КОМА. 2024. Вспоминая Джорджа Оруэлла

Бельская остановилась, переводя дух. Она сделала глоток остывшего кофе и скривилась:

– Быстро заменить! – приказала она, обращаясь непонятно к кому.

Ушлая надзирательница резко подскочила к столу и схватив красивую фарфоровую чашечку, быстро вышла из столовой. Тем временем хозяйка дома вновь принялась пролистывать страницы какого-то документа на планшете. Найдя нужную, она уже более мягким, почти дружественным тоном заговорила:

– Итак… На завтра мы запланировали вашу поездку с Разумовским на Концерн «ЭЛЛИ». Вам покажут сборочный конвейер. В тот же день, если пожелаете, Разумовский отвезет вас отдохнуть в «Оазис Парк». И вы заночуете у Разумовских. Они просили меня об этом. В четверг, вы и майор Кузнецов посетите Парк Высоких Технологий, где сможете ознакомиться с нашими некоторыми новыми разработками. Я попрошу Сергея Петровича Ныркова сопровождать вас. («Странно… Серега же в опале»). Он лучше всех знает где, что и как. Я сначала планировала сама поехать с вами в ПВТ, но, к моему великому сожалению, дела государственной важности не оставили мне выбора. На утро четверга назначено экстренное заседание Высшего Совета Десяти. Но вечером, мы с вами встретимся за ужином здесь, у меня. И вы должны будете дать мне ответ. Если вы захотите погостить в столице еще несколько дней, мы возражать не будем. Мы будем только рады. Но если вы захотите вернуться в Солнечногорск, мы так же согласимся с вашим выбором. Вы вольны поступать так, как хотите. А пока отдыхайте. Можете прогуляться по дому и территории моего особняка. Но к 18-30 прошу вас быть готовой к посещению театра. Вы все поняли?

– Да, Анна Станиславовна, поняла, – ответила я, стиснув зубы и быстро оценив ситуацию. Задавать вопросы, отказываться от сделанного предложения и конфликтовать с Бельской сейчас было нежелательно, да и опасно. Придется принять правила игры, навязанные мне Главным Идеологом Страны. Пусть она думает, что мне необходимо время для раздумий и принятия решения. Хотя мне с самого начала было ясно, каким оно будет.

– Прекрасно, – удовлетворенно поставила точку в разговоре Бельская и расслабленно откинулась на спинку стула. Затем поманила к себе надзирательницу, которая ожидала разрешения приблизиться, стоя как безмолвное изваяние в проеме двери. – Света, поставь кофе на стол и налей-ка мне вина из маленького графинчика. А дети могут убирать грязную посуду.

5.

Здание оперного театра было оцеплено моповцами. У парадного входа стояли те же грозные стражи общественного порядка, но в штатском. Их каменные физиономии абсолютно ничего не выражали. Гораздо более живыми казались красивые лица бога Аполлона, Мельпомены, Полигимнии, Каллиопы и Терпсихоры – прекрасных муз искусств. Их бронзовые скульптуры украшали парадный вход и создавали праздничное настроение, не взирая на огромное количество охраны ГГ.

«Майбах» Бельской бесшумно подкатил к высоким мраморным ступеням, ведущих в храм Мельпомены, выстроенный еще в прошлом веке. Сейчас он выглядел величественно и помпезно. Театр был тщательно отремонтирован и чувствовалось, что в реставрационные работы были вложены огромные средства.

Анна Станиславовна как колобок выкатилась из машины, поддерживая пухлыми пальчиками легкий шлейф вечернего шифонового платья. Я последовала за ней. У самых дверей меня тормознул моповец и приказал предъявить чип. Бельская же прошла в театр беспрепятственно. Граждане Элитарии хорошо знали Главного Идеолога Страны в лицо. Частое мелькание на экране телевизоров превратило эту женщину в хорошо узнаваемую медийую персону. Старший охраны браво отдал ей честь. Но Бельская проигнорировала приветствие моповца и высоко задрав голову, вальяжно вплыла в театр. Сделав несколько шагов по красной дорожке, Бельская остановилась милостиво поджидая меня. Когда я поравнялась с ней, то услышала высокомерное:

– Мы с вами, госпожа Свенсон, сегодня будем сидеть не в правительственной ложе, как надлежит моему статусу, а в партере. Так пожелал ГГ. Он тоже будет смотреть спектакль из партера.

