Метель

– Прости…

– Да ничего, сама напросилась, – спокойно ответила она.

– Меня все это довольно сильно нервирует…

– Не переживай, – не дала она мне договорить. – Меня зовут Доон.

– А меня… Доктор называет меня «Дурнем».

– Соглашусь с ним, – улыбнулась Доон.

– Ммм… а тебе дали имя за то, что была розовощекой и златоволосой малышкой? – предположил я.1

– Именно так.

Еще немного постояв в дверях, я, в конце концов, переступил порог и закрыл за собой дверь. Впереди был длинный коридор, как обычно бывает в отелях.

– Что ж, добро пожаловать в наш лабиринт! – произнесла Доон. – Надеюсь, сразу запомнишь, что тут к чему.

Мы начали движение, отчего я сразу напрягся. С одной стороны, мои шаги были довольно уверенными, но с другой – безопасная гавань осталась позади, а я выходил в открытое море. При обретенном чувстве легкости все-таки свежа была память о том, как тяжело было ходить еще вчера…

– Далеко столовая?

– Ты так голоден?

– Просто хочу добраться туда быстрее…

– Совсем рядом. Мы на двенадцатом этаже, здесь же ресторан. Лифт – в конце коридора, там же и лестница. И да, лучше успевай вернуться в комнату до темноты.

– В конце коридора…

– Ты слышал, что я сказала?

– Да-да… до темноты. Экономия энергии?

– Верно, ночью лифты не работают.

– Можно и по лестнице, – храбрился я, но в душе сам себе не верил. – На каком этаже моя комната?

– На двадцать шестом.

– Лучше на лифте…

– Слабак, – она вновь закатила глаза.

– Нам надо что-то делать с твоей агрессивностью…

Но выражение ее лица не изменилось. Мне стало очень интересно, чем же я ей не угодил. Хотя, судя по нашему утреннему разговору, ее недоверие ко мне было оправданным, ведь она моментально поняла мой намек на роль Священного Быка. И это только усугубляло мое положение. Ей-богу, они бы еще вывеску на меня надели!

Мы дошли до просторного помещения. Старинная надпись «Ресторан» подтверждалась вкусными запахами, витающими в воздухе.

– Завтрак у нас с семи до девяти, потом все идут на работу… И не мотай головой – тебе тоже работу найдут!

Я даже не хотел спорить. Мое слюноотделение началось уже при входе в столовую.

– Это Магда, – Доон указала мне на темноволосую женщину в возрасте. – Она здесь и повар, и раздающий, и хозяйка…

Магда была приятной женщиной с добрыми глазами и многоговорящими морщинками. Увидев меня, она заискрилась улыбкой.

– Доброе утро! Мы вас ждем!

– Очень приятно, Магда, – любезно ответил я, подумав: «Надеюсь, меня больше никто сегодня не ждет».

– У тебя особое меню. Все натуральное!

Магда сказала это так, будто натуральная еда была очень большой редкостью.

– Мне даже неловко.

– Ничего, скоро перейдешь на обычную еду, – подхватила мою тарелку Доон.

Мы поблагодарили Магду, которой явно хотелось задержать меня многочисленными вопросами. И надо отдать должное моей белокурой спутнице: она отлично справлялась с ролью проводницы, ловко лавируя между столами и людьми, не допуская никого из них ко мне. А взгляды я притягивал, как магнит! В столовой находилось около сорока человек, и все они смотрели на меня. Кто-то искоса, кто-то прямо. И на каждом лице, в каждой паре глаз читались вопросы-вопросы-вопросы…

– Как же неуютно! – пробубнил я, зачерпывая ложкой омлет.

Доон понимающе кивнула. Кажется, сейчас она, действительно, прониклась сочувствием ко мне. Ей было видно, как я тону среди незнакомого мира.

– Это нормально. Ведь ты – что-то вроде чуда для нас, – попыталась она объяснить ситуацию… то ли мне, то ли себе.

Я лишь кивал головой, набивая рот едой, соком и зеленью. Мне, конечно, было неловко, но не до такой степени, чтобы отказаться от пищи. Тем более что это была самая вкусная еда за всю неделю, никак не связанная с последующим выворачиванием желудка наизнанку.

Доон смотрела на меня и как-то искренне улыбалась такому аппетиту.

– Идешь на поправку. Ешь, как бык!

