Признак высшего ведьмовства

– Я сожалею, Госпожа Ведьм, – ответил магистр Рэм Теден. – Но у Мирты Ишкольц не было обнаружено личных дневников.

– Так. А подруга? Лучшая подруга, которой известно все? Одноклассники? Приятельницы во дворе или просто какие-нибудь хорошие знакомые, которым Мирта излила душу незадолго до гибели? Должно быть хоть что-то!

– Мы ничего не обнаружили. И никого. Казалось, что девочка живет…

– Жила!

– Жила будто в пустыне.

– И все-таки ложа считает, что ее смерть была наведена! Что в ее смерти повинна какая-то ведьма! Так?

– Да. Госпожа Ведьм, ситуация требует вашего личного вмешательства. И вы знаете почему.

– Знаю. – Дарья склонила голову, но тут же подняла ее, и в глазах Госпожи Ведьм горел яростный фиолетовый огонь. – Потому что это убийство – не первое! Их уже тринадцать – таких смертей – по всему миру! Мирта Ишкольц – четырнадцатая! И мне стыдно, магистр Рэм, что я не обратила внимания на это раньше, чем ваша ложа! Теперь же я официально заявляю вам, как магистру ложи: я, Госпожа Ведьм, объявляю расследование. И я возглавлю его. А посему прошу вас, магистр Рэм, предоставить мне все материалы, собранные ложей. Все материалы касательно четырнадцати наведенных смертей. И сделайте это незамедлительно.

– Я приложу все усилия, Госпожа Ведьм, – склонил голову магистр Рэм. – Материалы прибудут интернет-каналом сегодня после полуночи.

– Хорошо. У вас что-то еще, магистр Рэм? Красавец с глазами цвета темного меда слегка смешался:

– Нет, ничего.

– Тогда…

– Погоди ты, – совсем другим голосом вдруг сказал Рэм Теден. – Еще не надоело тебе в официальщину играть, королева ведьмовства? Да, у нас проблемы. Да, мы облечены высокой властью. Но, Дарья… Ты не устала быть вечно сильной?

– Магистр Рэм!..

– Знаешь, чего тебе не хватает? Прогулки по заросшему клевером утреннему лугу, купания в речке, вечернего сидения у костра. И все это – с любимым человеком. Разве ты не хочешь этого? А я… я хочу. Дашка…

– Магистр Рэм, – Дарья старательно выпуталась из сладких чар голоса Рэма Тедена. – Я снова вынуждена напомнить вам, что мои желания, равно как и мечты и надежды, не подведомственны вашему магистерству. Жду материалов по убийствам.

– Дура ты, Дашка, – печально и зло проговорило лицо Рэма Тедена.

– И вы благословенны будьте, магистр, – ровно ответила Дарья и приказала кристаллу прервать связь.

До полуночи оставалось совсем немного времени, и Дарья поняла, что на сон она его уже не потратит. А завтра ведь такое расписание дел… Но Мирта Ишкольц не шла у нее из головы.

– Почему ты это сделала, девочка? – прошептала Дарья Белинская, глядя на матовую поверхность волшебного зеркала. – Почему?

То, что не попало в досье ложи. Венгрия, г. Дебрецен, 5 апреля 2019 года, смерть Мирты Ишкольц.

Сегодня утром Мирта проснулась и поняла: что-то произойдет.

Что-то очень важное.

С нею.

Недаром ночью ей приснились стихи.

Мирте часто снились стихи. Они нарушали ее спокойный, почти детский сон, но она все равно просыпалась и записывала их. Некоторые из своих стихов Мирта показывала учительнице литературы, и та говорила, что стихи талантливые, но немного странные для Миртиных лет.

Девочка села в кровати и потянула с тумбочки листок бумаги – с «ночными стихами». Перечитала их.

