Пожар Латинского проспекта. Часть 3

Андрей Жеребнёв

Пожар Латинского проспекта. Часть 3

Рыцарский роман на производственную тему в двух с лишним частях

Андрей Жеребнёв. Родился в 1967 году в городе Усть-Каменогорск Казахской ССР. После службы в рядах Советской Армии поехал в Калининград – за суровой романтикой морских будней и дивной экзотикой дальних стран. Ходил в море матросом на рыбопромысловых судах. В долгих рейсах вел морские дневники, которые со временем превратились в рассказы. Первый рассказ был напечатан в местной периодике в 1996 году. С тех пор неоднократно печатался в местной периодике, литературных журналах и альманахах, московском альманахе «Новое слово». В 2006 году издал сборник морских романов «Крутой ченч», в 2015 – роман «Пожар Латинского проспекта». В 2019 году издан в электронном формате сборник «Суровый дегустатор». Отдельные рассказы изданы в сборниках «Писатель года» (2017, 2018 годы), «Антология русской прозы» (2018). Награжден Орденом «Наследие» 3-й степени за заслуги в области культуры и литературы, и медалью Маяковского.

Чем дело кончилось

Часть явно лишняя. Необязательная для прочтенья —Всё меньше про Любовь здесь будет красного словца,Всё больше эпизодов Ушаковского происхожденьяПо памяти, по ходу дела до бесславного конца.

– Ну, видишь, как она сказала: «Не тереби мою душу». Значит, тоже она на тебя подзапала! – рассуждал Слава, теребя баранку руля.

Мы ехали смотреть сруб. Втроём – Джон прижимал меня на сиденье с правой стороны. Деревянный сруб, что нужно было стильно облагородить внутри, «надыбали» благодаря объявлению: людей зацепила именно ссылка на камин – его тоже требовалось положить внутри. Правда, во время первого знакомства в офисе, куда Слава с Женьком ввалились прямо в рабочих комбинезонах («Да пусть видят, что мы сами работаем»), чем немало удивили солидного собеседника, я здорово «лоханулся»: брёвна за угловым камином надо вырубать до половины и проложить в этом месте огнеупорную кладку. Дерево ведь – пожарная, прежде всего, безопасность! А я хотел отделаться лишь жаростойкой гипсоплитой и воздушной, в пятнадцать сантиметров, прослойкой, – Гаврила! Да и дружбаны мои замялись несколько с вопросом о сделанных ими объектах: «Вот, в «Кловере» – это, вот, через дорогу от вас, только что сделали целый этаж – «Империя инков»… Сходите, если что, посмотрите… Вот». Но мы чем-то боссу приглянулись – как раз, возможно, неискушённостью, – и он дал нам координаты сруба: «Съездите, посмотрите».

Ехали. С самого почти утра. Временами вьюжного, но больше – раскисающего. Хотя порой и солнышко выглядывало.

Накануне думали, решали успеть во второй половине дня вчерашнего, но я отговорил: «Куда – на ночь-то глядя? Сядем где-нибудь там – в лесу, и будем куковать! Да и там толком ничего не посмотрим – темнеть уже будет» (у меня ведь вечером был танцпол). «Плохо, – прозорливо покачал головой Слава, – плохо, что и работу, и друзей ты задвигаешь на задний план. Но, – смилостивился он, – ладно!.. Завтра, тогда, с утреца тронемся».

И я готов был его за то крепко обнять: «Ура-Ура!»

Заснеженный лес встретил нас за городом.

– Ну, ты её ещё не подтянул?..

– Блин, Слава! – скрывал улыбку я. – Кто про что, а кот про сало!

– Нет, ну так, а что? Ходишь, ходишь на эти танцы – без толку: только время теряешь!

И Джон кивнул в довольном согласии.

– Там чу-й-ства, понимаешь: чуйства! Высокие. Не те там совсем отношения. И она – не девочка для утех!

