Михаил Муравьев-Виленский. Усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи

Причина столь удручающего инфантилизма заключается в том, что длительное пребывание в состоянии национальной “свядомасці” становится неодолимым препятствием для усвоения навыков научной рефлексии, необходимой для профессионального становления исследователей в области гуманитарного знания. В результате, “свядомыя” историки (исключаем случаи циничного приспособленчества к существующей политической коньюнктуре), оказываются не состоянии критически осмыслить “социально ориентированную практику» создания «субъектной истории страны».

Поэтому “национальная” историография, в которой «социальные функции доминируют над научными», открыто демонстрирует сегодня свой “социально ориентированный” характер, старательно производя “нужный” образ “субъектного” прошлого в интересах “белорусского народа”. Иными словами, занимается осуществлением очередной попытки белорусизации истории в политических интересах заказчиков и носителей идеологии этнического национализма. Подчинение научной функции историописания приоритету идеологии, которое с неизбежностью происходит в процессе белорусизации истории, и создает тот “бесконечный тупик” мифотворчества, в котором пребывает “национальная” историографии на протяжении последнего столетия.

Возвращаясь к давней работе В. Ластовского, следует отметить, что предпринятая им попытка обретения опоры в истории и в этнической традиции на основе отрицания общерусского прошлого и русского самосознания белорусов обернулась псевдонаучным курьезом. Столь же мобилизационно провальной оказалась и антирусская ориентация националистической пропаганды. Поэтому в императорской России белорусский национализм так и не получил какой-либо значимой политической поддержки населения Литвы и Белоруссии.

До 1917 г. этнические националисты представляли собой крайне малочисленную группу прокатолической маргинальной интеллигенции, а отнюдь не «белорусское национальное движение», каковым громко именует это весьма скромное сообщество современная белорусская историография. Идейный и политический вес этой плохо образованной интеллигенции, объединенной вокруг малоизвестной газеты “Наша ніва”, был социально ничтожен. Идеи завоевания независимости и представления о себе как особом народе, отличном от великороссов и малороссов, не пользовались поддержкой в крестьянской среде, которая, как показывает исторический опыт стран Центральной и Восточной Европы, выступала в качестве основной движущей силы процесса формирования «наций»23.

Белорусский национализм, представленный в своём социальном измерении маргинальной интеллигенцией, не обладал способностью к организации солидарного этнического поведения и социальной мобилизации масс. Отсутствие перехода от национализма небольшой группы интеллигенции к массовому движению свидетельствовало о том, что ни практика, ни идеология этнических активистов не отвечали социально-политическим, идейным и культурным ожиданиям и потребностям крестьянского, прежде всего православного, населения Северо-Западного края. Как справедливо отмечал польский исследователь Р. Радик, в границах Православной Церкви «никогда не удавалось вызвать белорусского или украинского национального сепаратизма».24

Главной же причиной того, что «белорусское национальное движение» так и не возникло в этом регионе империи, стало реальное отсутствие этнического конфликта между белорусами (православными) и великороссами. Современные исследователи признают, что существование межэтнических конфликтов является движущей силой националистических движений.

Исторический миф о таком «движении» был сконструирован в новейшее время с отчетливо выраженной прагматической целью. Историкам, обслуживавшим идеологию белорусского национализма, нужно было скрыть практическое отсутствие такого «нужного» для «субъектной истории страны» явления, как массовая политическая борьба за будущую «незалежнасць”. Речь идет об ахиллесовой пяте белорусского национализма, который не может опереться на исторические факты, неоспоримо свидетельствующие о том, что в создании белорусской государственности определяющую и самостоятельную роль в XX столетии играли явления внутреннего, или, “национального” характера. Вот и понадобилось выдумать упоминаемое выше “белорусское национальное движение”, ведущее свою мифическую родословную от героев “восстания Кастуся Калиновского”.

Этот доморощенный миф XX века свидетельствует о том, что носители национальной “свядомасці” не в силах примириться с тем, что в появлении белорусской государственности ведущую роль сыграли политические явления внешнего, геополитического характера. Уплощенное, идеологически одномерное сознание современных националистов не приемлет сложной исторической реальности, которая не укладывается в тесные рамки “рестроспективной мифологии”. Особенно в том случае, когда факты реальной истории XX в. недвусмысленно свидетельствуют о полном политическом бессилии белорусского сепаратизма и бесспорном преобладании сторонников единства Российской империи. И тогда наступает время, когда на помощь удрученным исторической реальностью националистам приходят производители утешительных мифов “национальной истории”.