Я с трудом подавил смех, ибо слово «бык» у меня теперь ассоциировалось с чем-то другим.

– Или как свин, – мрачно добавила Доон. – Я еще не решила…

Чтобы не портить себе аппетит лишними размышлениями, я решил перевести тему. И больше ничего не смог придумать, как обратить внимание на амулет, висящий на шее девушки.

– Милый науз.

Она даже не сразу поняла, о чем я. Дотронувшись пальцами до подвески, Доон сообразила, но лицо ее еще больше нахмурилось.

– Это крестик.

– Да… знаю, – отмахнулся я. – А я как сказал?

– Я и слова такого не знаю… Сам повтори! – потребовала она.

– «Науз», я сказал «Науз». Перепутал…

– Что перепутал?

– Слушай… – не выдержал я. – У меня порой бывает. Спроси у доктора. Что-то внутри перемыкает, и я говорю неадекватные вещи.

Доон что-то молча обдумала, а потом сказала:

– «Неадекватные» – это когда не соответствуют объективной действительности. Но ты ведь сам не соответствуешь нашей действительности…

Мысль показалась интересной.

– Значит, мне разрешается вести себя немного странно?

– Только в пределах разумного, – почти прошептала девушка.

– А что есть разумное? – я также понизил голос.

– Определим со временем.

Как же было приятно от такого поворота событий. Еще с утра мы друг друга ненавидели, а сейчас Доон стала единственным человеком, которому я хотел доверять. Даже доктор казался более подозрительным. Но осознание этого зародило во мне страшную мысль: а не подослал ли коварный врач ко мне эту дерзкую блондинку, чтобы выведать мои секреты?

Я окинул взглядом девушку, перебирая в голове наши разговоры и встречи, и в итоге решил, что мне абсолютно все равно, какая у нее миссия. Ведь, так или иначе, я и сам хотел выяснить, кто я такой. Компания энтузиастов в этом деле мне не помешала бы.

– Науз – это подвеска, в которую клали специальные травы или написанные заклинания, оберегающие здоровье или жизнь, или же просто завязанный узелок. Вот я и подумал, что у тебя такой же. Сейчас вижу, что это просто крест.

– Бесполезная вещица, – хмыкнула Доон.

– Ну, как сказать… Ведь он означает, что ты – часть чего-то большего.

– Чего, например?

– Как минимум, общества, объединенного общей целью.

Девушка явно впечатлилась моими философскими познаниями, что выдала приподнятая бровь.

– А я думала, ты о Христе сейчас заговоришь.

– Ты даже его знаешь? – удивился я.

– Бабушка что-то рассказывала. Она же мне крестик и подарила, когда я была совсем маленькой. Но мне уже тяжело что-то из того вспомнить. Да и кому нужна эта религия?

– Всем нужна религия. Это же система духовных знаний, как-никак. Другой вопрос, что религия – это продукт общества и эволюционирует вместе с ним, в отличие от духовности.

– Возможно. Какое нам дело теперь до распятого человека?

В голове моментально вспыхнул отрывок из недавнего сна: человек на кресте, чучело на кресте, фигура на древе, вокруг вороны. Я невольно поежился, вспоминая птиц.

– Конкретно до Этого, – я ткнул на крестик, на котором, впрочем, не было изображения Христа. – Никакого. Но ведь символ – это не частный случай. Символ универсален, вне зависимости от того, в каком виде он воплощен в данный момент.

Доон снова приподняла бровь:

– Ого! Какие откровения! Ты это в той книге, что дал тебе Док, вычитал.

Я замешкался:

– Да, но… я об этом не думал сейчас. Просто знаю это, и все.

– Так же, как о «наузах»? – моментально среагировала Доон.

– Ну, да… наверно.

Девушка еще раз смерила меня взглядом и после непродолжительной паузы перевела разговор в другое русло:

– Сегодня будет долгий день. Доктор назначил тебе физкультуру, так что поднимись к себе, отдохни, а через пару часов спускайся в медкомнату. А мне пора бежать. Твой номер 2611, – она положила на стол ключ.

– О, так у тебя есть ключ?

– Ты под контролем, – подмигнула Доон.

– Меня устраивает, – сорвалось с моих губ.

То ли от смущения, то ли от ситуации, блондинка залилась смехом. Но тут же остановила себя.

