Зачем нам эта любовь?

Зачем нам эта любовь?

Ольга Минская

Любящие не встречаются,

они с самого начала друг в друге.

Джалал ад-Дин Руми

Редактор Марта Шарлай

Корректор Валентина Корионова

Арт-директор Саша Таран

© Ольга Минская, 2024

ISBN 978-5-0050-2511-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вот она жизнь, мчится вперед, как скоростной электропоезд на магнитной подушке. Только вчера мы оттанцевали на выпускном балу и робко вошли в двери университетов, а сегодня среди нас свои миллионеры и дети-аутисты. Некоторым мир щедро подарил все и сполна, а другим пришлось на своей шкуре убедиться, что они не родились, чтоб «сказку сделать былью».

У меня есть подруги, которые не смогли родить детей, а другие решили их не заводить, и уже у каждого из нас есть друзья детства, которые умерли от болезней или погибли по глупости.

Наши родители стали детьми, то есть такими же беспомощными и наивными.

И каждому пришлось смириться с тем, что есть мечты, которые не сбудутся никогда.

Пришлось повзрослеть – взять ссуды в банках, детские ладошки в руки и полную ответственность за все, что происходит вокруг. Среди нас есть лесбиянки, праведники, подонки и душевнобольные. Кто-то потерял большую любовь, кто-то ее так и не нашел. Часть браков распалась, другая часть уныло продолжается, не принося счастья, но и не причиняя боли.

Люди, которых мы ждем всю жизнь, – где-то за углом, проводят день за днем совсем не с теми. А мы никак не можем встретиться. Но некоторым повезло: их встреча состоялась, и теперь они летают через океан, чтобы посмотреть в дорогие глаза, вдохнуть запах любимого одеколона и замереть от счастья.

И мы наконец-то поняли, что ничего другого не будет.

Что ж, здравствуй, жизнь!

Давид

Клиент пространно объяснял, почему он считает, что надо делать иначе, а не так, как предлагал Давид. Давид прикрыл глаза и изредка хмыкал в трубку, чтобы поддержать разговор. Мейрав, секретарша, заглянула сообщить, что уходит и что в приемной еще есть посетители. Спустя десять минут разговор наконец-то закончился, и вошла женщина – последняя на сегодня. Он вежливо улыбнулся, жестом попросил дать ему секунду и что-то записал в толстой тетрадке. Поднял взгляд. Она смотрела на него серыми глазами и улыбалась.

– Я не отниму много времени. Мне только проконсультироваться. Анат сказала, что ты сможешь мне помочь.

– Я к твоим услугам. И можешь не спешить.

Какого черта он так сказал? Ему же не терпелось остаться в тишине и больше никого не слушать.

К счастью, она толково объяснила, в чем проблема. Он порекомендовал своего друга, который специализировался на трудовом праве. Она встала, чтобы уйти, а он подумал, что больше никогда ее не увидит. И неожиданно попросил, чтобы она держала его в курсе дела. Она снова улыбнулась и пожала ему руку. Ее ладонь была упругой, а рукопожатие оказалось неожиданно сильным.

Когда за ней захлопнулась дверь, он нервно прошагал туда-сюда по офису. Встал у окна – ждать, когда она выйдет из здания. Бросился в приемную. Она словно испарилась. Он позвонил Мейрав и спросил, кто была эта женщина, и вообще, почему он ее принимал. Та ответила, что Анат, его сестра, попросила за нее.

– Напомни, пожалуйста, как ее зовут?

– Таня.

Таня. Таня. Таня.

Прошла неделя. Она не звонила. Он знал, что у секретарши есть ее телефон.

Что у Анат есть ее телефон.

Что он найдет ее в считаные секунды.

И не искал. Он был занят, он устал. И наверно, он уже не играл в эти игры. У него все было – известность, деньги и устроенная жизнь. Подумаешь, еще одна привлекательная, миловидная… Нет, не то – он никак не мог подобрать слово. Еще одна женщина. Но иногда взглядом он искал ее на улице. Ему казалось, что она идет вот где-то совсем рядом. И тогда он улыбался, вспоминая крепкое рукопожатие маленькой руки. Один раз он даже пошел за невысокой женщиной, гадая, Таня это или нет. Оказалось, что не она – и он расстроился.

