Анино счастье

– Здравствуйте. Я из поликлиники, по вызову, – строго произнесла прямо в его спину.

Он вздрогнул, резко обернулся, заметался взглядом в поисках, куда бы приткнуть сигарету. Она стояла, рассматривала его с интересом… Не каждый день известную личность так близко видишь! Да еще такую растерянную…

Да уж, было там на что посмотреть. Очень любопытное лицо… Красивое, но устроенное как-то по-особенному, вперемешку с ухоженностью и симпатичной мужицкой грубоватостью. Наверное, именно про такие лица и говорят – брутальные? Только тут брутальность особенная какая-то, нежная, почти аленделоновская. И прическа тоже немного аленделоновская, будто порывом ветра взлохмаченная. Но в то же время – видно, что продуманная, стильная то есть. Хотя… Лида же говорила, что он как раз родом из этой стильной мужицкой номенклатуры – то ли модельер, то ли дизайнер… По крайней мере, фамилия очень известная, на слуху, – Синельников.

– Да, здравствуйте! – проговорила «известная личность» с трепетной хрипотцой, затаптывая недокуренную сигарету в траву. – Проходите, пожалуйста, мы вас ждем! Извините, но это мать Вари… То есть… Варвары Анисимовой, моей жены… А впрочем, не важно… В общем, это она на срочном вызове настояла. Хотела, чтобы я с вами поговорил до отъезда…

О-о-о… А сколько у тебя испуга в голосе, милый! Свалить, значит, решил, да теща не отпустила? Неужели Лидочка в своих предположениях права оказалась?

– Здравствуйте. Для начала проведите меня к больной.

– Простите… А как вас зовут? Вы ведь участковый врач, да?

– Да. Я участковый врач, Власова Анна Ивановна.

Сказала – и вдруг устыдилась своего простецкого имени. Надо же, никогда не знала, как это звучит – совсем по-деревенски. Он глянул на нее коротко, с пониманием… Почуял, что ли, как она ни с того ни с сего устыдилась?

– Очень приятно, Анна Ивановна. А я – Синельников Александр.

– Да, мне тоже… приятно. Тем более что я о вас уже наслышана. Вы – личность известная, насколько я понимаю.

– Ну, не будем об этом…

– Да, не будем. Что ж, идемте…

Он быстро закивал головой, улыбнулся, как ей показалось, нарочито страдальчески. Хотя, может, и не нарочито вовсе – чего это она вдруг? Вон глаза какие, будто печальной пылью подернутые. И по дорожке к крыльцу виновато потрусил, дверь торопливо открыл, отступил на шаг в сторону, давая ей дорогу. Чуть только каблуками не щелкнул. Привычная вежливость, только и всего. И без всякой нарочитости.

– Татьяна Михайловна! Вы где? – озабоченно крикнул в тишину дома.

– Тс-с-с… Тихо, чего разорался-то… – прошептала появившаяся в дверях полная простоволосая женщина, приложив палец к губам: – Варенька только-только уснула…

– Но как же… Вот, врач по вызову пришла, Анна Ивановна… – растерянно прошептал Александр Синельников, галантно направив ладонь в ее сторону.

– Здравствуйте, Анечка… Вы, чай, Екатерине-то Приходько дочкой будете? Знаю, знаю… Ой, чего это я вас Анечкой-то… Совсем уж от горя свихнулась. Анна Ивановна, конечно…

Всхлипнув, женщина согнулась полным станом в полупоклоне да так и осталась стоять в этой неудобной позе, приговаривая с певучим стоном:

– Вот горе какое у нас… Вареньку мою привезли… Вернее, то, что осталось от нее, от доченьки моей… Ой, горюшко мне…

Резко распрямившись, глянула ей в лицо. Полные щеки ее затряслись, глаза вмиг набухли слезами, и руки вдруг невольно вскинулись так, будто она собралась броситься ей на шею. С шумом набрав в себя воздуху и помотав головой, женщина зажала рот пухлой ладонью, сглотнула с трудом, загоняя слезы обратно.

