Теория поля

Однажды в колхозе произошла забавная история. Все студенты жили в пионерском лагере, комнаты были рассчитаны на пять человек. Друзей было четверо, и они разумно рассудили, что их самих будет в комнате вполне достаточно, поэтому разобрали, вынесли и спрятали в коридорах пятую кровать. Им пытались подселить пятого, но, указывая на отсутствие свободной кровати, ребята логично заявляли: «Мы-то не против соседа, но куда его, собственно?» Преподаватели искренне удивлялись и… шли искать дальше. Поскольку в итоге все благополучно разместились, наших друзей больше не беспокоили. Так они и прожили весь месяц в своем тесном, закрытом мирке.

Как-то раз вечером студентам удалось разжиться несколькими бутылками портвейна. Стояла довольно теплая по меркам сентября погода. Листья едва подернулись желтизной. Пора холодных вечерних туманов еще не наступила. Дождя давно не было. Конец бабьего лета, самое начало золотой осени. Лагерь располагался в лесу, и багряные лучи заходящего солнца живописно окрасили окружающие деревья в невероятные яркие, насыщенные цвета. Друзья только что поужинали и теперь раздумывали, как бы им поинтереснее провести вечер.

– Пошли в лес, – предложил Арсений. – Чего сидеть в комнате, когда такая погода!

– Я после этого убогого ужина так и остался голодным! Что за фигня, после завтрака начинаешь сразу ждать обеда, после обеда не можешь дождаться ужина, а с ужина выходишь будто и не ел! Так и живешь – от еды и до еды! – привычно возмущался Жорик.

Действительно, кормили в колхозе слабовато. Пища была неплохая, но для молодых растущих организмов очень уж скудная. Слова друга навели Арсения на новые мысли, он бодро развивал свою же идею:

– Леха, а ты сгонял бы на кухню! – Обратился он к Алексею. – Там наверняка кто-то из твоих должников сегодня дежурит, разживись у них чем-нибудь. Хоть хлеба попроси, что ли. В лесу костерчик разведем, пожарим. А еще лучше картошки и соли. Испекли бы в золе.

Лехе была присуща удивительная способность достать что угодно хоть из-под земли. Он обрел это незаменимое качество благодаря великолепным конспектам, мастером которых его признавали все в университете. Половина группы перед сессией клянчила у него лекции. Он, конечно, охотно делился, но и сам в ответ не стеснялся пользоваться расположением товарищей.

– Слышь, там сегодня рыжий упырь из седьмой группы со своим корешем, – реагируя на заманчивые перспективы, оживился Димоня. – Я балдею, как таким дятлам голимым всегда удается устроиться. Мы вечно торчим по уши в грязи, с утра до вечера дергаем гребаные бураки, а эти ламеры порхатые всегда в тепле и всегда сытые, да еще домой на мамкины харчи каждую неделю мотаются. Леха, я с тобой, разведем лохов!

– Варенье с водой лучше разведи, стрелочник, тоже мне! Чем-то надо запивать эту бурду, – огрызнулся Леха, намекая на дешевый портвейн.

– Да я ж правда хочу помочь! – попробовал было возмутиться Димоня, но Алексей не дал ему договорить:

– Сиди тут, я сам схожу.

Он принес кило картошки, полбуханки черного хлеба, соли, четыре головки лука и… большой кусок сырого мяса. Как это ему удалось, так и осталось загадкой. Сколько пацаны его ни пытали, добытчик не раскололся. Он не любил выдавать своих секретов.

Мясо получилось жестким, картошка снаружи сгорела, внутри осталась непропеченной, потому что дожидаться золы никто, естественно, не захотел. Хлеб. Лук… Ну лук как лук, горький. Плюс дешевый портвейн и варенье из лепестков роз, разведенное с обычной водой из-под крана. Приторно-сладкий вкус варенья напоминал патоку, лепестки противно скрипели на зубах, словно сырая резина, так что только оно и могло сохраниться в комнате вечно голодных студентов. Но что это был за пир! Спустя многие и многие годы друзья вспоминали тогдашнюю незамысловатую трапезу как самое вкусное и изысканное угощение, которое им довелось когда-либо пробовать в своей жизни!

