Реестр Эпизодического Счастья

Однажды мы с дедушкой отправились в местный спортивный магазин, и он приобрёл мне за 100 советских рублей складной велосипед «Салют» зелёного цвета. Возвращаясь с дедушкой из магазина и ведя за руль эту новую сверкающую машину, я испытал свой третий детский момент невероятного восторга, который можно смело занести в РЭС.

Появилась мечта: постучав на настоящей импортной ударной установке в Орле, где папа сверхурочно руководил ВИА при местном депо, я решил стать крутым драммером. Мать поддержала мою идею, и я, пройдя конкурс – двадцать человек на место – поступил в музыкальную школу на класс ударных. Только вместо установки – мне выдали фанерку с набитой на ней тугой резиной, ксилофон, учили «отбивать ударчики» и играть на «кислофоне»/металлофоне «Во поле берёзка стояла». Одним словом, классическая оркестровая школа ударных инструментов не имеет ничего общего с роковой/джазовой – это в тарелки в оркестровой яме бить, в большой барабан стучать колотушкой, да на малом барабане «отдрабливать» «Болеро» Равеля. «Шляпа» в общем, а не «крутой драммер». Но ходить туда два раза в неделю пришлось – за самодельный ксилофон было уплачено 36 рублей…

Желая навалять отчиму, я пошёл с другом Мишей в секцию самбо при университете, но тренер лишь гонял нас рысцой по кругу около месяца, да были ещё какие-то нехитрые тренировки, типа «упал-отжался». Ни о каких навыках рукопашного боя, как я понял, там не могло идти речи ещё довольно долго. Мы покинули самбо и перешли на секцию борьбы дзюдо на Большой проспект В. О. Дзюдо как-то больше впечатлило. К нам даже заходил на тренировки молодой дзюдоист Владимир Путин со своими товарищами, и они показывали нашей ребятне мастер-классы. Впрочем, «навал» отчиму пока представлялся довольно эфемерным: захват, бросок, сбив ногами с нижнего положения… Для меня этот лось пока был слишком крупным, но надежды я не терял…

Впрочем, буквально через некоторое время месть отчиму занимала мой мозг уже постольку-поскольку. Я влюбился. Первый раз в жизни и, как мне казалось, – по-настоящему. Это была одноклассница – Алёна. Самая красивая девочка в классе с огромными карими глазами и стройными ножками, в типовой школьной девичьей форме. Она аккуратно носила заплетённые в тёмные косы банты, передничек и хорошо отглаженный пионерский галстук.

Я начал воображать пред ней на переменах, но получал ноль внимания с её стороны. Затем, поддавшись непреодолимому чувству, стал следить за ней после уроков, но подойти не решался. Все мои мысли занимала исключительно Алёна. Я выяснил, где она живёт, и заводил будильник на пятнадцать минут раньше, чтобы прийти к её дому и увидеть, как ОНА выходит из подъезда и шествует в школу.

Вечером, сбросив в коммуналку портфель и сменку, я снова ехал на 13-ю линию, где жила Алёна, и ждал что, возможно, объект когда-нибудь выйдет на прогулку. Даже облюбовал подъезд напротив, через дверное стекло которого прекрасно можно было наблюдать лестничные пролёты ЕЁ подъезда с большими окнами.

И однажды мне повезло: около 20:00 с последнего этажа этого подъезда стал спускаться вприпрыжку знакомый силуэт. Только он был не один – с силуэтом бежало вниз ещё и огромное серое четырёхлапое существо… Алёна вышла гулять с собакой.

«…У НЕЁ ЕСТЬ СОБАКА! А значит, гулять она выходит примерно в одно и то же время…» План вырисовывался…: «…идти ей навстречу и сделать вид, что столкнулись случайно… мне в школе, типа, к ней не подойти… я – мелкаш… двоечник… ещё и из коммуналки, а ОНА – отличница-прилежница, живёт почти во дворце, и, явно, в отдельной квартире…»

(Впрочем, ещё в раннем детстве я обратил внимание на сей факт: в неформальной, не школьной обстановке дети как-то становятся мягче и дружелюбнее, случайно встретив вне уроков своих, вечно «форменных» и напряжённых одноклассников.)

Я стал следить за её маршрутом. На это ушло несколько вечеров. Путь Алёны и её собаки Ялки (так она её всё время подзывала) лежал примерно по одному и тому же маршруту.