– Татьяна Михайловна, прошу вас… – тихо встал рядом с ней Александр, провел холеной рукой по плечу, – успокойтесь, пожалуйста. Мы же с вами обо всем договорились, что вы, право. Вареньке у вас лучше будет, мы же вместе так решили… Я буду приезжать каждый выходной… Возьмите себя в руки, Татьяна Михайловна.

– Да в какие руки, господь с тобой, милый… Я ж ее одна растила, без мужа, кровиночку мою, красавицу писаную… Если б знала, что с нею потом эти нелюди сотворят…

– Потом, Татьяна Михайловна, потом со слезами, пожалуйста. Тем более сейчас придется Варю будить, ее врачу показать надо. Хотя… – быстро обернулся он к ней, обдав досадой сожаления, – очень уж будить жалко, честное слово… Она в последнее время вообще не спит. По крайней мере, последние сутки ни на минуту не заснула. Жалко будить, правда…

– Дайте мне пройти, Татьяна Михайловна, – сделала она решительный шаг вперед, и женщина послушно посторонилась, давая ей дорогу.

Варя лежала в комнате, в углу, на высокой старинной кровати с железными спинками. Похоже, комната в доме была всего одна, выходила двумя окнами на грустный палисадник. Низкий беленый потолок, убогая полированная стенка, диван с двумя креслами, телевизор на тумбочке. И – кровать. Откуда, с каких времен этот железный монстр здесь обосновался? Наверняка и сетка у нее старинная, панцирная, насквозь продавленная. Лучше бы уж на диван ее положили. Надо будет им сказать…

Подойдя, она села на стул возле кровати, всмотрелась в спящее лицо девушки. Нет, она ее и впрямь не помнила. Но ведь наверняка раньше пересекались – в школе хотя бы. Впрочем, для школьного времени шесть лет разницы – многовато, конечно. В том смысле, что девочкам-старшеклассницам все малявки на одно лицо кажутся. Никто ж не предполагает, что из какой-нибудь третьеклашки может впоследствии белая лебедь вылупиться. Теперь вот лежит перед ней эта лебедь, подстреленная.

Лицо у девушки Вари, белой лебеди, было и впрямь очень красивым, несмотря на разлившееся по нему болезненное страдание. Высокая линия лба, брови вразлет, прямой носик, нежный рисунок губ – черты лица классические для русского типа красоты. И волосы, разметавшиеся по подушке, – густые, мягкие, темно-русые у корней, более светлые к низу. В блондинку, наверное, раньше красилась.

Казалось, она совсем не дышит. Если сложить руки на груди – можно за покойницу принять. Лишь горестная складочка на переносице будто жила своей жизнью, источая отчаяние долгой бессонницы. Нет, нельзя ее будить. По всему видно – измучилась девочка. Пусть спит.

Тихо поднявшись со стула, она на цыпочках вышла из комнаты, увлекая застывшую за спиной Татьяну Михайловну. Александр сидел за столом в маленькой кухоньке, ссутулившись, смотрел в окно. Она присела напротив, и он вздрогнул, улыбнулся виновато.

– Я не стала ее будить, пусть спит. История болезни у вас с собой?

– Да, конечно… Вот, пожалуйста… – подвинул он по столу серый конверт. – Все здесь, смотрите.

В конверте была лишь выписка из медицинской карты – безликая типовая форма. В коротких строчках – анамнез, обследование, динамика, лечение, диагноз.

– Хм… А сама медицинская карта где?