– Да кто бы она ни была – хоть королева! А это что – не чувства? – в сердцах негодовал Слава. – Это – высшее их проявление, это – высшая их степень! Секс – это высшая стадия любви. Всё к этому, в конце концов, ведёт. Каждым касанием, каждой клеточкой своего тела, с каждой капелькой пота она передаёт тебе в этот момент свою информацию… Ту информацию, которую ты никогда, – Слава очертил воздух воздетым кверху указательным пальцем, – и нигде больше не получишь! Ни в каких разговорах, ни в каких там танцах!.. А потом уж – можно и стихи писать. У людей-то – так, а у тебя почему-то всё наоборот!

– Так, а он, по ходу, к этому и не стремится, – выдал Джон.

Натурально: «сдал»!

– Слава, – миролюбиво сбавлял обороты я, – чего ты разошёлся, пуще трактора своего? Такое дело: не даёт – не даёт моя партнёрша, пока мне информации с капельками пота своего – никак! Ча-ча-ча пока только и перебиваюсь – до пасадобля ещё никак не дошли.

– ?..

– Ну, ча-ча-ча – это флирт, далее, по латинской программе, румба – любовь, а потом уж пасадобль – это вот как раз то, о чём ты… Ну-ка, Женёк, подкинь ручку из бардачка!.. Это чего – чек? Можно позаимствовать?

Два минуса – в один плюс: уж коли так сложилось! Славно Слава на перо попал! Напросился, называется.

– Слухайте:

Какие славные слова сказал мне Слава,Затронув струны потаённые моей души:«Кто б ни была то – королева иль шалава:Сначала переспи, потом стихи пиши!»

Парни от души рассмеялись.

– Да, – повёл головой Слава, – при всех твоих косяках – имеешь ты право жить!

Спасибо, друг, – даровал жизнь всё-таки! Только мы в лес-то ещё не приехали.

– Ты про какие такие косяки, Слава?

– Ну, что бухаешь ты. Слушай, я вот всё думаю. – Слава глядел на дорогу. – Вот, если бы ты не буха́л – был бы ты такой же жизнерадостный?

Не давал, видно, покоя этот вопрос серьёзный тому пытливому уму!..

– Я сейчас что – выпивши? Трезв, как стеклу-ушко!.. Не знаю, Слава. В какие-то моменты водка меня и выручала, но вообще-то – я сам это прекрасно знаю! – бросать пить надо напрочь! Окончательно! Не пил же совсем, когда на танцы начал ходить, – даже и забыл вовсе!.. Сам я знаю, – тяжело вздохнул я, – всё мне эта пьянка перечёркивает, всё! Все мои беды и напасти – от неё.

– Вот этим-то ты и подкупаешь, – серьёзно промолвил Слава, – что ты это сам реально осознаёшь и хочешь всё-таки бросить. А то были в моей жизни люди: «Да что – это разве я пью?»

– Да, мне кажется, – «встрял» за меня и Джон, – когда у тебя будет работа, ты и пить не будешь.

Блажен, кто верует!

– Не знаю, – пожал плечами я, – на Ушакова-то пил. Правда, иначе там было бы совсем тяжко. А так – хоть всю грязь эту с души смывал. Помнишь, Слава, рассказывал тебе, как Гриша как-то – в последнюю уже зиму – подходит: «Слушай, шеф говорит: «Может, чтобы Алексей времени не терял, мы ему обеды сами возить будем?» Ну, ты понимаешь, о чём это?». А я чего-то сразу и не въехал: «Да на кой, Гриша, – без этого вам со мной забот мало? Сам я из дома тормозок приношу – много ли мне надо?» А потом-то понял: я повадился тогда в обед шастать в чебуречную у Победки: «Гриша, я на обед – святое дело!» А он что – только руками разведёт: «Ну, только гляди – не очень там… Обедай!» Очень, не очень, а граммов двести, а то и триста, я на душу принимал – чтоб не ныла. Так это, получалось, они были согласны мне и чекушки возить – лишь бы я со двора никуда не уходил!

