Смех Циклопа

Невысокий бортик не позволяет волнующейся бирюзовой воде выплеснуться из цистерны.

Благодаря прозрачной крыше из любой точки этой круглой квартиры видно солнце, луну и звезды.

Настоящий райский островок где-нибудь посреди Индийского океана – чуть ли не в центре города!

– Почему ты… почему вы отказываетесь мне помогать?

– Дариус мне не нравился.

– Не нравился Дариус? Он же был ЦИКЛОПОМ! Любимейшим французом всех французов! Дариуса любили все.

– Что ж, я – не все. То, что ошибающихся много, не значит, что они правы.

Это я уже слышала…

– Дариус никогда меня не смешил. Его юмор всегда казался мне тяжеловесным и вульгарным. Он насмехался над женщинами, иностранцами, больными. Он смеялся надо всем и не уважал ничего.

– Разве не для этого существует юмор?

– Если так, то я задаю вопрос: «Зачем мне юмор?» У меня вызывают презрение люди, которым обязательно нужно испытывать спазмы диафрагмы, когда какой-нибудь бедняга поскальзывается на банановой кожуре или стоит мокрый после того, как его нарочно окатили водой из ведра.

– Но…

– Не настаивайте. По-моему, насмехаться над неудачниками, слабыми, над не такими, как мы, – недостойное занятие для развитого существа. Что главное в юморе? Приглашение подвергать поношению рогоносцев, пьяниц, безногих, толстяков, карликов, блондинок, бельгийцев, женщин, святых отцов, всех на свете. Не вижу ничего достойного в этом коллективном помешательстве. Смерть Дариуса Возняка – благо для всех, кому еще не изменили ум и хороший вкус.

– Но…

– И вообще, он не сам писал свои миниатюры. Он крал их или собирал анекдоты безвестных авторов и подписывал их своим именем. Ему все сходило с рук.

Лукреция Немрод встряхивает рыжей копной волос.

– Я же говорю, начало расследования…

– Что там у вас? Орудие убийства – синяя шкатулка с буквами BQT и предостережением «не смейте читать»? Почерневшая фотобумага? Видеозапись с грустным клоуном? И вы называете все это «началом расследования»? Надеюсь, вы шутите, мадемуазель Немрод?

Он намеренно мотает мне нервы!

Она внимательно его разглядывает. Бывшая звезда научной журналистики после их последней встречи заметно похудела. Но впечатление, что перед тобой большая кукла, никуда не делось: то же припухлое лицо, толстые губы, лысина, круглые точеные уши, высокий для таких габаритов рост – больше 1,8 м.

– Больше не могу тратить на вас время. Увы, у меня встреча с друзьями.

Друзья? Если я правильно помню, у него не было никаких друзей.

Он сбрасывает полосатые шорты, под ними обнаруживаются плавки в красный и синий цветочек. Он заменяет темные очки такими же узкими очками для плавания и затягивает на плавках шнурок.

Подойдя к своему бассейну, он изящно ныряет, не произведя ни малейшего всплеска.

Из воды весело выпрыгивают, приветствуя друга, два дельфина.

Это не пресная, а морская вода!

В прошлый раз она уже любовалась дельфинами в этом бассейне, придуманном специально для этих чудесных созданий.

Как красиво!

Как удивительно!

Как жаль, что я для него ничто!

Пока Исидор Каценберг плавает, она сидит и терпеливо ждет.

– ОСТОРОРЖНО! – внезапно кричит она. – ТАМ…

Она указывает на треугольный плавник, стремительно режущий воду.

Научный журналист высовывает голову из воды и деликатно сплевывает.

– ОСТОРОЖНО! АКУЛА! – вопит она.

Плавник приближается к беспечному пловцу.

Когда от страшных челюстей уже не увернуться, Исидор Каценберг протягивает руку и гладит чудище по спинке.

– Вас напугал Жорж? Я спас его, когда его прибило волнами к кубинскому берегу.

Он подплывает к ней и кладет локти на бортик.

– Жорж проглотил крючок, заброшенный кубинским рыбаком. Рыбаки собирались отрезать ему плавники, из них делают китайский суп, якобы усиливающий потенцию. Искалечив бедняг, рыбаки отпускают их. После этого акулы гниют заживо в океанской глубине, испытывая страшные муки. Но кого занимают страдания акул, принесенных в жертву ради эрекции у китайцев? Мой приятель из «Гринпис» пробрался на кубинский баркас и хотел вытащить акуленка из воды. Но его изрядно потыкали гарпуном, пришлось его лечить. И главное, подбадривать.

