bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 7

Несколько экстравагантный вклад в торговлю слоновой костью внесло животное, вымершее за 9 тыс. лет до того, как были вырезаны шахматы с острова Льюис. Таяние ледников в районе арктической тундры явило на свет тысячи костяков шерстистых мамонтов. Точное количество находок неизвестно – значительная часть торговли слоновой костью приходится на черный рынок, – но считается, что более половины продаваемой в Китае слоновой кости приходится на долю мамонтовых бивней. В 2015 году 90-килограммовый бивень с резьбой был продан в Гонконге за 3,5 млн долларов.

Серебро

С горами обычно связано много легенд, но мало какая гора может похвастаться таким их количеством, как красная скала Серро Рико де Потоси в Боливии. Внимание к ней привлекает не высота – едва превышающему 5000 метров пику далеко до самых высоких вершин Анд, – но содержимое этой скалы. От подножия до вершины Серро Рико покрыта серебряными рудниками. Легенда сообщает, что сокровища горы обнаружил местный бедный пастух. В поисках заблудившейся ламы в январе 1545 года Диего Хуаллпа припозднился и был вынужден ночевать в горах. Разведя костер, чтобы согреться в холодную ночь на высокогорье, он вскоре увидел, что жидкое серебро сочится прямо из земли под костром, как кровь из открытой раны.

Драгоценное серебро издавна играло важную роль в культуре человечества; люди постоянно искали его и придумывали все новые области его применения. В XX веке с серебром связывали мечты о будущем, космических путешествиях и прогрессе. От блестящих комбинезонов первого отряда американских астронавтов «Меркурий-7» до металлических мини-платьев от Пако Рабана или костюмов из фольги от Андре Курреже 60-х годов – казалось, что мы все будем носить серебряную одежду, когда привыкнем к невесомости.

Но серебро символически связано и с прошлым – с архаичными суевериями – так же сильно, как и с футуристическими конструкциями. В шотландском фольклоре серебряная ветка, покрытая распустившимися цветами или серебряными яблоками, служит пропуском в потусторонний мир фей[43]. Еще верили, что серебро способно обнаруживать яды, меняя цвет при соприкосновении с ними. Благодаря этому серебряная посуда вошла в моду, а потом стала практически бытовым стандартом[44]. Первые письменные свидетельства использования серебряных пуль для борьбы с силами зла относятся к середине XVII века, когда город Грайфсвальд на северо-востоке Германии был едва не захвачен волками-оборотнями.

Население сокращалось, казалось, что город будет заброшен. Но группа студентов[45] отлила мушкетные пули из драгоценного металла. Сегодня серебро стойко ассоциируется с семиотикой фильмов ужасов, считается эффективным оружием против целого ряда воплощений зла – от оборотней до вампиров[46].

Основа этих суеверий, возможно, кроется в связи серебра с ночью. Если более блистательный родич серебра – золото (см. здесь) – традиционно символически связан с Солнцем, то серебро – с Луной. В таком партнерстве много смысла. Кроме того, серебро тускнеет, окисляясь, и вновь обретает блеск при полировке. Сейчас оно блестит и отражает свет, а через минуту подергивается темной пленкой сульфида серебра. Есть в этом несовершенстве что-то, что делает серебро более «человечным»: похоже, у этого металла есть свой жизненный цикл – человек смертен, и блеск серебра тоже не вечен, со смертью человека уходит и часть его сияния[47].

Хотя серебро и встречается в природе в чистом виде – найти кусок самородного серебра, должно быть, считалось даром самой Земли, – чаще всего оно находится в соединении с другими элементами в виде сверкающих руд или сплавов. Чистое серебро из них приходится извлекать, выплавляя его. Найденные в Египте серебряные бусы и другие мелкие объекты относят к эпохе неолита, в XX–XIX веках до н. э. их количество заметно увеличивается[48]. Один из египетских кладов содержал 153 серебряных сосуда общим весом в 9 кг[49]. С тех пор серебро повсеместно используется в ювелирном деле, из него делают декоративные элементы одежды и монеты.

Именно серебряные рудники в Южной и Центральной Америке обеспечили почти 500-летнее процветание Испанской империи. Испанцы даже назвали целую страну в честь серебра – название Аргентины происходит от латинского слова argentum, серебро. С XVI по XVIII век конкистадоры вывезли в Европу около 150 тыс. тонн этого металла. Это составило около 80 % объема всего запаса серебра в мире, позволило профинансировать десятки войн и последующих завоеваний – как колониальных захватов, так и антиколониальных национально-освободительных выступлений.

Добывая серебро на Серро Рико, одном из двух богатейших месторождений драгоценного металла в империи, испанцы активно эксплуатировали туземцев. Позаимствовав систему организации принудительного труда у инков, испанцы заставляли всех местных жителей старше 18 лет работать на шахте в течение года за плату, которой едва хватало на поддержание жизни. Травмы, несчастные случаи и отравление ртутью были в порядке вещей. Испанцы похвалялись тем, что из добытого в Серро Рико серебра они бы могли выстроить мост через Атлантику до своей родины – и серебра осталось бы еще достаточно, чтобы перевозить его по этому мосту. Местное же население относилось к Серро Рико совсем иначе. Индейцы называли ее «Горой, пожирающей людей».