Приходит знанье слов.Приходит знанье слез.Приходит всех кончинОбугленное знанье.И через толщу сновСпокойно и всерьезТы шепчешь имена,Как будто заклинанья.С последним днем зимыПриходит боль за тех,Кто не сумел дойтиИ повернул обратно.И след ручьями смыт,И похоронен снег,И, всё забыв, опятьВосстанет брат на брата.В растрепанных ветвяхНачнут мелькать стрижи.И влажная земляНежна и не одета.Сквозь прежний детский страх,Сквозь лепет взрослой лжиПриходит знанье мук.Приходит знанье света.

– Как я ухитряюсь их сочинять? – удивлялась Мирта. – У нас в семье никто никогда не увлекался поэзией…

Сегодняшняя очередная мысль о семье слегка омрачила прелестный лоб юной поэтессы, и она, натягивая халатик, решила подумать о чем-нибудь более приятном. Например, о вчерашнем дне…

Вчера после школы в парке, куда она пошла, повинуясь волнению, охватывающему ее каждый раз с тех пор, как Шандор Елецки впервые посмотрел на нее, Мирта также в первый раз целовалась «по-взрослому». Целовалась конечно же с Шандором, первым красавцем их класса, парнем с удивительно чистой кожей (не то что его заросшие угрями ровесники), пробивающимися усиками и глазами цвета сахарной жженки. Шандор Елецки был стройный, спортивный и знающий себе цену мальчик. Потому девчонки, поначалу просто осаждавшие его, как туристы знаменитый собор в Эстергоме, волей-неволей прекращали свои попытки завоевать красавца и в отместку принимались изводить его насмешками. Но Шандор Елецки, как видела Мирта, обращал внимание на колкости одноклассниц не больше, чем породистый английский дог – на тявканье бездомных шавок. Шандор и сам был таким – породистым мальчиком из очень приличной семьи. Непонятно только, почему его папа, Освальд Елецки, владелец нескольких антикварных лавок и, по всему, стопроцентный буржуа, дал сыну имя революционного поэта. Впрочем, отчего бы ценителю антиквариата не ценить поэзии Шандора Петефи? Революция – это тоже антиквариат в какой-то мере.

Конечно, вовсе не такие мысли воробушками кружились и чирикали в голове Мирты Ишкольц. Мирте совсем недавно исполнилось пятнадцать – сами понимаете, это уже событие, важнейшее не только в Венгрии, но и на всей земле! И еще: судя по отражению, которое она каждый день видела в зеркале, Мирта была привлекательной девочкой, с отличными, от природы вьющимися белокурыми волосами и ногами, которые можно не прятать под длинную форменную юбку (в их школе носили форму, но многие учащиеся нарушали правила, а школьный совет смотрел на это сквозь пальцы). Мирта, конечно, не рвалась в записные красавицы вроде парочки гордячек Ильмы Сопеч и Мэрион Мюллер, но с момента своего пятнадцатилетия Мирта мечтала о парне, с которым у нее будет Это. И Это будет просто волшебно! Ведь Ильма и Мэрион наверняка уже не девственницы, да и почти все остальные девчонки их класса – тоже. Мирта прекрасно слышала, о чем одноклассницы болтают в спортивной раздевалке или во время перемен: казалось, ничего, кроме секса и подходящих мальчиков, их не волновало. Поэтому Мирте совсем не улыбалось оказаться единственной девственницей в классе. Чтобы на нее пальцем показывали? Ну уж нет!

По правде говоря, Мирта вовсе не так уж и жаждала секса. Фильмы, рассказы подружек и пара преступных походов в интим-магазин, конечно, разжигали воображение, но реальность вполне могла оказаться куда примитивнее. А Мирта не хотела примитивного. Она пыла не только привлекательная, но и умненькая девочка, гордость своей небогатой и честной семьи. И, как умненькая девочка, Мирта знала об оборотной стороне медали плотских удовольствий: СПИДе, изнасилованиях, ранних беременностях и подпольных абортах, которые могут стоить жизни… К тому же Мирта была верующей, католичкой, как и вся ее семья, и долго не могла избавиться от той истины, что целомудрие – самое дорогое сокровище…