– Ах, да! – ее рука нырнула в карман. – Чуть не забыла. Это тебе, – она кинула мне маленькое красное яблоко. – Только не сдавай меня Магде!

В своей легкой манере Доон поднялась из-за стола и весело вышла из ресторана, попутно поздоровавшись с еще несколькими завтракающими людьми.

– И птичка снова упорхнула… – проговорил я ей вслед, вращая пальцами фрукт.

Оставшись в одиночестве, я ощутил жуткое давление этого места. Люди снова подозрительно косились на меня со всех сторон. Выход был один – бежать как можно скорей в свое убежище. Что я и сделал, мечтая, чтобы по дороге мне больше не встретился ни один человек.

– Было очень вкусно, – поблагодарил я Магду, уходя, отчего она расплылась в довольной улыбке.

– Не убегай так быстро…

– У нас еще будет время побеседовать, – перебил я ее. – Я к Вам обязательно заскочу.

Не дожидаясь ответа, я почти вылетел из столовой. Домой! Домой!

***

Двери лифта открылись на двадцать шестом этаже, и я вышел из него, сжимая в руках книгу Гривина, которую забрал из медицинского отдела, где провел ночь. «Добро пожаловать в Лабиринт», – вспомнилась мне фраза Доон.

Передо мной лежал длинный темный коридор, разветвляющийся еще на три части через несколько метров. И где же моя комната? Я стоял на перекрестке, не в силах решить, в какую сторону направиться. Может быть, направо?

2640… Нет, видимо, все-таки налево. 2601, 2602, 2603. Да, я на правильном пути. И мне надо было торопиться, потому что мои ноги начинали неметь, а на глаза натягивалась темная пелена. Ко всему еще и сам коридор был крайне плохо освещен. Я шел практически на ощупь на слабеющих с каждым шагом ногах. 2607, 2608… Мне показалось, что двери лифта вдруг снова открылись.

Я развернулся, но не смог ничего разглядеть… Ситуацию усугубляло гадкое самочувствие и расфокусировка зрения (никак не удавалось «настроить» его, сколько бы я не тер глаза). Среди полной тишины до меня донесся непонятный звук. Словно кто-то шаркнул по полу. Я замер: «Просто еще один житель»… И через некоторое время на перекрестке появился силуэт. Высокий мужчина… Наверно, сосед по этажу. Однако в сгущающемся мраке я не был уверен, что вижу человека. Воображение рисовало невероятное антропоморфное существо. Оно стояло и смотрело прямо на меня. Чего ему от меня надо? Руки существа вытянулись в мою сторону, став неестественно длинными. Я в полуобморочном состоянии попятился назад, ведь они, как и гибкие ноги, были будто свиты из множества веревок, а его голова казалась неправильной трапециевидной формы… и на ней не было лица!

Ноги совсем отказали, и я свалился на пол, выронив книгу. Перевернувшись, я вновь схватил ее и на четвереньках пополз к своему убежищу. 2609…2610… 11 – мое спасение! Я обернулся…

На этаже никого не было. Лишь я, потный от ужаса, и сумеречные стены. Трясущиеся пальцы достали из кармана ключ, кое-как вставили его в замочную скважину, провернули – дверь отворилась, и я ввалился в комнату. Спустя секунду, я уже сидел на полу, прижимаясь спиной к кровати, и тяжело дышал. В комнате было слишком мало воздуха…

Что это? Очередное видение? Многовато для одного человека. Я обрушил голову в ладони, хватаясь за волосы. Раз, два, три… Выдох.

Все хорошо. Я просто брежу. Вся эта религиозно-историческая чушь из книги плохо влияет на мой неокрепший разум!

Взобравшись на кровать, я ощутил, как к ногам вернулась сила. Физическая нагрузка была мне просто необходима. Доктор правильно понимал состояние моего здоровья. С одной стороны, во мне бушевала энергия, которую надо использовать, а с другой – мне не хватало стабильности, крепости тела.

Из широкого окна в комнату проникал призрачный серебристый свет, мягко отделявший мутные тени. Кровать была самым светлым местом в помещении. На ней же лежала моя новая одежда. Побывав в общественной столовой, я вдруг понял, как хорошо мне было, когда не носил все эти вещи. Вот о чем пытался сказать мне Док в тот день.

