Анино счастье

– Так а я чего… За что купил, за то и продаю. Говорят, врачи ей чего-то там вместе с жиром и отрезали, вроде как нерв какой-то. А что, не так? Тебе виднее, ты ж у нас врач…

– Да я не о том, Леш… Ты мне скажи лучше… А если бы со мной, к примеру, что-то подобное случилось?

– В смысле? – резко обернулся он от раковины, вытаращив на нее удивленные голубые глаза.

– Ну… Если бы меня, к примеру, паралич разбил…

– Ань, ты чего несешь-то? Совсем рехнулась? Типун тебе на язык! Чтоб я больше от тебя не слышал этого, поняла? Знаешь, как моя бабка Зинаида всегда говорила? Не приговаривай лихо, и будет тебе тихо! Вот и ты – не приговаривай!

Ух, как строго! Сказал – как отрезал. Вот весь он в этом – «типун тебе на язык», и вся любовь…

– Да я не приговариваю, Леш. Я просто спросить хотела…

– Да понял я, понял, не дурак. Понял, о чем спрашиваешь. Значит, этот городской перец руки умыл, Варьку таки матери подкинул… Вот козел, а?

– Нет, Леш, он не козел.

– А я говорю, козел! Как не нужна стала, сразу и с рук сбыл! Это ежу ясно!

– Да что, что тебе ясно, господи… – неожиданно для себя плеснула она холодной яростью. – Ты что, самый умный, чтобы походя чужим людям оценки давать? Да кто ты такой вообще? Знаешь, кто ты? Да ты…

Она вдруг сама испугалась этой плеснувшейся ярости, замолчала на полувдохе, пытаясь унять внутреннюю тяжелую дрожь. И Леха тоже замер над раковиной, окаменел, развернулся к ней медленно. Так медленно, что этого времени хватило, чтобы прийти в себя.

– Ань… Ты чего это? Критические дни на подходе, что ли? Так рановато вроде…

– Да ничего, Леш. Сама не знаю… Прости, не обращай внимания. И впрямь, чего это я такой дурацкий разговор затеяла? Прости…

– Да ладно, бывает… Скажи лучше – картошку жарить или варить будем?

– А ты как хочешь?

– Жарить!

– Ну так и жарь… А я пойду прилягу ненадолго.

– Иди. Я позову, когда готово будет.

– Ага…

Плюхнувшись на диван, она попыталась всмотреться в экран телевизора, где шла популярная скандальная передача «Пусть говорят». О чем они там «пусть говорили», так и не смогла понять. Маргинальные герои «из народа», подпрыгивая на мягких диванах, что-то кричали в публику, элегантный ведущий пытался их «культурно» урезонить, поблескивая модными очками. Смешно. И смотрится бедный ведущий на фоне всего этого безобразия так же неубедительно, как нежный цветок орхидея среди некультурного чертополоха. Такой растерянный, что защитить его хочется. Как давеча Александра Синельникова там, на улице Чапаева. И тоже его жалко немного, ведущего-то. Нет, лучше не смотреть…

Потянувшись за пультом, выключила телевизор, обвела взглядом комнату. Окно, шкаф, полка с книгами, компьютер давно устаревшей модели, журнальный столик. Люстра под потолком дешевенькая. Жилье маргинальных чертополохов…

Вспомнила, как мечтала когда-то о квартирном благоустройстве, усмехнулась. Вот об этом, что ли, она мечтала? О неудобном диване, о телевизоре с передачей «Пусть говорят», о запахе жарящейся с луком картошки? О Лехе с его туповатой убийственной серьезностью?

