точно пень.

Вечная любовь… Под небом голубым – гнилые зубы домов с дырами пластиковых окон и дверей. Прекрасно, не правда ли? Особенно, если промозглая осень и дождь, а вы лежите где-нибудь в тепле, скажем, под могильной плитой, и ничего-то вам больше не нужно, ничего.

Душа – та, конечно, в облаках витает, радостно так, чив-чив, по небу. «Вот для кого любовь светла и подобна сахарным цветам на открытке» – сказал как-то Тимур.

Впрочем, разве не открытка и все остальное. Он с отличием окончил среднюю школу, поступил в МГУ. В свои двадцать семь лет столько всего повидал, побывал и в Италии, и во Франции, и в Китае: вывез оттуда множество приятных впечатлений и цветных фотографий. Написал диссертацию, устроился на высокооплачиваемую работу в столичном офисе. И наконец, встретил хорошую девушку. У нее были необыкновенно голубые глаза, коричнево-золотистые длинные волосы. И простой веселый характер, что немаловажно. Тимур заметил ее сразу, когда еще стоял за кафедрой и, поглядывая в зал, читал доклад про значение союза «и» в ранних рассказах Толстого. Потом этот автобус. Ему запомнилась тихая улыбка и крохотная темная родинка на шее, ближе к плечу.

Дома тем же вечером Тимура охватило беспокойство. Он оглянулся на свою жизнь, на себя, молодого, в меру красивого и способного, потом на образцовую жизнь других людей и понял, чего ему еще не хватает. Конечно, давно пора. С тех пор, как он порвал с первой девушкой – со Светкой – незаметно прошло целых пять лет. Девушку эту, бойкую, с черным конским хвостом и густой челкой, вспоминать даже не хотелось. Денег столько на нее потратил, водил по ресторанам, ткнув пальчиком, она требовала ирландское кофе, тогда как горячий шоколад, к примеру, в два раза дешевле. Потом истерики типа «пойдем в кино!», на премьеру какого-нибудь глупого вульгарного фильма: он-она – жених и невеста, и вдруг, перед свадьбой, невеста по уши влюбляется в другого, кто-то из них троих ближе к финалу, разумеется, кончает самоубийством. Тимур припомнил, как он сидел, скучая, в кинозале. Жених – тучный банкир, а возлюбленный невесты – этакий красавчик, белокурый бездельник с сигареткой в зубах. Вопиющая банальность и стереотипность мышления просто угнетали. «Всегда у нас так, – рассуждал Тимур, – отрицательные люди, любовники и бездельники, подаются привлекательно, а кто-нибудь приличный, тот же банкир (а что, работает, честный), смотрится на их фоне последним негодяем. Светлана, напротив, от фильма осталась в восторге. «Вау, – сказала, – а что, прикольно».

Размышлял Тимур полночи, а под утро написал Маше небольшое письмо. С тех пор он чувствовал себя особенно счастливым и спокойным. Жизнь обретала формы классической законченности, и это не могло не радовать. С каждым днем в Маше открывалось все больше достоинств, с ней было легко и просто. А как играла на аккордеоне! Что-то бесконечно грустное, похожее на раскат волны, пустые, полумесяцем, лодки привязаны к причалу под ночным безгласным небом; и горы овеяны туманом.

Тимур почти сразу понял, что многие интересы у них совпадают: ролики, литература, летний лес и грибы, классическая музыка, акварельные пейзажи. Они просто созданы друг для друга. Несомненно! Не смутило Тимура и то, что Маша не имела собственной московской квартиры, дачи или хотя бы машины. Это, конечно, если серьезно задуматься о создании семьи. Впрочем, брак по расчету всегда претил, а тут и родители согласились: «Главное – сам человек, а девушка очень хорошая. Мы будем вам помогать». В том, что он жертвует своим благополучием, отдает, а не получает, было что-то героическое, очень положительное или, как сформулировал Тимур, – «человеческое». Ему нравилось ощущать себя нерациональным, класть в основание семьи личное чувство, а не деньги.

…Все эти дни Тимур усиленно занимался диссертацией, ездил на кафедру за подписью начальника, а за одно переговорил с оппонентом, и сегодня, когда вся суета осталась позади, было приятно позвонить Маше, а то и пройтись с ней по вечерним улицам. Но, странное дело, телефон молчал. Пустые гудки. «Аппарат отключен или вне зоны доступа». Встревожившись, Тимур сел за компьютер и щелкнул в закладках почту. Новых писем не было. Получается, Маша не ответила, а ведь последнее сообщение он отправил дней пять тому назад. Неужели что-то случилось. Он позвонил еще раз, а потом, задумавшись, вошел в социальную сеть, на свою страницу, и стал бессмысленно и быстро листать фотографии. «Телефон мог просто разрядиться. Но ведь и на письмо нет ответа…»

К сожалению, Маша так и не зарегистрировалась ни на одном популярном сайте, сколько он ни упрашивал, перечисляя плюсы. «Не хочется, – отвечала. – Это глупо, но мне представляется рыболовная сеть. Я бьюсь в ней, запутавшись. Среди писем, фотографий, чужих дел напоказ. Все лучшее должно оставаться втайне».

«Но никто не требует вываливать все, что имеешь. Просто нужно уметь в меру пользоваться…»

«Да знаю! Понимаю».

«Так что же?»

«Не хочется».

Такой вот плодотворный разговор. Сам Тимур отлично обустроил свою страницу: загрузил интересные фильмы и музыку, создал отдельный альбом, где размещал фотографии Маши, приятно, черт возьми, перечитывать комментарии, лишний раз подтверждающие правильность выбора. Вот они стоят вместе на фоне набережной. Весна. Маша в легком голубом платье и белых туфельках, улыбаясь, держит гвоздики (Тимур решил раскошелиться), а он, Тимур, в стильных брюках и рубашке навыпуск, обняв ее за плечи, смотрит радостно. Как молоды они и счастливы! С этим-то уж не поспоришь.

И друзья согласны, комментируют наперебой: «вы лучшие», «ах!», «твоя девушка – прекрасна».

Друзей у Тимура много – человек семьсот, откуда только нет. Даже из института, в котором учится Маша, несколько ребят добавились. На конференции, должно быть, запомнили. Конечно, выступал там не раз, и перед разными факультетами. Говорит он неплохо, умеет заинтересовать даже самой невзрачной и скучной, на первый взгляд, темой. И слушают его всегда внимательно. Очень внимательно. Мда…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.