Но сейчас ей было пятнадцать, и стояла весна. Слова сами собой складывались в строфы, голова легкомысленно рифмовала «аллилуйя» и «поцелуи», хотелось нежности, поэзии и восторга. Апрель этого года был особенно солнечным, небо превратилось в магическое средоточие голубого, синего и бирюзового цветов, на клумбах распускались ранние тюльпаны, городской парк кутался в зеленую вуаль первой листвы… И дело было вовсе не в сексе, а в любви, в том прекрасном, разлитом в весеннем воздухе ощущении влюбленности, которое пьянило и туманило голову. И хотя у католиков начался предпасхальный пост, мысли Мирты были вовсе не покаянными. Потому что третьего дня она получила на уроке записку:

«Мирта, я бы хотел после школы поговорить с тобой. Буду ждать возле старой котельной, ты знаешь где. Посмотри на меня, если согласна прийти. Шандор».

Тогда Мирте показалось, что эту записку читает имеете с ней весь класс, а ее сердце тут же выпрыгнет из груди прямо на парту, на раскрытый учебник алгебры. Она склонила голову, стиснула во вспотевшем ку-лаке записку и лишь спустя бесконечное количество часов, дней, лет и веков она осмелилась повернуться к парте, за которой сидел Шандор, и посмотреть на него. Шандор ждал ее взгляда, и его глаза цвета сахарной жженки улыбнулись испуганному и недоверчивому взгляду девочки.

… Они встретились возле старой котельной, а потом пошли в кино. Показывали давний русский фильм «Ночной Дозор», который Мирта смотрела раз пятнадцать, но сейчас был важен не фильм, а то, что рядом с нею в темном кинозале сидел красавец-мальчик Шандор Елецки и гладил ее руку, безвольно растекшуюся по пластиковому подлокотнику кресла.

На следующий день Мирта явилась в школу с видом человека, которому доверили хранить страшную тайну. Но записные красавицы Ильма Сопеч и Мэрион Мюллер были слишком заняты собой, чтобы заметить такую, по их мнению, «серую мышку», как Мирта. А девочка словно пребывала в эйфории – ведь Шандор, проводив ее до дома, сказал, что она очень ему нравится и он хотел бы быть с ней. Так и сказал: «Я хочу быть с тобой, Мирта». И от этой фразы что-то сладко обрывалось внизу живота, шумело в ушах, дрожали колени… И вчера Мирта и Шандор гуляли в парке, выбирали самые укромные тропинки, а потом долго целовались возле фонтана, еще не расчищенного от прошлогодней мокрой листвы… Мирте было немножко стыдно от таких поцелуев, она чувствовала себя дурочкой оттого, что во время поцелуя думает, как бы Шандор не оцарапал язык о ее зубы… Прощаясь с ним на пороге своей квартиры, она мысленно дала себе зарок, что завтра все у них будет еще лучше. Еще интереснее и… Мирта даже не задумывалась, нравится ли она Шандору всерьез и нравится ли Шандор ей. Была весна, а по весне положены всякие безумства, маленькие чудачества крови и плоти взрослеющих людей…

И вот оно наступило, благословенное завтра!

– Мирта, – озабоченно глянула на нее за завтраком мама. – Что с тобой?

Мирта в это время думала о глазах Шандора Елецки, и мамин вопрос был совершенно неуместен.

– Ничего, – ответила Мирта, чуть не подавившись кукурузными хлопьями с апельсиновым соком. – Все нормально.

– Тогда откуда этот румянец? – улыбнулась было мама, но тут вмешался младший братец Мирты Словен и все испортил.

– У тебя вся рожа красная! – заявил он сестричке.

– На себя посмотри! – огрызнулась Мирта. Она терпеть не могла младшего брата – с тех пор как тот накормил какой-то дрянью ее хомячка и зверек издох после продолжительных мучений. – У тебя вообще вместо рожи задница!