Нет, все правильно, конечно. Нельзя от судьбы требовать много. Надо ее благодарить за то, что есть. Да и как – требовать? Что у нее есть, чтобы требовать? Красота? Талант? Дворянская родословная? Ведь нет же ничего такого! Только протест неосознанный изнутри и лезет, выплескивается раздражением. Хотя… Вот взять, к примеру, того же ведущего из передачи «Пусть говорят». Если его месяц к стилистам не водить да заставить жить без привычного благоустройства, от его гламурной красоты да орхидейной нежности тоже одни перышки останутся. И дворянской родословной у него наверняка нет. Говорят, он вообще в Москву из какого-то заштатного провинциального городка приехал. Так что, получается, можно поднапрячься да и потребовать от судьбы большего, коли такой случай выпадет? Только правильно поднапрячься надо?

Помнится, девчонки-однокурсницы, сидя вечерами в тесной общежитской комнатушке, так же рассуждали – не надо, мол, ничего бояться, в борьбе за место под солнцем все средства хороши. И конечно же, под этим самым местом, которое солнцем освещено, предполагалось удачное замужество… А как еще бедным девушкам, выбравшим себе низкооплачиваемую медицинскую стезю, обмануть судьбу-маргиналку? Только так – замуж прилично выйти. И тут уж действительно все средства хороши. Можно и на собственном уничижении поиграть, если с умом к нему подойти. Да, именно так и рассуждали… Подстегивали друг друга на подвиги.

И кстати, у многих же получалось! Даже у самых убогеньких! Присмотрят себе добычу покрупнее и прилипают к ней намертво. Их в дверь гонят – они в окно лезут. Через слезы, через сопли, через «люблю-не могу» таких себе мужиков отхватили, что обзавидуешься! А у нее все не получалось никак… Не могла через гордыню переступить. А может, Леха ей мешал. Не сам по себе, конечно, но все равно – мешал! Знание о том, что живет где-то в Одинцово Леха Власов со своей преданной любовью, странным образом поднимало ее над зверствующей матримониальной суетливостью. Глупой уверенности придавало. Вроде того – у них, у девчонок, всего лишь низменная борьба, а у нее – самое что ни на есть настоящее в жизни присутствует… А если присутствует, значит, она особенная! Случилось же «настоящее» с Лехой, так почему бы и другому объекту этим «настоящим» не произрасти? Надо просто подождать немного, и обязательно будет «настоящее». Серьезное, достойное и влюбленное без всякого с ее стороны уничижения, и непременно с городской благоустроенной квартирой.

Так, впрочем, и получилось – дважды ей судьба во время учебы шанс давала. Однако с первым ростком «серьезного, достойного, влюбленного» сразу как-то не задалось. Вроде и начиналось все красиво, а потом душа восстала – не хочу, и все! После первого же поцелуя и восстала. Ну, не насиловать же было себя, в самом деле…

А со вторым шансом… То бишь ростком… Наверное, в тот момент на почве ее судьбы засуха случилась. А жаль. Потому что парень для устройства счастливой семейной (а главное, вполне городской) жизни очень даже подходящий был. Серьезный пятикурсник из строительного, Глебом его звали. Имя-то какое состоятельное – Глеб! И на нее этот Глеб, помнится, тоже смотрел так, будто приценивался к счастливому семейному партнерству…

Однако все его мамаша испортила. Боже, как она тогда трепетно собиралась на смотрины к той мамаше! Оделась как отличница – белый верх, черный низ, прическу строгую сделала, косметики – совсем чуть-чуть… Из кожи вон лезла, чтобы приятное впечатление произвести. И руки за столом-угощением все время тряслись – не дай бог приборы перепутать да плохие манеры выказать. Откуда им было взяться, манерам-то? Сроду они в своей семье с салфетками на коленях да с подтарельниками под тарелками за стол не садились… Сразу и оконфузилась с этим подтарельником, после супа в него второе блюдо накладывать начала…

А мамаша еще и вопросы прямо в лоб задавать принялась. Вроде и простые вопросы на первый взгляд, но с подтекстом.

– А ваши родители, Анечка, где живут?

– В Одинцово, это два часа на автобусе…

– Да-да, я это уже поняла. Я спрашиваю про условия проживания…

– А-а-а… У них частный дом.

– М-м-м!