«…что ж, надо решаться на подход. Продумать всё, дабы не облажаться. Да и вообще результат может быть неизвестен… Могу быть просто банально „отфыркнут“ как персонаж в нашем классе далеко не положительный. Да и раньше я на такие „подвиги“, как-то, никогда не сподабливался…» Я жутко стеснялся своей влюблённости, пытаясь скрыть её даже от самоé себя. Только один Миша всё знал. Я делился с ним своей историей, а он со мной – своей. Нам крупно повезло, что наши истории не соприкасались, а то бы дружбе – конец.

Готовясь отыграть полную незаинтересованность и случайность встречи (хотя не факт, что она меня не спалила, когда я воображал на переменах, а потом следил за ней), встал метров за 300 до точки, где она должна была пройти примерно в 20:06—20:08. Неспешно выдвинулся. «О, привет. Привет!…» Слово за слово – и уже дальнейший путь с её собакой мы уже идём, как бы, вместе, о чём-то непринуждённо переговариваясь… Так я впервые проводил девочку до подъезда.

На следующий день – в 19:55 – я уже стоял на своём «боевом посту» в подъезде напротив, ожидая спуска Алёны по хорошо просматриваемой лестнице. Ровно в 20:00 она снова вышла на прогулку. Я сразу же подошёл. Алёна как будто даже рада была меня видеть, и мы снова целых полчаса гуляли с её собакой по тёмно-зимним, тусклым окрестностям. Так продолжалось несколько вечеров…

…мы договорились мигать друг другу светом: она три раза включала и выключала бра на кухне на своём этаже (сигналя о выходе из дома), а я отмигивал в ответ светом подъезда, благо выключатель подъездного освещения был прямо у входной двери. Так мы и делали. И вот этот вот перемигивание светом и томительное, но радостное ожидание её выхода – я бы занёс в РЭС под №4.

Но в те моменты я ещё не ведал ближайшее будущее. Даже не представлял себе его.

Мама решила выяснить, куда это я каждый вечер ухожу и столь поздно возвращаюсь, «хотя уроки ещё не сделаны»? Мне ничего не оставалось, как под её мощным психологическим прессингом рассказать правду. Она уточнила фамилию одноклассницы и, вроде как, успокоилась. Но однажды я позвонил по Алёниному номеру (там обычно брала трубку её бабушка, а затем подзывала Алёну), и бабуся мне ответила, дословно: «Алёна не будет со мной гулять и не подойдёт к телефону, пока я не начну хорошо учиться». Ни больше, ни меньше! Оказывается, мать выяснила их номер, позвонила и нажаловалась Алёниным родителям: «успеваемость хромает из-за этих прогулок»; «вот станет хорошо учиться, тогда пусть и гуляют»; «повлияйте на него, пожалуйста»…

С Алёной мы продолжали встречаться, но отношения уже были, как будто бы, немного подпорчены. «А может тебе действительно начать хорошо учиться?» – спросила она. Да и как-то было всё совсем по-другому. Словно появилась какая-то стена… Я перестал приходить в тот подъезд и мигать светом. Но после зимних каникул решился встретить её перед первым уроком второго полугодия у дома. Алёна была, вроде как, рада. Отношения будто снова заискрились. А эти материнские звонки уже и забылись её бабушкой – она снова стала подзывать Алёну к трубке, хотя лучше учиться я так и не стал.

Так продолжалось до первых зелёных листочков, когда уже можно было сменить серое клетчатое пальто и шапку-ушанку на куртку и «лыжную» шапочку. В один прекрасный вечер, непосредственно в 19:55, я заметил у её подъезда одноклассника, «восьмилетку» (из тех, кого отдали в 1-й класс с 8 лет), что выше меня на целую голову и сантиметров на пять шире в плечах. Помнится, мы с ним некоторое время даже приятельствовали, но дружба как-то не задалась. Мы любезно поздоровались, затем вышла Алёна. Теперь с её собакой мы гуляли втроём… В окончании одной из прогулок, когда мы дошли до Алёниного подъезда, одноклассник вопросил меня: «Неужели ты не понимаешь, что мы хотим гулять вдвоём?» Я посмотрел на Алёну. Она промолчала…

Что ж, я сдержанно распрощался и почапал в сторону своей коммуналки. Сказка закончилась.

Глава 3

В середине мая 1987-го мама родила сестру. Я лично довёл её до Института им. Отто, когда начались схватки. Отчим был занят. Видимо, тренировался на гитаре.