Портвейн, конечно же, тоже оказал свое положительное влияние. Пять бутылок на четверых, плюс еще одну, шестую, друзья предусмотрительно оставили в комнате. Правда, предосторожность эта все равно не помогла в итоге, но, с другой стороны, куда еще им было ее девать?

Последние осенние вечера, когда холод еще не портит впечатлений от поздних уличных посиделок. Яркие искры пылающего костра, улетающие в черное небо вместе с густым сизым дымом. По-настоящему близкие люди, портвейн, анекдоты, беззаботный дружеский стеб, шутки, смех и, конечно же, песни под гитару.

Жорик ненадолго отошел в лес и вернулся к костру вместе с заросшим человеком в рваной телогрейке:

– Пацаны, глядите, я в лесу встретил лешего! Леший, ты портвейн будешь?

– Мужики, корову не видали? – леший умел говорить по-русски.

– Ну, это смотря что понимать под коровой, – с готовностью ответил Димоня, – одну мы как раз доедаем! Правда, я бы в данной ситуации скорее использовал термин «говядина».

– В живом виде не видали со вчерашнего дня, это точно! Вчера с поля ехали, я видел быка. Хотя и далеко отсюда. Красивый! Ты, мужик, там поищи, – предложил Леха.

– Сдалась тебе эта корова, садись лучше, выпей с нами! – пригласил незнакомца Арсений.

Лешим оказался местный житель из соседней деревни. Против портвейна он устоять не смог. Звали мужика Тимофеем, дома его ждала стервозная жена, много кроликов и неиссякаемые запасы самогона. Знакомство оказалось весьма полезным, Тимофей потом не раз снабжал друзей отличным первачем. А еще он подарил им кролика. Живого. Вместе с клеткой. И как бы ни были голодны студенты, в день отъезда клетка была благополучно возвращена обратно. Вместе со все еще живым кроликом.

Когда вернулись домой, у Димони, всегда пьяневшего быстрее прочих, хватило сил только на раздеться и завалиться в кровать. Остальные пошли в душ. Душ был общий. Точнее, в общем помещении располагались в ряд три душевые кабинки, разделенные кирпичными стенкам высотой примерно в полтора метра. Таким образом, моясь, получалось легко лицезреть голову соседа справа или слева. Арсений стоял в середине. Он посмотрел налево, потом посмотрел направо. Торчащие из-за стенок мокрые головы пьяных друзей навели его на счастливую мысль:

– Пацаны, а ведь у нас оставалась шестая бутылка!

– Угу! – ответила голова слева. – Ее Димоня куда-то спрятал. Чтобы мы не переусердствовали.

– Но мы ведь не переусердствовали?

– Неа, – подтвердила голова справа, – мы вообще ни в одном глазу!

– Надо найти бутылку!

– Найти ее сможет только Димоня. Если, конечно, что-то вспомнит. Но разбудить пьяного Димоню нереально, вы же знаете.

– Я найду! – уверенно сказал Арсений и прямо как был, голый и мокрый, направился в комнату.

– Арс, ты хоть бы вытерся, – услышал он вдогонку.

– Может быть, мне еще одеться?

Леха с Жориком, наскоро обмотавшись полотенцами, поспешили следом. К комнате вели мокрые следы. Стоя в дверях, они с любопытством наблюдали за голым Арсением, усердно обыскивающим все потайные углы помещения. Димоня ни на что не реагировал.

– Куда же ты ее спрятал, маленький злобный Димоня, – негромко приговаривал новоявленный следопыт, торопливо перемещаясь на корточках между тумбочками.