Мирта, когда хотела, могла быть очень грубой девочкой. В такие минуты она не ощущала в себе ни поэзии, ни романтики и уж тем более не желала быть гордостью семьи. Семья! Разве этот ад называется семья?!

– Дети! – всплеснула руками мама Ишкольц. —

Как не стыдно!

– Он первый начал, – традиционно заявила Мирта. Словен свел глаза в узкие злые щелочки:

– Сама дура! И воровка! Когда ты сперла мою коллекцию бейсбольных карточек? – прошипел он. – Ведь признавайся, ты их сперла? Я их третий день ищу, найти не могу!

– Совсем дурак? – хмыкнула Мирта. – Нужны мне твои сокровища, как же. Сам запихнул куда-нибудь, все знают, что у тебя в комнате – большая городская свалка.

… В действительности же драгоценная коллекция братика была старательно изрезана ножницами Мирты на мелкие кусочки и отправлена в унитаз. Мирта сделала это с чувством глубокого удовлетворения: во-первых, одиннадцатилетний сопляк должен знать свое место и не препираться со старшей сестрой, а во-вторых, она терпеть не могла бейсбол и все эти дурацкие трансляции бейсбольных матчей по спортивному каналу…

– Не нужны мне твои карточки, – твердо повторила Мирта, и даже румянец на ее щеках поблек. Еще бы – ведь приятные мысли о Шандоре Елецки сменились повседневными размышлениями над тем, как прикончить братца и при этом избавиться от трупа. – Не нужны. Заткнись!

– Нужны, я знаю, – с убеждением натурального параноика заявил Словен. – Они стоят бешеных бабок по школьному курсу, одна карточка – двадцать форинтов.

– Ну и что?

– А то, что ты их загнала бы кому надо и купила бы себе всякие мазилки для своей рожи, как все вы, девки, делаете! Чтобы вас трахали большие пацаны! – выдал Словен. И добавил, словно поясняя маме: – Из старших классов.

– Мама! – возмущенно взвилась Мирта. И румянец снова залил ее щеки. – Скажи ему, чтоб он заткнулся, иначе… Иначе я расскажу и тебе, и учительнице Ванбладт, что Словен говорил про нее на прошлой неделе!

– Только попробуй, шлюха! – заорал в ответ Словен.

– Как ты меня назвал?! – заорала в ответ Мирта.

– Дети, что вы такое говорите? – ахнула мама Ишкольц. Она была тихой, замороченной домашним хозяйством матерью-одиночкой, поэтому реальной властью над своими чадами, родившимися, кстати, от разных отцов, не обладала. Более того, Роксана Ишкольц, любя своих детей беззаветно и преданно, при этом побаивалась их, словно ее дети могли в любой момент превратиться в динамитные патроны. – Словен, не смей никогда больше называть сестру плохими словами. Это грешно. И запомни, что никому не нужна твоя коллекция, уж поверь мне. И Мирта на нее не будет посягать – правда, Мирта? Кстати, а что там с учительницей Ванбладт?

– Только попробуй, скажи, шлюха! – У Словена глаза были как у бешеной собаки. А следы взбитых сливок на губах – ну просто натуральная пена. – Я тебе морду разобью! И все твои тетрадки со стихами порву на клочки!

– Словен!!! – это мама.

– Ах так! И расскажу! – это Мирта, чье солнечное настроение ушло безвозвратно и осталась лишь глухая ненависть к младшему братцу. И зачем только мать родила его, да еще и неизвестно, от какого мужика! А еще говорит, что верующая, как будто верующие не знают: блуд – смертный грех. И они, дети без отцов, – дети греха. – Мама, он сказал ребятам из своего класса, что учительница Ванбладт берет у него и рот. Потому, мол, оставляет его после уроков на дополнительные занятия, чтобы заниматься оральным сексом.

– Словен!!! – закричала мама, прижав ладони к щекам. На лбу у матери проступили белые пятна – как всегда, когда мама сильно нервничала. – Как ты смеешь такое говорить про учительницу! Или… погоди… Это правда?! Мальчик мой, тебя совращает эта женщина?!