Что он несет? Как это – подбадривать акулу?

– Я называю его Жоржем, чтобы он не оставался безы- мянным. Жорж панически боялся людей, считал всех нас опасными. У него была… как это назвать?… Человекофобия.

Она провожает взглядом удаляющийся плавник.

– У него развивалась паранойя. Необходимо было забрать его из океана, кишащего опасностями.

Да он совсем свихнулся!

– Я решил его усыновить. Сначала я боялся, что это будет трудно, но все получилось. Жорж считает себя Джорджем и отлично ладит с Джоном, Ринго и Полом, моими дельфинами. Жорж – белая акула. Его соплеменников ошибочно называют людоедами. Это существо из далекого прошлого. Акулы были современницами динозавров и с тех пор не претерпели никакой психологической эволюции. Она им ни к чему, потому что они – само совершенство. Фильм Спилберга «Челюсти» сильно им навредил, а теперь я пытаюсь реабилитировать этот вид.

Исидор Каценберг не спешит вылезать из воды. Он пытается прицепиться к плавнику акулы, чтобы та его покатала, но робкое существо не желает повиноваться и спешит прочь. Бывший научный журналист преследует его безупречным кролем. Акула ищет спасения на дне бассейна, он ныряет за ней, гладит ее, но, не добившись взаимности, выныривает.

– Знаю я его! Он боится. Это из-за вас, мадемуазель Немрод. Ваше присутствие его нервирует. Он знает, что я не причиню ему зла, а вот насчет вас сомневается. Я вас не выпроводил, вот он и не желает иметь со мной дела. Мостик у вас за спиной, вы знаете обратную дорогу, не так ли?

И Исидор снова спешит в глубину, к зубастому другу.

Лукреция Немрод сидит неподвижно, следя за его грациозно скользящим в воде силуэтом.

Он высовывает голову и приподнимает очки.

– Вы еще здесь? Кажется, я вас отпустил. Спасибо. До свидания, мадемуазель Немрод.

Это сказано крайне сухим тоном.

Она мысленно ищет ключик к этому непроницаемому мозгу.

– Мне кажется, что вы – любитель игр и дерзких вызовов, Исидор. Давайте сыграем в «три камешка»: проиграете – придется мне помогать.

Он удивленно таращит глаза.

– Разве вы помните правила?

– А как же! Все просто. Каждый берет три спички, прячет в правом кулаке ноль, одну, две или три, вытягивает сжатый кулак. Играющие по очереди угадывают сумму спичек в обоих кулаках.

Из воды выпрыгивает дельфин, но она, не обращая на него внимания, продолжает:

– Получается цифра от нуля до шести. Если один из двоих называет правильную цифру, он выбрасывает одну спичку. Игра возобновляется. Кто первым остается без спичек, выиграв трижды, тот и победитель.

Исидор Каценберг колеблется, потом вылезает из своего огромного бассейна, вытирается, обматывает полотенцем бедра.

Заглядывая в ее изумрудные глаза, он говорит:

– Почему бы нет, собственно? Согласен, сыграем в «три камешка» и решим, буду ли я вам помогать. Но если вы проиграете, я запрещаю вам беспокоить меня под любым предлогом.

Каждый берет по три спички, прячет у себя за спиной, потом вытягивает сжатый кулак.

– Ladies first[7], мадемуазель Немрод.

– Думаю, в двух наших кулаках всего… четыре спички.

– Три! – возражает он.

Оба разжимают пальцы. На ладони у Лукреции две спички, на ладони у Исидора одна.

Журналист аккуратно кладет перед собой одну спичку.

Игра возобновляется. Теперь приходится угадывать цифру между 0 и 5.

Поскольку Исидор выиграл в первом раунде, он называет цифру первым.

– Пять.

– Четыре, – отвечает она.

Они разжимают пальцы. Спичек пять.

Исидор выкладывает следующую спичку. Дальше.

– Ноль! – говорит он.

– Одна.

Оба демонстрируют пустые ладони.

Она в полном недоумении и не верит собственным глазам.

– Вы выиграли три раза подряд, а я ни разу. Как у вас это получилось?

– В конце, когда вы поставили максимум, я сказал себе, что в следующий раз вы для разнообразия поставите минимум. Простая штука, элементарная психология.

