Лабиринты времени

– Мадам Феня, не обязательно каждому иметь золотые мозги, их в повозку не запряжешь и сортиры не почистишь.

– Веня, прекрати просто выкрикивать всякие глупости и не умничай.

Колонны шли уже около часа, и люди восторгались, какая Одесса большая и как много в ней людей живет.

– Вы заметили, шо мы на одном месте топчемся?

– Мы второй раз прошли мимо беседки Дерибаса.

– Мы шо, ходим по кругу?

– Да.

– До революции Одесса была на третьем месте после Петербурга и Москвы, а теперь на пятом, – сказал Веня.

– Хто ж сумел обскакать мамашу Одессу? – спросила мадам Феня.

– Харьков и Киев.

– А до революции Киев был выше Харькова, но ниже Москвы, так? – спросил насмешливый голос.

– У тебя, Веня, в голове бардак, надо, шоб Пава там немного пошуровал.

На кого другого, так Веня сразу бы обиделся, а на мадам Феню нельзя, она всему двору мамаша.

– Мадам Феня, вы получили право голосовать?

– Как все, а шо?

Кацик сложил ладошки рупором и закричал:

– Лишенцам, получившим право голосовать, ура!

– Кацик, вы долго будете шпенять мое происхождение? Белые у меня не спрашивали о нем, а красные спрашивали, но не для того, чтобы разрешить голосовать.

– Теперь все по-другому: войны нет, и мы можем не бояться.

– Правильно, – согласилась мадам Феня. – Теперь мы можем не бояться, но скажи мне, кто гладит по голове, когда надо дать по жопе?

Кацик подтвердил, что нет смысла гладить по голове, когда надо дать по жопе, но все-таки не мог понять мадам и вместе с тем возразить, потому как… И Кацик промычал:

– И шо вы имели под этим в виду?

– Я никогда не пила кровь из рабочих, а во время войны не стреляла ни в красных, ни в зеленых.

– Мадам Феня, я ручаюсь головой, шо за вас так думает вся Одесса.

– Он ручается головой, но все же знают, что у тебя руки золотые, а голова…

– Да, по части политики я плохой коммерсант, не то что Пава.

– Кацик, – нахмурилась мадам Феня, – я же говорила, не мешайте Паву с политикой. У тебя не только с головой, у тебя еще и с зубами не важно.

– А кто был Пава? Никто ж ничего не знает.

– С зубами у тебя и взаправду плохо, Кацик, нема где языку держаться. А тож! – подняла вверх палец мадам Феня. – И не забудьте: завтра собрание во дворе. Самогон не приносить, чекист придет.

– А шо за вопрос?

– Тебе еще не надоела пасущаяся лошадь во дворе?

Собрание

Жильцов, пришедших на собрание, было немного, каждый дом отправил своего делегата, и мадам Феня предупредила, чтоб лишних бездельников и горлопанов на собрании не было. Во дворе и так места на всех записанных делегатов хватит только-только из-за веревок, будь они не ладны. Кацик и Веня поставили стол под огромным платаном, за ним сидела мадам Феня, а делегаты пришли каждый со своим стулом, табуреткой или скамеечкой. Оперуполномоченному поставили стул справа от стола. Мадам Феня попробовала сесть на стул для чекиста, но небольшая ветка дерева не позволила мадам выпрямиться.

– Ничего, он маленького роста, поместится, и потом… все равно другого места у нас во дворе нет.

– Товарищ чекист, новая Конституция разрешает единоличникам и колхозникам держать как свою корову и птицу, так и свою лошадь. Для этого у них имеются разные помещения: сарай, курятник, хлев. Поскольку я биндюжник и работаю в порту, то у меня есть своя лошадь. Если я могу иметь лошадь, то помещением, то есть стойлом для нее, кто меня должен обеспечить? – начал собрание Пава.

– Пава, зачем тебе жить в стойле, если у тебя есть солнечная комната и коридор? – возразила мадам Феня.