Словен густо покраснел и только молча яростно смотрел на сестру.

– Мама, не верь ему! – заявила Мирта. – Он выдумывает. Будет учительница Ванбладт брать у него в рот, как же! Он просто не хочет ходить на дополнительные занятия. И к тому же он не хочет, чтоб мальчишки из класса дразнили его…

– Заткнись!!! – Словен швырнул в Мирту коробку с кукурузными хлопьями. – Сука, сука поганая!

– Словен, не выражайся, это грешно! – У мамы в глазах стояли слезы. – Почему ты не сказал мне, что тебя дразнят, я бы пришла в школу, поговорила с твоим педагогом…

– Потому что его дразнят, знаешь, мама, как?! – В Мирте клокотала злая, ненавидящая энергия. – «Самый маленький пенис», вот как! Вот он и придумывает, что у него сосет взрослая женщина! Ай, мама, убери его, он меня убьет!!!

Утренний завтрак, с невинной маминой фразы превратившийся в отвратительный скандал, достиг точки кипения. Словен с кулаками накинулся на Мирту. Та по праву старшинства принялась отвешивать ему солидные оплеухи и подзатыльники.

– Дети, да уймитесь же! – плакала мать. – Как вы можете! Вы должны любить друг друга! Подумайте о грехе и воздаянии… Мы ведь в прошлое воскресенье ходили на мессу, и преподобный отец Марк говорил…

О чем говорил в прошлое воскресенье преподобный отец Марк, осталось неизвестным. Потому что в данный момент на сцене семейной драмы появилось еще одно лицо – бабушка Антония, мамина мама. Бабушка была еще крепкой и нестарой и умела укрощать обоих отпрысков своей непутевой дочери. У бабушки в руках, как всегда, имелись два предмета укрощения: трость с крепким костяным набалдашником и тяжелая семейная Библия. Это от бабушки Мирта знала, что они с братом – чада греха. Бабушка, кстати, всегда их так называла. Вот и теперь…

– Чада греха! – загремела бабушка Антония своим совсем нестарым голосом. – А ну уймитесь! Иначе моя трость сделает не одну прогулку по вашим спинам! Мирта, это и тебя касается. Если ты стала девушкой, это еще не значит, что я прекращу тебя пороть. Словен, дрянной мальчишка!

Дети смолкли и уставились в свои тарелки полными ненависти взглядами. Если бы их взгляды могли воспламенять, кукурузные хлопья в момент превратились бы в пепел.

– Матушка, – Роксана Ишкольц и сама побаивалась своей матери и всегда чувствовала себя перед нею виноватой – за то, что не смогла достойно устроить свою судьбу, за то, что родила вне брака. – Простите, что побеспокоили вас. Дети опять…

– Сквернословили? Повздорили? Словен, посмотри на меня, не прячь глаза, бессовестный мальчишка! Что ты такое наговорил матери и сестре?

– Он назвал меня сукой и шлюхой, – расплакалась Мирта. Ей стало горько и обидно. Снова все вокруг было серым безрадостным и наполненным глухой ненавистью к родственничкам, которых зачем-то послал ей Бог. Почему Бог вообще так поступает? По-чему Он вынуждает жить под одной крышей людей, которые не любят и никогда не любили друг друга? Ведь даже мама не любит их – Мирта как-то слышала ее разговор с бабушкой об интернате, – не говоря уже о самой бабушке. Бабушка считает Мирту и Словена ублюдками и выродками. Правда, когда Мирта приносит только отличные оценки (а случается это часто, потому что Мирта хочет быть гордостью семьи и в дальнейшем попасть не в интернат, а получить хорошее образование), бабушка бурчит что-то вроде похвалы и с важным видом дает денег, которых не хватает даже на мороженое.

– Словен, ты знаешь, как я наказываю за плохие слова? – начала допрос бабушка, угрожающе покачивая тростью.

– Матушка, не надо, – взмолилась Роксана Ишкольц. – Ему ведь сейчас в школу! Будут потом спрашивать, откуда синяки.