На мое удивление, первые семь рядов партера пустовали. Вся публика расположилась в мягких креслах начиная с десятого. Бельэтаж тоже был занят полностью. Но на ярусах и галерке не было ни одного человека. («Ага, значит, это сборище только особо приближенных. Другим сегодня вход сюда запрещен»).

Пока мы продвигались к своим местам в десятом ряду, я с интересом разглядывала Высших Элитарии. Несомненно, это все были люди, облеченные властью. Туалеты женщин отличались дорогой изысканностью. На некоторых дамах были вечерние платья «от кутюр». И, конечно, все они блистали драгоценностями, приобретенными явно не в Элитарии. («Вот где бы мне пригодился бриллиантовый гарнитур. Жаль, что я не прислушалась к совету своего мудрого Свенсона»). Солидные, холеные и важные мужчины выглядели тоже вполне презентабельно. И все эти люди излучали уверенность в завтрашнем дне и самодовольство, граничащее со спесью.

Высшие здоровались с Анной Станиславовной, а она отвечала на их приветствия едва заметным кивком головы. Кое-кто из публики, сидящей в партере, откровенно разглядывал меня. Заинтригованные Высшие, наверное, терялись в догадках, что я за птица такая. Ведь сама Бельская удостоила чести и пригласила на спектакль, открывающий празднования в честь юбилея властителя какую-то никому не известную особу. Без десяти восемь на краю сцены появился человек в смокинге, который хорошо поставленным голосом громко возвестил:

– Дамы и господа! Прошу всех встать! В зал входит Глава Государства!

Избранное общество Элитарии моментально подхватилось со своих мест. Огромный зал заполнился громом аплодисментов.

Дверь распахнулась и в партер начали заходить моповцы в штатском. Они заученно расселись на первых рядах, а часть из них выстроилась в метре друг от друга по периметру партера. («Здесь же все «свои». Зачем столько охраны?»).

Вскоре аплодисменты переросли в бурные овации. В зал вступил ОН. Глава Государства Элитарии. Мне удалось хорошо рассмотреть человека, держащего несколько десятилетий в повиновении и страхе маленькую страну. Я никогда прежде не видела его вживую, но хорошо представляла по газетным статьям и коротеньким репортажам TV-новостей. И всегда ГГ выглядел мужчиной высоким, плотного телосложения и большой лысиной, тщательно зачесанной набок редкими седыми волосами. А сейчас же я видела старика чуть выше среднего роста, полного, страдающего одышкой, абсолютно лысого и с уставшими от бремени власти глазами. Хотя глаза властителя по-прежнему выдавали его природную хитрость, коварство, умение лавировать в трудных ситуациях, властолюбие и пренебрежение всеми, кто его окружает. Яркий свет огромной люстры делал его бледное лицо еще бледнее. А пиджак, сшитого на заказ черного костюма, едва ли не трещал на его широких округлых плечах.

По правую руку от диктатора шла девушка лет семнадцати. Это была самая младшая дочь диктатора, которую он тщательно скрывал от общественности и всего мира до недавнего времени. Как прогнозировали аналитики, именно она может стать наследницей и преемницей власти ГГ. Я могла бы даже назвать дочь диктатора симпатичной, если бы ни капризные плотно сжатые тонкие губы и выражение лица, которое светилось высокомерием, презрением и холодным отвращением. Все это выдавало ее вздорный и непредсказуемый характер. Еще я заметила, что девушке скучно, очень скучно. А выполнение тягостной обязанности сопровождать отца на спектакль, раздражает и злит ее.

Слева от ГГ вышагивала высокая длинноногая шатенка с огромными лучистыми карими глазами. Она была красива, но под неодобрительными взглядами Высших девушка чувствовала себя не в своей тарелке. Она явно стеснялась своего положения и краснела, словно барышня на выданье, впервые оказавшаяся на балу. Чувствовалась, что роль куклы властелина ей претит, но ничего с этим поделать бедная девушка не может. Диктатору не отказывают.

За этой троицей, шагал глядя себе под ноги, высокий светловолосый молодой человек. В его лице было столько ненависти и злобы, что мне даже стало жаль его. Планам юноши встать на место ГГ не суждено осуществиться. Его обида на отца и весь мир, сквозила в каждом движении, каждом жесте и повороте головы.

Следом неторопливо шли две пары. Это, как я догадалась, старшие сыновья диктатора. Оба уже почти седые и такие же квадратные, как и их отец. Они были довольны и своим положением у трона, и жизнью в целом. Их жены весело улыбались и помахивали руками знакомым и друзьям.