Каким-то непонятным образом навсегда рассорились с Мишей и лишь сталкивались на дзюдо, куда ещё записалось с полдюжины наших одноклассников. Наступили летние каникулы, и я снова отправился на все три месяца к бабушке, даже не догадываясь о том, что ожидает меня по возвращению…

В следующем учебном году стало постепенно обнаруживаться странное поведение полугодовалой сестры: она, вроде как, остановилась в развитии 4-х месячного младенца. Мать забила тревогу и стала мотаться по разного рода больницам и врачам. Отчиму было на всё это абсолютно плевать. Казалось, ничего более, кроме бесконечного треньканья на гитаре, его не интересует. Теперь – к постоянному давлению на уши отчимовской «балалайкой» – добавились ещё и ночные, явно болезненные, крики сестрёнки. Она действительно остановилась в развитии и так и продолжала лежать грудничком с согнутыми ножками. При этом сестрёнка мотала головой и постоянно хлопала в ладоши. Врачи ставили различные диагнозы: от ДЦП до каких-то эпилептических историй. Но ни один из эскулапов не попал даже в «молоко»: о её настоящем заболевании в СССР тогда ещё не ведали.

Успеваемость моя скатилась не то, что ниже плинтуса – она пробила пол и упала к соседям снизу. Ни делать уроки, ни полноценно высыпаться – я не мог. Сестра орала от боли каждую ночь и успокаивалась лишь под утро.

Мать приняла решение: поскольку ей с моей сестрой предстояли долгие обследовательские отлёжки в различных стационарах – отправить меня жить в Орёл – в новую семью отца. И уже в середине января на орловском ж/д вокзале меня встречал папа.

Пришлось распрощаться с Северной столицей, со своими школами, секциями, с товарищами-приятелями… И начинать новую жизнь.

Ну что ж, Орёл – так Орёл. При одной мысли, что я не буду каждый день видеть отчима и слушать его виртуозную игру, уже теплело на душе. Да и ночные крики сестры… Они невыносимы. А эти соседи по коммуналке… Как же мне опостылели они, их поганые запахи, шумы и тряпки. Но и у отца были не хоромы, скажем так: однушка, где проживали до моего приезда четыре человека. У папы и его второй жены родился сын – мой брат, на тот момент ему было пять лет. Папа с женой разместились на кухне, на раскладном диване, а мы – дети – делили комнату на троих. Но даже этот вариант в сравнении с тем, где я жил, казался раем.

Отец – личность стержневая. После развода с матерью – не стал цепляться за ленинградскую прописку (тем более что комнатушка была мамина, она уже потом его туда вписала), а просто поехал по стране и работал, где придётся. Будь то Инта или Евпатория… Потом они со второй женой приняли решение вернуться в Орёл – родной город отца. С маленьким ребёнком особо по стране не помотаешься. В Орле папа трудоустроился в местный ТЮЗ руководителем оркестра, обучал музыкантов ВИА орловского депо, прекрасно упакованного фирменными инструментами; играл в ресторане «Шипка» на Московском шоссе. Трудности с приёмом ещё одного ребёнка (тем более, подростка), его не смутили, а его вторая жена, прекрасная, милая и добрая женщина, относилась ко мне просто замечательно. Хоть бы слово или пол негативного слова в мой адрес…

Итак, добро пожаловать в Орёл-1988! Микрорайон. Последний «дом-китайская стена» на Московском шоссе, недалеко от памятника сталевару, который местные жители ласково именовали «Алёшей».

Меня определили в школу №20, а так же в музыкальную школу №3 (что находилась в небольшом здании на ул. Металлургов) на класс ударных. Буквально через два с половиной года семья отца навсегда покинет пределы нашей родины, а пока – можно наслаждаться их присутствием здесь.

Попасть новичком в седьмой класс, да ещё и из мегаполиса – дело, сами понимаете, непростое. Был немало удивлён тем, что здешние ученики перебивают учителя громкими отрыжками, швыряются друг в друга учебниками, пуляют из отвинченных корпусов ручек обслюнявленными бумажками и ржут во весь голос, не давая вести урок. Ещё больше поразило то, что учителя как-то не особо напрягались на это всё, а невозмутимо продолжали занятия. На меня же издевательства сыпались, как из «рога изобилия». Погоняло моё было – «Ленинградец». Каждый день после уроков во двор школы выставлялись портфели – и начинался очередной махач. И участником всех этих «зрелищных боёв» – непременно был я. Ребята там немного другие. И понимание жизни тоже – несколько иное. Минимальную толику уважения я смог заслужить только тогда, когда сыграл какую-то популярную песню на фортепиано на уроке музыки. Только с этого момента, вроде как, стал немного своим. Даже заприятельствовал с некоторыми новыми одноклассниками.