– Ничего, – сказала бабушка. – Соврет, что упал с лестницы. Словен…

– Я больше не буду, – торопливо пробормотал мальчик. В его глазах теперь ненависть мешалась с животным ужасом.

– Словен, – повторила бабушка Антония. – Выйди из-за стола.

– Матушка, он опоздает в школу… – пыталась еще вступиться за сына мать.

– Ничего. Успеет. Словен, наклонись. Или ты хочешь, чтобы я отколотила тебя по рукам?

Мирта, дрожа, смотрела на экзекуцию. По ее спине бабушкина трость не прохаживалась последние три года, но она очень хорошо помнила, каково это. И сейчас ей было жалко брата, сейчас она корила себя за то, что наябедничала… Но тут же вторая, внутренняя.

Мирта, которая была позлобнее внешней, сказала: «Он получает, что заслужил. Никто не имеет права называть тебя сукой и шлюхой безнаказанно. Он сам виноват».

Словен получил причитающиеся ему колотушки и чуть не бегом кинулся в свою комнату.

– Не вздумай опоздать в школу! – напутствовала его вслед бабушка. – Иначе еще всыплю.

Тут ее взор обратился на Мирту. Та тихо поднялась из-за стола.

– А ты, красавица, – сказала Мирте бабушка, – не думай, что раз я тебя не порю, то, значит, и не за что. Подойди ко мне.

Мирта повиновалась.

– Посмотри в глаза. Мирта повиновалась.

Бабушка оценивающе посверлила ее взглядом.

– Косметики нет, это хорошо, – сказала бабушка. – И не смей краситься до самого выпускного бала. Девушку украшает скромность и целомудрие. И если вдруг ты начнешь встречаться с мальчиком…

Мирта похолодела. Ей показалось, что собственные глаза, лицо, руки – все, чего касался Шандор, сейчас окрасится в какой-нибудь ядовитый цвет вроде фальшивых денег и выдаст ее. Но ничего не произошло. Бабушка почти не больно подергала Мирту за ухо и напутствовала:

– Хорошая учеба и никаких мальчиков! Вот для тебя закон! Ступай в школу.

… Когда младшие отпрыски семейства Ишкольц ушли в школу, мать сказала бабушке:

– Матушка, прошу тебя, не будь с ними так строга…

– Я выколачиваю из них твои грехи, дочь, – ответила бабушка Антония. – Они ублюдки. Они дети греха. Их надо воспитывать денно и нощно, чтобы из них получились достойные люди. Следи за Миртой. У нее опасный возраст. Я не уследила за тобой, и в шестнадцать лет ты оказалась беременной. Пришлось брать грех на душу – вести тебя на аборт…

– Мама, не надо об этом!

– Надо. Если ты хочешь, чтобы, в отличие от тебя, твои выродки стали достойными людьми… Подай мне завтрак, что стоишь?

Роксана Ишкольц подавала матери завтрак и старалась унять злые, непокорные слезы. Мать была права. Как всегда. И дети нуждаются в суровом воспитании.

… Мирта и Словен всегда ходили в школу разными путями. А сегодня этот маневр приобрел еще и статус демонстративной ненависти – брат не мог простить сестре своего унижения, а сестра брату – самого его существования. Потому Словен потопал через блошиный рынок, где продавалась всякая чепуха, понятная и любимая разве только мальчишками окрестных кварталов. А Мирта зашагала сквозь небольшую рощу, которая выросла на месте старых-престарых железнодорожных путей. Мирте всегда нравилось идти по заросшей травой и простенькими цветами узкоколейке, не опасаясь, что появится поезд, и мечтать о том, как однажды она вырастет и навсегда уедет от своей нелюбимой семьи. И из этого города. Она способная, она поступит в столичный университет, а там начнется иная жизнь, в которой не будет проклятого братца, ненавистной бабки с ее тростью!