Наконец семейство расселось по своим местам на восьмом ряду и тут кто-то громко выкрикнул: «Слава Главе Государства!». И восторженные Высшие зааплодировали еще громче и сильнее. «Долгих лет жизни и процветания!», «Без Вас мы никто и ничто!», «С Днем рождения!» – начало разноситься по залу. В общем порыве закричала и Бельская: – «Мы любим Вас!»

Я стояла оглушенная шумом, поднявшимся в зале. Казалось этим овациям и восхвалениям не будет конца. Я осмотрелась по сторонам. До сих пор на лица присутствующих в зале господ были надеты маски напыщенности и самолюбования. Теперь же эти маски были сброшены. Выражения лиц Высших передавали широкую гамму чувств (истинных или притворных, неважно) от раболепных, заискивающих, униженных, до подобострастных. Они хотели во что бы то ни стало продемонстрировать полное и безоговорочное подчинение и готовность беспрекословно исполнять любое желание и любую прихоть своего хозяина – единовластного правителя страны.

Это проявление безграничного воодушевления и низменного лизоблюдства вызвали у меня острый приступ тошноты. Я сглотнула сформировавшийся в горле неприятный комок, и взглянула на Бельскую. И что же я увидела? Елейное обожание богоподобного. Заискивающий взгляд, старающийся уловить хоть малейший признак того, что она замечена ИМ и выделена из этого скопища приближенных и рукоплещущих ЕМУ.

Все увиденное еще больше укрепило меня во мнении, сложившемся во время обеда. Никчемная, неумная и ничего не представляющая из себя женщина, стоящая у самой верхушки властной пирамиды, сейчас предстала передо мной унижающейся и пресмыкающейся тварью, готовой на все ради укрепления своего статуса и положения. И никакая сила на земле не смогла бы поколебать ее веру, доведенную до фанатизма, что ОН (как, впрочем, и она сама) все делает правильно и верно, поступает справедливо, судит обо всем объективно, наказывает и карает заслуженно. Верно служа властителю и его семье, она навечно останется на своем высоком посту, поскольку вечно будет править ОН. Она будет всегда верной и преданной единомышленницей и служанкой (мало отличающейся от Послушницы) человека, которого она любит всем сердцем и которому слепо верит и поклоняется.

Но всем уже давно известно, что нет страшнее слепой веры, доведенной до крайнего фанатизма. Толпа экзальтированных, восторженных и безгранично воодушевленных людей, искренне служащих монстру, отравляющему все и всех вокруг себя ложью, облаченную в одежды непреложной правды и истины, страшна. Уход фанатиков в иллюзорное представление об идеальном обществе всеобщего благоденствия, в мнимое спокойствие и призрачный мир, непредсказуем и опасен тем, что ведет к деградации общества и отбрасывает его на столетия назад. Реальная действительность, развитие и прогресс становятся крамолой, ересью, требующей непременного уничтожения.

Бельская посвятила свою жизнь построению «правильного социально– ориентированного государства», где все, кроме Избранных, равны и одинаково бедны. И это ее трагедия и трагедия тех, кто за коварной и бесстыдной ложью, выдаваемой за правду, годами вдалбливающейся в сознание, не видят и не хотят видеть реалий настоящей жизни. На самом деле своими действиями они возвращают общество к первобытному состоянию, где нет истинного равенства и процветания для всех и каждого. Но есть процветание одного и маленькой кучки, приближенных к нему и его корыту. Простая идея о том, что чем больше в стране богатых и успешных людей, тем крепче и сильнее она становится, отбрасывается за ненадобностью и забывается. А концепция развития интеллекта и творческих способностей людей, предается остракизму и анафеме. Со временем понимание того, что чем больше в стране гениев и талантливых людей, тем мощнее движется прогресс, а он, в свою очередь, укрепляет само государство и поднимает его на более высокий уровень развития, уже становится в их понимании замшелым анахронизмом.

Но эти разряженные марионетки в дорогих костюмах и бриллиантах в эти минуты были озабочены не прогрессом и воспитанием будущих Нобелевских лауреатов, а лишь своим страстным желанием обратить на себя внимание ГГ. Они мечтали и из кожи вон лезли, чтобы поймать ЕГО благосклонный взгляд. А самое главное – не потерять, а снова и снова отхватывать, откусывать и отрезать от общественного пирога куски побольше и сытнее. А в будущем, они любыми способами, средствами и приемами будут проявлять свою лояльность и преданность, пока этот ли диктатор, или его наследник будет давать им желаемое.