– Очень маленький и общий, как в любой коммуналке, мадам.

– Пава, я, как врач, не разрешаю тебе жить в стойле, – сказал Соломон.

– Я не про себя говорю, а о лошади.

– Мы знаем, что у тебя есть лошадь, но у тебя есть и семья.

– Гражданин биндюжник, а лошадь зарегистрирована в финотделе? Налоги платить кто будет? – спросил чекист.

– Пава – не дурак: лошадь работает в порту, порт платит налоги, Пава получает денежку и кормит семью. Но кто будет кормить лошадь и где ей жить?

– Построим для нее гараж на чердаке, – предложил врач.

– Соломон, если моя лошадь каждое утро будет спускаться по нашей лестнице, у мадам Фени начнется страшная мигрень, а лошадь таки переломает себе ноги.

– У кого еще есть вопросы? Если такие, как у Павы, то лучше не задавать, – сказал чекист.

– Товарищ чекист, чтобы трубу проверить и узнать, где она забилась, ее нужно простукать, продрать проволокой и посмотреть на свет. Так и вопрос: надо сначала вытащить его на свет божий, а тогда будет видно, глупый он или умный, – возразил чекисту Кацик.

– Кацик, здесь серьезный вопрос решается, а не вечер развлечений.

– Я вижу, мадам Феня.

– Господа, товарищи и биндюжники, если сравнить, как была организована медицина до революции в Одессе, то традиционные противопоставления дня и ночи, земли и неба, черного и белого… – ни с того ни с сего проговорил Соломон.

– Соломон, не черного и белого, а скорее красного и белого, – возразила мадам Феня.

– Ша, мадам Феня, дайте врачу закончить мысль, – сказал Кацик.

– Шо закончить?

– Граждане, прошу серьезнее, я не могу торчать здесь целый день и нюхать кислую капусту, по существу, месье Соломон, – промолвил чекист.

– Когда уважаемое мной ЧК называет меня месье, я по существу…

– А шо с моей лошадью? – прервал идиллию собрания Пава.

– Пава, мы сперва будем думать, потом обратимся в порт, я в протоколе записал твое выступление. Послушаем месье врача, – ответил чекист – и грозно посмотрел на Паву.

– Я великодушно извиняюсь, но, товарищ чекист, лошадь загадила весь двор, а дворнику новая власть платить не хочет, – возмутилась мадам.

– Мадам Феня, вы не беспокойтесь, вам же не убирать, – отреагировал Кацик на слова мадам и подобострастно улыбнулся чекисту.

– Мне нюхать и убирать тоже, кстати, мне. А ты хоть раз убрал за лошадью?

– Так что там с черным, тьфу, белым и красным? – спросил Веня.

– Я продолжу о врачах, если меня не будут перебивать биндюжники, трубочисты и чекисты, прошу пардону, товарищ, – смущаясь, извинился Соломон.

– Мы вас слушаем, товарищ врач, смелее, – подбадривал Соломона чекист.

– Так вот, в Одессе я практикую кожные заболевания. В связи с этим могу с полной ответственностью заявить…

– И что с лошадью? Товарищ чекист, я так и не понял, будет стойло у меня или нет? – снова вмешался в ход собрания Пава.

Во дворе, где проходило собрание, наступила тишина.

– Могу сообщить, что болезни эти уменьшились в пять раз… – промямлил Соломон, но мысль не закончил – на него из-за угла дома надвигалась лошадь. Соломон попятился и, прижавшись спиной к дереву, остановился. Отступать дальше было некуда.

– Товарищ биндюжник, заведите лошадь обратно за дом и пускай там пасется, пока идет собрание, – возмутился чекист.

– Она хочет услышать ответ.

– Она хочет гадить и уже это делает прямо перед столом оперуполномоченного. Пава, сейчас не 1905 год и это – не восстание на броненосце. А собрание во дворе.