Это мамашино «м-м-м» пропелось вполне на первый взгляд оптимистично. Она даже приободрилась чуть, похвалив себя за то, что удачно сделала акцент на слове «частный». Весьма прозвучало значительно.

– А мама ваша, Анечка, где работает?

– Она… На птицефабрике… Она ветлабораторией руководит!

– М-м-м…

На этот раз мычание прозвучало уже так себе, с ноткой задумчивости. Будто мамаша примерялась к ее торопливому «руководит».

– А папа? Где ваш папа работает?

– Папа… А папа, он… Он болеет сейчас…

– Да? Ой, как жаль… Ну ничего, не расстраивайтесь, Анечка. Все мы болеем, все выздоравливаем… Ну а все-таки, где он работает?

– Он… Его на инвалидность перевели…

– М-м-м?

А вот это мамашино «м-м-м» прозвучало уже совсем кисло. Вроде как и приговором даже прозвучало.

– Мам, ну чего ты ей допрос учиняешь? – запоздало хватился Глеб, досадливо стрельнув на мать глазами. – Видишь, она и так не в своей тарелке…

Ох, лучше бы уж не говорил про эту «тарелку»! Как будто лишний раз подчеркнул, что она не из их «городского» круга. Потом, когда пошел ее до общежития провожать, она не удержалась, попрекнула его этим невольным «подчеркиванием». И маминой бестактностью под горячую руку попрекнула. И он тоже в долгу не остался:

– А зачем ты на отцовской инвалидности зациклилась? Ну, сказала бы – там-то и там-то работает… Что, трудно было? У матери вообще предвзятость относительно всяких там инвалидностей… Она считает, что молодой семье никакие заботы о больных родителях мешать не должны…

Ох, как она тогда на него взъярилась! Слово за слово зацепилось, поссорились… Потом, когда первая обида прошла, опомнилась, конечно, да уж поздно было.

Хотя… Наверное, это и был как раз тот случай, когда следовало тоже в окно лезть да сопли-слезы в ход пускать, да по всем правилам завоевания саму себя предлагать и «люблю-не могу» включать. Да, надо было, но опять из нее гордыня полезла – я не такая, я девица сильно порядочная! Хотя кто сейчас эту пресловутую девичью порядочность в расчет берет? Смешно, не модно… Вроде и понимала она эту «немодность», и стыдилась даже, а вот поди ж ты, не смогла, застопорилась на своих деревенских комплексах.

Стыдно сказать, но с этой «порядочностью» она до самого замужества так и не рассталась, Лехе как подарок преподнесла. Он и удивился, и оценил, конечно, но… Ей-то от этого какая радость? Лежать на убогом диване да запахом жареной картошки наслаждаться? А утром опять по одинцовским улочкам грязь месить?

Вздохнув, она рывком поднялась с дивана, зачем-то подошла к зеркалу, осмотрела себя с головы до ног. Улыбнулась скептически – ну ни фига, как сама себя раззадорила… Мало, значит, судьба дала? Леху тебе не надо стало? А кого тебе надо, милая, с такой заурядной внешностью? Ты ж не модель, чтобы на тебя какой-нибудь Александр Синельников, к примеру, внимание обратил. Не толстая, но и стройности нежной отродясь в тебе не было. Ты всего лишь крепенький гриб-боровик. А еще про таких говорят – кровь с молоком. И веснушки у тебя вон по щекам, по носу рассыпаны совсем не модельные…

– Ань!

Она вздрогнула, испуганно обернулась на Лехин зов. Видимо, было в ее взгляде еще что-то, кроме испуга, отчего в его лице промелькнуло тревожное удивление. Выйдя из кухонного проема, подошел, будто крадучись:

– Ты чего это, Ань?

– А что я? Перед зеркалом, как видишь, стою, на себя любуюсь…

– Зачем?

– Леш… Не задавай глупых вопросов. Хочу и стою. А что, нельзя?

– Нет, почему… Только… Ты как-то по-другому стоишь…

– Как – по-другому?