Однако обратимся к научному определению массового политического движения. Под ним понимаются предпринимаемые в течение довольно длительного времени «усилия большого количества людей с целью коллективного решения проблем, воспринимаемых как общие»25. Политически незаметная деятельность небольшой группы маргинальной интеллигенции, самочинно претендовавшей на монопольное выражение интересов белорусского народа и его этнического самосознания, под это определение явно не подпадает. Тем не менее, с помощью специального отбора фактов и оценочной интерпретации событий, мифологический сюжет о «белорусском национальном движении» был создан. Мифическое «движение» за “незалежнасць” было представлено читателям как реально существующая в истории «система фактов»26.

В Северо-Западном крае ведущую роль в производстве этнических различий играл конфессиональный фактор. Церковные границы между белорусами – православными и католиками – проходили внутри одной этнической группы. Белорусы-католики, идентифицировавшие себя в качестве поляков, составляли меньшинство, тяготевшее к Польше и польскому национальному движению. Православное большинство белорусов воспринимало себя русскими и твердо ориентировалось на Россию. В течение второй половины XIX – начала XX вв., исторически сложившаяся внутри этнической группы белорусов общность, основанная на православно-русской идентификации, стала доминирующей.

К этому времени главенствующую роль в общественном сознании православного населения Литвы и Белоруссии стали играть популярные идеи общерусского единства, изложенные в программах правых и монархических партий, в многочисленных материалах церковной и светской печати. Существовало и подлинно массовое политическое движение, объединявшее электорат этих общерусских партий, представители которых, включая православное духовенство и представителей православных братств, неоднократно избирались депутатами Государственной думы от Северо-Западного края27.

Следовательно, до 1917 г. и позже белорусское население на массовом уровне не испытывало потребности в политическом оформлении своего существования в качестве особой, отличной от великороссов и малороссов этнической группы28. Более того, это население, прежде всего, православное, политически позиционировало себя в качестве верного сторонника династии Романовых и единства Российской империи.

Распад единого российского государства и утверждение власти большевиков в центре страны побудили окраинные национальные партии к созданию этнических государств. Первой попыткой реализации идей этнического национализма, предпринятой в условиях германской оккупации, стало провозглашение в марте 1918 Белорусской народной республики. Вызванный исключительно внешними условиями, этот неудавшийся политический проект явился попыткой институционализации этничности в форме независимого от большевистской России государства. Однако действия немногочисленных националистов, направленные на обретение политического суверенитета, не получили поддержку белорусского населения оккупированных немцами территорий29.

Уже в предреволюционные годы стало очевидно, что принципиальное отрицание русского самосознания белорусов сообщает этническому национализму характер исторической и этнической беспочвенности. Практическое отсутствие социальной базы, необходимой для появления массового политического движения, было во многом обусловлено как антирусской природой этнического национализма, так и его слабым организационным и идеологическим оформлением. После 1917 г. социально-политическое и интеллектуальное бессилие, генетически свойственное этому виду национализма, заставляло его лидеров и адептов искать поддержки у иностранных государств: сначала у кайзеровской, а затем и у нацистской Германии.

Столь же негативным к общерусскому сознанию белорусов было и отношение коммунистической идеологии в созданной российскими большевиками Советской Белоруссии. Произведенное «сверху» большевистское разделение большого русского народа (великороссов, малороссов и белорусов) произвольными политическими границами стало отправной точкой для строительства «титульной белорусской нации». Тогда и понадобилась первая коммунистическая белорусизация белорусов, чтобы вслед за административно-политическими границами появились границы этнические и культурные. Процесс конструирования «белорусской титульной нации» из западно-русского этнического материала начался постфактум, через несколько лет после того, как национальное государство в форме БССР было формально провозглашено.

Белорусизация выступала в качестве политического инструмента, который применяла большевистская диктатура для создания этнических границ, призванных культурно отделить белорусов от великороссов и малороссов. Эта продолжительная культурно-идеологическая кампания осуществлялась в рамках большевистской «национальной политики», проводимой на западных окраинах бывшей Российской империи.