– Не знаю… – растерянно пожал плечами Александр. – Мне в больнице только вот это дали…

Ну что ж, придется довольствоваться выпиской. Что у нас тут? Ага, понятно… Больная поступила на стадии развивающегося процесса вирусной инфекции спинного мозга после проведенной липосакции в косметологической клинике… Некроз спинномозговой ткани… Сильная травма периферического нерва… Парез нижних конечностей… Полная плегия, ноль баллов…

Да, плохо дело. И результаты обследования не обнадеживающие. И рентген проведен, и миелография, и томография, и магнитно-ядерный резонанс. Все – плохо. Процесс, стало быть, необратим. Да еще и фон для этого процесса просто отвратительный – хроническая болезнь Аддисона. Черт возьми, да кто ж ей с болезнью Аддисона еще и присоветовал липосакцию делать? Это ж вообще несовместимые вещи…

– В следующий раз, пожалуйста, медицинскую карту привезите. Одной выписки мало. Мне надо всю картину полностью посмотреть.

– Хорошо, привезу. Если отдадут. Варина история на слуху у медиков была, все газеты о ней писали…

– Да. Я об этом уже слышала. Но все равно – постарайтесь привезти. Значит, вы намерены жену здесь оставить?

– Да. Здесь ей лучше будет. Здесь у нее мама, она лучше всякой сиделки уход обеспечит, я думаю.

Татьяна Михайловна, сгорбленно застывшая в проеме двери, вдруг замычала на тонкой ноте, зажав рот ладонью и сдерживая отчаянное рыдание. Александр поморщился, еще сильнее втянул голову в плечи, сцепил красивые ладони в замок. Глянув на нее виновато, проговорил быстро:

– Понимаете… Понимаете, Анна Ивановна, у меня никакого другого выхода нет… У меня работа с утра и до позднего вечера, от меня много людей зависит, я же не могу все бросить! В конце концов, я должен деньги зарабатывать хотя бы на лекарства… А что сиделка? Сиделка – чужой человек, пришла и ушла… А тут мать все-таки! И я буду приезжать каждый выходной, и на неделе выберусь, как получится! Если вы думаете, что я Варю бросаю, то смею вас уверить…

– Да ничего я не думаю! Это ваши дела, семейные, сами разберетесь. И на учет я вашу жену возьму, себе в актив поставлю.

– А что это значит – в актив?

– Ну… Имеется в виду активное посещение участковым врачом. То есть я без вызова, сама буду ходить, ее наблюдать.

– Да? Спасибо… Я очень буду вам за это признателен…

– Ну… Это ж не моя личная инициатива, это часть моей работы, за что спасибо-то? Завтра пойду по вызовам и к Варе тоже зайду. И новую карту медицинскую заведу.

– Да, да, спасибо… – мелко затряс он головой, преданно и благодарно глядя ей в глаза, – только вы имейте в виду, что она молчит все время. Спрашиваешь ее, а она смотрит в глаза и молчит, будто не слышит. Давно уже молчит…

– Ладно, разберемся. Вы извините, но мне пора идти, у меня еще вызовы. А завтра я во второй половине дня приду, часам к трем. До свидания, Александр, всего вам… – она хотела сказать «доброго», но запнулась на этом слове, и не смогла придумать никакого другого, и лишь улыбнулась виновато за почти допущенную, как ей показалось, бестактность. В самом деле, какое «доброе» может быть в его ситуации? Горе «добрым» не бывает.

– Я вас немного провожу, можно? – поднялся он со стула вслед за ней.

– Ну что ж, проводите…

Вышли на улицу, минут пять-десять молча плелись вдоль заборов и палисадников. Подумалось вдруг – надо же, каких только фортелей судьба с людьми не выкидывает! Если б недавно еще кто-нибудь сказал, что она будет идти по улице родного поселка с самим Синельниковым… Причем не просто идти, а с ее милостивого согласия! И наблюдать боковым зрением, как он мучается неловкими потугами завести разговор…

– Анна Ивановна… Вот… Возьмите, пожалуйста, прошу вас… Тут мало, наверное, но я не знаю, сколько нужно в таких случаях…

– Что?!