– Видишь, как тебя ценили!.. Только денег не платили.

– А зачем? – поддакнул Джон. – Лёха и так всё на «ура» сделает!

Надо было срочно сворачивать скользкую и опасную тему: здесь Славу могло и занести.

– Я же прихожку закончил! Коридорчик тёщин. Потолок в звёздах, трубу под пальму – ну, я рассказывал!

– Можно ещё трубу паклей обтянуть – натуральней будет! – решил подсказать идею Женя.

– Не, – отрицательно мотнул головой я, – это будет уже перебор. И негигиенично – мыть же постоянно надо.

– Тёща-то хоть довольна?

– Ну, более-менее. Прихожкой-то, наверное, но долго им всё это показалось…

– Ну, как у Лёхи – мастера всегда…

– Тёща-то у меня – суровая! Но – справедливая… Хотите, заедем как-нибудь – я вам коридорчик-то покажу.

– Ты лучше, – усмехнувшись, Слава переглянулся с Джоном, – тёщу покажи… Так, Женька, – кажется здесь, как он нам объяснял, да?

Мы свернули с заледеневшего асфальта в дивный хвойный лес. Завязли на первом же повороте, и мы с Женькой, выскочив, выталкивали грязненький наш микроавтобус. Дальше ехали без приключений, нашли и смотрели сруб за шлагбаумом будущего гостевого дома. И не спешил я никуда – можно было ходить, смотреть, поддакивать Славе и умничать Джону: танцпол был только завтра…

Да, я пошёл в прошлый четверг на занятие.

Во-первых, нельзя было бросать партнёршу – нельзя! Моя «съехавшая» крыша – не повод, чтобы она оставалась здесь неприкаянной одна.

Ну, а во-вторых, где-то в глубине души ещё жила надежда, что…

– Андрей, не надо меня больше провожать! – хоть и волнуясь, но твёрдо отрезала мне Люба, едва мы закончили занятие.

Я ослушался. Я ждал её на улице у стеклянных дверей, надеясь хоть как-то объясниться.

– Спасибо, что пришёл! Я на девяносто пять процентов была уверена, что ты придёшь, – не останавливаясь, она просто повернула в мою сторону голову.

– Люба!..

– Не надо, Алексей! – Люба была уже впереди и обернулась полностью, упреждающе вытянув вперёд распростёртую, в чёрной перчатке, ладонь, – Не надо! Мы уже с тобой обо всём поговорили.

Приостановившись, она долгую секунду пристально всмотрелась мне в глаза, – что-то в лице её дрогнуло, – и, резко развернувшись, почти побежала прочь.

Глядя ей вслед, я понял, наконец, кого напоминает мне она своей мягкой, летящей поступью – побежкой: гордую дочь племени Апачи…

А на сруб, сдавалось мне, мы съездили сегодня напрасно: полдюжины мастеров, как со снисходительной усмешкой поведал нам подвыпивший сторож – брат хозяина, здесь уже пороги в надежде обивали.

Может, и к лучшему – сюда ведь и не доберёшься!

…Но квадратный золотой кулон внушительных размеров Люба в первый наш «холодный» танцпол не то чтобы сняла, но даже в раздевалке впопыхах и забыла – переодевшаяся девушка с предыдущей группы Артёму прилюдно передала.

* * *

В четверг был стандарт – танго.

Хоть дух переведу.

Размечтался!

Всё случилась ещё до занятия. Люба, пришедшая, как ни странно, с большим запасом (наверное, всё-таки специально акцию готовила!), стоя в некотором отдалении от меня, всеми забытого и тихо сидевшего на скамеечке, вдруг обернулась, и громко, на всю почти уже полную группой студию, с улыбкой, в которой вполне можно было заподозрить добродушную простоту, спросила:

– Как у тебя дела-то?