Идейной основой белорусизации стал этнический национализм, адаптированный руководством РКП (б) к «марксистско-ленинскому учению по национальному вопросу». Одной из задач белорусизации стало формирование политизированной этнической почвы, необходимой для строительства социалистической «титульной нации». Для этого белорусские коммунисты использовали организационные, идеологические и финансовые ресурсы наряду с применением политических мер принудительного характера.

Большевистская политика создания этнических границ внутри большого русского народа предусматривала конструирование белорусской этничности, отличной от этничности русской, сформированной православием и общей русской культурой белорусов, великороссов и малороссов. Данное обстоятельство позволило «мелкобуржуазным» этническим националистам стать активными участниками белорусизации, которую проводила Коммунистическая партия Белоруссии в 20-х – начале 30-х гг. XX в.

Правда, временный альянс с коммунистами, заключенный на общей русофобской платформе, официально именуемой «борьбой с великодержавным российским шовинизмом», закончился для «мелкобуржуазных» националистов довольно плачевно. Как и следовало ожидать, они, проявив усердие не по разуму, оказались жертвами политических репрессий НКВД.

Заметное оживление белорусского этнического национализма произошло в годы нацистской оккупации (1941-1944 гг.)30. В этот период националисты активно сотрудничали с нацистами и после разгрома Германии бежали на Запад, став в оппозицию послевоенному советскому режиму.

Сторонники современного этнического национализма считают себя преемниками националистов всех предшествовавших им генераций: и дореволюционной, и «титульной», выращенной коммунистической партией, и пронацистской, служившей оккупационному режиму в 1941-1944 гг. Однако политическая и социальная результативность этой всеядной исторической преемственности оказалась, по обыкновению, невелика. Социальная и этническая беспочвенность вместе с унаследованными идейной беспринципностью и русофобией, по-прежнему ставит этнических националистов в положение политических и интеллектуальных маргиналов и, в соответствии с традицией, заставляет искать поддержки у западных государств.

В этой ситуации инструментом оппозиционного конструирования необходимой националистам «коллективной исторической памяти» вновь становится историография с характерными для нее методологическими приемами, идеологическими и ценностными установками.

В постсоветской Белоруссии краеугольным камнем создаваемой «ретроспективной мифологии» служит псевдонаучный тезис о существовании в древности особого «белорусского этноса», который в своем этногенезе принципиально отличается от русских (великороссов). На этом основании отрицается существование древнерусской народности, сформированной государством рода Рюриковичей, православной верой, единой церковной организацией во главе с митрополитом Киевским, общим языком, материальной и духовной культурой.

Задача отделения «древних белорусов» от генетически чуждых им великороссов является сугубо современной, продиктованной целями, которые преследует националистическая идеология – как бюрократическая, так и этническая. Псевдонаучный тезис о существовании особого «белорусского этноса» служит общей опорной точкой, с которой начинается идеологическая развилка двух основных направлений в националистической историографии.

Первое призвано обосновать историческую правомерность осуществления бюрократической политики дерусизации по формуле «два разных народа – два «суверенных» государства». Второе – утвердить в общественном сознании необходимость реализации этнического проекта национального строительства, выраженного в формуле «два чужих народа – два противостоящих друг другу государства».

Технологические приемы, которые применяют националистические историки второго направления, достаточно просты. Это манипуляции с установлением различий и применением маркировок, основанных на методологически присущей им «предрасположенности к настоящему». Поэтому созданный воображением историков этнонационалистической ориентации особый «этнос» уже в эпоху Древней Руси уверенно маркируется белорусским, чтобы затем, в процессе исторической эволюции, телеологически превратиться в современную «белорусскую нацию». Ведь согласно современным представлениям, свойственным этническому национализму, суверенное государство Беларусь обязано иметь в древности такого же суверенного и этнически «правильного» белорусского предшественника. Историография должна лишь «научно» подтвердить этот тезис националистической идеологии, используемый в противовес декларативной формуле бюрократической внешней политики: «единый русский народ – союзное государство».

Манипуляции с этническими маркировками, осуществляемые с помощью националистической риторики, используются для насаждения искусственных различий и противоречий между этнонимами «русский» и «белорусский». С помощью таких приемов из профессиональной терминологии, с помощью которой исследуются исторические события и процессы в эпоху Средневековья, Нового и Новейшего времени, решительно изымаются научно корректные понятия древнерусский, русский, западно-русский, которые заменяются «национально правильной» маркировкой древнебелорусский и белорусский.