Снова обернувшись к зеркалу, она улыбнулась своему отражению, легкомысленно пожала плечами.

– Не знаю я, Ань! Ну, да ладно… Пойдем лучше ужинать. Я тебя зову из кухни, зову…

Сделав еще шаг, он притянул ее к себе, обвил шею руками, уютно ткнулся подбородком в плечо. Счастливая семейная пара смотрела из зеркала. Два гриба-боровичка. Или двойная кровь с молоком.

– Ань… А когда рожать-то будем? Я думаю, пора уже.

– Так ты вроде собрался дом строить…

– Ну и что? Дом и подождать может.

– Да ну, Леш! – будто рассердившись, сбросила она с плеч его руки. – Семь пятниц у тебя на неделе, ей-богу! Пойдем лучше ужинать…

* * *

Утро выдалось отчего-то суматошным. И не проспали вроде, встали как обычно. И все равно – была внутренняя суматоха. Одевшись, Аня застыла перед зеркалом в нерешительности, оглядев себя, уже одетую, с головы до ног. А что – вроде привычный вид, как всегда! Брюки, синий свитер с высоким горлом, очень удобный, с белой полоской на груди. Отчего-то особенно бросилась в глаза эта полоска – с какой стати она тут придумана? Весь вид портит. Надо же, никогда раньше внимания не обращала… И вообще… Есть ли у нее этот вид? А куртка что, лучше свитера, что ли? Обычная китайская подделка с претензией на моду, а не куртка!

Вспомнилось, как вчера шла в этой куртке по улице рядом с Александром Синельниковым. Ну, шла и шла, и ни одной стыдливой мысли в голове вроде не возникало. А сегодня с утра, поди ж ты, возникла…

Рассердившись, она яростно принялась расчесывать волосы, собирая их сзади в обычный толстый узел. Когда только и оставалось, что закрепить его заколкой на затылке, вдруг снова оглядела себя – всю, с головы до ног. Брюки, свитер с белой полоской, зализанные назад волосы… Нет, на это невозможно смотреть. Чудовище деревенское. Оскорбление для нормального мужского глаза.

Рука с заколкой медленно опустилась вниз, и волосы рассыпались по плечам тяжелыми прядями. Между прочим, красивые волосы-то. Такие еще поискать надо, не всякая модель подобным натуральным богатством похвастать может. Может, сегодня их не прятать, пустить на свободу? Подправить малость щипцами, заколоть над ушами, чтобы в глаза не лезли? А пока щипцы греются, можно лицо в порядок привести. Немножко пудры, немножко румян, ресницы подкрасить… Черт, забыла уже, как это делается, руки дрожат…

– Чего это ты вдруг? – услышала за спиной удивленный Лехин голос, отвела в сторону кисточку с тушью, глянула на него возмущенно:

– А ты чего под руку лезешь? Я ж так могу себе в глаз заехать!

– Ну, извини… У вас в поликлинике нынче посиделки какие, что ли? День рождения у кого?

– Нет… А вообще, да… Да, посиделки у нас сегодня. Отойди, ты мне мешаешь.

– Странная ты какая-то стала, Ей-богу, странная.

Ан ь …

– Ну да… – усмехнулась она. – Если женщина решила себя немного в порядок привести, значит, она странная. А если женщина решила не приводить себя в порядок, значит, она вполне нормальная. Зато страшная. Возникает вопрос: какая женщина лучше – странная или страшная?

– Да я ж не о том… Я вовсе не к тому, что ты глаза красишь да кудри вьешь… Мне чего – вей себе на здоровье, если тебе нравится. Я не о том…

– А о чем?

– Ну… Ты другая какая-то стала. Будто бы не в себе последнее время. То маешься, то вдруг подпрыгиваешь ни с того ни с сего.

– Леш, кончай философствовать, а? Во-первых, тебе не идет, во-вторых, на работу опоздаешь.

– Ой, и впрямь… – испуганно посмотрел он на висящие на стене часы. – Все, я побежал… Вечером увидимся!