Чтобы не грустить, я открыл книгу в поисках той информации, которую рассказывал сегодня Доон. Моя нить-закладка выпала, когда я обронил книгу в коридоре. Поэтому я перелистывал страницы одну за другой. Вот «Предисловие», а вот и «Глава 1»:

«В средние века католическая церковь активно распространяла идею о том, что вся наша греховная земная жизнь, наполненная страданиями и телесными переживаниями, ничего не стоит. Главная цель истинного христианина состоит в спасении своей души. Важна лишь она. Истинно верующим и ведущим соответствующий образ жизни обещали Рай, а людям, идущим на поводу у своей плоти и дурных помыслов, что было неизменно связано, сулил вечный Ад.

Это очень удобная модель мира, говорящая «тянись к свету, а не ко тьме», однако она сильно упрощена, ведь свет и тьма – это самые древние супруги во Вселенной. Дед и Баба, Сера и Ртуть, Царь и его Королева, рождающие главное действующее лицо сюжета – человека.

Считается, что пребывание людей в материальном мире, – это время, за которое нужно успеть подготовить свою душу к Спасению. Под «спасением» понимается воссоединение человеческой души с Богом. То, что в индийской философии трактуется как Мокша – освобождение от вечного перерождения (Сансары) для слияния с Абсолютом. Идея одна, но трактовки различаются, ибо в современном Христианстве акцент Спасения ставится на избавлении от посмертного Ада. Этот акцент довольно сильно искажает основную мысль.

Ведь что такое «Спасение»?

В католичестве для этого принят термин «Salvation». «Salvus» имеет тот же корень, что и русское «Целый» и, в конечном итоге, «Коло». Другими словами, «не нарушенный, не прерванный, замкнутый». Образ, играющий огромную роль во всей древней философии, но никак не отвечающий требованиям известного нам в упрощенной форме церковного канона. Быть спасенным, таким образом, – это обрести целостность, что соответствует индийской Мокши – становлению частью Абсолюта. Именно поэтому Рай так тесно связан с ощущением блаженства: потеря себя как индивида и становление частью целого обеспечивает растворение в общем через потерю частного. Страдание же – удел индивидуального, вызванный отделением от целого (отрывом) и свободой выбора».

Чем дальше я продвигался, тем больше понимал, что вчера не читал ничего подобного. Возможно, бегло пролистал и выхватил какие-то сведения? Но почему я так уверенно рассказывал о христианской символике Доон?

«В православии принят термин «Спасение», в честь чего Иисуса Христа называют «Спасом». В греческой христианской традиции, имеющей общие корни с русским православием, Спасение именуется «Σωτηρία», что обычно читается как «Сотерия».

Слово «Спас» тождественно латинскому «specio», что значит «смотреть, обозревать, наблюдать», как и английское «spectator» (зритель), «spy» (шпионить), скифское «спу», то есть «глаз», что уже на столь поверхностном уровне вызывает логичный вопрос: а причем тут «спасать от мук адских», когда речь идет о «присмотре и наблюдении»?

Следуя за понятием Целостности, а также зная, что в «Сотерии» первый корень – это «σώω» (су), который восходит к общему индоевропейскому «сва» или «су», то есть некий «свод воедино, связывание», мы видим, что «спас» довольно точно подтверждается обрядом надевания нательного креста в христианстве – привязывания своего индивидуального к целому – к христианской Общине, олицетворяемой христианским Богом и Собором Святых».

Ну, наконец-то! Я нашел этот отрывок! Я, действительно, вычитал эти данные из книги! Вот только сомнения не хотели покидать мою голову, а повествование Гривина вело меня дальше:

«Дело в том, что символ креста обозначает как раз скрепление воедино. Второе, более народное, значение креста – это оберег от дурного. Вот и получается, что крест – это и скрепление, и оберег. Другими словами, крест – это безопасность и сила в единстве, что и есть настоящий смысл «Спасения».

Бог изображается в виде небесного глаза, поскольку Он, как смотритель («спас»), способен охватить взором весь мир, в то время как мы вращаемся внутри него. То есть, в отличие от земных существ, Бог видит всю картину целиком, как связанную систему, может охватить ее, то есть постигнуть. Таким образом, Бог находится вне этой системы, противопоставляется ей. Ведь только находясь вне мира, можно видеть его целиком, совсем как космонавты видят Земной шар издалека, понимая его реальные размеры, формы, наблюдая за атмосферными потоками и суточным вращением, а мы – земляне – удивляемся внезапному дождю и любуемся закатами.