Сегодня они все, без исключения, боятся, страшно боятся потерять все, что имеют. И этот страх ежедневно и ежесекундно гонит их к кормушке. Расталкивая друг друга локтями, предавая и охаивая, они не брезгуют никакими средствами, чтобы устранить соперников и как можно ближе подобраться к вожделенному корыту. Они будут сочинять все новые и новые садистские, изуверские приказы, указы и декреты, чтобы привлечь к себе внимание властителя и сохранить себя и свои жалкие жизни. А еще уберечь своих детей от будущего возмездия и социальных потрясений, которые рано или поздно сотрясут эту маленькую и, по сути, беззащитную страну. И избежать этого им не удастся ни при каких условиях. Случится ли это в ближайшее воскресенье, или в какой-то другой день, но власть этих людей закончится и канет в прошлое. Как исчезали и растворялись в прошлом другие диктатуры и тоталитарные режимы в странах, где люди, испив до дна чашу терпения, сбрасывали с себя ярмо несвободы. И в мировой истории таких примеров было немало.

Но кто же учится на чужих ошибках? Все учатся, увы, на своих.

Мои муки прекратил сам диктатор. Он, не оборачиваясь к ликующему залу, приподнял правую руку и лениво взмахнул кистью. Ор в зале тут же прекратился. Высшие уселись на свои места. Занавес медленно отправился в кулисы и зазвучала музыка Арама Хачатуряна.

Сегодня на сцене Большого Национального театра оперы и балета Элитарии давали балет «Спартак».

И не трудно было догадаться, почему в этот вечер была выбрана именно эта постановка. Ведь Римский консул Красс, чувствуя себя униженным, всем сердцем желал не только победы над восставшим рабом. Он жаждал смерти своего врага и добился желаемого. Спартак, преданный военачальниками, был обречен на смерть и погиб в неравном бою. И, наверное, о такой победе над своими врагами мечтает сейчас диктатор, сидя со своей семьей в партере на восьмом ряду. И пока он жив, он будет всеми силами и средствами уничтожать своих врагов, подавлять инакомыслие и манипулировать сознанием миллионов людей, при помощи своих верных рабов (истинных Послушников) Высших. Но также легко и без раздумий, он будет избавляться и от них, не угодивших ему и его семье, или просто заподозренных в отсутствии лояльности или предательстве.

А я на протяжении двух часов и сорока минут, постаралась насладиться прекрасной музыкой Хачатуряна и мастерством балетной труппы театра.

В особняк Бельской мы вернулись далеко за полночь.

Но сначала мы долго ожидали, пока высокое семейство покинет театр, потом пока их царственные тела развезут по домам. Затем Бельская потащила меня в театральное кафе на закрытый фуршет, организованный для нескольких избранных. (Публика явно желала перекусить и отдохнуть, потому что во время антрактов покидать зрительный зал было запрещено. Выходили только члены «царской» семьи). Она кому-то меня представляла, а я мило улыбалась в ответ на комплименты. А потом среди гостей я заметила Вовку Разумовского, своего бывшего однокурсника. Он приветственно помахал мне рукой, и я, беспардонно оставив у столика поедающую канапе с итальянской ветчиной Бельскую, подошла к старому другу.

Мы поздоровались и искренне обнялись.

– Слышал, слышал, Женя, что ты гостишь у Анны Станиславовны, – жизнерадостно заговорил Разумовский, подавая мне бокал с шампанским.

Я приняла из его рук бокал и сказала:

– И я очень рада тебя видеть, Вовчик. Я в восторге от спектакля!

– И мы, – ответил Разумовский и добавил: – Познакомься, это моя жена Анастасия. Хотя, что это я… Ты должна помнить ее. Она училась на истфаке, только тремя годами позже нас.

– Как же, как же, помню и хорошо. Здравствуй, Настя.

Я пожала мягкую ладошку Насти Разумовской. Это была уже не та худенькая и юркая девушка, какой я ее запомнила. Сейчас передо мной стояла красавица-блондинка в элегантном кружевном платье в пол. Великолепные изумруды ее серег и кольца, играли в свете красивой люстры, под которой мы стояли.