Отец отдал меня на секцию бокса при каком-то предприятии, куда я потом ездил на троллейбусе. Тут же поставили в спарринг с подготовленным противником, который отвесил мне прекрасных «люлей» с кровью из носа. Бокс – не дзюдо. Ощущения головы от удара перчаткой в лицо – помню до сих пор, равно как и запах раздевалки. Но заниматься всё равно продолжил, ибо если бы не продолжил, то расписался бы в глазах всех этих ребят, что видели мой позор, – в собственной трусости.

Орёл, конечно, город хороший. Несмотря на пронизывающие зимние ветрищи. Но, увы, я попал туда во второй год перестройки и всеобщего дефицита. Папина жена частенько ездила за колбасой и прочими продуктами на электричке в Москву. Зато запомнились кукурузные палочки в больших пакетах, что в изобилии продавались в универсальном магазине в нашем дворе. А так – постоянное чувство голода и желание съесть что-нибудь вкусное были моими неотъемлемыми спутниками.

Папа немного обучал меня игре на фортепиано, плюс брал с собой на репетиции в орловское депо, где я, собственно, и заразился всеми этими невероятно красивыми и издающими волшебные звуки синтезаторами и электрогитарами. Уже через некоторое время я мог подобрать на слух абсолютно любую песню, чему, кстати, классические репетиторы не обучали – лишь чётко играть по нотам (что тоже, в принципе, в жизни пригодилось). Ещё отец подарил «фотоперепечатанный» венгерский учебник по игре на НАСТОЯЩЕЙ ударной установке, по которому я и стал усиленно заниматься. Вообще, игра на установке хорошо развивает координацию и чувство ритма, ведь работают одновременно все четыре конечности, независимо друг от друга.

Решил поступить в ж/д техникум и стать машинистом. Папа договорился со своими ребятами из ансамбля, и они любезно, в нарушение инструкций, позволили поехать с ними на перегон товарняка из Орла в Курск и обратно. Я сидел на месте помощника машиниста и сигналил электровозным гудком. Никогда я ещё не видел этой невероятной весенней красоты ж/д путей и мелькающих окрестностей из кабины. Пожалуй, этот момент я занесу в РЭС под №5.

Я довольно сносно закончил учебный год: двоек в четверти уже не было, а трояков – совсем чуть-чуть. Настало время возвращаться в Ленинград, чтобы оттуда переместиться к бабушке в область на летние каникулы.

Удивительно, но в коммуналке отчима не было. Видимо, он отъехал на очередные заочные сессии в муз. училище г. Архангельска. Мать настолько истосковалась по мне, что была до умопомрачения добра и любезна. Сестра так и лежала в кровати в грудничковом состоянии: ни сидеть, ни ползать, ни, тем более, ходить она так и не научилась. Пищу нужно было ей впихивать чайной ложкой, иначе она её выплёвывала. Точного диагноза сестре до сих пор не поставили, а лишь пытались «лечить» от ошибочных, чем лишь ухудшали состояние ребёнка.

Вернувшись с летних каникул из бабушкиного городка, я уже был настроен возвращаться в Орёл к отцу. Отчима так и не было. Мама сказала, что он ушёл. Видимо, испугался трудностей с сестрой. Мама показала мне письмо от отца. В нём синим по клетчатому было начертано, что она должна меня выписать из Ленинграда, а папа пропишет меня уже в Орле, где я пойду в армию, а потом поступлю в техникум или институт. На иных условиях отец принимать меня обратно отказывался. Был поставлен ультиматум: «либо выписка, либо сюда его не присылай». Папу можно понять: если бы меня зарегистрировали в Орле, то его семья уже имела бы статус многодетной, и они могли рассчитывать на получение «трёшки».