– С последним раундом понятно, а до того?

– Вы боялись проиграть и были предсказуемой.

Как же он меня раздражает, как раздражает!

Он уже налил себе овощного соку и украсил бокал зонтиком.

– Всего хорошего, Лукреция.

Она смотрит на мостик и не шевелится.

– Вы мне нужны, Исидор…

– Я не ваш отец, Лукреция. Сами справитесь.

Она подходит к нему, вынимает из кармана шкатулку и сует ему под нос.

– Хотя бы один совет, чтобы расследование двинулось в нужную сторону! Пожалуйста!

Он размышляет, глядя на шкатулку с буквами BQT и с требованием «не смейте читать!».

– Гм… Первым делом надпись. Вспоминается знаменитый психологический принцип закрепления наоборот, предложенный Милтоном Эриксоном. Этот американский психотерапевт выстроил целую легенду на основании случая из своего детства. Его отец, фермер, затаскивал корову в коровник, тянул ее за веревку, а скотина упиралась. Девятилетний Эриксон поднял отца на смех, а тот ему и говорит: «Раз ты такой умный, сделай лучше». И ребенок вместо того, чтобы тянуть корову вперед, потащил ее за хвост назад. Упрямая скотина сразу рванулась вперед и оказалась в коровнике.

– Какая связь между Эриксоном и Циклопом?

– Тот, кто нацарапал это на шкатулке, хотел побудить Дариуса прочесть. Иначе он, возможно, не сделал бы этого. Надпись «Прочти!» могла вызвать у него недоверие.

– Забудьте вашу науку, лучше помогите мне, Исидор! Я без вас не обойдусь.

Он меряет ее взглядом, улыбается. Медлит, потом небрежно произносит:

– Судя по тому немногому, что вы мне рассказали, я могу высказать догадку, что эта история со странной смертью выходит за пределы круга ее участников.

– Как это понимать? Перестаньте говорить загадками!

Он не торопится с ответом.

– Для меня, – слышит она наконец, – настоящий вопрос, над которым вам надо задуматься, чтобы раскрыть это дело, звучит так: «Почему на земле возник юмор?»

19

321 255 г. до н. э.

Восточная Африка, примерно там, где потом возникла Кения.

Два племени гоминидов заметили друг друга издали. Обычно небольшие бродячие стаи людей старались друг друга избегать. Но в этот раз, наверное из-за хорошей погоды, они решили схлестнуться с целью захвата чужих самок.

Вышла знатная свалка, все что было мочи лупили друг дружку палками и обработанными камнями, чтобы нанести неприятелю максимум потерь.

В центре поля боя два вождя, встав друг напротив друга, пытались испепелить друг друга взглядом.

Вождь племени с севера был низкорослым, с большими ногами. Вождь племени с юга был рослым и широкоплечим.

Вот они двинулись друг на друга.

Все внимание оказалось приковано к ним. Драка прекратилась, толпа присмирела и встала в два полукольца, чтобы поглазеть на столкновение своих главарей.

Те мерили друг друга взглядами, подбадриваемые криками соплеменников, грозно рычали, строили пугающие рожи, топали ногами, бешено вращали глазами.

Все предчувствовали великое единоборство, которое решит, какое из двух племен выживет.

С хриплым ревом вождь южного племени швырнул в глаза противнику горсть песка, и пока тот тер глаза, бросился на него и опрокинул. Потом южанин схватил здоровенный валун и высоко поднял, чтобы расколоть, как орех, голову поверженного врага.

За его спиной ликующее племя выкрикивало неразборчивое, но с явным смыслом: «Убей его, убей!»

Вождь южан приноравливался, как лучше ударить, чтобы череп северянина сразу раскололся.

На мгновение все затаили дыхание, притихла сама природа.

В этот самый момент с неба шлепнулся кусок помета стервятника, здоровенный, липкий, и куда – прямиком в глаз человеку, замахнувшемуся камнем!

От неожиданности ослепленный южанин уронил камень прямо себе на ногу.

Он издал истошный визг, означавший «ой!», и запрыгал на месте, обхватив обеими руками ступню.

Для поваленного на землю все происходило замедленно. Сначала он чувствовал невыносимый страх смерти, потом это чувство сменилось другим – щекотным жжением в горле. Жар в голове и в горле распространился на рот, спустился в живот, у него свело диафрагму, изо рта с бульканьем вырвался воздух.