Она даже и не поняла поначалу, о чем идет речь. Остановилась резко, глянула в его протянутую ладонь с зажатыми меж пальцев тысячными купюрами. Потом отшатнулась, подняла на него полные обиды глаза. Нет, и впрямь, очень уж отчего-то обидно стало, будто она была в этот момент не участковым врачом со скромной зарплатой, а святой праведницей. Нет, вовсе не была она в этих делах праведницей и брала, конечно, когда давали… А тут вдруг возмутилась:

– Да вы что, Александр? Да как вы могли подумать…

– Простите, простите меня, ради бога, Анна Ивановна! Просто… Вы же сказали, что сами будете ходить, без всякого вызова… Вот я и решил…

– Ну и зря решили. Я же вам объяснила, что жену вашу к себе в актив запишу. Запишу, понимаете? То есть официально оформлю, каждый приход регистрировать буду! А это значит, мне за это заплатят! Понимаете?

– Да. Теперь понимаю. Но все же… Возьмите, прошу вас…

– Нет. Уберите свои деньги, пожалуйста. Здесь хоть и тихая улица, но, я думаю, пусть одна, да найдется кумушка, которая сейчас у окошка торчит, на улицу выглядывает. Потом разговоров не оберешься… Лучше расскажите мне, как это получилось, что ваша жена отправилась на липосакцию с хронической болезнью Аддисона? Там же прямые противопоказания есть!

– Ну, во-первых, я вообще не знал, что она больна… Я же не медик, чтобы за симптомами наблюдать! Как-то и разговоров на эту тему никогда не заводилось… А что это – болезнь Аддисона? Хотя мне врачи пытались объяснить… Это гормональное что-то?

– Да. Это когда надпочечники необходимый организму гормон плохо вырабатывают.

– Но она вообще никогда ни на что не жаловалась! Веселая была, счастливая… Кто ж знал… А во-вторых, меня в то время и дома-то не было, когда Варя эту дурацкую липосакцию задумала! Решила убрать складку на талии, сюрприз к моему приезду сделать… Если б я рядом был, ни за что бы ей не позволил!

– А что, у нее и правда большая складка на талии образовалась?

– Да что вы, какая там складка! Боже мой! Она всегда была худенькой как тростинка, все время на диетах сидела!

– Ну вот… На фоне диеты и развилось, наверное, истощение надпочечников. А откуда она вообще взяла, что у нее какая-то там складка на талии образовалась?

– Не знаю. Хотя… О чем я говорю, знаю, конечно… Был, был за мной грех…

Он глянул на нее настороженно, вздохнул так, будто с трудом собрался с силами, потом произнес, как на исповеди перед духовником:

– Был, был грех… Не буду сейчас перед вами лукавить. Я ей сам про это складку и намекнул… Так, шутя, в разговоре. Ну, знаете, как это бывает…

– Нет. Не знаю.

Александр хмыкнул, помолчал, и ей вдруг почудилось, как он мельком скользнул взглядом по ее фигуре. Просто чуть повернул голову и провел глазами вниз, вверх… Довольно непредвзято, конечно, это у него получилось, но, черт возьми, неприятно-то как! Вспыхнула, повела плечами, повторила уже более сердито:

– Простите, я не знаю, как это бывает!

– Ну да, конечно… Да вам и незачем это знать. Но и понять меня тоже постарайтесь… Я же в модельном бизнесе работаю, и потому взгляд у меня… Как бы это сказать… Специфический выработался. И Варе я тоже про эту складку ляпнул просто так, не подумав. С языка сорвалось. Вроде того – не должно быть предела совершенству… Я ж не думал, что она это как руководство к действию воспримет!

– Понятно… А в косметологической клинике почему ей в этой дурацкой липосакции не отказали? Они же должны были хоть какое-то маломальское обследование провести, анализы сделать!