– Не испачкай свое хозяйство, пол у нас далеко не стерильный!

– Козырь, а можешь еще раз исполнить от моей тумбочки и до шкафа!

– Чем стебать, помогли бы лучше!

Но друзья не питали особой надежды на успех мероприятия, а посему лишь беспечно наблюдали за действиями товарища, вальяжно облокотившись на дверной косяк и скрестив на груди руки.

– Спрятанное Димоней не может быть найдено! Аксиома Зацепина!

Арсений встал в полный рост перед входной дверью, прямо напротив Лехи. Обнаженный Аполлон, да и только. Поднял голову вверх. Над входом располагались антресоли. Дотянуться до ручек с пола не получалось. Он подпрыгнул и открыл одну дверцу. Друзья отреагировали бурным смехом. Он подпрыгнул второй раз – другая дверца открыта. Жорик уже корчился от смеха, Леха пока хоть и с трудом, но все же сохранял вертикальное положение:

– Арс, прыгни, пожалуйста, еще разочек! Он у тебя при каждом прыжке так прикольно колдыхается…

Арсений подпрыгнул, повис на краю антресолей и не без труда подтянулся:

– Она там!

Его уже никто не слышал. Реплика утонула в приступе неудержимого истошного ржания. Там-то она там, но как ее достать? Дотянуться снизу не получается, а если повиснуть и подтянуться, то нечем взять, руки заняты. Стулья в комнате отсутствовали, до ближайшей кровати несколько метров. Да какие проблемы, ведь Арсений баскетболист! Он подпрыгнет повыше, дотянется до бутылки, схватит ее, быстро вытащит руку с вожделенным предметом из антресолей и благополучно приземлится.

Пьяный план был неплох. Он даже осуществился. Почти полностью. На целых 80 процентов. То есть подпрыгнуть-то он подпрыгнул, дотянулся до бутылки, схватил ее и даже вполне так себе успешно приземлился. Не успел только вовремя выдернуть руку с бутылкой из недр подвесного ящика.

Едва Козырев оказался на полу, бурный смех сменился гробовым молчанием. Бутылка все еще оставалась цела. То есть она сохранила свою форму и даже содержимое, но вся покрылась равномерной сетью микроскопических трещин. Мелкие кусочки зеленовато-коричневого стекла продолжали удерживаться между собой, похоже, только благодаря приклеенной к ним этикетке.

Друзья, которые к тому времени все втроем уже остались без полотенец, аккуратно, едва дыша, отнесли ее к столу. Достали литровую банку, в которой обычно кипятили чай. Хорошо еще, что для пробки нужен был нож, а не штопор! Аккуратно срезав крышку, они с превеликими предосторожностями перелили портвейн в банку. Даже с жидким азотом в физлаборатории они обращались менее трепетно, чем с этой бутылкой, которая осталась целой лишь благодаря некой неведомой силе. По всей вероятности, это была сила мысли трех людей, страстно желавших добраться до ее содержимого.

Отметить удачу решили там же, в душе. Поскольку ноги уже отказывались поддерживать наших героев в вертикальном положении, сходили в холл за пластиковыми стульями. Расположились в тех же кабинках. Включили теплую воду, разлили портвейн по кружкам. Выпили. Необыкновенная нега и блаженство наполнили тело каждого. Вот она, нирвана! Жорик выкинул стул и уютно устроился на полу, лежа прямо на резиновом коврике в кабинке. Леха оставался на стуле лишь номинально, ногами он уперся в перегородку, а голова склонилась в угол кабинки. Сверху текли струи горячей воды, приятно лаская разомлевшее, усталое тело.

– А знаете, что мне сейчас мешает ощутить абсолютную гармонию? – едва двигая пьяными губами, пролепетал Арсений. – Вот мы тут все такие отдыхаем, ловим неземной кайф, нас ожидают остатки портвейна. А наш лучший друг Димоня в это же самое время спит. Прикиньте, просто тупо спит! И он не знает, а может быть, и никогда не узнает, что в жизни бывает такое блаженство! Это не по-товарищески! Наш долг – приобщить его к сему священному действу!