Потом он уехал с семьей кататься на лыжах. Дети (он звал их – мальчики, но это были двое молодых мужчин) в последний момент решили тоже поехать с ними. Это было неожиданно и тем самым особенно мило – он и не ожидал, что они вместе куда-нибудь выберутся еще раз. Сыновья отслужили в армии, оба учились в университете, оба не жили дома. Они приходили на субботний ужин, сидели с родителями пару часов, а потом убегали к своим девочкам, друзьям, вечеринкам… Иногда просили о помощи – денег подкинуть, разобраться с хозяевами съемных квартир. Он радовался, понимая, что совсем скоро они уже и об этом его не попросят. Закончат учебу, начнут работать и совсем уйдут в свою взрослую жизнь. И даже по пятницам не будут больше к ним приходить. И тогда он останется с Галит один на один. Она, конечно, будет все время приглашать гостей. Он – как бы радушно их принимать. И всё. Хотя работы становилось больше и больше, что позволяло ему не вливаться в этот светский поток.

Хорошо, что много лет тому назад он решил не поступать на художественный факультет, а закончить юридический и экономический факультеты. Что бы он теперь делал со своей живописью? Хотя первые лет двадцать он жалел. Уже был успешным адвокатом и все равно жалел, пока не понял, что никогда бы не смог позволить себе этот уровень жизни, если бы стал художником. Дом, поездки, машины, лыжи, подводное плавание… Все было бы только на полотнах и в его воображении. Когда он это проговорил, его карьера резко пошла вверх. Поездки, правда, пришлось сократить – клиенты не любили, когда он их покидал, даже несмотря на то, что в офисе оставались партнеры, работники и стажеры.

Галит оставила частную практику и осталась только в отделе психологической помощи университета. Работала на полставки и занималась мальчиками и домом. Мальчики его умиляли. Такие смешные, разумные, шустрые. Только они очень быстро росли. Еще вчера он целовал их перед сном, а сегодня привозил им кроссовки на размер больше, чем себе.

Галит? Она красиво взрослела. Слово «старела» к ней было неприменимо. Ухоженная, правильная, светская. Почему пятнадцать лет тому назад он от нее не ушел? Бар-мицва1 старшего сына? Синдром рассеянного внимания, обнаруженный у младшего? Или причина была в том, что она не хотела отдать ему собаку? Иногда он сам чувствовал себя собакой с поджатым хвостом. Тогда после того, как он никуда не ушел, у него случился роман, потом другой. А потом все кончилось. И он остался только с ней. В большом доме, с ее гостями и его кабинетом, заваленным папками с делами. Собака умерла. Он подобрал и принес в дом котенка, она криво улыбнулась, он решил не заметить. Именно тогда Давид перестал переживать из-за того, как сложилась жизнь, потому что так жили его друзья.

Десять дней во Франции были прекрасными. Морозный воздух, скорость и чистота в голове. Ужины с мальчиками, дуракаваляние, ну и, конечно же, три-четыре часа работы – с утра либо на ночь. Галит тоже была милая. Как та, в которую он влюбился: когда она еще восторгалась простыми вещами. Когда она не говорила нудным и всезнающим психологическим голосом – и не держала многозначительные паузы. Как обидно, что очарование – прошло. К концу поездки, он уже скучал по работе, по Тель-Авиву, по солнцу и морю. И вдруг затосковал. Понял – сейчас они вернутся, и радость кончится. Ветер не будет свистеть в ушах. Голова заполнится важной ерундой. А то, что по-настоящему дает ему ощущение жизни, – уйдет. У мальчиков начнется второй семестр. А у него авралы, суды, Галит… и всё.

В Тель-Авиве был хамсин2 и двадцать пять градусов тепла. Анат заскочила повидать его после разлуки. Они с сестрой по-прежнему были близки, старались встречаться раз в месяц. Он отметил, что она, кажется, вполне довольна жизнью. Неожиданно спросил, счастлива ли она.

– О чем ты? Наверно, да, – походя ответила Анат и засобиралась на зумбу.

– А как твоя подруга? – вдруг он услышал свой вопрос.

– Которая?

– Танья.

– Та-ня! Она не любит, когда неправильно произносят ее имя. Она – замечательно. Передавала тебе благодарность за рекомендацию. Кажется, там все складывается удачно – и до суда дело, скорее всего, не дойдет.

Анат ушла. А он видел перед собой серые глаза Тани. Как она смотрела, как улыбалась чуть припухшими губами. Крепко пожала ему руку и снова широко улыбнулась. Откуда у нее такое крепкое рукопожатие? Нет, он не будет ей звонить.