– Да нормально всё, – радостно опешил в первый момент я от нежданного такого внимания, лишь через некоторое время смекнув: это же она от меня, «на группе», открещивалась!

Как, мол, дела – сто лет ведь я тебя уже не видела – не говорила! Да и видеть-то, честно сказать…

И зачем так, на публику – они-то все ей кто? Ужель какие-то отношения с кем-то здесь намечались? Уж не с Андрюшей ли, центровым?

Вот ляпнуть бы сейчас, в наивном удивлении глаза округлив: «А что может за тот час, как мы с тобой… Поднялись – расстались – разве могло что-то случиться – измениться?» Весело бы было! Разбитно! Плеснул бы ты, Гаврила, радости в этот мир чуток!

Только вот с коня бы рыцарь вмиг слетел, пронзительным взглядом карих глаз, как острым копьём, сражённый. Наповал. Своей же Королевой Любви и Красоты…

Поэтому: «Рыцари пожелали биться тупым оружием!» В общем, смолчал я.

Такой уж танец этот – танго: кто кого!

– Раз, два, три, четыре! Пять, шесть, семь, восемь!.. Пошли в диагональ!

Пошли! С моей партнёршей – на край света: вдоль и поперёк! И нормально будет у меня всё – нормально!

* * *

И уже на следующий день, в пятницу, был дан мне свыше знак. Телефонным звонком с улицы Мечникова.

– А вы дымоходами, пишете, тоже занимаетесь?.. Понимаете, у нас труба на чердаке отсыревает, и течёт по трубе вниз – в комнату… Нет, сегодня, наверное, не получится, а завтра – в субботу – сможете?

Небо меня не оставляло.

* * *

Вряд ли это был тот самый дом, в котором квартировались Нахимовы. Люба же говорила мне: «Да я там не так давно была: тот особняк уже перестроен». Значит – по соседству. Главное же – на той самой улице и – у хороших людей. Хозяйка, занимавшая второй этаж со взрослыми сыном и дочерью, была учительницей музыки.

– Каждый человек имеет музыкальный слух: просто надо его развивать… Есть хороший для этого инструмент – камертон.

– Надо будет в рейс мне взять!

Что же до трубы, то там действительно был нелёгкий вариант. Она прела от паров кухонных вытяжек – не дыма даже печей или каминов. И разобраться в хитросплетении дымоходов, не взобравшись на самый конёк черепичной крыши – к трубе, было невозможно: как водится, хозяева категорически не ладили с соседями снизу, отчего и вход в квартиру тех был заказан.

Сколько я в старых немецких домах с дымоходами ни возился – здесь всегда, почему-то, такая катавасия! Просто-таки, как правило. Которое я уже в расчёт заранее прозорливо брал, а потому и не дымился чёрной злостью: затем я сюда и пришёл, трубочист-освободитель!

– Ладно, – кивнул на то сын хозяйки, – я на неделе с друзьями договорюсь – одолжу лестницу алюминиевую. Но это, наверное, не раньше середины недели будет.

На том и порешили.

* * *

Выходные я опять бродил по дачным обществам – уже в родной стороне: за улицей Емельянова. Оклеивая придорожные столбы никчёмными своими объявлениями и бормоча, как обычно, какую-нибудь околесицу себе под нос. Но хоть наушники от мобильного телефона к ушам тянулись: встречные прохожие могли решить, что я просто подпеваю.

Укоренившаяся эта привычка была родом из трюмного одиночества, и в ушаковский период усилилась она порядочно. Внутренние диалоги, переговоры с камнем, монологи с самых высоких трибун были результатом размышлений о судьбах отечества и путях человечества и отголоском собственной своей, мелкошкурной доли. И в мутном словесном потоке порой намывалась крупица золотой мысли.

Примечали, конечно, эту мою особенность – по долгу службы.

– Правильно: отчего не поговорить с хорошим человеком! – ухмыляясь, одобрительно кивал на то Миша.