Новые маркировки применяются безотносительно давности появления терминов, их конкретно-исторического содержания, территориального, этнического и официального применения. Вводимая в историографию националистическая риторика начинает подменять собой понятийный научный аппарат, способный обеспечить адекватную научную реконструкцию сложной исторической реальности.

В качестве примеров мы видим, что уже древнерусское Полоцкое княжество чудесным образом становится белорусским. За ним и Великое княжество Литовское, Русское и Жамойтское маркируется как государство белорусское. Затем и Речь Посполитая превращается в очередное политическое и территориальное вместилище все той же белорусской государственности. При этом термины современной политической географии (Беларусь) произвольно проецируются на исторически существовавшие территориально-административные единицы Великого княжества Литовского, Речи Посполитой, а затем и Российской империи. В результате применения националистической риторики на территории этих исторических государств появляется неведомая современникам “Беларусь”, которую историки вполне серьезно предлагают рассматривать в качестве субъекта исторического процесса31.

Следует отметить, что вездесущая националистическая риторика не миновала и сферу конфессиональной истории страны. Брестская церковная уния, принятая в 1596 году, объявляется «национальной» религией белорусов. Традиционному православию, которое на протяжении столетий сохраняло и поддерживало общерусское самосознание предков современных граждан Белоруссии, в этом почетном статусе отказано. Оказывается, что вера эта не «национальная», белорусская, а русификаторская, московская32.

В целом же, наиболее мифологизированным периодом «национальной истории» является XVI столетие. О событиях и процессах этого времени созданы возбуждающие воображение националистов новейшие «европейские» мифы о «белорусском Возрождении», «золотом веке Беларуси», о «Реформации, заложившей основы белорусской нации» и пр. В связи с этим стоит вспомнить и духоподъемный миф о существовании «многовековой белорусской государственности», приводящий туземных градоначальников в состояние «административного восторга».

Нельзя не заметить, что по мере приближения к нашему времени националистическая риторика «свядомых» историков все чаще приобретает идейную антирусскую направленность. Появляется и легко узнаваемый «образ врага» белорусов – русских (великороссов). В итоге неизбежным результатом русофобски мотивированного мифотворчества становятся риторические утверждения о том, что войны Великого княжества Литовского и Речи Посполитой с Московским государством являлись не только агрессией русских против государства белорусского народа, но и геноцидом этого народа во второй половине XVII в.33

Те же антирусские убеждения не позволяют «свядомым» историкам отнести Российскую империю к формам «своей государственности». Поэтому разделы Речи Посполитой представлены читателю как агрессивный «захват Беларуси Российской империей». В результате этого тяжкого исторического преступления: «Беларусь была превращена в российскую колонию. Ожидавшее ее свободное и светлое европейское будущее оказалось перечеркнуто коварным и жестоким российским деспотизмом».

Ответом на первобытные страхи, вызванные фантастическими образами ужасного «российского деспотизма», становится создание мифов о героях и жертвах «национальной истории». В основе подобного мифотворчества лежит известный тезис националистической идеологии о непримиримом антагонизме, существовавшим между «угнетенным белорусским этносом» и его вековым «угнетателем» – Российской империей.

Для доказательства исторического существования этого конфликта используется миф о «русификации»34, ранее изобретенный советской историографией и слегка модернизированный в связи с идеологическими потребностями новой «субъектной истории страны». Прагматика этого мифа преследует цель представить религиозно-этническую и культурно-образовательную политику, которую проводило российское правительство в Литве и Белоруссии в XIX – начале XX в., в последовательно негативном свете.

Эмоционально-идейный уровень негативности, заложенный в прагматике мифа о «русификации», зависит от типа националистической риторики, бюрократической или этнической, которой придерживаются “свядомые” историки. Для характеристики «русификации» они используют, в основном, эмоционально насыщенные эпитеты – «насильственная», «фронтальная», «тотальная» и т.д.35