В воскресенье, придя в офис после десятидневного отсутствия, он первым делом попросил Мейрав найти номер ее телефона. Номера не было. Потому что это было по просьбе Анат… Потому что Давид этими делами не занимается… Потому что это была пятиминутная консультация. И он не сказал, что это важно. Мейрав не сохранила телефон. Но, если нужно, она сейчас все найдет. Как? Она может позвонить Анат. Не надо, сказал он. И нырнул в накопившиеся дела. А вечером, когда Мейрав зашла попрощаться, он попросил ее сейчас же, перед уходом, узнать Танин телефон. Он мог бы сам позвонить Шехтеру, потому что он сам его ей порекомендовал. А потом вдруг решил, что не стоит. Пусть лучше Мейрав позвонит его сестре. «Да, сделай это до того, как ты уйдешь. Прямо сейчас».

А когда номер телефона лежал перед ним на столе, он вдруг подумал: зачем ему это? Да, у нее чудесная улыбка, прекрасные глаза и легкие движения. Но нужно ли ему это? Была некая прелесть в том, что многое его уже не волновало. Периодически случались какие-то истории. Быстрые и безопасные, в которых не надо было вкладывать время, усилия и душу. А еще он не знал, удобно ли выбрал время – может быть, она дома, готовит ужин мужу и детям. Может быть, не вспомнит, кто он такой. Он что, совсем сошел с ума? Как не вспомнит? Шехтер – один из лучших адвокатов, ей самой никогда бы к нему не попасть. Кстати, а почему он взялся за ее дело? Шехтер был бабником. Может быть… Позвонил клиент, потом он долго объяснял стажеру, что надо переделать до завтрашнего утра. А потом наступила ночь. Он не набрал ее номер. Когда собирался домой, позвонила Галит и попросила по дороге купить молоко. Хорошо, что всегда много работы. Хорошо, что есть Галит, с ее бесконечными просьбами о мелочах.

А через пару дней Таня позвонила сама. Поблагодарить за Шехтера. А он бежал на встречу. И вдруг пригласил ее на кофе. Чтобы все подробно узнать. У него как раз после встречи два свободных часа, и неважно, что полно работы, – он может сделать это ночью. И она согласилась. И ей даже было удобно подъехать к его офису.

Увидев, как она входит в кафе, он встал ей навстречу, потом поцеловал протянутую ему руку. А потом приобнял. И смутился. И она тоже. Он сам не понял этого порыва – все случилось так неожиданно, что он не успел себя остановить. Он совершил глупость, а Таня стала тихой. Он кое-как с собой справился и спросил, как идут дела. Пока она подробно отчитывалась, он смог отдышаться. А потом он спросил, откуда она приехала (акцент выдавал ее с первой минуты), сколько лет она здесь и что делает. Она рассказывала и улыбалась. Нежно и беспомощно. И понеслось. Ветер свистел в ушах, в голове снова была чистота и тишина. Что-то говорил он, потом она. Оба смеялись. Когда прозвенело напоминание о следующей встрече, он вскочил как ужаленный и на бегу спросил, когда сможет снова увидеть ее. Глядя ему в глаза, она сказала: «Всегда». И ушла.

Он улыбался. Непрерывно. Не мог спрятать эту счастливую улыбку. Мир стал цветным.

Таня

В 1988-м она перешла на второй курс матмеха и уже немного освоилась в университете. Коридоры не были чужими и длинными, и в столовой всегда было с кем пообедать. Но чаще и чаще во время обедов всплывала тема отъезда. Вроде бы еще никто не уезжал сам, но у каждого были друзья, подавшие документы на выезд. А потом кто-то получил разрешение. Почти физическим стало ощущение, что можно успеть выскочить. Что не посадят на десять лет в отказ. Но надо спешить, потому что дверца может снова захлопнуться. Среди ее друзей половина с нетерпением ждала вызова, другие, уже подавшие документы, ожидали разрешения на выезд. И только некоторые искали веские причины, чтобы никуда не уезжать. Раз в неделю ходили отправлять чей-нибудь багаж и прощаться навсегда. Таня слушала ночные разговоры в общаге о готовящемся восстании казахов, о массовом возвращении немцев, о евреях, которые торопились купить билеты в Вену, чтобы потом полететь в Штаты. Все бурлило, и все спешили. Были слухи, что Штаты вот-вот закроют и можно будет только в Израиль. Стали приходить первые письма, и у Израиля появилось лицо. Потом позвонила ее подружка из Москвы – она получила разрешение. Надо было успеть повидаться, попрощаться – через три месяца Лина уезжала в Штаты.