– Ты забыл, что пьяного Димоню разбудить невозможно, – вяло возразил Алексей.

– Неужели нас остановит такая мелочь?

Откуда-то снизу подал голос Жорик:

– Никогда! Мы просто обязаны это сделать! Он должен выпить с нами!

Они вновь замотались полотенцами и вернулись в комнату. Встали вокруг кровати блаженно почивавшего юноши. Тот, ничего не подозревая, мирно сопел во сне.

– Вот видите, как ему плохо, – сочувственно сопереживал Арсений.

Все согласились, хотя толком не понимали, чем же это, собственно, ему так плохо.

– Давайте не будем его будить, давайте сами отнесем его в душ, – заплетающимся голосом заботливо предложил Алексей.

– Конечно, пьяного Димоню ведь разбудить невозможно, а ну, стаскивай с него одеяло!

Дима сладко кутался и расставаться со столь важным постельным предметом явно не собирался. Ребята не стали с ним спорить. Они совершенно искренне желали другу добра.

Отнесем его вместе с одеялом, пусть ему будет тепло в дороге. А там сразу теплый душ, он даже не успеет замерзнуть. Жорик, бери его за плечи, а ты, Арс, бери за ноги, – друзья подняли Димоню вместе с одеялом.

– Осторожнее! Жорик, смотри куда ты прешь!

– Сам смотри, мать твою! Я ж спиной иду, не вижу ни фига. Давай рули! Димоня, блин, щуплый, а весит как слон!

– Ну так нажрался мяса, больше его не кормим!

– Да подними ты его повыше, он скоро у тебя по… пол цеплять будет!

Димоня что-то бормотал во сне. Георгий крепко держал его за плечи, но сразу от шеи начиналось одеяло, скрывающее все остальное.

– Лех, смотри, Жорик несет говорящую голову!

Леха посмотрел на руки Жоры. Иллюзия выходила совершенно полной. Леха и Арсений начали дружно ржать.

– Не смешите меня, враги, я и так его еле держу! – Жорик согнулся от смеха, и у него упало полотенце.

– Леха, смотри, что это за хрень теперь болтается над говорящей головой!

– Самый что ни на есть хрен и есть!

– Пацаны, кончайте! – вопил Жорик, буквально заходясь в приступе смеха. – Я не могу больше держать! Сами вы оба-два он и есть! Отвалите от моего хрена!

– А ты прекращай долбить им Димоне по лбу! Думаешь, это его разбудит?

– Это его в лучшем случае возбу́дит. Да и то я сомневаюсь.

С горем пополам процессия добралась до душа. Диму поставили на ноги. Он открыл глаза, инстинктивно продолжая двумя руками прижимать одеяло к груди. Трое голых друзей стояли вокруг. Адекватности во взгляде Димони не наблюдалось.

– Будет нехорошо, если одеяло промокнет, – подумал вслух Арсений. – Лех, отбирай его, Жор, включай воду!

Козырев мягко подталкивал Диму в сторону душа. Линерштейн пытался отобрать одеяло, Коломинский открывал воду. Зацепин одной рукой судорожно вцепился в последний предмет, все еще связывающий его с теплой, уютной кроватью, другой пытался закрыть воду, отчего она текла то очень горячая, то совершенно холодная в зависимости от того, какой кран в этот момент крутил Жорик. Димоня в тупой прострации вращал оставшийся. Смех и шум разбудил бригадиров. Бригадирами, как правило, назначались аспиранты или студенты старших курсов. Их, конечно, никто не боялся, но все же… В дверном проеме душевой появилось два заспанных силуэта.

– Чего это вы тут делаете? – задал логичный вопрос Серега Преображенский, которого друзья за глаза называли Преобрамужским.