– Я знаю, мадам Феня, но вопрос задан, а ответа мы с лошадью так и не услышали.

– Пава, убери за своей лошадью или товарищ чекист убежит, – проговорила мадам Феня.

– Кацик, принеси противогаз, их выдали на случай проведения учений гражданской обороны, – посоветовал Веня.

– Кацик, они в подвале. Да обойди ты лошадь, перепрыгнуть ее тебе не удастся, – сказала мадам Феня.

– Вы правы, мадам, бегу.

– Так вот, если умножить это на три, то мы получим мизерные цифры болезней.

– Соломон, что на что помножить и зачем?

– Мадам Феня, я продолжу свою мысль.

– Кто помнит о его мысли? – спросил оперуполномоченный ВЧК.

– Он говорил о болезнях, товарищ чекист.

– Прошу, продолжайте, месье Соломон. – Чекисту явно не хотелось говорить о лошади.

– Так вот, мизерные цифры мы не увидим даже под микроскопом. А под ним человек может рассмотреть, заметьте, одним только глазом, миллион микробов.

– У нас один микроб – и очень большой, к тому же гадит прямо у нас под носом. Пава, имей совесть, – не выдержала мадам Феня.

– Общество биндюжников порта – это как профсоюз завода «Серп и Молот», в беде не оставит, – ответил, наконец, на вопрос Павы чекист.

– Но лошадь пока не в стойле общества, – возразил Пава.

– Она у нас во дворе, это мы наглядно видим, – подтвердила мадам слова биндюжника.

И чувствуем, товарищ оперуполномоченный, – сказал Кацик и подобострастно улыбнулся мадам Фене.

– Не волнуйтесь, товарищи. Я после собрания с Павой и его лошадью пойду в порт – и мы, я уверен, решим вопрос со стойлом. Товарищи, вы куда? Собрание не окончено. А как же обсуждение постановлений и решений? – растерялся чекист (не успел оперуполномоченный и глазом моргнуть, как все быстренько поднялись и ушли).

– Нам нужно было решить вопрос с лошадью. А собрание, наверное, можно закончить всеобщим одобрением всех решений, – ответственно заявила мадам Феня.

– Что, так достала лошадь? – спокойно спросил чекист.

– А вы думаете, нет? Таки да, но нас в порту не слушают, и если вы нам поможете, то Ягве, потихоньку от всех, получит свечку на ваше имя.

– Подождите, соседи! Я не сказал, почему отказался от частной практики, – попытался остановить людей и вновь обратить на себя внимание врач.

– Соломон, ты отказался, потому что мы обещали вышвырнуть твоих пациентов и набить тебе лицо, ведь в нашем дворе живут дети. Такое обещание дали Кацик, Пава и еще кое-кто. Так? – спросила мадам.

– Так. Но пусть оперуполномоченный знает, что я могу…

– Соломон, он ушел с Павой и с лошадью. Забирай стол. Кацик, помоги врачу стол отнести. А мне опять убирать за этой лошадью, – вздохнула мадам Феня.

«Как изменился Пава, он стал настоящим биндюжником и одесситом, – думала мадам Феня, убирая за лошадью. – Пять лет – и не узнать человека, нечего и сравнивать с тем Павой, которого у моря, когда-то нашел Веня. Сейчас у Павы уже подросли дети, и просто не верится, что в нашем дворе каких-то пять лет назад было тихо».

– Боря, Галя, Хилька, Ефимка и Гнат, шо вы так раскричались? А ну тише, сорванцы, – проговорила мадам Феня. – Шо за имена дал Пава детям? Правда, он не еврей, и это его немного оправдывает в моих глазах. Ну нет, чтобы послушать знающих людей и назвать Ося или Изя, а то… Игнат и Боря.

Во дворе что-то заскрежетало, грохнуло и повалил дым. Мадам Феня выскочила на улицу. Все дети кричали и прыгали вокруг костра, шо чертенята.

– Пава, ты где?