Принимать решение было предоставлено мне: выписываться и переезжать в Орёл, либо оставаться. Но мне как-то стало настолько комфортно в своём том августовском городе… Коммуналка – понятно, но… Северная столица просто поражала своим огромным пространством. Оказывается, проехаться на метро – это весьма круто, если ты полгода такой возможности был лишён. Исторический центр Питера или новостройка на окраине Орла? К тому же отчим свалил. И маме нужно было помогать с сестрой – хотя бы стирать пелёнки. Одна она явно зашивалась. Мама всем видом давала понять, что если я останусь, то жизнь моя не будет похожа на ту, доотъездную. Гуляя по огромным проспектам и цветущим дворам, я принял решение остаться. Возможно, я совершил самую главную ошибку в своей жизни: если бы я тогда выписался и переехал в Орёл, то жил бы сейчас в Канаде, имел бы паспорт «гражданина мира» и знал бы в совершенстве пять языков, как мой брат. Но это было лишь первое предоставление выбора – Судьба ещё несколько раз подкинет мне возможность навсегда покинуть родину…

Обратно в престижную школу с углубленным английским языком, где я учился до отъезда в Орёл, меня не взяли. Я был определён в восьмой класс в школу-восьмилетку на 7-й линии (через год её переформируют уже в 11-летку, но на тот момент она была именно восьмилеткой). Опять новый класс, снова притирка. Но я уже привык к подобным пертурбациям, так что всё прошло относительно безболезненно, исключая мелкие стычки и драки после уроков. Тем более что школа была обычная, не престижная, и дискриминации по уровню жизни родителей в ней не наблюдалось. Но именно поступление в эту школу и определило всю мою дальнейшую жизнь…

В городе вовсю кипело кооперативное движение. На Некрасовском рынке я приобрёл «модный» галстук из кожзаменителя на резиночке; новая школьная форма уже была не с курточкой, а с пиджаком. Из окон домов часто доносились «Белые розы», хотя в нашем классе слушали, в основном, «Кино» и разные зарубежные рок-группы. Но у меня не было кассетного мафона, поэтому я мог довольствоваться только теми новинками, что доносились из открытых окон во дворах. Музыкальные передачи на ТВ и радио пока слабо отвечали модным веяниям. Новые школьные приятели на большой перемене выбегали курить в ближайший подъезд. Я тоже с ними выбегал, за компанию, но вскорости узнал, что такое «А-ПТЕ-КА», и уже тайком от матери покупал себе «Родопи» за 1 р. 60 коп или более козырные «BT» за рубль восемьдесят. Жуткая гадость, но, дабы быть своим среди новых знакомцев, – начал посмаливать.

Моя относительно сносная жизнь закончилась довольно быстро. Где-то в середине октября в доме снова нарисовался отчим. Мать простила его за бегство, а ему, видимо, негде было устроиться, чтобы тренькать на своей «балалайке», поэтому он предпочёл пусть и такое, но прибежище. Сестра так и лежала в грудничковом состоянии, улыбалась и хлопала в ладоши, но кричать по ночам стала значительно реже. Я каждый день стирал и вешал сушиться в коммунальной ванной гору пелёнок.

В декабре мама с сестрой снова легли на очередное обследование, на это раз надолго, и мы с отчимом какое-то время жили вдвоём. Я начал тусоваться с ребятами-одноклассниками и «параллельниками» после уроков на разных точках: это были подъезды, где мы собирались огромной толпой, какие-то подвалы, дворы со скамейками.

По возвращении с одной из вечерних прогулок (когда мама с сестрой уже вернулись с обследования), я обнаружил неприятную картину: перевёрнутый в ванной таз с пелёнками, какая-то ругань, милиция. Оказывается, трое соседей: приезжий мужик-сантехник, его жена квадратных форм и примкнувшая к ним алкоголичка тётька Машка набросились с кулаками на мать за то, что она сушит пелёнки в общественной ванной. Отчим, услышав шум, отложив в сторону гитару и открыв дверь комнатухи, увидел, что этот сосед с двумя «дамами» избивает мою мать. Ублюдок-сосед в ужасе отпрянул, но отчим, молча обозрев всю картину, просто закрыл обратно дверь в комнату и продолжил треньканье. (Именно так всё произошедшее мне описала мать.) Видимо, храбрости у отчима хватало лишь на избиение подростка и прессинг на ладан дышащего соседа-алкоголика – дядьку Юрку.