Уже и дома я заговариваться стал. Однажды, «гоняя» в голове что-то своё, шёл в прихожей. Разминувшись в её узкости с Семёном, втихомолку вроде, обозвал то ли кого-то мне насолившего – Костика, кого же тогда ещё? – а может, и себя самого – заслужил ведь сто раз:

– Пиндюк, а!

Конечно, чуть-чуть иное словцо употребил.

– Мама! – моментом возопил Семён, – А папа меня пиндюкой назвал!

– Сёма, да это не на тебя я!..

– Сынок, ты записывай всё, что папа такого говорит, – психологически-знающе разрешила ситуацию Татьяна.

Он записал на маленьком блокнотном листике, с грибочком в уголке, вывернув букву «3» в другую сторону.

Писать ведь ещё толком не умел, а компромат на отца уже собирал…

Пиндюка!

Листочек этот я хранил, как дорогое.

* * *

За изобилием бездельного времени, во вторник я явился в студию чуть не за полчаса до начала занятия. Артём жучил совсем уж юную пару – лет по восемь-девять, если не меньше, танцорам было. В руках маэстро играл невесть откуда взявшейся бамбуковой палкой, которая была, как водится, о двух концах. Пока что он на неё опирался, как на трость.

– Скажи, – пытал он не в меру степенного для своих лет партнёра, – вот у тебя слух есть?

– Я же вас слышу, – резонно пожимал плечами тот, отвечая точно теми словами, какими отшил однажды подобный мой вопрос Артём.

Способный был ученик-то!

Другой конец бамбуковой палки, хоть и чуть осторожничая (с оглядкой, поневоле, на меня), но всё же гулко несколько раз кряду опускался на не по годам рассудительную голову.

Да, и сэнсей – ничего себе! Небесталанный.

– Если бы я сегодня не болел, Максим, я б тебе!..

Это были «спортсмены». Те, кого отдают лет в пять заниматься – серьёзно! – бальными танцами и из которых день за днём растят профессионалов, что будут выступать впоследствии на всевозможных турнирах и завоёвывать, к законной гордости родителей и данс-педагогов, кубки разного достоинства.

Мне уже это никогда не грозило… Да и ладно – я ничего не пропустил: главная мне награда была ещё только на пути в студию…

– …Сальса у нас сегодня. Ну, основные шаги – помним!..

Они-то помнили, а мы-то с Любой – откуда?

– Давайте пройдём сейчас крест, счёт – помним: восемь. Колени – мягкие!

Основные шаги дались, впрочем, без какого-то труда. Шаг левой назад – обратно, правой вперёд – обратно: левой вбок, по диагонали, обратно: правой – вправо, точно так же: крест! Лёгкий достаточно.

– И когда шагаете в сторону, то, сгибаясь корпусом, выглядываете из-за плеча своих партнёрш. Как из засады!

Начали! Особенно усердствовал Андрюша Центровой, сгибаясь натурально – пополам. Любил, верно, по жизни «засады» чинить.

Вообще это, конечно, рождало у меня живую ассоциацию: кубинские повстанцы отчаянно и дерзко появляются из зарослей сахарного тростника: «Patria о muerte!»

А у меня было почти: партнёрша или смерть! Пока что я ещё поспевал за Любой, и алеману с поворотом и захлёстом ноги, в общем, освоил. Но, когда пошли ещё дальше – в дебри сальсы тростниковые, я сдался…

Нет, на сей раз я не бросил Любу, не убежал постыдно. Я просто отступил к стойке, обвив её стальную колонну, как ствол пальмы, – хорошо хоть ногу на ногу не заложил. Так и стоял. С таким пытливо-вдумчивым выражением лица, что Артём, взглянув на меня, не смог сдержаться от доброго смеха.

Ну, хоть маэстро болезного чуточку развеял.

А Люба опять танцевала одна. Ей было всё нипочём – танец она схватывала на лету. Вот с партнёром её непутёвым вечно – засада!