– Папа с мамой ушли в клуб, а нас оставили под присмотром Хильки дяди Додика.

Мадам Феня набрала ведро воды и залила костер.

– На шо вы похожи? Черные от дыма. Де вас носило? Я спрашиваю или как? Опять в катакомбы лазили? Признавайтесь, негодники. Вот вам корыто, наносите воды и помойтесь.

– А под колонкой? – спросил Боря.

– Под колонкой нельзя, там через пять минут озеро будет, и вы весь двор зальете водой.

– Мы не будем таскать такие тяжести, мы еще маленькие, нам нельзя, – возмущались дети.

– Берите по полведра, – парировала мадам Феня.

– Мы на море пойдем, – сказал Боря и, тут же развернувшись, чуть было не побежал к морю, но крик мадам его остановил.

– Шо?!

– Под вашим присмотром, мадам Феня, – попросил Боря.

– Чтобы вы разбежались, шо зайцы по полю? Полезете под землю, спрячетесь, а мне потом перед вашими родителями отвечать? Нет уж, натаскайте воду – и мойтесь, пока ваши родители не пришли.

– Мы под землю не полезем, если пойдем на Ланжерон, – стали кричать дети.

– Таскайте воду, вы, буржуи и белоручки.

– Мы не буржуи, наш папа биндюжник, – стал спорить Боря с мадам Феней.

– Вы ленивые, а значит, буржуи. Завтра я приду к тебе в школу, Хилька, и скажу директору, чтобы построил всех детей, и перед всем строем с тебя сняли галстук. Буржуйские дети не могут быть пионерами.

– От тяжести бывает грыжа. Вы хотите, чтобы у нас была грыжа? – сказал Боря.

– А Павлик Морозов, он не думал о грыже, он жизнь отдал, – парировала мадам Феня.

– Его папа был кулак, а мы дети биндюжника, – упорствовал Боря.

– Если человек не буржуй, он любит работать, а вы только гулять, плясать, ползать по катакомбам, поджигать, кушать и какать в свое удовольствие хотите.

– Ладно, мы наносим воды, – согласились дети.

– Я хочу, чтобы Хилька дала честное пионерское.

– Я могу, – согласилась Хилька, – но без галстука слово недействительно.

– Носите воду, чертенята, и быстро.

– Мадам Феня, а столица земли что? – спросил Боря.

– Какая столица и какой земли?

– Да земли!

– Столицы могут быть только государств, шо вы мне голову морочите? Вам папа разве не отвечал на такие вопросы?

Боря, я же тебе рассказывала о земле и о городах, ты что, забыл? Это он подлизывается, хочет альбом ваш посмотреть, ему картинки очень нравятся.

– А я повидла хочу, – сказала Хилька.

– А я думаю, что вы приготовили что-нибудь вкусненькое, как всегда. Вы так хорошо готовите, – проговорил Игнат.

– Идемте, подлизы – накормлю, покажу и угощу.

– А Одесса пишется всегда с большой буквы? – снова спросил Боря.

– Да.

– А земля?

– Нет.

– Значит, Одесса важнее земли, – загалдели дети.

– Значит, шо вы глупее, чем я думала.

Дети, сидя на диване, ели бутерброды с вареньем и рассматривали альбом с картинками.

– О, на деда Гольцмана похож.

– Он, смотрите, мадам Феня, точно Гольцман.

– Один в один.

– Это не Гольцман, дети, это фараон. Он уже мертвый и ему больше двух тысяч лет, – сказала мадам Феня.

– Я думал, Гольцман моложе, – сказал Боря.

– Это не Гольцман, Боря, это – фараон.

– Ты права, Гольцман никогда не был фараоном, иначе мы бы знали. Гольцман нам всю свою жизнь уже рассказал, он простой сторож.

– Мадам Феня, а он хорошо сохранился для двух тысяч лет.

– Он забальзамированный, поэтому и сохранился, – ответила мадам Феня.