– Да вот Димоня напился, собрался постирать одеяло. Мы ему не даем.

Со стороны все именно так и выглядело: Дима стоит наполовину в душевой кабинке, крутит кран, тащит на себя одеяло. Остальные тоже усердно вращают вентиль, и одеяло у него заботливо отбирают.

– Димоня, напился – иди спать! Нечего устраивать дебоши. Завтра всем на работу! – пробормотали дежурную фразу бригадиры и с чувством исполненного долга удалились.

Друзья отпустили Димоню на волю, все еще корчась в приступах смеха. Закрыли воду, в очередной раз замотались полотенцами. Вернулись в комнату: Зацепин отсутствовал. Почему-то сей грустный факт их нимало не смутил. Арсений с криком «Всегда мечтал это сделать!» скинул мешавшее полотенце, заскочил на кровать Димони и принялся увлеченно прыгать на сетке.

– Ура! – прокричал Жорик и присоединился к товарищу. Взлеты и приземления голых мужских тел со стороны выглядели невероятно потешно, но праздник продолжался недолго. Кровать сказала «Кррххххы!» и погнулась. Пришлось в срочном порядке маскировать повреждение матрацами и простыней.

В дверях появился Димоня с одеялом в руках. Оказалось, что даже инцидент в душе не помог разбудить его окончательно. Друзья лишь слегка толкнули его в направлении комнаты, то есть по коридору, а он, оказывается, дверь свою не заметил и отправился дальше прямо по курсу. И только жесткий контакт с кирпичной стеной в противоположном конце этажа наконец-то полностью вытащил его из царства Морфея.

Добравшись до своих и радуясь завершению внезапных ночных приключений, Димоня хотел было продолжить свой сладкий сон, прерванный столь бесцеремонным образом. Но привычная кровать теперь почему-то казалась неудобной. Он долго ворочался, пытаясь найти более-менее приемлемую позу. Отчаявшись, раздраженно откинул матрас. Глаза его округлились, а раздражение сменилось крайним удивлением:

– Мужики, вы, что, блин, тридцатку погнули?!

Комнату сотряс новый взрыв хохота.

Проблема же решилась быстро: очень кстати пришлась разобранная и предусмотрительно спрятанная пятая кровать.

* * *

Когда Арсению исполнилось двенадцать, Евгений Михайлович впервые представил его своему собственному духовному наставнику. Они явились вдвоем в необычную, сказочную квартиру. Все в ней, от интерьера до запаха, было подчинено главному: той идее, носителем которой и являлся ее уважаемый хозяин.

Муса Бурхан, а именно так и звали почтенного йогина, внешне ужасно походил на настоящего, коренного индуса. Маленького росточка, смуглый, сморщенный старичок имел характерную азиатскую внешность, а желтовато-коричневый цвет кожи красноречиво указывал на то, что предки его когда-то с полным на то правом обитали по ту сторону от реки Инд. Он, несомненно, пребывал на этом свете дольше Малахова, хотя однозначно определить возраст старичка не представлялось возможным.

Где и когда профессор познакомился с этим необычным человеком, что послужило отправной точкой их многолетней и тесной дружбы, для Козырева так и осталось загадкой. Оба мужчины не любили распространяться на эту тему. Но характер их взаимоотношений сильно отличался от привычных Арсению российских, да и вообще европейских устоев. Бурхан не был ученым, никогда не занимал сколь-нибудь значимой должности, жил скромно, не гнался за деньгами и не искал полезных связей. Однако Евгений Михайлович, уже тогда имевший широкую известность во всем научном мире, всегда относился к своему учителю с необычайным почтением и даже, пожалуй, с некоторым благоговением. Он старательно пытался, но никак не мог доступными светскими средствами выразить всю степень своего уважения, и недостаток оного пытался компенсировать как умел. Впрочем, самому старцу, казалось, до всей этой суеты не было никакого дела.