– И я рада видеть тебя, Женя, – просто ответила Разумовская. – Мы знали, что ты едешь в Солнечногорск и хотели пригласить тебя в гости на следующих выходных. Но Анна Станиславовна предложила нам другой вариант. Как ты смотришь на то, что завтра мы тебя похитим у нее и весь день ты проведешь в нашей компании?

– О! Мне кажется, это уже решенный вопрос. И не вами, – подковырнула я Анастасию.

– Да, – слегка стушевался Владимир. – Это правда. Предложение исходило от Бельской. Так что на завтра ты наша. Мы уже даже продумали развлекательную программу для тебя.

– Поездку на завод, где собирают «Элли» и «Оазис Парк»?

– Так ты в курсе? – фальшиво удивился Вовка.

– Да. А как же ваша работа?

– Не, волнуйся, подруга. Там все улажено.

– Ну еще бы!

Оказавшись в особняке, я, сославшись на усталость, сразу же поднялась в свою комнату. Я по-прежнему находилась во власти гениальной музыки и встречи с Разумовскими. Хотя меня точила одна мысль. На спектакле не было ни Средних, ни Низших. И я уже не говорю о Лишних и Послушниках. Всем этим людям было отказано в праве наслаждаться плодами и достижениями цивилизации, накопленными веками. Музыка, литература, живопись – все это со временем может оказаться для них и вовсе недоступным, запретным и недосягаемым. Вдруг промелькнула мысль, что если так пойдет и дальше, то Лишние и Послушники вполне смогут обходиться и без грамоты. Ну, зачем в самом деле учить их читать и писать? Даже чеховский Ванька с его «на деревню дедушке» будет казаться немыслимым грамотеем.

Я с удовольствием скинула туфли на высоком каблуке и начала стаскивать черное вечернее платье. В этот момент я улыбалась своим странным, каким-то сюрреалистическим мыслям. Да… полет моей фантазии порой остановить трудно. Но уверена, что у моих бывших соотечественников достаточно здравого смысла, чтобы не допустить этого безобразия. И уже в это воскресенье они громко и ясно заявят о себе и скажут свое слово.

В дверь тихонько постучали. Я накинула халат и открыла дверь. На пороге стояла Варя. Переминаясь с ноги на ногу, маленькая Послушница робко поинтересовалась:

– Госпожа Свенсон, вам что-нибудь нужно?

– Нет, милая, спасибо. Мне ничего не надо. Иди, детка, спать. Уже очень поздно.

– Хорошо, тетя Женя.

Это вырвавшееся из уст ребенка «тетя Женя» необычайно растрогало меня.

– Подожди, минуточку, детка…

Я рванула к столу, на котором стояла ваза с фруктами и свалив их в пакет, протянула его девочке.

– Вот, возьми! Поешь сама и угости девочек.

– Ой, нет, – замахала руками малышка. – Я не могу! Они скажут, что я это украла… И меня накажут.

Малышка резко развернулась и быстро побежала по коридору к лестнице. А я расстроенно прикрыла дверь и бросив пакет с фруктами на пол, упала на кровать. Меня сжигали жалость и стыд. Непрошенные слезы сами потекли по щекам. Сколько раз мне еще придется плакать здесь? Сколько еще переживаний ожидает меня впереди? Мое сердце уже устало разрываться от боли и печали. В эту минуту, находясь в огромной вычурно обставленной спальне, я почувствовала себя узницей. Такой же Послушницей, как эта девчушка Варя, не смеющая взять в руки еду без разрешения «барыни». А сама «барыня», наверное, сейчас мирно похрапывает в своей комнате, не чувствуя за собой ни вины, ни угрызений совести. Хотя, какая там совесть? Совестью здесь уже давно не пахнет.

Я тяжело вздохнула и решила позвонить Гольским. Но связи с друзьями не было и на этот раз. Потом я позвонила Олафу. Муж снял трубку быстро.

– Добрый вечер, дорогой. Это я.

– Скорее, доброй ночи, Женя. Как сегодня прошел твой день?

– О! Сегодня я была на балете.

– Что давали?

– «Спартак».

– Здорово!

– Да. Это было прекрасно.

– Как столица?

– Чисто, цивильно, красиво.

– Я рад. Как самочувствие?

– Превосходно.

– Это хорошо. Когда планируешь возвращаться домой?

– Пока не знаю. Думаю, еще несколько дней погощу в Столице, и еще денек в Неверске.

– Мы все скучаем. Дети передают тебе привет.

– И я вас люблю и целую.

– Я рад, что с тобой все в порядке.