– Значит, если забальзамировать, то человек не постареет?

– Да.

– Тогда давайте забальзамируем папу.

– Бальзамируют, Боря, только мертвых.

– Жаль, – сказали дети хором, доели бутерброды, попрощались с мадам и ушли. Мадам Феня прилегла и немного даже задремала, когда ее разбудил переполох во дворе. Мадам поднялась и, подойдя к окну, отдернула занавеску:

– Что случилось?

По двору бегали мокрые с головы до пят Додик со своей женой Региной, Соломон, жена Павы, Кацик и сантехник.

– Я перекрыл воду. А кая-то сволочь залезла в люк и открыла вентиль. Я сделать ничего не успел.

Мадам Феня выскочила во двор. Кацик отжимал платье жены Павы. Самого Павы не было, из люка торчала чья-та задница и две ноги в брюках. Это Пава, догадалась мадам.

– Какой сильный напор, как при потопе, – смеялся Кацик.

– Не щупай жену Павы! А ты, Соломон, на шо вытаращился? Зеньки не повыползают?

Все стали смеяться. Пава из люка вытаскивал детей.

– Пава, ты даже не подозреваешь, кто помогал выжимать платье твоей жены. Куда ты смотришь?

– На детей, мадам Феня.

Дети были грязные и мокрые.

– Они только час назад вымылись от такой же грязи.

– А мадам Феня нас накормила.

Все засмеялись, а на Соломона напала икота. Вылез сантехник, черный от грязи и мазута, и тоже засмеялся, глядя на детей и взрослых. Все – грязные и мокрые – стоят полукругом и хохочут.

– Шоб я так всю жизнь смеялась, – сказала мадам Феня. Все захохотали еще громче.

* * *

Шестнадцатого сентября сорок первого года в город вошли румыны и фашисты. Город уже был разрушен, пресной воды не было, и пришедшая власть возобновила расстрелы с новой силой. Голод и холод уже забрали жизни Додика, его детей и жены. Соломона расстреляли, а мадам Феня пропала где-то в Германии, куда увозили в товарных вагонах всех пойманных евреев. Вечер уже, иди спать. Завтра, если захочешь, я дальше расскажу о нашей жизни.

Мне снится дедушка – молодой и красивый, в самом прекрасном городе Санкт-Петербурге, обнимая жену и отца, он восклицает: «Ура! Я завтра офицер!». Каждые каникулы и летом, и зимой мы ездили к бабушке в деревню. Жизнь не сломала ее, она добрая и нежная, а сколько пришлось пережить ее поколению! Три страшные войны, а между ними голод и смерть. Я ждал продолжения рассказа, ведь – как же так – жизнь при новой власти наладилась: и комната, и документы, и работа есть, а дедушка был расстрелян как враг народа. Почему? Как они оказались в деревне? Если уехали из города, то когда? Все, что было связано с жизнью дедушки, мне хотелось знать, казалось, он оживает в моем сознании. На следующий день я никуда не пошел, так и проговорили с бабушкой до позднего вечера.

«Бежали мы, внучек, опять же, от голода, это уже, когда началась Вторая Мировая, вернее, Отечественная война, чтоб ее… Деда твоего, мужа моего, значит, на фронт забрали, а я без него в городе детей не прокормлю, вот и уехала в деревню. Оккупацию и голод пережили, отец твой выжил и не хворал, а вот братьям его не повезло, но то – отдельный сказ.