* * *

С Мечникова позвонили в среду вечером: «Я лестницу привёз – с чердачного окна её до конька должно хватить. Сам я только во второй половине дня смогу подъехать… Да – сестра дома будет с самого утра».

Ну, что же – четверг, так четверг: до танцев надо успеть!

* * *

Сырое утро лежало серым пористым снегом по краям дороги. На остановке у рынка, откуда до школы, где учился мой сын и преподавали жена с Любовью, было рукой подать, в полупустой автобус залез кудлатый забулдыга. Не явный ещё бомж, но вполне уже пропащий бродяга. Прозевала его вторжение на ходу спящая около шофёра кондукторша – зимний авитаминоз. Маргиналу повезло вдвойне: мигом он углядел знакомого и с ходу на того набросился:

– Ты куда?

– Да к Санычу, на дачу, – отвечал люмпен лет тридцати, – Подделать там кое-что надо. Поехали со мной – поможешь!

– А обедом покормишь? – заволновался бродяга.

– Так, оплачиваем проезд! – неприязненно вклинилась между ними подошедшая, наконец, кондукторша.

Кудлатый стащил с давно немытых волос грязную вязаную шапку с застрявшим в ней пуховым пером и суетно перекрестился:

– Господи, Христе!

– Так, выходим! Саша, останови, Саша!

– Заплати, а то меня сейчас высадят! – воззвал гонимый к знакомцу.

– Выходим, выходим!

– Заплати ты, ну! – изгибался уже с подножки бродяга.

– Давай, давай, – глядя в противоположное окно, едва заметно махнул рукой его знакомый.

Дальше поехали. Твоя, Гаврила, следующая. Не ровен час, и ты скоро так ездить будешь: дойдёшь, с танцами-то своими!..

А на заиндевелую черепичную крышу надо было карабкаться по лестнице, на честном слове установленной у чердачного окошечка. Привязать её было абсолютно не к чему, и в любой момент алюминиевая грозила соскользнуть с ненадёжного черепичного уступа.

Ну чего ты трусишься? «Здесь вам не равнина, здесь климат иной!» Вот, не пел бы ты таких песен – можно было бы спасовать: какой дурак туда сейчас полезет? Но: «Надеемся только на крепость рук… И молимся, чтобы страховка не подвела!»

Полез!..

Да ещё крыша такая островерхая! Чтоб снег не лежал.

Лестница, скрежетнув под небольшой тяжестью моего тела, приникла к черепице.

Мне б до конька только добраться: там-то я захваченную верёвочку к трубе подвяжу.

А упаду, если что, я прямо под забор – хорошо не на него.

Вообще-то, Гавриле не привыкать – летал он однажды с крыши: в том самом дачном городке, где стоял теперь мангал «Каталонский». Но там такая же островерхая крыша переходила сразу в покатый автомобильный навес – как трамплин, получалось. Хозяева, поневоле пронаблюдавшие полёт, так и поняли: «Во – молоток с мастерком прилетели!.. Вот, ведро с раствором – следом: сейчас и Лёха должен появиться!»

Но – то летом дело было. И сам на разогреве был!..

Затаив дыхание, добрался до конька. Долез до трубы. Но, конечно, нужный канал был самым дальним – теперь надо было ложиться на ветхую, разваливающуюся кирпичную кладку трубы и тянуться внутрь него. Пока что, не видя – на ощупь.

Интересно, труба на известковом растворе положена? Не буду я к ней вязаться – за этим занятием скорее сорвусь!

А чего, Гаврила, ты, собственно, струхнул? За обед, у кого придётся, работать жаждешь? Может, и не стоило до этого славного дня доживать? Тем более, студию-то софито-искрящуюся памятуя! В которой ты партнёрше – лишь обуза… Свалишься – разобьёшься. Отважно! Там, где Она когда-то жила. Для хороших людей – тягу выправляя. В тот самый день, когда дух не от высоты – от любви своей сумасшедшей захватывает – по-настоящему! И святых своих домашних перестанешь мучить…

Я залез рукой в отверстие нужного дымохода. Он был замурован. Хорошо, что наспех – халтурщики тоже, видно, на острие крыши мандражировали.