– Ну, что вы… В таких клиниках никогда никому не отказывают. Это же деньги, и немалые! И анализы они сами не делают, просят любые принести. Понимаете – любые! А их что, купить сейчас нельзя, что ли? Вот Варя и купила – с хорошими допустимыми показателями. А они их – в папочку, и пожалуйста – на операцию! Ведь понимают, сволочи, что анализы в большинстве случаев липовые, но страхуются, формально к ним не придерешься… И доказать факт врачебной ошибки невозможно. Я ж к ним ходил, пытался скандал затеять. А они мне в лицо эти анализы тычут! Говорят – сама виновата. Сволочи… Ну скажите, ведь правда сволочи?

Он коротко сопнул, совсем по-ребячьи, будто захлебнулся возмущением, нервно потеребил обвитый вокруг шеи клетчатый шарфик. Она посмотрела на него искоса, встретила короткий растерянный взгляд-вопрос, пожала плечами, не зная, что ответить. Почему-то сбивала с толку эта яркая клетка на шарфике, будто лишней была на фоне его горестного вопроса. Хотя – при чем тут вообще шарфик-то? Ну, завязал мужик на шее шарфик по-модному, и что с того? Может, он всегда его так завязывает? Он же личность неординарная, привык, наверное, к таким прибамбасам.

– Нет, ну в самом же деле… – уже более настойчиво повторил Александр, делая шаг вперед и нервно заглядывая ей в лицо. – Понятно, что всем хочется денег заработать, но не таким же способом! Когда на кону человеческая жизнь стоит… Я что, не прав?

– Да правы, правы, конечно… – поторопилась она с утверждением.

Показалось, будто он даже вздохнул с некоторым облегчением. Бедный, бедный. Наверное, его ужасное чувство вины мучит. Хотя, по сути, и не виноват ни в чем. Творческие люди – они ж все такие, ужасно впечатлительные. Как дети малые. Пока в облаках витают, все хорошо, а вытащи их из этого облака да заставь заниматься бренными земными делами, тут же и расшибаются, и демонстрируют всем ушибленное место – пожалейте меня, мол, подрастерялся я тут с вами немного…

А ведь и впрямь – жаль его. Даже к горлу что-то подступило… непонятное. Вот же странно! Когда на бедную спящую Варю смотрела, ничего такого к горлу не подступило, а тут… Прямо кощунство, ей-богу. Надо затолкать в себя эту жалость подальше, а то он еще обидится!

– Скажите, Александр… – придав голосу профессиональной отстраненности, медленно повернула она к нему голову, – а когда она дискомфорт почувствовала – сразу после операции или через какое-то время?

– Да я точно не смогу вам сказать… Говорю же – в Милане в это время был! Правда, мне подруга ее рассказывала, как она мучилась. Из клиники выписалась, а боли никак не проходят, с каждым днем только хуже и хуже. Она поначалу думала, что так и надо, что вот-вот все образуется… Терпела и терпела, а потом уже и встать не смогла. Если б догадалась хотя бы «Скорую» вызвать! Лежала с температурой три дня.

– А подруга? Вы ж говорите, с ней подруга была! Почему она «Скорую» не вызвала?

– Да черт ее разберет… Говорит – Варя ей не разрешила. Не хотелось ей в больницу, боялась, что про липовые анализы там рассказывать придется. Меня ждала… А что я? Господь Бог, что ли?

Он снова сопнул, снова потеребил свой модный шарфик. Потом резко сдернул его с шеи, раздраженно засунул в карман куртки, продолжил, глядя себе под ноги:

– Я даже и предположить не мог… Звоню ей на мобильный – а она отвечает весело так, живенько – приезжай, мол, скорее, пожалуйста, жду, соскучилась… Я слышу – с голосом что-то не то, ну, думаю, может, вискаря от скуки накатила…

– А она что, увлекалась?