Дедушка вернулся в тот день, когда сельсовет объявил, что войне конец. Я ведь и не ждала его, уверена была: не пережил он бойню эту. Воевал в Ленинграде, а из-за блокады письма и не приходили. Три года ни одной весточки. Пришел, значит, – и за работу, вся земля в железе – сеять некуда, голод страшный, а в лесу и желудей не сыщешь. Хата, хоть и разрушена, но все ж крыша над головой есть, значит, ночевать будем не под открытым небом. Нам еще повезло: мы живы. В деревне немцы, за убитых партизанами офицеров и солдат собрали детей, мужиков, женщин и от Винницы до Одессы, вдоль железной дороги и на каждом телеграфном столбе, повесили по одному человеку. Так они и висели все двести верст с двух сторон от полотна. Нас бог уберег, только братьям твоей мамы не повезло и мужу моему… Вернулся он весь в медалях, худой, старый и слабый, все соки из него война выжала. Обрадовалась я: не инвалид безрукий, безногий, и живой! Воспрянет, не впервой, третью войну пережили – и то слава богу. Недолго радость моя длилась, с тех пор и прячу фото это. Приехали утром – и арестовали твоего деда, видать, за прошлую войну. Председатель предложил от него отказаться, чтоб детей спасти и себя, конечно. Я и отказалась от мужа своего, дескать, не знала, что гад он такой». Бабушка поднялась – пора скотину кормить.

Каждый день, проведенный в деревне, – это праздник для меня. Деревня была огромная. Утром я ходил с пастухом пасти коров. Мы проходили вдоль дворов – и из каждой калитки выходила корова и присоединялась к стаду, которое вырастало в мычащую, с перезвоном колокольчиков и топотом копыт, реку. Я городской, и для меня пасти коров, кормить свиней, курей, уток – одно удовольствие и отдых. Гуси, так те просто гуляли по селу, где им вздумается, еще шипели и щипались. А как хорошо нестись на велосипеде по холмам, нырять в ставке, гулять по лесу.

Вся моя недолгая и смешная жизнь – без подвигов и страданий, даже досада брала. Ночью мне снился дедушка и мы разговаривали, бредя через поле подсолнухов, этот сон будет сопровождать меня всю жизнь. Теперь я верю и знаю, что память воскрешает из небытия прошлого, возвращая к жизни давно умерших, но не забытых. Наш мир полон памятными знаками о прошлом, и я хочу научиться видеть и понимать их. Какое звездное небо и что за боги создали жизнь, как охраняют ее и о чем рассказывают? Какие боги охраняли в древности людей и были ли цивилизации до нас? Имел бы машину времени – увидел бы то, о чем до меня никто даже не догадывался. Такой машиной времени для меня стали катакомбы. Каждый раз, когда спускаюсь в катакомбы, я испытываю чувство погружения в другой мир. В катакомбах темно, сыро, дышать нечем и тихо, как в могиле, так это и есть самая настоящая могила.

Звуки замерли, они не движутся и окаменели. Я специально выключил фонарик. Неужели тут была жизнь? В кромешной тьме и без свежего воздуха? Люди, чтобы выжить, всегда приспосабливались к окружающему их миру, и я вижу, как они бесшумно передвигаются по этим узким лазам под землей. Как все-таки люди попали в подземную пещеру и выжили? Быть может, благодаря катакомбам и выжили? Люди точно жили здесь – это подтверждает надпись на стене пещеры, которую случайно нашел. Я не знаю, что она означает, но знаки эти похожи на буквы и писал их человек. Только когда и кто? Букв, а то, что это были буквы, я почему-то не сомневался, было немного, и я запомнил, как они выглядят. Учитель – только он сможет мне объяснить значимость этих букв. Пора выползать из этой подземной норы и возвращаться домой. А жизнь полна звуков. Снизу, с улицы, через открытое окно в мою спальню доносится далекий и монотонный шум проезжающих авто. Жужжит вентилятор, где-то в соседней комнате скрипнула дверь, на кухне слышен смех, а через открытую дверь на балкон слышен шелест листьев каштана. Проехал трамвай, звеня и постукивая железными колесами. Музыка города… мы не замечаем ее, потому что привыкли. Вот бы услышать музыку жизни той, прошедшей эпохи. Какие звуки сопровождали человека, написавшего там, на стене пещеры, под землей, загадочную фразу. Интересно, кем он был? – Судя по знакам, если их точно написал древний человек, это буквы алфавита Винча, – сказал учитель. – Доктор Р. Пешич нашел в среднем течении Дуная, у местечка с названием Винч, кремневые таблички, возраст находок примерно 60000 лет, на них начертаны буквы в алфавитном порядке. Сейчас мы можем сказать, что буквы в большинстве своем имеют славянский характер. Языком Винча написаны книги Еноха, и фраза, с которой начиналась одна из книг, была мной найдена на стене пещеры. Алфавит Винча появился задолго до Вавилонского алфавита, до шумерской письменности, до египетской цивилизации. Он – основа славянских языков, так утверждают ученые Европы, Америки, Индии, Словении и России. А ведь учат нас, что славянский язык появился чуть ли не последним в мире языков.