Входная дверь оказалась незапертой. Восхищенно озираясь по сторонам, с открытым от изумления ртом, Арсений медленно и осторожно перемещался по невиданной доселе квартире. В обволакивающем мягком полумраке из самых неожиданных мест взирали на него странные лики многоруких существ. Пышный ковер полностью скрадывал звук шагов. Тут и там тлели длинные палочки наподобие бенгальских свечей, только вместо россыпи ярких искр от них медленно поднимались тоненькие прямые струйки благородного дыма. Сам йогин величественно восседал прямо на полу в позе лотоса, скрестив перед собой руки и ноги. Одетый в традиционные широкие индийские одежды, он будто бы явился сюда из другого мира. Вокруг шеи и груди пожилого мужчины был обмотан желтый шнурок, толщиной чуть меньше мизинца.

– А вы в самом деле из самой Индии? – сбивчиво спросил ошалевший Арсений, даже забыв поздороваться, – слишком уж непривычной оказалась окружавшая его атмосфера.

– Намасте, Джи! – медленно и четко произнес Муса, сложив ладони вместе напротив груди, чем поверг опешившего подростка в полное недоумение, почти что в панику. Но, улыбнувшись, он тут же повторил на чистом русском языке без малейшего акцента. – Приветствую тебя, уважаемый, и благодарю за то, что посетил мое скромное жилище. Нет, я не из Индии, я родился в Таджикистане, но ты прав, во мне течет много индийской крови.

– Намаскар, Муса-баба, – Малахов ответил вместо окончательно растерявшегося подростка, при этом низко поклонился и дотронулся рукой до ноги почтенного старца. – Познакомься, это Арсений, мой давний и хороший друг, сын моих хороших друзей.

Бурхан проделал непонятные пассы руками, очевидно означающие приветствие, затем без стеснения, с явным любопытством уставился на юного гостя.

– Ты можешь называть меня Муса. Если сочтешь, что я достоин твоего уважения, то в конце можешь добавлять слово «Джи». Но это на твое усмотрение. Поскольку я не являюсь твоим официальным наставником, я не вправе навязывать тебе свое мнение.

– А что означает «баба»? – Козырев понемногу освоился.

– Это слово означает «отец» или «учитель», – мастер перевел взгляд на Малахова. – Что привело вас сюда, Женя?

– Видишь ли, о дважды рожденный, этот мальчик, он… В общем, у меня такое чувство, что он обладает некоторыми способностями. Я не могу это толком объяснить, потому что, сколько я ни пытался, ничего не смог обнаружить. И все ж таки я вполне определенно ощущаю…

Вместо ответа, старый йог протянул свои руки вперед, развернув их ладонями кверху.

– Подойди ко мне, юноша, – произнес он. – Положи руки.

Козырев сделал пару шагов в сторону Бурхана и слегка дотронулся до его ладоней. Но едва только кончики пальцев Арсения прикоснулись к мастеру, как тот внезапно отдернул свои.

– Будто током ударило! – смущенно объяснил Муса внезапную спонтанную реакцию.

– Ерунда, электростатика. Ковер у тебя слишком шикарный, учитель, – с добродушной усмешкой объяснил инцидент Евгений Михайлович.

Арсений промолчал, хотя в душе не был согласен со своим взрослым другом. Если бы электростатика, то он и сам непременно получил бы удар током. Однако ничего подобного юноша не почувствовал. Но в те годы он еще не позволял себе спорить с Малаховым. Бурхана же, похоже, подобная версия вполне устроила.

– Ладно, – снова предложил он, – давай сюда свои ладони! Прикасаться необязательно.

На этот раз все прошло без неприятных эксцессов. Гуру долго медитировал с закрытыми глазами. Арсений даже начал уставать. Руки отяжелели, в пальцах появилась мелкая дрожь. Он из последних сил старался удержать их горизонтально перед собой. Старику же, казалось, такая поза вовсе не доставляет ни малейшего неудобства.