Все это длилось какие-то доли секунды, но, начавшийся физиологический процесс было уже не укротить.

Вождя северян скрутили сопровождаемые какими-то звуками судороги.

Он хихикал и не мог остановиться.

Тут же, словно мгновенно подхватив от него заразу, все остальные члены северного племени захихикали и заквакали от облегчения и от изумления этой свалившейся с неба нелепой развязкой.

Южное племя поколебалось и тоже дало волю целительному спазму.

Так происходило не впервые, но до сих пор смех возникал у отдельных людей, иногда охватывал семью, но внутри ее и стихал. В этот же раз несколько десятков собравшихся вместе людей смеялись почти что от души над одним и тем же происшествием.

Вождь южан, стерев с лица помет, хотел было продолжить то, что так успешно начал, но, видя, как веселится его племя, смекнул, что так поступать негоже. Подражая остальным, он тоже засмеялся. Убийство? В обоих племенах ни о чем таком больше не помышляли. Что-то изменило их настроение на противоположное.

Дошло до того, что два племени решили слиться в одно.

История о том, как в роковой момент с неба упал помет стервятника, передавалась из поколения в поколение. Ее раздували, разыгрывали в лицах, прославляли, обогащали подробностями. Но слушатели и зрители всякий раз покатывались со смеху, как будто поразительное событие происходило у них на глазах.

Так родился первый анекдот в коллективной истории смеха. Гораздо позже историки обнаружили, что именно тогда человеческий род сделал новый шаг в своей эволюции.

Большая история смеха. Источник: GLH.

20

Вороны устроили драку из-за расклеванного трупа мышонка с вывалившимися внутренностями, от которых идет пар.

Лукреция Немрод вернулась на кладбище Монмартр, где, миновав могилу певицы Далиды, добрела до могилы комика Дариуса.

«Я бы предпочел, чтобы в этом гробу лежали вы, а не я».

Вместо его фотографии на надгробии могло бы быть зеркальце.

«Любуйтесь собой, после меня настанет ваш черед кормить червей». Уверена, такие мысли могли бы его позабавить.

Она застывает перед могилой комика в глубокой задумчивости.

Я не откажусь от расследования.

Я найду твоего убийцу, Дариус.

Что посоветовал Исидор? Погрузиться в историю. Выяснить, как родилась первая человеческая шутка. Что могло впервые рассмешить наших предков?

Новый порыв ветра обрывает с деревьев листву.

Не пойму, в чем интерес, и вообще, где мне искать эту информацию? Кто мог ее записать? Кто это видел? Кто слышал? Кто мог рассказать другим? Никто. Именно, что никто.

Ветер гонит облака, и они мчатся, как по срочному делу.

А взять меня: кто впервые рассмешил меня саму?

Она силится вспомнить первые мгновения собственной жизни.

Свое рождение.

Это было на кладбище.

Вот уж шутка что надо.

Она запускает руку в сумочку, достает пачку сигарет, пытается закурить, но ветер упорно гасит огонек зажигалки. Она наклоняется, загораживает огонек ладонями. Когда у нее наконец получается, она сильно затягивается, закрыв глаза.

Родители положили ее в могилу, на крышку гроба. Могильщик, найдя младенца, отнес его в больницу.

Начать там, где все всегда завершается, – не изысканная ли шутка судьбы?

Потом ее поместили в католический сиротский приют для девочек Нотр-Дам-де-ла-Совгард.

Давление религиозной морали приводило у нее и у ее товарок к пресловутому эриксоновскому «закреплению наоборот», о котором говорил Исидор.

Только вместо «Не смейте читать!» им твердили: «Никакого секса!», «Никакой радости!», «Никакого удовольствия!»

Чем настойчивее от девушек требовали благопристойности, тем сильнее им хотелось познать грех.

Само это место словно подталкивало к грехопадению. Приют для девочек Нотр-Дам-де-ла-Совгард во всем совпадал с представлением Лукреции о замке Синей Бороды: провонявшие селитрой каменные стены, сырые подвалы, скрипучие дубовые двери и узкие темные коридоры.

В 15 лет под предлогом медосмотра (ее считали «отсталой») ее облапал «гость» приюта, родной братец матушки-настоятельницы, тоже священник и управляющий сиротским приютом, только для мальчиков. Позднее Лукреция выяснила, что развратник отказался от сана и заделался… председателем международного конкурса красоты.