– Не волнуйся за меня. Я позвоню завтра.

– Отлично. Целую.

– И я тебя.

6.

День шестой.

В восемь меня разбудила Варя. Робко, очень тихо она вошла в комнату и приблизилась к окну. Я окончательно проснулась от того, что она со всей силы, на какую только была способна, рванула тяжелую гобеленовую портьеру и впустила в спальню новый день.

Я потянулась и спросила у малышки:

– Какая погода на улице?

– Плохая, тетя Женя. Холодно и идет дождь. Вам нужно одеться потеплее.

Я прислушалась. Действительно, капли дождя громко барабанили в окно. В такую погоду тащиться на какой-то завод жуть как не хотелось, но, судя по всему, выбора у меня не было.

Варя подняла ясные глазки и в ее совсем недетском взгляде, я прочла заботу и желание сделать для меня что-то хорошее.

– Вам еще нужно взять зонтик. У вас есть зонтик? – деловито поинтересовалась девочка.

– Да, милая, не волнуйся. Зонтик у меня есть. А ты уже ела?

– Да. Мы завтракаем в шесть.

– Понятно, – отозвалась я и неохотно вылезла из теплой постели.

– Она приказала передать вам, что завтракать с вами не будет. Она уже уехала в правительство. И Разумовский заедет за вами в девять. А еще мне приказали спросить у вас: где вы будете завтракать, здесь или в столовой?

– В столовой, Варенька.

– Хорошо, я передам. Я могу уже уйти?

– Да, милая, можешь.

Девчушка выбежала из комнаты, а я отправилась в душ. Спустя полчаса я уже сидела в столовой и пила кофе. Варя крутилась возле меня, пододвигая поближе ко мне то масленку, то сахарницу, то хлебницу. Это наивное желание маленькой Послушницы угодить мне, вызывало с одной стороны жалость, а с другой чувство умиления. В столовой мы были одни, поэтому девочка не боялась проявлять свою заботу обо мне, выражая тем самым благодарность за проявленное мною вчера простое человеческое желание хоть чуть-чуть порадовать ее. Это милое создание всю жизнь будет вынуждено кому-то прислуживать, угождать и безмолвно сносить издевательства и унижения. Беззащитная и доверчивая, она пройдет все круги ада пока не осознает, что родилась свободной и никому не принадлежит, кроме себя самой. Но я надеялась, что совсем скоро все изменится. И маленькая Варя, и Игорек Гольский, как и многие другие дети-Послушники, обретут свободу и найдут свой дом, где ощутят любовь, понимание, ласку, заботу и нежность. Все то, чего лишили их нелюди, живущие за высокими бетонными стенами своих дворцов.

Наше уединение нарушила вошедшая в столовую надзирательница.

– Госпожа Свенсон, машина господина Разумовского уже у ворот, – хрипло доложила Светлана и строго выкрикнула, злобно сверкнув водянистыми глазами в сторону девочки: – Варька, марш отсюда! Тебя уже ждут в классе.

Малышку как ветром сдуло, а я укоризненно покачала головой:

– Ну, зачем вы так, Светлана! Мне кажется, девочка может здесь находиться и общаться со мной.

– Нет. Ее место сейчас в классе. Детям запрещено разговаривать с посторонними людьми, а особенно с гостями хозяйки. А эта дура ведет себя слишком навязчиво и развязно. Она будет наказана.

– Да за что? – воскликнула я.

– За то, что не выполняет требований хозяйки.

– Не смейте трогать девочку! – гневно вскричала я. – У вас нет прав наказывать ее!

– Есть, – односложно сказала надзирательница и вышла из столовой.

(«Да… Местные порядки здесь жестокие. Бедная девочка…»).

Я вернулась в свою комнату, напялила теплый свитер и сменила туфли на ботильоны на низком ходу. Порывшись в дорожной сумке, нашла зонтик и вытащила из шкафа куртку. Дождь по-прежнему лил как из ведра.

Спускаясь по лестнице и проходя через двор, я не увидела ни одного человека. Особняк будто вымер. Создавалось ощущение застывшей безжизненности, пустоты и безысходности. Бассейн без воды, фонтан без веселых струй воды, стремящихся вверх и мокрая, едва шевелящаяся листва деревьев. Сейчас я словно находилась на сцене какого-то второсортного театра с отвратительной бутафорской обстановкой, специально изготовленной для плохонькой пьесы. Настоящим и живым был только барабанящий по листве дождь.