– Да нет, что вы! Просто она ужасно тосковала, когда я уезжал. Она любила меня. Хотя – чего это я в прошедшем времени… Ну, в общем… Приехал я, звоню в дверь, а мне не открывают! Я еще, идиот, возмущаюсь – как же так! Открыл своим ключом, кричу – Варя, Варя! Прибежал в спальню, а она лежит около кровати – без сознания… Встала, чтобы мне дверь открыть, и тут же упала. Я испугался, по щекам ее начал бить, а она ползет в моих руках, как неживая. Горячая вся… Пока «Скорая» ехала, она так в сознание и не пришла. А потом… Потом вообще все как в дурном сне было… Приехали в больницу, вышел дежурный врач и начал на меня орать! Я и так весь уже неживой от страха, а он – орет! В общем, уже поздно было что-то предпринимать… У нее уже заражение тканей пошло, инфекция до позвоночника добралась. Если б раньше хотя бы на несколько часов!

– А прогноз какой? Что вам врачи сказали при выписке?

– Да то и сказали – не ждите никаких чудес. У нее паралич какой-то безысходный, я забыл, как это называется…

– Полная плегия нижних конечностей, ноль баллов. Так в эпикризе написано.

– Да, да. Именно так они и сказали. Расписали, конечно, как ухаживать, что надо делать, телефоны профессиональных сиделок дали. Нет, я, конечно, мог бы… Но вы меня, пожалуйста, поймите правильно! Мне же тоже… как-то привыкнуть надо… Я подумал, что с матерью ей лучше будет, чем с какими-то там сиделками… А потом я ее заберу, честное слово! Вы не подумайте, что я… Ну, в общем…

– Да ничего я такого не думаю, Александр. Вы вольны поступать так, как считаете нужным. Я всего лишь участковый терапевт, а не корреспондент желтой газеты.

– Да, да, конечно… Извините меня, Анна Ивановна. Я и сам не понимаю, зачем перед вами оправдываюсь. Просто… Просто мне не хочется, чтобы вы во мне бесчувственного мужа-подлеца видели.

– Ой, ладно вам… Какое мне дело, подлец вы или не подлец? Вас что, на чувстве вины зациклило?

– Да, да! – просипел он отчаянно, схватившись рукой за горло. – Да, это вы правильно сказали – именно зациклило! Но я же… Я же и правда ни в чем не виноват!

– А вас кто-то обвиняет? Ну, кроме дежурного врача, который накричал, когда вы Варю в больницу привезли?

– Ну, не то что бы в лоб… Но все время кажется, будто все думают… И вы тоже…

– Я не думаю, Александр. И вам культивировать в себе чувство вины не советую. Лучше переключитесь на другие проблемы, материальные, например. На Варино содержание деньги нужны, а я не думаю, чтобы у ее матери они в избытке водились.

– Анна Ивановна, так ведь и я о том же! Мне очень, очень много работать надо, конечно же! Тем более у меня с финансами туго… А дом – это важная часть моей работы. Ко мне люди ходят, клиенты, заказчики… Я не могу свой дом в больничную палату превратить… Просто безвыходное положение, честное слово! Поймите меня правильно, пожалуйста, умоляю вас!

– Опять оправдываетесь?

– Нет. Уже не оправдываюсь. Просто помощи прошу. Не бросайте Варю, пожалуйста.

– Ну, об этом могли бы и не просить. Я вам уже сказала – поставлю в актив, буду ходить без вызова. Это моя обязанность, в конце концов.

– Да, Анна Ивановна. Спасибо. Извините…

Это последнее «извините» прозвучало слишком отстраненно, так, будто он проговорил его на последнем дыхании. Шел рядом, втянув голову в плечи, смотрел куда-то вдаль. Ей даже неловко стало, будто сама навязалась с этим дурацким провожанием. Остановилась, тронула его за предплечье.

– Александр… Идите домой, пожалуйста.

Спасибо, что проводили. Идите домой…

От ее прикосновения он вздрогнул, осмотрелся кругом немного неуверенно. Показалось, даже искорка брезгливого недоумения в глазах промелькнула – как это, мол, я в этом захолустье очутился? Вздохнул, поковырял носком модного ботинка придорожный камушек, снова вздохнул.