Но если Бог – это «глаз» – субъект наблюдения, то что же тогда является объектом наблюдения? Чему противопоставлен Бог? Ответ – видимому материальному миру или, если давать ему имя, Сатане.

Да-да, «Лукавый» – это и есть наша «Явь», мир вещества, мир лиц и оболочек, имеющий множество форм. В то время как образ Господа – это олицетворение непроявленного, мыслимого, идеального. Взаимоотношения Бога и Дьявола, идеи и вещества, замысла и воплощения, именно в таком аспекте – это центр космогонии древних, понимание которой обязательно, так как дает способность воздействовать на материю».

Мой мозг буквально заскрипел. Я подумал, что от прочитанного, но только поначалу. Мне нестерпимо захотелось скинуть одежду – оболочку – и смыть с себя невидимый осадок этого «лукавого» мира. Мысли молниями забились внутри черепной коробки – текст книги запустил во мне механизм обрывочных воспоминаний, но на этот раз их было больше. Словно поток реки, перекрываемый хрупкой дамбой, готовый снести ее своей мощью. И мне было ясно, с чего такая сила, ведь теперь я мог предположить, откуда в моей голове вся эта утренняя информация по наузам. Она снилась мне этой ночью после чтения, но внезапное пробуждение и вызванная им ярость затмили сон, выгнав его в темные подземелья разума. Но теперь я вспоминал. И сон, и те события, что скрывались за ним.

Я стянул с себя душную одежду и залез в ванну. Вода медленно наполняла ее, погружая тело в невесомость и высвобождая мысли одну за другой до тех пор, пока в голове не осталась лишь тишина, а окружающее пространство перестало существовать. Я сделал глубокий вдох и ушел в глубины своего подсознания, нырнув в воду…

***

…Ветер, хлещущий по небритым щекам. Молодой человек, бредущий сквозь ночную темноту. Глаза, полные усталости, опущенные плечи. Хаотичный танец снежных хлопьев в усталом свете городских фонарей…

…Теперь он стоял на вершине холма, поднимающимся над густым зеленым лесом. Мужчина выглядел иначе, более уверенным, жестким и спокойным. Его глаза закрыты, а чуть сдвинутые брови образовали морщинку на лбу. Он держал в руках какой-то предмет прямо перед своим лицом и нашептывал ему неслышимые слова.

Может, он молился? Или прощался? Я бестелесным воздухом парил вокруг него, не имея возможности хоть как-то проявить себя.

«Я тебя освобождаю», – услышал я, приблизившись почти вплотную.

Мужчина открыл сжатые ладони – в них оказалась плетеная из веревок человекоподобная устрашающая кукла, сделанная словно из одного пучка толстых нитей, сходящихся в трапециевидной голове. Мужчина поцеловал ее, медленно выдыхая в нее воздух.

После этого он начал распускать веревки, развязывая узлы. Как только нить освобождалась, он отпускал ее восвояси. И с каждой улетевшей нитью, я чувствовал прилив сил, но не своих, а… ветра. Поток воздуха становился плотнее, и когда в руках мужчины остались всего три нити, ветер жадно вырвал их. Мужчина не сопротивлялся и позволил потоку унести остатки куклы.

Его сияющие глаза были полны радости и смотрели на горизонт. Ветер начал ослабевать, а вместе с ним и мое присутствие в данной сцене…

***

На берегу реки, полной солнечных бликов, столпился народ. Все хотели хоть краем глаза увидеть новорожденного, но волхв был широкоплечим, и малыш терялся в его руках. Маленький комочек, завернутый в красно-белый широкий пояс, который для него соткала Марья.

Рядом по колено в воде стояли молодые родители. Мать позволила себе пролить слезу счастья, отец крепко держал ее за руку. Остальные члены большой семьи остались на берегу, не смея переступить водную черту.

Я наблюдал за происходящим со стороны леса. И если быть честным, то пришел посмотреть не на обряд имянаречения – среди всей этой толпы меня интересовала лишь одна девушка, которая приходилась двоюродной сестрой имениннику. Я искал ее зоркими глазами среди прочих лиц, но не мог увидеть.

«О, бескрайнее море, что было вначале, – продолжал свою громкую речь волхв. – Ты полно жизни, полно силы, стремительно. Течешь и меняешься столь быстро, столь часто! Я вижу тебя рыбой, но вот ты – змея, а после конем ты пенишь свои воды, и брызги летят, словно птицы. Ты – мать, ты – муж, ты – бескрайнее поле, ты – туча небесная, ты – мурава. Позволь мне, лебедю, нырнуть в твои воды. Позволь мне, утице, достать сокровенное».

Волхв, чье лицо скрывала маска, начал раскачивать ребенка, приговаривая: «И нырнул лебедь, но не достал до дна. И нырнул лебедь снова, но не достал до дна. И нырнул лебедь в третий раз, и поднял со дна комок ила».

С этими словами волхв опустил ребенка в воду, отчего все вокруг замерли. Тишину разрезал пронзительный крик малыша, подхваченный ликованием толпы. Родители приняли свое дитя, чтобы завернуть его в сухое и теплое одеяло. Пока они это делали, волхв продолжил свою речь:

«И была сыра Земля, и была мутна Земля», – он набирал в горсть воды и взмахом окроплял народ на берегу.

В какой-то момент толпа разошлась, и моему взору открылось столь любимое девичье личико. Оно сияло в солнечных лучах, и капли разбрызганной воды на ее коже отражали этот блеск. Девушка с любопытством смотрела на брата и, наверно, мечтала, что когда-нибудь окажется на месте его родителей и так же будет принимать своего ребенка.

В светло-русые волосы по всей длине были вплетены красные маки вперемешку с другими полевыми цветами. Скоро наступит время, когда ей заплетут длинную косу, и тогда я смогу прийти в деревню, надеясь сделать ее своей женой. От несбыточности этой мечты я тихонько зарычал. Ну же, посмотри в сторону леса! Увидь меня! Но девушка была полностью увлечена обрядом.

Ребенка перепеленали, и он успокоился.

«И стала земля печься под солнцем. И стала она отделяться от моря вечного. И стала она связываться, крепнуть. И зацвела Явь, и раскинулась Явь, и была она тверда и прочна. И пошли по ней роды животные, роды крылатые, роды хвостатые. И лепились они все из твердеющего ила, и отделялись от Сырой Земли, и связывались узлами прочными».

Волхв подошел к родителям, держащим дитя.

«И завязалось дитя последнее, и было дано ему имя…», – ряженый наклонился к ребенку и прошептал его имя, затем он повторил его на ухо отцу, а после и матери. Достав из маленького мешочка амулет, волхв надел его на младенца, подвязав концы к другому оберегу – маленькой стреле.

«Дано не мною, а теми тремя»…

Я открыл под водой глаза и оцепенел, увидев прямо перед собой страшную трапециевидную голову с высунутым языком, вокруг которой обвивались змеи. Крик вышел бурными пузырями из моей глотки, и я вскочил на ноги, расплескивая на пол воду. В ванной находился только я…

Через два часа, как и было условлено, я направился к доктору. «Я учился кое-каким практикам», – сказал он мне вчера. Я очень надеялся, что одной из них был гипноз…

Глава 6

– Не проси меня об этом! – сразу возразил Док.

– Да я с ума скоро сойду! – кричал я в ответ.

– Нельзя тебе гипноз!

– Нужно, Док!

– Нет, нельзя!

– Но почему?

– Ты еще не готов!

– Да я призраков вижу на каждом углу!

Доктор так нахмурил брови, словно в нем проснулся безумный ученый, которому плевать на то, что произойдет с испытуемым, пусть хоть лопнет, ведь результаты исследования важнее.

– Ты о чем? – спросил он, смерив меня взглядом

В ответ я лишь развел руками. Мне отчего-то казалось, что врач сам прекрасно знает, что со мной происходит. Я не был уверен, откуда появилось это чувство, мог лишь догадываться, но упрямое недоверие к доктору несправедливо прорастало во мне с каждым днем, и это расстраивало, ведь от него зависела моя жизнь, к нему же я обратился за помощью. Просто больше было не к кому идти со своими странностями. И вообще, он сам виноват в моих психических проблемах: дал странную книгу, напугал своим умирающим миром, взвалил на меня демографические проблемы! Вот пусть теперь разбирается с этим клубком!