Да нет – Семёну-то я, как раз таки, и нужен. А, и с такой высоты – разве убьёшься?

Изогнувшись и потянувшись до предела, одной рукой я сорвал первый черепичный ломоть. Другой рукой пришлось придерживать свободно нависшие теперь оставшиеся кирпичи и черепицу: ничего не должно провалиться в дымоход! А ведь ещё надо было, притянув к себе, аккуратно уложить под ноги, на ступень лестницы, сорванный кусок.

Воздух держал меня – Небо. Оно только и ведало, как это удалось в десять минут разобрать и спустить вниз обломки черепицы и кирпичи, зачем-то преграждавшие путь кухонной вытяжке. Не уронив внутрь ни полкирпича: «Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится»! В дымоход, надо было правильно понимать, тоже…

Злосчастная прелая труба в квартире высыхала на глазах.

А и дел-то, оказывается, было – четыре кирпича убрать!

* * *

На обратном пути ноги сами завернули к хорошо знакомой кафешке на рынке: сто лет я уже здесь не был, а сто граммов никто не заметит!

Получилось, правда, двести пятьдесят.

– …Так: сегодня у нас стандарт, – клонясь порой в циркульном полушаге в сторону, Артём гнул сомкнутые ладони рук. – Сегодня – венский вальс.

Оживление тронуло всех: загорелись глаза, послышались радостные вздохи. Паша чего-то проблеял в предвкушении!.. Я один оставался чужим на этом празднике жизни – заведомо.

С венским вальсом совсем уж неважно у меня дело обстояло. Одно лишь помнил занятие, да пару раз ещё сталкивался на субботних практиках. Оступался даже в одиночку. А сегодня – в этой группе, с Любой, «подшофе»!..

Да ладно – трус не играет в хоккей! Не убегать же опять – ещё до начала!

– Помните: начинаем движение лицом в центр зала, но поворачиваемся по линии танца! Первый шаг – в линию зала. Два шага – спиной в центр зала, и на втором, здесь, шаге доворачиваемся… Диагональ всегда в линии танца! Ну, давайте попробуем пока без музыки.

– Да, давайте сразу – под музыку! – хорохорился Паша громче всех.

Артём милостиво согласился – то ж не спортсмены! В конце концов, кто платит, тот ведь и музыку заказывает.

Зазвучала прекрасная мелодия венского вальса. Пары пустились в своё движение.

– Смотрим только вперёд, через плечо партнёра!

Нет, я никак не успевал! Я не мог перестроиться с медленного вальса, с его волнами спусков и подъёмов. Здесь же не было места промедленью – мы стремительно неслись в гладкой узкости канала.

…А в канале, с его «тяжёлой» стоячей водой, удержать судно на курсе не так-то легко!

– Вперёд двигаемся широко, а назад чуть поменьше – чтоб партнёр мог нас обойти!

Как Люба в медленном вальсе недовольствовала: «Ты меня обходишь!» Пожинай теперь – в венском вальсе всё норовлю «в тебя» шагнуть!

В итоге, мы ушли с дороги других: я сел на пуфик, Люба готовно стояла на прямой ноге, другой вперёд шагнув, скрестив руки на груди. Глаза её горели, улыбка играла на щеках, порой она принималась аплодировать танцующим. Тогда я мужественно подкидывался и смело вёл свою партнёршу в танец. Пока не запутывался опять…

Впрочем, не одни мы «сползли на обочину»: лишь седовласый ветеран со своей возрастной партнёршей, Паша с неизменной танцевальной спутницей, да Андрюша со Звездой оставались на овальной орбите танца. Последние, однако, тоже сбивались, не поспевали, останавливались и, «прохалявив» порядочно тактов, пристраивались в число чемпионов вновь.