– Ага… Куда ж мы денемся… – тихо произнесла она, выпучивая глаза и старательно водя кисточкой по нижним ресницам. Потом отступила на шаг в сторону, глянула на себя критически. Встряхнула головой, откинула волосы за плечи. Ну вот, хоть что-то человеческое прорисовалось…

И долой с себя, ради бога, этот дурацкий свитер! И старые серые брюки, вытянутые на коленках! Что ей, надеть больше нечего? Где-то в шкафу белая блузка висит, ни разу не надеванная. И брюки от выходного костюма есть вполне приличные. Будет вполне классически выглядеть – белый верх, черный низ. Только бы гладить не пришлось, времени-то в обрез…

Кинувшись к шкафу, она торопливо сдернула с плечиков блузку, разыскала брюки, путаясь в штанинах, натянула их на себя. Оп-па… Пояс на талии с трудом застегнулся. С таким трудом, что выплыли и повисли с боков две безобразные складки. О боже… Когда она в последний раз эти брюки надевала? Теперь и не вспомнить… Поправилась, значит. Растолстела. И не почувствовала ни фига… Вот так деревенские тетки и раздаются вширь – сами не замечают, как эта горестная метаморфоза с ними приключается. Повернувшись к зеркалу боком, зарычала от негодования – ну куда в таком виде пойдешь, вон как пузо над поясом вперед вывалилось! А может, блузку просто сверху надеть, в брюки не заправлять? Нет, некрасиво. А может, джинсы? Хотя нет, джинсы с нарядной блузкой – вообще дурной тон, наверное. А юбку? Но к юбке ботинки не подойдут, смешно будут смотреться…

Стянув с себя брюки и блузку, она с досадой кинула их на диван, снова подпрыгнула к шкафу, с яростью перебрала висящие на плечиках одежки. Уже понимая, что ничего подходящего не найдет. Чем больше понимала, тем больше успокаивалась этой странною безнадегой. Ну, не найдет. И ладно. И хорошо, что не найдет. А зачем, собственно? Для чего она весь этот утренний цирк затеяла? Чтобы не упасть лицом в грязь перед Александром Синельниковым? А не слишком ли глупо все это выглядит, уважаемая Анна Ивановна, участковый врач одинцовской поликлиники? Где вы и где Александр Синельников, занесенный в эти забытые богом края волею горестного случая? И вообще – при чем тут Александр Синельников…

Отвергнутые старые серые брюки застегнулись легко, с радостной готовностью, даже полунамеком не обнажая ни одной лишней складки на талии, и свитер с белой полоской принял ее в свои привычные объятия, лаская мягким трикотажем. От этой ласки она только взъярилась больше, даже в зеркало на себя глядеть не стала. Да и времени уже не оставалось – на летучку опаздывала. Вернее, уже и опоздала фактически, чего с ней никогда не случалось. А Леха-то правильно подметил – не в себе она последнее время. Как он там смешно выразился? То маешься, то вдруг подпрыгиваешь? Да уж, хорошо она этим утром «подпрыгнула», ничего не скажешь. А главное, откуда прыть-то взялась? Вроде и не предвещало ничего…

– Ань! У тебя сегодня пока четыре вызова! – радостно сообщила ей регистраторша Лидочка, отняв телефонную трубку от уха. – У Коноваловой на участке аж десять, а тебе опять повезло! Интересно, твои меньше болеют, что ли? Или ты лучше их лечишь, чем Тамара Васильевна?

– Лид, пятый вызов мне в актив запиши…

– Давай! Куда и к кому?

– Улица Чапаева, дом пять. Анисимова Варвара Андреевна.

– Ой… Ой! Это что, к Варьке Анисимовой, да? Про которую я тебе в прошлый раз говорила? Так ты была там вчера, да?

– Ну конечно была… Ты же сама от ее матери вызов принимала.