Она купила билеты в Москву сразу после зимней сессии. Там она неделю помогала Лине раздавать вещи, что-то покупать, завершать дела. А сама не могла усмирить бушующий внутри огонь – она уже тоже была в пути. Надо было получить вызов, надо было уговорить родителей. Потом она попрощалась с Линой (может быть, даже навсегда) и вернулась в Свердловск (город еще не переименовали) с твердым решением уехать, как можно скорее.

Мама категорически отказалась дать разрешение на выезд. Ни слезы, ни крики, ни угрозы не помогали. Мама стояла, как триста спартанцев. По ее мнению, девочка из хорошей семьи не может ехать одна в чужую страну. Папа, уже давно живущий с новой семьей, неожиданно легко согласился, поцеловал, прижал, вздохнул и пожелал удачи. А потом добавил, что, скорее всего, они скоро встретятся там, потому что сами подумывают об отъезде. Мама не поддавалась. И тогда на проводах очередной семьи, выпив для храбрости спирта, настоянного на анисе, она спросила малознакомого пухлого Славика, не может ли он на ней жениться. Славик был милым математическим гением на последнем курсе университета. Его ждала аспирантура или блистательная академическая карьера в любой другой стране, он уже проверил это. Женитьба представлялась ему прекрасным способом помочь еще одному человеку свалить из СССР. Так случилась быстрая свадьба. Мама страшно злилась, а родители Славика (несмотря на то что знали причину происходящего) вдруг прониклись к Тане большой симпатией, поднимали тосты за то, чтобы брак оказался удачным, и желали им долгих лет вместе.

Неделя в Москве – получение виз, подтверждение багажа в «Малев» (венгерская авиакомпания, рейсом которой они летели в Будапешт). Приехали ее родители – попрощаться. И там, в аэропорту, когда она смотрела на них, снова стоящих рядом, ей стало страшно. Это были последние минуты детства, когда родители еще близко и даже вместе. Когда можно коснуться их, спрятаться головой в мамином воротнике из чернобурки и поверить папе, что он никому не позволит обидеть ее. Через три часа детство кончилось. Она помахала родителям рукой. Может быть, она никогда больше их не увидит, не поцелует и не вспомнит запах папиного одеколона.

В аэропорту Будапешта большая часть летевших пересела на рейс в Вену (это была дорога в Штаты – через лагерь беженцев в Италии), а они со Славиком и еще четыре бухарские семьи получили немного денег и были увезены на турбазу под Будапештом. Там три дня ждали, когда «Сохнут»3 наберет людей на самолет в Израиль. На турбазе она впервые встретилась с бухарскими и горскими евреями – чужими, крикливыми, непохожими на тех, кого она знала в Свердловске. Там, в Венгрии, на перелете из одной жизни в другую, ей исполнилось девятнадцать лет и наступило полное одиночество. Она поняла, что в новой жизни, кроме пухлого Славика, у нее никого нет. И их фиктивный брак как-то неожиданно превратился в обычную студенческую семью, со взаимной симпатией, хотя без любви и страсти.

Через три дня они приземлились в Израиле, сняли квартиру в Холоне (рядом с его бывшими однокурсниками) и начали учить иврит. Сначала солнце и пальмы сделали ее дни по-курортному сказочными. Ночами они ходили на море, появились первые знакомые – такие же молодые семьи, как и они, некоторые даже с детьми.