Были, конечно были у меня мыслишки: в мягкую, податливую для острой железячки бочину, этому соседу-сантехнику – со всей дури какое-нибудь длинное шило вставить да провернуть… пока он что-то там готовит на общественной кухне в своём закутке, слушая «Юра – вумен, Вася – мэн» в кассетном плеере… Или его «восьмерку» во дворе облить чем-нибудь горючим и поджечь ранним утречком (или хотя бы шины проколоть). Но чего-то как-то милиция быстро разобралась. Конфликт был улажен. А пелёнки я каждый вечер всё одно – стирал, вешал и занимал ими всё пространство общественной ванной. И когда полоскал их под мощным напором воды, который создавал ощущение маленького водопада в этом пластиковом тазу, брал в руки длинную деревянную палку для перемешивания белья и представлял, что это – бас-гитара, что я на сцене, что играю в популярной группе, а передо мной – не развешанные пелёнки, а скандирующая публика на огромном стадионе…

Глава 4

Улица начала понемногу менять моё мировоззрение. Домой особо не тянуло, а в тёплых подъездах с пацанами и девчонками… туса, одним словом. Я стал каждый день ходить на разные точки. Появились новые приятели. Я где-то откопал военный ватник «по моде», солдатский ремень, в пряжку которого залил свинца («на всякий…»), и мы уже гуляли в подобном виде и «амуниции», выискивая приключений на одно место. Надо отдать нам должное – мы их периодически-таки находили: забирались на какие-то закрытые предприятия, стройки, склады… За нами гонялись разного рода сторожа, рабочие и охранники, иногда ловили и доставляли в отделения, где с нами проводили беседы уже непосредственно сотрудники. Лазали по крышам. Одним из «спортивных развлечений» было свеситься вниз, держась руками за решётку ограждения, и висеть – «кто дольше».

Тем не менее, в отсутствие отчима (его всё-таки приняли на самую маленькую ставку в Ленконцерт, и иногда он отчапывал в костюмчике с бабочкой на работу) – я обучался по тому венгерскому учебнику технике игры на ударных инструментах. Мама сшила мне несколько маленьких подушек и привязала их ленточками к стулу. Получилось что-то наподобие эмуляции ударной установки. Соседи снизу недоумевали от моих ударов носками ступней в пол: это были, типа, педали от бочки и хай-хэта.

Однажды на перемене мы с одноклассниками, гогоча, зашли в класс музыки, где я чего-то изобразил на фортепиано из популярного в то время. Учительница музыки была с чувством юмора и искренне удивилась тому, что такой оболтус умеет немного тренькать на инструменте:

– А ты приходи к нам в ансамбль в 24-ю школу. Посмотришь, как наши ребята играют.

«Ага, сейчас, чё я там забыл?!» Потом долго колебался: «идти – не идти?»

Решил всё-таки сходить. Так, по приколу.

В назначенное время я зашёл в соседнюю с нашей, только более массивную школу на углу Среднего проспекта и 4-й линии, поднялся на последний этаж и заскрипел деревянным паркетом по длинному коридору в кабинет музыки. Уже издали доносились звуки ансамбля – этот отдалённый звук, который я хорошо изучил и полюбил, заглядывая к отцу на репетиции в Орле. Я осторожно приоткрыл дверь (барабаны сразу же начали резонировать об стену коридора), зашёл в класс, снял ушанку, связанную ушами вверх, и присел за парту, прямо в своём ватнике с солдатским ремнём.

В «рояльном отделении» кабинета, куда помещалась даже ударная установка и стойка с синтезаторами, весело играли несколько моих сверстников. Половина из них – теперь успешные музыканты. Но тогда они мне показались такими же, как я, – шалопаями, которые просто технически научились тренькать (уж к тренькалову-то у меня сложилось определённое отношение), разве барабанщик с басистом достаточно ровно и профессионально работали. Я даже позавидовал их технике. На меня поглядывали с неким ироническим любопытством, а то и вовсе делали вид, что никакого «меня», собственно, в помещении-то и нет. Удивил тот факт, что ансамбль, в принципе, неплохо упакован по тем временам: фирменная ударная установка Amati, «Вермоника», «Юность-21», пульт «Электроника» и прочие инструменты и оборудование.

Учитель со своей супругой (она и была учителем музыки в нашей школе) посмотрели в мою сторону с полной серьёзностью и поздоровались. Оно и понятно: им смеяться над «такими» нельзя – профессия диктует, да и в силу опыта – внутренних опций у них по сдерживанию хохота над подобными – хоть отбавляй.