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Ананьев С.В. М.Н. Муравьев-Виленский: политическая биография: дис. … канд. ист. наук. – Саратов, 2007; Ананьев С.В. Конфессиональная политика М.Н. Муравьёва на посту генерал-губернатора Северо-Западного края в 1863-1865 гг. // Славянский сборник: Межвуз. сб. науч. тр., Саратов, 2008. – С. 34-44; Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ. – М., 2005; Долбилов М. Русский край, чужая вера: этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II. – М., 2010; Сталюнас Д. Этнополитическая ситуация Северо -Западного края в оценке М.Н. Муравьева (1863-1865) // Балтийский архив: Русская культура в Прибалтике. – Вильнюс, 2003. – Т. VII. – С. 250-271; Федосова Э. П. Православие в Северо-Западном крае при графе Муравьеве: 1863-1865 гг. // История народов России в исследованиях и документах. – М., 2007. – С. 192-218; Федосова Э.П. Граф М.Н. Муравьев-Виленский (1796-1866). Жизнь на службе империи. – М., 2015; Гигин В.Ф. Оклеветанный, но не забытый // Неман. – 2005. – № 6. – С. 127-139; Бендин А.Ю. Образ виленского генерал-губернатора М.Н. Муравьева в современной белорусской историографии // Беларуская думка. – 2008. – № 6. – С. 42-46; Бендин А.Ю. Граф М.Н. Муравьев-Виленский и национальное пробуждение белорусского народа // Исторический поиск Беларуси: альманах / сост. А.Ю. Бендин. – Минск, 2006. – С. 53-77.

2

«Готов собою жертвовать…». Записки графа М.Н. Муравьева об управлении Северо-Западным краем и усмирении в нем мятежа. – М., 2009; Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском. – М., 2014; Литовский государственный исторический архив. Далее: ЛГИА. – Ф. 378. – Оп. 1864. – Д. 1507. – Л. 12-13; Виноградов А.А. Как создался в г. Вильне памятник графу М.Н. Муравьеву. – Вильна, 1898. – С. 3-60; Макаревский М. Граф Михаил Николаевич Муравьев, как церковно-общественный деятель в Северо-Западном крае. – Вильна, 1898. – С. 1-15; Миловидов А.И. Как создался памятник графу М.Н. Муравьеву // Русская старина, 1898. – Т. 96. – С. 691-698; Турцевич Ар. О. Краткий очерк жизни и деятельности графа М.Н. Муравьева. – Вильна, 1898. – С. 1-64; Из бумаг архиепископа Минского Антония Зубко. – Минск, 1900. – С. 1-15; Киприанович Г. Я. Жизнь Иосифа Семашки, митрополита Литовского и Виленского и воссоединение западно-русских униатов с Православной церковью в 1839 г. 2-е изд. – Вильна, 1897. – С. 419, 421-429.

3

Катков М.Н. Переписка с графом М.Н. Муравьевым // Русский вестник. -1897. – № 8; Мосолов А.Н. Виленские очерки 1863-1865 гг. (Муравьевское время). – СПБ., 1898; Белецкий А.В. Открытие Музея графа М.Н. Муравьева. – Вильна, 1901; Циркуляр по Виленскому учебному округу за 1899 год. – Вильна, 1899. – С. 37; Романовский М. свящ. Очерк истории Белостокской двухклассной церковно-приходской Владимирской школы // Гродненские епархиальные ведомости. – 1902. – № 16. – С. 167; Беспристрастный. Смелость ксендзов // Литовские епархиальные ведомости. – 1903. – № 28-29. – С. 222-223.

4

Орловский Е. Граф М.Н. Муравьев как деятель над укреплением прав русской народности в Гродненской губернии.1831-1835 и 1863-1865 г. – Гродна. 1898. – С. 31.

5

Миловидов А.И. Знаменательный для Западно-Русской церкви юбилейный год // Вестник Виленского православного Свято-Духовского братства. – 1913. – № 1. – С. 5.

6

По краю. Хроника церковно-общественной жизни // Вестник Виленского православного Свято-Духовского братства. – 1913. – № 22. – 403-405.

7

В данной работе понятие «национализм» и производные от него определения «националистический» и т.п. автор, согласно сложившейся в социологической науке традиции, использует в качестве оценочно-нейтральных.

8

Сміт Э. Нацыяналізм у дваццатым стагоддзі. – Мінск, 1995. – С. 180-181.

9

На западе Белоруссии, прежде всего, в Гродненской области сильны позиции католичества и влияние соседней Польши. На востоке – в Витебске, Могилеве и Гомеле – влиятельными являются православие и пророссийские настроения населения.

10

Правда, в последнее время лидер режима, оказавшегося в политической и социальной изоляции, стал декларировать готовность к политическому компромиссу с оппозицией. Предполагается, очевидно, некий «национальный диалог» между националистами бюрократическими и этническими по поводу будущего распределения политической власти, в котором каждая из противоборствующих сторон будет стараться переиграть другую.