Вот только Шандор… Жаль будет расставаться с Шандором. Хотя почему расставаться? Теперь до окончания школы они будут гулять вместе, а потом – вместе же и поедут в Будапешт навстречу новому прекрасному будущему…

Мирта выкинула из головы мечты – размечтавшись, можно и впрямь опоздать в школу, заработать «желтое замечание» и нарваться на неприятности. И быстрее зашагала по трухлявым шпалам, уже высушенным горячечным апрельским солнцем… И тут она отчетливо услышала за спиной рев приближающегося поезда.

Она обернулась, леденея от страха. Здесь не могло быть никаких поездов!..

… Никакого и не было. Только метелки прошлогодних бессмертников да опушенные белыми свечками ветви верб покачивались от теплого весеннего ветра.

Мирта помотала головой, но страх не отпускал. Рев несуществующего поезда все еще стоял в ушах, заставляя тело трепетать от ужаса. Мирта припустила бегом из этой рощи и поклялась себе, что отныне шагу сюда не ступит. Хотя не знала почему.

А про настроение и говорить нечего. Мирта не опоздала в школу, но явилась туда с таким похоронным видом, что никому на глаза не хотела показываться. Но разве это получится? На первом же уроке Шандор прислал ей записку:

«Что случилось? Гусь прошел по твоей могиле? Улыбнись, Мирта! Я скучаю по твоей улыбке».

И пририсовал улыбающееся сердечко, пронзенное стрел ой.

Мирта даже не повернулась в его сторону. С ней творилось что-то странное. Рев несуществующего поезда никуда не делся, он бился внутри черепа и заставлял глаза слезиться, а все тело – противно ныть и болеть как при высокой температуре. Мирта не услышала, как началась перемена, как одноклассники вылетели резвиться в школьный сад и в комнате осталась лишь она и Шандор. Мирта не заметила, как к ее парте подошел Шандор, и очнулась, лишь когда он робко коснулся ее плеча. Она подняла голову и посмотрела на него.

– Что с тобой? – испуганно спросил Шандор. Девочка не отвечала; она была бледна меловой бледностью, тяжело дышала, а в расширенных ее глазах буйствовал неудержимый ужас.

Мирта молчала, глядя сквозь мальчика, а рука ее, держащая карандаш, вывела в тетради:

«Мне очень плохо».

Но Шандор не прочел этой надписи. Он не смотрел на тетрадь, он смотрел в глаза Мирты, потому что за свою не слишком длинную жизнь мальчику еще не приходилось видеть столь страшных и несчастных глаз.

– Ты заболела? Мирта, что у тебя болит? – Шандор говорил это и не мог оторвать взгляда от налитых болью глаз девочки. – Давай я отведу тебя к школьному врачу. И опять он не заметил, как ее безвольно лежавшая на парте рука ожила и вывела в тетради новую запись:

«Я не хочу так больше жить».

Лицо Мирты искривилось, из глаз полились слезы. Плакала она беззвучно и как-то автоматически. Шандор отшатнулся. Ему показалось, что у девочки припадок.

– Погоди! – воскликнул он. – Я сюда сейчас врача приведу!

Шандор убежал за врачом. Мирта сидела в пустом классе и выводила в тетради строчку за строчкой, глядя, однако, не в тетрадь, а в пустоту, где ревел и плевался искрами из-под колес страшный, черный поезд со стеклами вагонов, заляпанными кровью, с колесами, острыми, словно кинжалы, с кабиной машиниста, где скалился скелет в форменной фуражке:

«Не хочу так, не хочу так, не хочу так. Почему? Почему? Почему?»

И тут в видение Мирты добавилось персонажей. Теперь рядом со скелетом-машинистом стоял Словен. Он был избит, его лицо опухло от синяков, а из груди, там. где сердце, торчала бабушкина трость. Словен больше не ругался, он молча плакал и с упреком смотрел на Мирту. Чувство безумной нерассуждающей пины перед братом хлынуло в душу девочки и затопили ее. У Мирты тряслись руки, но она продолжала писать, глядя внутрь своего видения: