Метель

Громадным оно казалось лишь первое время. Чуть позже я увидел высокую стену в конце улицы, идущую по квадратному периметру за небоскребами.

Доктор следил за моим взглядом и прокомментировал увиденное:

– Мы пытались занять больше места, но не вышло. Гриб-обжора не пускает. Нас мало, а его там слишком много, и он с каждым годом наращивает свою сеть. Думаю, его мицелий уже под городом, просто ждет момента, когда бетонные улицы треснут от морозов, – доктор изменился в лице, грустная ирония отразилась в его взгляде на город. – Забавно: мы – последние люди, когда-то мы строили огромные города, погружались все глубже в землю и воду, взлетали все выше в небо, а теперь умещаемся на одной улице древнего города, построенного далекими предками. Живем и ждем, когда наступит конец, не в силах ничего предпринять.

Печальный монолог врача наполнил меня новой грустью. Я положил свою руку ему на плечо, но это совсем не выглядело ободряюще. Лишь неуклюжий жест человека, с трудом удерживающего равновесие. Мы смотрели на опускающееся за горизонт солнце, вместе с которым уходило и хрупкое чувство уверенности. Возможно, этот вечер был последним для людей – вот, что читалось в темнеющей тишине.

– Мусорщики каждый день уничтожают сети Гриба на стенах. Самая героическая профессия, – улыбнулся без радости врач.

– Откуда он взялся?

– Мы сами его создали! Точнее, не мы, а те, кто был до нас. У прошлых поколений накопилось очень много синтетических отходов. Большая часть перерабатывалась в новые продукты, но было и то, что выбрасывалось на свалки. Они почти не разлагались, вот и копились. Для их утилизации вывели особый тип известного ранее Pestalotiopsis. Так и назвали «Обжорой», поскольку он в считанные часы поглощал синтетику и особенно любил пластик. Интересным было то, что он просто поглощал ее, не выводя никаких продуктов из своего организма. Гриб просто разбухал и покрывался прочной коркой, будто впадая в спячку. Впрочем, его новая форма отлично горела в первые дни «спячки», превращаясь в золу. Так с ним и поступали. Сжигали. Ни гриба, ни отходов. Очень выгодно. Зола стала замечательным удобрением для почвы. По крайней мере, так говорится в записях, которые мы нашли.

Беда случилась, когда мир рухнул. Многие тонны пластика оказались в распоряжении гриба. А заодно с ним и других материалов. Человечество гибло вместе с животными и растениями, а эта тварь воспользовалась ситуацией! – доктор гневно махнул вдаль рукой. – Там целые города, покрытые каменной корой теперь. Один большой гриб вместо замерзших поселений. Спроси у старого Нила, он ходил туда, когда еще была возможность. До сих пор под впечатлением. Жги его теперь, сколько угодно, все равно не уничтожишь.

В общем, нам повезло, что те, кто тут жил до нас, позаботились о выживании. Самый главный у нас Уорд. Уже даже без имени, просто Уорд – один из Уордов – промышленный род. Его предок изобрел специальное покрытие для стекла, которое превратило все небоскребы в гигантские солнечные батареи. Вот, присмотрись, – доктор провел пальцем по поверхности окна.

От нажатия его пальца стекло покрылось едва видимой паутинкой. Вглядевшись, я увидел хитрые переплетения дорожек, как на микросхемах, только в разы тоньше. Тут были и плотные участки, и проводящие пути, и структура, похожая на соты. Невероятный золотистый технологический узор, преобразующий энергию солнца в электричество.

– От окна идут кабели, несущие энергию в аккумуляторы и электросеть. Конечно, таких объемов, как в древности, наши батареи не вырабатывают, – доктор указал пальцем на выключенные потолочные лампы, – но одного окна вполне хватает, чтобы твои обогреватели работали всю лютую ночь, не давая комнате и воде в трубах моментально замерзнуть. Первые двенадцать этажей работают на систему насосов в здании, лифты и на городские нужды. На остальных живут люди. А вон там, – доктор ткнул пальцем в сторону невысокого, по сравнению с нашим, зеркального небоскреба, находящегося в конце квартала, – располагается наша пищевая база. Мы выращиваем то, что еще можно вырастить. Овощи, фрукты. Их мало, но нам хватает. На первых этажах – лаборатории семьи Роуз, благодаря которым мы имеем синтетическое топливо и еду. Далее располагаются наши искусственные пастбища. Поблагодари за свой сегодняшний деликатесный суп почившего быка и владельца всей фермы Барри Ронсона. Выше располагаются теплицы. Еще пытаемся рыбу разводить, но результаты совсем плачевные, ее даже меньше, чем мяса – очень энергозатратный проект. Почти каждое здание внутри периметра вырабатывает энергию для «Кормилицы». Без нее не будет нас, сам понимаешь, поскольку других источников питания у нас просто нет. Разумеется, там же работает почти все население. Не задействованы только мусорщики, которые по совместительству еще и военные, утилизаторы снега для питьевой воды, инженеры Уорда, и я, как главный врач. Хотя признаюсь, люблю поработать руками на ферме Ронсона.

От информации у меня закипел мозг. Небоскребы-города, небоскребы-фермы, грибы-убийцы, а между ними – снежные улицы.

– Стой! – затряс я больной головой.

Доктор замолчал и искоса глянул на меня:

– В общем, я хотел сказать, что мы живем вот так уже 63 года… Добро пожаловать в Сидней.

– Неплохо…

– В какой-то степени… Вот только нас мало, – смутился доктор.

Я только и смог, что мысленно пожать плечами. Мало ли, много. После тех ужасов, что рассказал врач, я вообще был удивлен, что люди организовали какое-то общество, да еще технологическое и вполне себе автономное. Не знаю, как все это начиналось, но шестьдесят третий год от катастрофы казался мне довольно комфортным. Уорд и его семья должны гордиться собой за то, что смогли создать свой маленький мир где-то на краю ледяного света.

– Значит, это был Уорд? Когда меня нашли.

– Да, он.

– А кто-нибудь еще из Уордов жив?

– Его отец, тоже Уорд, умер 9 лет назад, через год после смерти своей супруги. Остался только один Уорд-младший.

– Наследники?

– Э… – доктор смутился еще больше. – Вот об этом нам и надо поговорить.

Фраза Доктора прозвучала как-то угрожающе, поэтому я перевел свой взгляд с темнеющего горизонта на него.

– У Уорда есть жена, Ребекка. Она целыми днями занимается тем, что воспитывает детей тех, кто занят на ферме или в лабораториях, – доктор помедлил. – Всего у нее 4 воспитанника. Три маленькие девочки и один пятилетний мальчик. Больше у нас детей нет.

Мои брови в недоумении сдвинулись.

– Есть еще шесть подростков 14—16 лет. И все.

– А остальные где?

– Их нет. Просто нет. Среди оставшихся нет мужчин младше 25 лет и женщин до 23.

– Почему?

Доктор медленно выдохнул:

– Кажется, мы больше не можем иметь детей. Я не знаю, что это. Женщин больше, чем мужчин, девочки рождаются чаще. Рождались чаще. Мальчики – это большая редкость. Да и те вырастают бесплодными мужчинами.

– Проблема в мужчинах?

– Да, у женщин патологий нет. Они способны вынашивать детей. Все дело в мужчинах, они просто стерильны. Будто природа наказала всех разом.

Доктор замолк. А у меня хаос мыслей начал складываться в четкую картину. Я моментально вспомнил утренний досмотр и вопрос главаря, много ли во мне силы. По телу вновь пробежал разряд, как от прикосновения доктора, я почти видел полную надежды улыбку главаря…

– Уорду нужно…

– Твое семя, – закончил за меня врач.

Он тут же засуетился, сославшись на то, что ему надо куда-то по делам, и торопливо направился к двери, но открыв ее, остановился.

– Ты полюбишь наш город. У тебя нет выбора. Твое появление здесь сродни благой вести для нас. И мы тебя изучим, – сказал он, стоя ко мне спиной, а затем обернулся и крайне серьезно посмотрел. – Я не знаю, кто ты, но я тебя вылечу. А затем ты окажешь этому гостеприимному месту услугу, дав нам ответы.

Если б не мое дурное самочувствие, я бы непременно поддержал довольно неловкую ситуацию. Но мне было не до этого.

– Радуйся, дурень! – послышался голос врача. – Ты теперь наш Священный бык! Поешь и отдыхай, – донеслось из-за запирающейся на ключ двери. – Загляну к тебе завтра.

Я стоял посреди комнаты, глядя на закрытый выход, слушая звуки удаляющихся шагов человека, которому было доверено мое здоровье. Тишина оглушила меня своей безысходностью. За моей спиной разворачивался сумеречный пейзаж, возможно, последнего человеческого поселения. Оно было таким же одиноким среди бесконечных просторов, как и я. Небо затянулось густым покровом, угрожавшим обрушиться на маленький беззащитный мирок. Его посланники-ветры торопились проникнуть внутрь моего убежища.

Шатаясь, я добрался до кровати и упал в ее объятия. Тело тонуло в мягкости и тепле. В глазах темнело, но сознание все еще сопротивлялось. Священный бык? Я? Бред.

В животе недовольно заурчало, что заставило меня вспомнить про принесенную доктором тарелку супа. Я нашел ее рядом с кроватью и с жадностью принялся поглощать все ее содержимое. Бульон был наваристым, мясным. Но самого мяса в нем не оказалось.

Выпив «суп» секунды за две, я повалился на спину. Меня мучила одышка, а мир будто сузился до размеров пятна на потолке. Запястье заныло от боли, а вслед за ним и все тело. Меня знобило и трясло. Священный бык, черт возьми. Вылечить меня. Бульон из быка… А мяса нет…

Я летел сквозь липкую тьму, встречая тусклые световые пятна. Бестелесный, невесомый, слитый воедино с пространством.

…Сквозь меня пронесся порыв ветра. Я стоял на каменном холме, чью поверхность нещадно поливал дождь. Сквозь темные тучи пробивались яркие всполохи света. Они очаровывали и пугали одновременно. Свет пульсировал, будто небесное сердце, каждый удар которого сопровождался оглушительным треском и грохотом. «То моя лягушонка в коробчонке едет», – послышался голос матери.

Она сидела рядом со мной в детской комнате. Моя голова лежала на ее коленях, и каждое ласковое прикосновение ее рук к моим волосам дарило нежную любовь. Мы вместе укрылись пухлым одеялом с вышитыми оранжевыми слонами, поверх которого около наших ног важно мурчал пушистый серый кот. Он каждую ночь засыпал на моей кровати. Папа был против поначалу, но у кота оказалось больше наглости, чем у отца терпения.

Мама рассказывала мне сказку о том, как один из братьев попал стрелой в лягушку, что жила на болотах, и ему пришлось жениться на ней. Смешная история, и мне больше хочется послушать про серого волка, который помог добыть коня и невесту, но сказку не остановить.

Вот царь пригласил сыновей с их женами на пир. Все пришли, кроме жены Ивана. Он один, совсем один. Люди, наверное, смеялись над ним. Он же дурень! Но вот раздался гром, все ближе и ближе. Народ забегал в страхе, но Иван всех успокоил: «Не бойтесь! То моя лягушонка в коробчонке едет!» И вскоре в зал вошла прекрасная царевна в белом сиянии…

…Последний всполох света стал особенно ярким. Он разорвал тучи и озарил бесконечную водную гладь. Воздух будто взорвался, разнося волны в разные стороны. Если бы у меня были уши, они бы рассыпались, не выдержав громкого рева падающего огненного шара. Через секунду сияющая глыба скрылась в океане. А еще через мгновение меня накрыло огромным цунами…

…Холодное зимнее утро. Еще слишком рано, чтобы даже думать о рассвете. Но я не сплю. Меня переполняют странные чувства. Тут и радость, и трепет, и неизвестность, и ледяное спокойствие. Я только что узнал, что этой ночью у меня родился ребенок…

…Мама продолжала рассказывать сказку. Прекрасная царевна вышла танцевать. В один рукав она вылила вино, а в другой засунула кости от съеденной птицы. Она кружила по залу, завораживая всех присутствующих. Махнула одной рукой – появилось озеро, махнула другой рукой – по нему поплыли лебеди.

«Следи за ее движениями! – услышал я чей-то шепот. – Шаг, второй, в сторону. Ты все запомнил, мастер? Сможешь повторить?». Я оглянулся на голос, но никого не увидел. В тот же момент из другого конца зала донесся все тот же мужской разговор: «Не отрывай от нее глаз. Она покажет тебе, что мне нужно. Видишь, еще один поворот, почти девяносто градусов. Запоминай!». Я встал из-за переполненного яствами стола и направился к двум бородатым мужчинам, которые сидели в дальнем углу зала. Слева от меня танцевала Царевна, вокруг нее плавали лебеди. Я почти дошел до подозрительных стариков, как кто-то дернул меня за плечо. Я обернулся и в страхе отскочил в сторону – на меня смотрела кривая морда чучела…

…Океан кипел и бурлил. Но время двигалось вспять. Огненный шар медленно поднимался из воды, унося с собой молнии.

…Я стоял в хрустальном зале под темным куполом, поверхность которого была украшена изображениями созвездий. Сотни мерцающих подвешенных свечей будто парили в темном пространстве. Я слышал чей-то бас, громом отдававшийся от стен купола. Грозный богатырь кричал на сияющую женщину. Ее белые волосы касались стеклянного пола, создавая всполохи света. Внизу я видел густые тучи, изливающие свою воду.

Тиран кричал так громко, что невозможно было сосредоточиться. «Я изгоняю тебя! И всех твоих…» – послышалось мне. Хрупкий пол треснул, и красавица полетела вниз… а следом и я.

…Под землей сыро и тесно, но безопасно. Богатырь не дотянется до меня. Все хорошо. Я осмотрел свои руки, но вместо них увидел серебряные тонкие ветви. Где-то наверху послышался топот копыт. Мне стало очень интересно, что же там происходит. Извиваясь, я пробивал себе путь сквозь почву. Еще чуть-чуть, совсем близко. Яркий свет весеннего дня ослепил мои не-глаза. По зеленой поляне бегали девушки, изображающие лебедей. Они собирали цветы и плели из них венки.

Внезапный порыв ветра изменил местность. Девушки исчезли, а в нескольких метрах от меня из-под земли выскочил пегий конь. На нем сидел гордый всадник, могучий и грозный. Но без головы.

Ретивый конь носил безголового всадника по лугам, разбрасывая вокруг электрические разряды, пока тот не взорвался букетом цветов. Ромашки, одуванчики, ирисы и прочие. Десятки оттенков, сотни пылинок. Они разносились ветром в разные стороны и, в конце концов, падали на землю…

…Я шел по цветочному полю босыми ногами. Высокая трава нежно касалась моих колен и бедер и будто указывала путь, слегка наклоняясь в нужную сторону, направляя к огромному дубу. Где-то над головой парил белый ворон. Он предупреждал об опасности, но я не видел угрозы. По крайней мере, пока не заглянул за толстые корни древа. Там тихо спала прекрасная дева. Она была так хороша, что неудержимые силы склонили меня над ее бледным телом и заставили горячо впиться в губы.

Глаза девушки немедленно распахнулись, открыв желто-черные вертикальные зрачки. Ее ноги превратились в змеиный хвост. Не успел я понять, что происходит, как она зажала мое горло стальной хваткой и утащила под корни дуба.

В темноте я с трудом различал контуры сжимающей меня огромной змеи. Она давила с такой силой, что кости готовы были хрустнуть в любой момент. Мне не хватало воздуха, изо рта вырывался сдавленный хрип. Мои вены начинали лопаться, заливая змею кровью. Но как только первые ее капли попали на шкуру монстра, ситуация изменилась. Змея в страхе ослабила хват, а потом и вовсе отбросила мое обмякшее тело. Но ей не удалось сбежать – части меня уже приклеились к чешуе и теперь растекались по ней серебряными нитями. Я порабощал каждый сантиметр змеи, пытаясь захватить как можно большую поверхность.

Вскоре вся змея скрылась под моим тонким ветвистым телом. Она стала жертвой, и я не собирался отпускать ее. Я любовался своей новой формой: кокон для поверженной змеи, хищник, нитевидный повелитель подземелья. Но внезапно что-то капнуло на меня и обожгло. А затем еще раз и еще. Жар становился невыносимым…

Я проснулся в холодном поту и с дикой болью в животе. Меня будто разрывало изнутри. Жар поднимался из глубин чрева к желудку, заставляя его бешено сокращаться. Я буквально стек с кровати и ползком, корчась в муках, добрался до ванной комнаты. Меня вывернуло наизнанку в диких судорогах, и из обоих концов пищеварительного тракта потекла жгучая слизь.

«Чертов доктор!» – подумал я прежде, чем окончательно потерять сознание.

Глава 3

Прошло несколько дней, и тихое потрескивание синтетических поленьев в камине стало уже родным звуком для меня. За время, проведенное в запертой комнате, поленья ни разу не менялись. Конечно, они становились тоньше, а их треск все сильнее, но уже пять ночей они верно охраняли мой сон.