По крайней мере нашел дело в соответствии со своей порочностью.

После этого инцидента у нее развилось глубокое отвращение:

1) к мужчинам,

2) к собственному телу.

В ее юном мозгу это были связанные вещи.

Не любя мужчин, она естественным образом потянулась к женщинам.

Не любя свое тело, она естественным образом стала… мазохисткой.

На следующий год она встретила необыкновенную возлюбленную.

Мари-Анж Джакометти была высоченной худющей брюнеткой с волосами до самых ягодиц и с духами, валившими наповал.

С ее лица никогда не сходила широкая улыбка, смех был мощный, как сирена.

Стоило Лукреции ее увидеть, как она «влюбилась».

Странное выражение – «упасть в любовь»[8]. Почему не «взлететь»? Наверное, потому, что все понимают: это падение, потеря. В глубокой «любви» теряешь себя.

Облака у нее над головой дробятся на хрустальные осколки.

В памяти явственно всплывает лицо бывшей любовницы.

Мари-Анж все было смешно, все вызывало у нее желание шутить, ее невозможно было представить угрюмой. Черные бездонные глаза, незабываемые, опиумные духи.

После неприятности с братом настоятельницы Лукреция занялась самоистязанием. Тело, причину ее мучений, следовало наказать. Она загоняла себе под ногти иголки, резала себя лезвием, чтобы чувствовать боль и учиться ее переносить.

Как-то раз Мари-Анж застала ее за нанесением себе порезов стрелкой от компаса и ласково сказала: «Хочешь, я тебе помогу?»

Она отвела ее к себе в комнату и закрыла дверь на засов. Раздела ее. Связала. Стала лизать, грызть, до крови укусила за шею.

Первый сеанс оставил у Лукреции приятное ощущение «нарушения запретов».

После этого девушки часто уединялись в комнате Мари-Анж. Чем сильнее Лукреция отдавалась извращенным играм с ней, тем больше верила в себя. В свою жизнь. Самоистязание осталось в прошлом. Она сделала себе пирсинг на языке и на соске. Наконец-то она могла сама решать, страдать ли ей, и если да, то как. Она выбрала себе палача, сама назначала себе пытки, и теперь никто не мог сделать ей так больно, как любовница.

Постепенно Лукреция Немрод становилась обаятельнее, сильнее. Улучшилась успеваемость. Не стало подавленности, тревоги. Девушка с изумрудными глазами постройнела, пристрастилась к спорту. Теперь ей хотелось, чтобы ее тело стало мускулистым, точеным, совершенным.

Готова служить. Готова наслаждаться.

У них выработался ритуал: Мари-Анж запирала дверь, зажигала свечи, включала музыку, чтобы заглушить стоны, – обычно моцартовский «Реквием».

После укусов начинались избиения розгами и истязания хлыстом. Изобретательности не было предела, и раз от разу Лукреция все больше наполнялась гордостью. Она могла предстать перед драконом и восторжествовать над ним, пускай измученная, могла обуздать свой страх, довериться палачу, переступить через мораль; если бы за ней наблюдали, то она повергла бы наблюдателей в шок.

Наконец-то хоть кто-то полюбил ее тело, проявил к нему внимание. Она знала, что, разыгрывая покорность, на самом деле сама принимает все решения, определяет заметность следов на теле, силу их любви. Выражение «подчиниться, чтобы главенствовать» как нарочно придумали для их игр.

А потом произошел «инцидент».

Вторая великая шутка в моей жизни после рождения на кладбище.

Дело было в субботу вечером.

Небо хмурится, вдали сверкают молнии, гремит гром, пока еще без дождя.

Лукреция Немрод глубоко вдыхает теплый воздух, медленно выдыхает, опускает веки.

Суббота, 10 вечера.

Как было у них заведено, две воспитанницы приюта сошлись в комнате Мари-Анж и разделись.

В этот раз любовница привязала ее к четырем углам кровати. Лукреция лежала на спине, совершенно голая, с завязанными глазами, с кляпом во рту.

Пошли ласки, поцелуи, укусы, розги.

Каждым нервом, каждым сантиметром кожи Лукреция чувствовала нарастающее запретное наслаждение, стонала, невзирая на кляп, под Lacrimosa Моцарта, звучавшую все громче.

Вдруг поцелуи прекратились.