А через три месяца Славика приняли на докторат в Беэр-Шеву – он переехал в общежитие и вычеркнул себя из эмигрантской жизни. Она еще оставалась в их квартире в Холоне, чтобы закончить ульпан и понять, что делать дальше. Она устроилась работать в кондитерскую и параллельно училась в продвинутом ульпане для тех, кто собирался продолжать образование в университетах. Вокруг крутились религиозные семьи, которые приглашали ее на субботу в Кирьят-Арба4 и в Бней-Ацмон5. Все было ново, неожиданно, ей казалось, что ей рады. В Кирьят-Арба она встретила приятельницу Лининой мамы из Бостона. Она рассказала, что Лина учится в колледже на бухгалтера, ее мама работает помощником стоматолога. Что все у них налаживается, что она и представить себе не могла, как мал мир – приехать на свадьбу сына в Кирьят-Арба (нет лучшего способа досадить маме, чем стать религиозным и из Бостона переехать на территории6 в Израиль) и познакомиться с подругой своих близких друзей. Таня захотела к Лине, к ее маме, к кому-нибудь близкому, кто мог бы развеять ее страх перед этой чужой страной и жизнью, к тем, чья любовь согревала ее. Чтобы ее гладили по голове и поили чаем, как в детстве. Религиозные ребята вещали о важности соблюдения субботы, кашрута7 и прочей ерунды. Ничего соблюдать она не собиралась и вообще перестала понимать, зачем она это все затеяла. Вернувшись после этой поездки, она свернулась клубочком и начала плакать. Потом уснула. Когда проснулась, продолжила плакать. Она не плакала, только когда спала. И спала три дня подряд.

На выходные приехал Славик. Вытер ей слезы и спросил, что она собирается делать. Сказал, что она должна учиться, и попросил, чтобы она сообщила ему в течение месяца, собирается ли она приехать к нему в Беэр-Шеву (он мог попросить в общежитии комнату для семьи). Или, если она захочет, они могут подать на развод. Она погладила ему вещи, приготовила с собой коробочки с едой, пообещала приехать на следующие выходные, чтобы посмотреть, как он живет. И снова осталась одна.

На следующий день в кафе к ней подошел их постоянный клиент, эффектный черноволосый мужчина лет пятидесяти, и сказал, что он хочет предложить ей интересную и более высоко оплачиваемую работу. В восемь вечера, после закрытия кафе, он повез ее в Тель-Авив. Вечерний Тель-Авив был ярок и прекрасен, как благородный попугай. Он окутывал тайной и обещал какие-то невиданные приключения. Он казался городом мечты, энергия которого моментально растеклась по ее венам. В кафе на набережной черноволосый мужчина долго говорил, какая она чудесная и интеллигентная, как мило улыбается и ласково смотрит, какой замечательный у нее английский (спасибо спецшколе номер тринадцать, с учителями-шанхайцами8). А потом предложил ей сопровождать его бизнес-партнеров, которые приезжают к нему из других стран. Ну, чтобы им не было одиноко по вечерам. Она сначала не поняла, о чем идет речь. Он как-то сбивчиво стал говорить общие слова: у него много клиентов и партнеров, он не может каждый вечер уходить из дома, а для бизнеса важно не оставлять их одних. И только когда она спросила, правильно ли она понимает, что он предлагает ей стать шлюхой, он, покраснев, пробормотал, что это называется «бизнес-сопровождение». Она сказала – об этом не может быть и речи. И на замечательном английском (а до этого разговор шел на иврите, она использовала любую возможность потренировать иврит) попросила немедленно отвезти ее домой. В дороге, неожиданно потеряв голову, он умолял ее забыть о дурацком предложении, говорил, как сильно она ему нравится и приглашал завтра поужинать с ним. Она сообщила, что замужем, что уезжает в Беэр-Шеву заканчивать первую степень по математике, и попросила больше ее не беспокоить.

Так снова началась семейная жизнь. Беэр-Шева была ужасной. Каменные блоки в пустыне. Какие-то люди в мятых футболках. Жара и отсутствие зелени. Она зашла в маленький магазинчик, и его хозяин легко ущипнул ее за щеку, поцеловал свои пальцы, которые дотрагивались до нее, и сообщил всем, что она сладкая. После этого в магазин ходил только Славик.

Давид

На встрече он не слышал, что ему говорят. Хорошо, что с ним была девочка-стажерка – умная и аккуратная, она все записывала и запоминала. Под вечер —когда все разошлись, а он разбирался с мейлами, сообщениями, срочными делами – он вдруг отвлекся, вспомнив свое волнение, когда Таня вошла в кафе. Через час, вынырнув из какого-то другого измерения, он решил ей позвонить. Почти набрал ее номер и испугался. Что он помешает, и она не будет ему рада. Что очарование пройдет. Что эта минута предвкушения сменится большими проблемами и суетой. Зачем это ему? Все уже успокоилось. Уже отболело. Отхотелось. Он смотрел на экран своего телефона, а когда раздался первый гудок, испуганно нажал на красный кружок. И вдруг понял, что от его уверенности в себе не осталось и следа. Он снова стал мальчиком, который показывал свои картины взрослому художнику и мучительно ждал каких-то важных слов. Телефон зазвонил.