– И что там? Правду в газетах пишут, что Варька теперь полный инвалид? Ну расскажи, Ань… Интересно же…

– Да что, что тут может быть интересного? Посплетничать захотелось, что ли? Чужое горе посмаковать? Думай, что говоришь, Лида! Как тебе не стыдно!

Моргнув, Лида открыла напомаженный ротик, уставилась на нее в обиженном недоумении. Помолчав, боязливо промямлила:

– Ты чего это как с цепи сорвалась… И вовсе я не хочу сплетничать! Просто мы с Варькой вместе учились, я на год раньше школу закончила… Да я же тебе рассказывала вчера!

– И что? Это дает тебе право на такое беззастенчивое любопытство?

– Почему беззастенчивое? С чего ты решила, что оно беззастенчивое?

– Да с того и решила, Лид… Посмотри, как у тебя глаза злорадством горят!

Обескураженная Лида восприняла упрек как руководство к действию. Ротик ее приоткрылся еще больше, ладошка скользнула в карман белого халатика, выудив на свет божий круглое зеркальце.

– Да чего ты говоришь, Ань… Ничем они таким не горят… – скосила она от зеркальца в ее сторону опасливый взгляд. – Скажешь тоже! И вообще… Неправильно ты все говоришь! Наоборот, я Варьке очень даже сочувствую, можно сказать, от всей души! А мы еще с девчонками, дурочки, завидовали, когда она на том конкурсе третье место заняла да в городе устроилась… А оно вон как вышло! И правду говорят – не родись красивой…

– Да. Родиться некрасивой гораздо лучше, конечно же. Особенно в нашем Одинцово. Правда, Лид?

– Я не понимаю… Ты это к чему сейчас, Ань? Это я, что ли, некрасивая? Ну, ты даешь… Обидно даже, честное слово…

– Ладно, Лид, не обижайся. Просто я не люблю, когда вот так любопытничают. Потом еще и разнесешь по всему Одинцову подробности… Знаю я тебя.

– Я – разнесу? Да ты за кого меня держишь, Ань? Какая-то ты странная сегодня, ей-богу… То некрасивой обозвала, то сплетницей… На летучке, что ли, влетело?

– Ладно, Лид… Извини. Где у тебя журнал регистрации вызовов? Запиши мне туда Анисимову.

– Да, да, конечно… Слушай! А как ты думаешь, это нормально будет, если мы с девчонками к ней завалимся? Ну, вроде как повидать, посочувствовать… Все-таки в школе вместе учились…

– А вы так сильно дружили?

– Что?

Лидочка хлопнула ресницами, уставилась на нее в недоумении. Казалось, ее до крайней степени озадачил этот простой вопрос. Так и застыла на этом «что», приоткрыв рот клювиком.

– Ну, когда в школе вместе учились, так сильно дружили?

И снова – лишь удивленное молчание в ответ. Потом побежала-таки по ее лицу какая-никакая мыслишка, а в глазах появилась странная грусть. И голосок вдруг зазвучал – тоже с оттенком грусти:

– А знаешь, она вообще в школе ни с кем не дружила… Это мне девчонки рассказывали, которые с ней в одном классе учились… Точно, я сейчас вспомнила! Не дружила она ни с кем! И с ней тоже никто не дружил!

– Почему?

– Ну, она сама по себе такая была… Гордая. Сидела на задней парте и смотрела на всех так, будто вообще здесь случайно оказалась. И вроде не было в ней ничего такого особенного, знаешь! И покрасивее ее девчонки были… Вон Ленка Петрова, дочка директора птицефабрики! И отличница, и одевалась лучше всех, и то так себя гордо не выставляла. А Варька… Пройдет мимо, слова лишнего не скажет! Прямо принцесса английская! Понимаешь, раздражала она всех… И учителей своей непонятной гордостью тоже раздражала. Однажды историчка на нее прямо танком наехала – с чего это ты, говорит, Анисимова, такое поведение себе позволяешь? Вроде не королевских кровей, откуда в тебе такая надменность? Не в Лондоне, говорит, живешь, а всего лишь в Одинцово! И знаешь, что она ей ответила?