– Они когда-нибудь иссякнут? – ткнул я пальцем в сторону огня, и доктор, усмехнувшись, помотал головой.

– Всему приходит конец. Но эти еще поживут.

Мы сидели напротив камина и играли в настольную игру. У нас была доска с ячейками, два кубика с цифрами-точками и шашки. Доктор назвал эту игру «Нардами» и учил меня, что тут к чему. Информация легко усваивалась, но обыграть врача было невозможно. Мне постоянно выпадали совершенно ненужные цифры, в то время как мой соперник был явно на коне.

Приятная темная ночь. Приятная во многом потому, что я, наконец-то, очнулся от своих кошмаров. Доктор сказал, что он выхаживал меня все эти дни, но я то приходил в чувство, то снова впадал в забытье. И решительно ничего не помнил. Лишь один сон о связанной змее, от которого до сих пор было жутко. В остальные часы повторялось одно и то же: боль, беспомощность, механически рокочущая тьма, вспышки, скрежет зубов и когтей, жаждущих добраться до меня. И так до бесконечности. Шепчущие на неизвестных языках голоса, неправильные силуэты. «Ну, и приснится же бред!» – нахмурился я, пытаясь унять вдруг заболевший живот.

– Что, опять? – угрюмо посмотрел на меня Док.

Я лишь отмахнулся от его вопроса:

– Снова не успеваю перетащить эти шашки! Что же тут не так?! Все, следующую партию я играю белыми!

– Ты еще и эту не закончил, – нравоучительно выставил кривой палец врач.

– Дааа, – протянул я, – с такими темпами я никогда не узнаю твое имя.

Доктор молчал, делая умное лицо, но я видел, как изнутри его распирал смех. Мы заключили с ним пари: он скажет свое имя, если сумею одолеть его в этой дурацкой игре. Я решил, что это будет легко, хоть и впервые видел ее, но вот уже в третий раз убеждался в обратном.

– Тут все-таки есть какой-то секрет!

– Конечно, есть! – плеснул врач. – Секреты повсюду! Хитрости, тонкости…

– Угу, – мрачно буркнул я себе под нос и поднялся с пола, чтобы размять онемевшие суставы.

Выпрямить спину – вот, что мне нужно было. Помассировав шею и покрутив головой в разные стороны, я почувствовал прилив новых сил.

Если честно, то было уже невыносимо сидеть в этой комнате. Как только я очнулся и поел, мне захотелось пройтись, подышать. С тех пор прошло уже часов восемь, и силы в буквальном смысле возвращались ко мне. Я будто стал свидетелем, как энергия заполняет организм, отчего ноги мечтали побегать. Мне словно не хватало пары лишних сердцебиений в минуту.

Но вместо этого я неподвижно сидел, согнувшись над этой проклятой доской!

Гнев копьем пронзил мой мозг, но через пару вдохов стало даже неловко от столь неадекватной реакции. Мне следовало быть благодарным и судьбе, и врачу, но меня не покидало чувство бессмысленности всего происходящего. Я подошел к темному окну и посмотрел на свое блеклое отражение. Оттуда на меня глядел уже не совсем мертвец, хотя и человеком с приятной наружностью назвать его язык не поворачивался. Он был слишком напряженным, зажатым, дерганным и сам не понимал, что же его так раздражает в этой уютной теплой обстановке.

Будто в подтверждение моего вопроса, по телу пронеслось приятное ощущение от нежного прикосновения мягкого серого халата. Поддавшись ему, я закрыл глаза и немного успокоился. Вот так, вдох и выдох, вдох и…

– Док, а одежду мне хоть дадут? Или так и щеголять голышом?

– Дадут-дадут, – копошился он с шашками, – только зачем она тебе?

– Что значит «зачем»?! – начал было я.

– Успокойся, дурень, я шучу, – доктор серьезно посмотрел на меня. – Цени свою свободу от одежды. Это редкость.

По моим сдвинутым бровям врач убедился, что я действительно «дурень». Изменив тон, он начал медленно вталкивать в мою пустую голову слова:

– Вот как оденешься, то станешь кем-то. Какой наряд, такая и личность. А ты пока свободен, можешь быть кем угодно.

– Например, дураком без памяти, – отвернулся я снова к окну.

– Дурака в тебе никаким нарядом не прикрыть, – послышался из-за спины тихий ропот врача.