Лукреция ждала в волнении и нетерпении. Странно было чувствовать обдувающий живот поток свежего воздуха. «Мари-Анж забыла закрыть дверь», – мелькнуло в голове.

Но вскоре послышались какие-то звуки, шуршание. Потом громкое «тсс!».

Все стало ясно, когда Мари-Анж сорвала с ее глаз повязку.

В комнату набилось десятка три девушек. Они окружили ее, вооруженные фотоаппаратами и телефонами.

Лукреция умирала от унижения. И тут Мари-Анж произнесла два страшных слова:

– АПРЕЛЬСКАЯ РЫБА![9]

Суббота, 1 апреля!

Взяв фломастер, любовница нарисовала между ее грудей рыбину. Такого жуткого смеха, каким она это сопровождала, Лукреция не слышала ни до, ни после этого.

Ее великая любовь не только предала ее, но и выставила на посмешище перед всеми обитательницами их этажа в честь Дня смеха.

Ненавистное 1 апреля.

Мари-Анж не унялась: она отдала фломастер девчонкам, чтобы желающие разрисовали «апрельскими рыбами» все тело жертвы.

К первой рыбине добавился целый косяк, голов двадцать.

Все от души хохотали над удавшейся шуткой.

Ненавистное 1 апреля!

Когда хохотушки убрались, Мари-Анж отвязала ее и погладила по голове.

– Ты ведь поняла, что это шутка?

Лукреция молча оделась.

– Я рада, что ты не злишься. Я боялась, что ты начнешь орать и перепугаешь младших. Ключ к юмору – удивление. С первым апреля, Лукреция.

Она ласково потрепала ее по щеке и поцеловала в кончик носа.

Небо раскалывается от грозди ослепительных молний. Лукреция Немрод по секундам вспоминает все, что последовало за тем незабываемым 1 апреля.

Сначала она, глотая слезы, забилась в свою каморку. Потом необходимость погнала ее в душ. Там она бесконечно, до крови терла себя губкой, избавляясь от рыб у себя на груди, животе, руках и ногах. Но чернила успели въесться в кожу. Пришлось смириться и положиться на время. За недели и месяцы естественное отшелушивание должно было вернуть ее коже нормальный вид.

Завернувшись в полотенце, вся красная, с кровоточащим сердцем, она вернулась к себе, упала на кровать и дала волю неудержимым рыданиям.

Через некоторое время она машинально включила маленький транзистор у изголовья. Разглядывая себя, она не обращала внимания на шелестящий голос. Краснота спадала, и рыбы снова всплывали на поверхность, проявляясь на розовой коже. При их виде у нее отпали последние сомнения.

Юная Лукреция достала бритву и занесла ее над запястьем, над рыбьим хвостом. «С первым апреля!.. Это шутка» – звучало у нее в голове.

Она отчетливо помнит прикосновение ледяного лезвия к коже, помнит уже появившуюся бурую каплю крови.

«Подожди, не делай этого!»

Она замерла и услышала продолжение:

«…Не делай этого! – повторил голос. – Что толку? Здесь нет рыбы.

Огорченный эскимос бредет дальше. Снова он пилит лед, снова опускает в воду леску с наживкой на крючке. Он ждет, сидя над полыньей.

– Здесь тоже нет рыбы, – снова раздается голос.

Рыбак оборачивается, ищет того, кто ему мешает, но никого не видит. Решив, что стал жертвой галлюцинации, он идет дальше, делает во льду новую полынью, опускает леску и ждет. Серьезный раздраженный голос не заставляет себя ждать:

– Сказано тебе, нет здесь никакой рыбы!

Рыбак встает, грозит небу кулаком и кричит:

– Кто со мной говорит? Бог?

И голос отвечает:

– Нет, директор катка».

Из транзистора льется хохот.

Лукреция поневоле хихикает, вторя веселью в эфире, и ручеек жизни понемногу гасит испепеляющую лаву обиды.

Смеяться и одновременно кончать с собой затруднительно. Мышцы расправились, рука машинально положила бритву, чтобы сделать громче звук, она свернулась в калачик, как побитая собачонка, завороженная обращающимся к ней голосом. Принуждая ее смеяться, Дариус понемногу возвращал ее к жизни. Когда она наконец уснула, слезы успели высохнуть. У нее появился новый друг, она не знала его в лицо, только по голосу, но судьба одарила ее этой дружбой в нужном месте, в нужный момент.