– Что?

– Так я, говорит, именно туда и хочу… То бишь в Лондон, представляешь? А в вашем Одинцово, говорит, я вовсе жить не собираюсь, и не надейтесь… Ни на один день после школы здесь не останусь! А историчка опять к ней с наездом – чем это тебе, мол, наше Одинцово не угодило? А та ей – вот вы здесь и живите, если вам нравится, а я – не буду, чего бы мне это ни стоило! Забуду, говорит, ваше Одинцово как страшный сон, а вы меня только по телевизору и видеть будете! Все сначала обалдели, конечно, потом ржать начали… А бедную историчку чуть кондратий не хватил… Так как думаешь, Ань, стоит нам с девчонками к ней идти?

– Я думаю, лучше не надо.

– Почему?

– Лид, ну посуди сама… Представь себя на ее месте…

– Тьфу, тьфу на тебя, Ань, ты что говоришь такое! – испуганно замахала руками Лидочка. – Типун тебе на язык, ты что! Да я бы ни в жизнь на всякие там липосакции не согласилась, хоть бы и вся с головы до ног жиром обросла! Даже и представлять не буду, ты что!

– Я вообще-то не липосакцию имела в виду, Лид… Ну, да ладно. Раз не хочешь ничего такого представлять, то и ходить любопытничать на чужую беду не надо. Поняла?

– Ань… А ты мужа Варькиного видела?

– Видела… И что?

– Какой он, расскажи?

– В смысле – какой?

– Ну… прикольный, наверное?

– Он убитый горем человек, Лида. Не знаю, о какой прикольности тут может идти речь.

– А ростом – высокий? Я его фотку в журнале видела, но там не поймешь… На фотке он классный, конечно… А ты что, прямо вот так с ним, как со мной сейчас, разговаривала? Прямо живьем?

– А как еще?

– Ух ты… Прикольно… Расскажи, Ань! Ну что тебе, жалко, что ли?

– Все, Лид, хватит! Уйми свое любопытство, наконец! Больше заняться нечем, что ли? Смотри, там у окошка уже очередь образовалась!

– Ничего, подождут…

– Лида!

– Ой, да ладно, подумаешь…

Сомкнув губы обиженным розовым бантиком, Лида отвернулась к окошку, гордо повела плечами. Вот так у нас – все просто и в один момент. Был удивленный клювик, теперь нате вам розовый бантик. Неутоленное любопытство трансформировалось в гордую обиженность. И никаких проблем. Даже завидно, ей-богу…

– Не забудь вызов в журнале зарегистрировать! – уходя, проговорила она в ее плотно обтянутую халатиком спину.

Спустившись с крыльца поликлиники, постояла немного, соображая, как ей распорядиться с географией вызовов. Плохая была география, неудобная. Так, один вызов к бабушке Бондаренко Марии Егоровне, давней подружке. Это понятно, значит, и к бабушке Марии Семеновне, что живет напротив, надо зайти. А один вызов вообще на краю поселка… С какого начать-то? С этого, с самого дальнего, что ли?

Она и сама не заметила, как ноги понесли ее к дому Анисимовых, на улицу Чапаева. Хотя «географически» это и не совсем удобно было. Потом придется лишний крюк делать. Но, в конце концов, ей решать, что удобно, а что нет…

Калитка, как и вчера, оказалась распахнута настежь. Наверное, ждут. Конечно ждут, она же вчера обещала, что придет! Даже и в дверь стучать не стала, рванула на себя, прошла через темные сенцы, ввалилась в узкую кухоньку, столкнувшись нос к носу с Татьяной Михайловной.

– Ой, здрассти… – испуганно прижала ладони к груди женщина, отступая на шаг и взглядывая опухшими от слез красными, как у кролика, глазами. – Ой, да проходите, проходите в горницу, а то мы тут… Извиняйте, конечно, только я за Варей перестелить не успела…