Я бы посмеялся, но легкие все еще болели. Доктор был прав, я был тем, кем был. Скорее никем, чем кем-то. А так хотелось быть хоть кем-нибудь… Я громко выдохнул, раздув щеки, и посмотрел на черное небо. Сквозь полные снега тучи пробивалось бледное сияние. Таинственное, холодное, оно гипнотизировало меня и будто отражало внутреннюю растерянность. Я даже не заметил, как ко мне подошел врач. Все мое внимание было поглощено светилом, медленно выползающим из-за туч. Сначала показался его краюшек, затем половина, а спустя миг месяц полностью вынырнул из своего укрытия. Организм чуть не завыл волком на кусочек Луны.

– Марья, – сорвалось с губ.

– Что? – недоуменно спросил доктор.

Его вопрос живо отрезвил меня, будто выхватив из-под власти ночного владыки. Я повернулся в его сторону, а он долго высматривал что-то в моем лице.

– Ты сказал…. «Мария»?

– Наверно… – я не знал, о чем говорит Док.

– Да еще со странным акцентом…

Я лишь пожал плечами. Да, у меня была какая-то мысль в голове, но голос доктора прогнал ее.

– Это Луна, ты же знаешь?

– Знаю.

– Хорошо, – протянул врач. – А то еще одного Михалыча мне тут не надо.

– Кого?

– Михалыча. Это он научил меня играть в Нарды.

– Так вот, кто виноват в моих сегодняшних муках! – уселся я перед камином…

Михалыч. Оказывается, это было чье-то имя. А я уж думал, что это очередное оскорбление.

– Что за имя такое, «Михалыч»?

– Это не имя. Это отчество. Имя отца, примененное к сыну.

– Зачем?

– Ну, у них так принято, – махнул рукой Док. – Я просто не знаю, как его зовут, а он постоянно называет себя «Михалычем». Да, нам выговорить сложно, но звучит колоритно, не находишь? Михалыч очень гордится таким обращением.

– Какой смысл называть себя именем отца?

– Отца звали Михаил. А Михалыч – это как бы ответ на вопрос «чей сын?». Ми-хай-ло-вич, – проговорил по слогам Док. – «Михалыч» проще…

– Да уж…

– Ага, это самая меньшая странность Михалыча, – по-доброму заулыбался Док.

Я хотел подтрунить над этим «отчеством», но что-то внутри меня подсказывало, что тут не над чем смеяться. Сын своего отца – здесь была сокрыта какая-то философия. Наверное, простая и одновременно глубокая…

– Да уж, – задумчиво повторил я.

Был ли у меня отец? А мать? Где мои корни? И есть ли вообще у меня корни? Быть может, я совсем один? От мысли о корнях снова разболелся живот.

– А кто такой этот Мих… халыч? – довольно легкое слово никак не укладывалось на моем словно окостеневшем языке.

– Один чокнутый русский.

– Как я?

– Нет, по-другому чокнутый. Но тоже интересный.

– Расскажи.

– Да что тут рассказывать? Бывают любопытные люди, которые не похожи на остальных. Вот и Михалыч такой.

– Русский – это кто?

– Родом из других краев.

– Несиднеевиц?

– О, даже говоришь, как он!

– Это как?

– Слова искажаешь! Ну, кто такой «Несиднеевиц»?

– Это Михалыч! – торжественно завершил я логическую цепь, рассмешив доктора.

– Вас явно надо познакомить! – сквозь хохот утвердил врач.

Немного успокоившись, он продолжил:

– Сидней – это Австралия. Страна такая когда-то была. Мы – австралийцы, граждане Сиднея.

– «Кучка выживших» мне больше по душе, – перебил я его.

– Кучкой мы были в самом начале истории. Мы давно уже полноценные горожане.

– Что бы это значило?

В ответ доктор просто махнул рукой. Ему было не по плечу объяснить мне такую сложную вещь, как «часть городского сообщества».

– А Михалыч… его родители приехали сюда издалека. Они говорили, что там, где они жили раньше, было не меньше снега зимой. Представляешь? Кто-то добровольно селится в таких условиях! Михалыч родился здесь, уже после катастрофы. Но он все равно считает себя русским. Видимо, тешит самолюбие. В общем, хочет быть русским – никто не запрещает, тем более что ныне это не значит ничего, кроме старческой сентиментальности… лишь бы работал наравне со всеми.

– Раз знает свои корни, то нет ничего плохого в том, чтобы хотеть оставить их в своей памяти.