Когда молодой человек уже был готов сдаться и в буквальном смысле слова опустить руки, Муса наконец-то убрал свои и открыл глаза. Взгляд его был весьма удивленным.

– Ничего не могу разобрать, это в высшей степени странно! Он будто затирает все перед собой там, в будущем. Впрочем, мне все же удалось разглядеть парочку любопытных моментов. Что это такое, пока сказать сложно. Очевидно одно, наши с ним судьбы связаны довольно тесным образом. Мы будто бы решаем одну общую задачу одновременно и в то же время каждый по-своему. Любопытно, чрезвычайно любопытно!

Арсений смотрел на него и ровным счетом ничегошеньки не мог понять. Малахова подобное объяснение йогина тоже не вполне удовлетворило. И все же он ответил:

– Стало быть, я не ошибся? Я чувствую в нем потенциал, но, как именно он должен проявиться, совершенно не могу себе представить.

Козырев в самое ухо тихим шепотом, дабы ненароком не оскорбить достопочтенного хозяина, обратился к Евгению Михайловичу:

– А почему вы назвали его дважды рожденным?

Но Муса, невзирая на предпринятые молодым человеком предосторожности, сумел уловить смысл его вопроса и сам ответил любознательному гостю. Казалось, он слышит самим сердцем.

– Дважды рожденным в Индии называют человека, который допущен к изучению Вед, получению древнего, сакрального знания. Процедура посвящения называется упанаяна. Видишь этот священный шнур? – учитель указал на свою шею. – Он называется яджнопавита. Когда-то давно на меня надел его мой учитель как символ служения Великому Брахмо[6], и с тех пор я его не снимаю.

– Как, совсем никогда?

– Ну разве чтобы поменять его на новый, – улыбнулся Бурхан. – Обрати внимание, он состоит из трех тесно переплетенных нитей. Точно также и наш видимый, материальный мир являет собой суть взаимодействия трех гун: саттвы, раджаса и тамаса. Все, что есть на этом свете – и хорошее, и плохое – всего лишь плод их причудливой игры.

Йогин на секунду задумался, будто осмысливая внезапно появившуюся идею, и продолжил:

– Формально ты уже достиг нужного возраста, не хотелось бы и тебе познать древнюю культуру Востока, приобщиться к сокровенным знаниям Патанджали? Поверь, в них скрыта Великая Истина, а в тебе я вижу неплохой потенциал.

Юноша недоуменно переводил взгляд с одного мужчины на другого и молчал. Муса выдержал паузу, но, так и не дождавшись ответа, продолжил:

– Впрочем, возможно пока еще рано. Не будем спешить. Ты должен сам прийти к такому решению, а для этого тебе придется еще немного повзрослеть. Отложим наш разговор на будущее.

* * *

Случилось так, что следующая встреча Арсения с Мусой Бурханом состоялась только через пять лет, уже непосредственно перед самым университетом. И снова они с Малаховым, как и тогда, в первый раз, заявились в гости к почтенному старцу. Тот торопливо протопал навстречу гостям характерной шаркающей походкой и протянул Арсению сморщенную, морщинистую руку. Взгляд его был открытым и добродушно-приветливым. Рукопожатие оказалось неожиданно сильным. Это небольшое тщедушное тельце хранило в себе еще много жизненной энергии.

На этот раз атмосфера необычной квартиры оказалась гораздо более привычной для взгляда человека, неискушенного в восточных тонкостях. Свет, густым мощным потоком падающий через свободные от штор окна, напрочь убивал былой налет мистической таинственности, который Арсений столь бережно хранил все эти годы в своей памяти. Сам мастер абсолютно не изменился внешне, но теперь встречал их на кухне за чашкой чая в обычных совковых трениках с обвисшими коленками.