Книги Еноха описывают все накопленные человечеством знания до катастрофы, которая привела к ледниковому периоду, как его называет современная наука. Енох писал свои книги со слов людей, переживших эту катастрофу.

– А наука знает о том, другом мире? – спрашивал я своего учителя истории.

– Археологи давно искали факты, подтверждающие существование погибших некогда цивилизаций. В 1891 году прозвучал доклад в стенах Академии наук Лондонского научного сообщества. Он оповестил весь мир, что человечеству не 70000 лет, и доказывают это находки, что были найдены учеными, это орудия труда и войны, резная посуда из тончайшего камня, возраст которых 55 млн лет. А 9 июня 1891 года в расколотом куске угля была найдена длинная золотая цепочка, но возраст угля 260–320 млн лет, и такое изделие мог сделать только человек. В том же году в одном из песчаников была найдена золотая нить, которой сегодня обшивают театральные костюмы (возраст образования песчаника 387 миллионов лет). В 1938 году профессор Уилбер Бероуз, геолог, сообщил, что обнаружил ископаемые отпечатки ног, относящиеся к позднему карбону, то есть возраст их насчитывает 250 млн лет, песчаник окаменел – и следы человека четко сохранили правую и левую ступни.

Были найдены окаменелые следы идущего человека, их называют дорожкой Тэйлора, им 100 млн лет. Следы человека пересекают следы динозавра, им также 100 млн лет. Человек жил в эпоху динозавров и уживался с ними, вблизи от этих пересекающихся дорожек обнаружено 134 следа динозавров того же возраста. Такие отпечатки – не единичные находки, их обнаруживали в Африке, США, Турции, России. Джон Рейд в 1922 году обнаружил отпечатки обуви человека: на окаменелом отпечатке можно увидеть стежки ниток, которыми сшита обувь, этому отпечатку 248–213 млн лет. В 1968 году найден отпечаток обуви в породе возрастом 505–590 млн лет. Человечество имеет тот же возраст, что и наша планета, цивилизация достигала пика своего развития не один раз – и на этом пике люди сами себя уничтожали.

Енох – очень известное имя в истории. Книги, а их у Еноха, по его утверждению, было не менее трехсот, – это бесценные исторические артефакты, доказывающие, что уровень развития человечества еще сто млн лет назад был гораздо выше, чем сегодня. Одно из подтверждений о возможностях человека доледникового периода, описанных Енохом в его книгах, – это музей камней Ики доктора Хавьера Кабреры в Перу. На камнях начертаны рисунки, например, как делать трепанацию черепа или как смотреть на звездное небо через телескоп.

В музее таких камней сотни. Этим рисункам не менее десяти тысяч лет. Разве же они нарисованы человеком, не владеющим разговорной речью? Не только артефакты – доказательство некогда великой цивилизации людей, но и сама история человечества свидетельствует о погибшей в мировой катастрофе жизни землян. Исследователи доказали, что на месте Олдувайского ущелья в Эфиопии 2 млн лет назад было озеро, в его округе жили звери и, самое интересное, люди. Стоянка охотников обнаружена в слое грунта на сорокаметровой глубине, в котором хорошо сохранились орудия труда и охоты.