– Да. Я пойду, конечно. А что делать, надо же как-то дальше жить…

– Совершенно верно. Надо жить дальше. Надо просто жить и исполнять свои обязанности.

– И нести свой крест?

– Да. Пусть будет так, если хотите.

Он чуть мотнул головой, соглашаясь, улыбнулся жалко. Ей даже показалось – заплачет сейчас. Резко развернувшись, пошел от нее вдоль по улице. А может, и впрямь заплакал, да решил не показывать своих слез?

Она не стала смотреть ему в спину, быстро пошла вперед, лишь на повороте в переулок оглянулась. Кособоко заслонившись от ветра, он стоял, пытаясь прикурить, да, видно, все не получалось никак. Так и застыл – в скукоженной нелепой позе. И клетчатый шарфик из кармана торчит.

О, чертова бабья жалость! Как мало тебе надо! Нет, правда, отчего же так-то? Вместо того чтобы девочку несчастную пожалеть…

* * *

Весь оставшийся день Александр Синельников у нее из головы не шел. Сидела на приеме, слушала жалобы больных, занималась привычной надоедливой писаниной, а перед глазами клетчатый шарфик на ветру полоскался. Дался ей этот шарфик, ей-богу!

И вечером, уже дома, тоже из рук все валилось. Лехину рубаху под утюгом сожгла. Совсем новая рубаха была, в красно-белую клеточку. Как начала эту рубаху утюжить, уставилась в омытое дождем оконное стекло… И сожгла. Картошку чистила – шелуха выползает ленточкой из-под ножа, ровная тоненькая. Снова задумалась, и рука тут же дрогнула, острие ножа скользнуло по фаланге пальца, окрасило кровью белый картофельный бок. С досадой швырнула нож в раковину, подставила палец под проточную воду, крикнула раздраженно в комнату:

– Леша! Ну чего ты сидишь, иди сюда!

– Чего, Ань? – тут же возникло в проеме его встревоженное лицо.

– Чего, чего! Картошку давай почисть, я палец порезала…

– А, так это я мигом! Чего ж ты так неосторожно, Ань?

– Да сама не знаю… Устала, наверное.

Сев за стол и держа палец на уровне глаз, она вдруг спросила ни с того ни сего в Лехину спину, склонившуюся с ножом над раковиной:

– Скажи, Леш… А ты про историю с Варей Анисимовой что-нибудь слышал?

– Это которая красавица, что ли? Конечно слышал! Все Одинцово в последнее время только о ней и говорит.

– А что говорят?

– Ну, всякое разное говорят… Уехала, мол, девушка в город за счастьем, красоту свою решила подороже продать…

– Что значит – продать? Она, между прочим, на областном конкурсе красавиц законное третье место заняла!

– Ну и что? Понятно же, зачем девки на эти самые конкурсы толпами валят! Чтобы потом продаться подороже!

– Леш, да прекрати пошлости говорить! Ты же мужик, а не старая бабка-сплетница!

– Да ладно тебе, Ань… Я ж не со зла, я-то как раз все правильно понимаю. Сама же спросила – что в Одинцово об этом говорят! А вообще, жалеют люди Варьку-то, сочувствуют, конечно. И врачей на чем свет костерят, которые с ней эти мерзости сотворили. Да что – в Одинцово… Эту историю даже как-то по телевизору обсуждали… Я сам не видел, но было, говорят. И мне мужики на работе газетку со статьей показывали, да я прочитать не успел. А почему ты спросила, Ань?

– Да так… Просто Варю Анисимову сегодня муж к матери привез.

– Помирать, что ли?

– В смысле – помирать?

– Ну, так говорят – плохи у нее дела-то. Нет, что ты мне ни говори, а все же девки нынче совсем ненормальные пошли! И чего им неймется? Это ж надо, чего придумали – жир с себя ножом соскребать!

– Леш… Не говори того, чего не знаешь, а?