– Ты мне звонил? – спросила Таня.

– Да, да, я только хотел… тебя поблагодарить.

– За что?

– За кофе, я давно не пил такой вкусный кофе.

– Я тоже была рада встрече с тобой.

И его напряжение прошло. Одна фраза – и больше не надо было придумывать, что сказать.

– Таня, я хочу тебя видеть. Когда ты можешь?

– Через час, – сказала Таня. – Я обещала подъехать на открытие выставки в южном Тель-Авиве. Через час пятнадцать.

Она совсем не играла. Боже мой, откуда взялась эта женщина?

– Я приеду, дай мне адрес.

Когда закончился разговор, он заметался по офису. Нужно было заскочить домой, поменять рубашку, принять душ, что-то придумать для Галит. Да, не забыть бумаги, над которыми придется посидеть ночью, к утреннему заседанию. Он уже выскакивал из офиса, когда Галит попросила проехать через аптеку и купить ей оптальгин9. Внутри включился счетчик. Счетчик, отсчитывающий каждую секунду. Красный свет на светофоре горел особенно долго, в аптеке очередь еле двигалась. Влетев домой как ураган, он сообщил, что должен срочно ехать на встречу – речь идет об очень важном клиенте. Галит слабым голосом попросила принести ей таблетки и сделать чай. Он носился по дому, делая ей чай, наливая воду в стакан. Кошка с любопытством смотрела на него. Сначала она ждала, что он подойдет погладить ее, как делал каждый вечер. Потом она стала ходить за ним. И только уже застегивая свежую рубашку, он обратил внимание на ее разочарованную морду, почесал за ухом и пообещал все рассказать потом. Галит спросила, когда он вернется. – «Поздно, не жди меня». – Как будто она когда-нибудь ждала его.

Пробок не было. Он мчался по пустому шоссе. Рядом, около старой автобусной станции, гудела ночная жизнь южного Тель-Авива. Какие-то маленькие обшарпанные галереи, только что открытые бары, кафе с органической едой. Странная публика обитала в этих местах: киношники, студенты богемных факультетов, интеллигентные компании разного возраста, наркоманы, алкоголики, иностранные рабочие и нелегалы. Адвокаты его уровня здесь не водились, ну, разумеется, в те редкие часы, когда не работали. Галит с подружками тоже обычно сидела в северном Тель-Авиве. Впрочем, у него понятия не было, где она бывала. Здесь другая жизнь, другие лица, запахи. Если бы он стал художником, наверно, это была бы его среда. Еще раз подумал о том, зачем он это все затеял. Все это чужое. Из другой жизни. Жизни, о которой он когда-то мечтал и которой у него не случилось. У нее чудесная улыбка. Он выпьет с ней бокал вина, скажет пару комплиментов и, сославшись на утреннее заседание, уедет домой. И он успокоился.

Ему удалось найти парковку вблизи галереи. Где же Таня? Она опаздывает? А может быть, что-то случилось, и она не придет. Он смотрел на каждую приближающуюся женщину. Они были странно одеты. Не так, как те, с которыми он сталкивался в последние годы. Это была другая среда. Другая страна. Где же она?

Он увидел ее издалека. Рваные джинсы, кеды, дорогая бижутерия. Почему именно она? Рядом было столько… таких же, как он. Как Галит, совсем понятных. Когда она помахала ему рукой, он перестал думать обо всем. Даже о том, как оправдается дома, если вдруг станет известно, что он был на открытии этой дикой выставки. Какой-то грязный подвал со странными картинами, молодежь то ли обкуренная, то ли плохо помытая. Смотреть не на что. Он когда-то рисовал гораздо лучше, и даже тогда его сильно критиковали. Техники нет совсем. Одно сплошное самовыражение. Таня с кем-то здоровалась, обнималась. А через двадцать минут сказала ему, что она все закончила и они могут идти.

– Куда ты хочешь идти? – спросил он ее, надеясь услышать, что ей надо домой.

Она задумалась и посмотрела на часы. Теперь он испугался, что она уедет.

– Иди за мной.

Она взяла его за руку. Они свернули за угол, прошли между домами и вышли прямо к кафе в садике. Несколько столиков, на каждом стояла свечка, и все мерцало красно-желтыми огоньками. Она выбрала место в углу и заказала бокал вина. Он тоже.