Известковая побелка

В мае 1894 года ужас наполнил узкие улочки Гонконга. Чума. Третья, последняя пандемия этой чудовищной болезни сорок лет свирепствовала на территории континентального Китая, то затухая, то усиливаясь, прежде чем обрушиться на остров[50]. Симптомы не оставляли надежды: сначала озноб и лихорадка, как при гриппе, потом головные и мышечные боли. Язык распухал и покрывался белой сыпью. Пропадал аппетит. Быстро начинались рвота и понос – часто кровавый, – и наиболее характерный признак: болезненные опухоли в лимфоузлах в паху, на шее и в подмышках[51]. Самый частый исход – смерть после мучительной агонии.

Точная причина возникновения и способ передачи инфекции оставались неизвестными, и борцы с чумой выбивались из сил, пытаясь остановить ее распространение. Добровольцы отчаянно прочесывали переулки в поисках тел, ухаживали за заболевшими в наспех возведенных изолированных госпиталях и яростно белили улицы в инфицированных районах[52].

Побелочная известь (или известковая побелка) – самая дешевая краска. Ее делают из смеси известкового порошка (перегретый молотый известняк) и хлорида кальция или соли с водой. В 1848 году в Британии, сражавшейся с волнами гриппа и тифа, подсчитали, что покрасить средний дом известкой целиком, снаружи и изнутри, обойдется в семь пенсов; если не учитывать стоимость работ, то в пять с половиной[53]. Побелка делает свое дело, но не слишком хорошо: она быстро осыпается, белить приходится заново каждый год, и, если пропорции смеси соблюдены неверно, она пристает к одежде. В качестве дезинфицирующего материала известку активно использовали фермеры-молокозаводчики, белившие ею амбары, сараи, коровники и конюшни. Поговорка «слишком гордый, чтобы белить, и слишком нищий, чтобы красить», обычно ассоциируемая с пораженным бедностью Кентукки, прекрасно характеризует социальную роль побелки.

Литературным звездным часом этой краски стал известный эпизод из «Приключений Тома Сойера». Эта книга Марка Твена увидела свет в 1876 году. Тетя Полли наказала Тома, перепачкавшегося в драке, и приказала побелить «тридцать ярдов деревянного забора в девять футов вышины».


Со вздохом обмакнул он кисть в известку, провел ею по верхней доске, потом проделал то же самое снова и остановился: как ничтожна белая полоска по сравнению с огромным пространством неокрашенного забора! В отчаянии он опустился на землю под деревом[54].


Том, конечно, хитростью заставляет приятелей выполнить свою работу, но символизм наказания говорит сам за себя. Тетя Полли была не первой, кто пытался бороться с греховодничеством при помощи известки. В период английской Реформации церковники и прихожане замазывали побелкой яркие фрески и алтари, «неправедно» изображавшие святых. Со временем, когда известка осыпалась, лики начинали проглядывать из-за нее. Эта практика, вероятно, объясняет происхождение слова «обелять», то есть скрывать нелицеприятную правду, столь часто применяемую сегодня по отношению к политикам.

Для тех, кто был занят борьбой с эпидемией, идея изолировать заразу при помощи молочно-белой дезинфицирующей известки, должно быть, казалась очень удобной, даже в чем-то ритуальной. Можно ли считать совпадением, что как раз в это время доктора массово начали носить белое и этот цвет превратился в символ профессии?

Изабеллин

Исабель Клара Эухения по стандартам своего времени была писаной красавицей. Как и ее (почти) современница королева Елизавета I Английская, Исабель была очень бледной, с тонкими волосами цвета мармелада над высоким и чистым лбом и с едва заметной «габсбургской губой»[55]. Она располагала значительной властью, будучи штатгальтером Испанских Нидерландов – под ее правлением находились Фландрия, Артуа, Геннегау, Брабант, Камбре, Лимбург и Люксембург[56]. С учетом всего этого кажется тем более несправедливым, что ее имя было присвоено сомнительному блеклому желто-белому оттенку. Автор «Истории ручных кружев» так описал этот цвет в 1900 году: «сероватый кофейный цвет, или, проще, цвет грязи»[57].

Говорят, что когда в 1601 году муж Исабель, эрцгерцог Альберт VII Австрийский осадил Остенд, Исабель, считавшая, что осада долго не продлится, поклялась, что не будет менять белье и мыться до победы своего супруга. Изабеллином назвали цвет, который приобрела нижняя рубашка королевы после того, как осада наконец завершилась, – через три года[58]. К счастью для королевы, за доказательствами того, что вся эта история – дурная выдумка, далеко ходить не надо. В печати она появилась только в XIX веке – это целая вечность для сплетни, а главные реабилитирующие испанку улики обнаруживаются в гардеробе Елизаветы I – два платья того самого тона. Описи, одна из которых проведена за год до начала злополучной осады, упоминают киртель (другое название этого платья или туники – котта; всего у Елизаветы было 126 таких платьев) в цвете изабеллин и «верхнее платье из изабеллинового атласа… расшитое серебром»[59].

Грязь, однако, прилипчива, поэтому, несмотря даже на королевские верительные грамоты, карьера изабеллина в мире моды оказалась недолгой. Но этот цвет нашел для себя иную нишу – в науках, в особенности в зоологии. Его активно используют для описания животных. Лошади породы паломино, а также гималайские бурые медведи – изабеллинового цвета. Некоторые виды птиц, включая Oenanthe isabellina, или каменку-плясунью, обязаны своим латинским именем бледно-буланому оперению.

«Изабеллинизмом» также называют генетическую мутацию, которая вызывает «выцветание» оперения: перья, которые должны быть черными, серыми или темно-коричневыми, приобретают нездоровый бледно-желтоватый оттенок. Горстка королевских пингвинов, обитающих на острове Марион в Антарктике, составляет широко известную группу подверженных этой напасти бедолаг[60]. Посреди шумной суматохи на острове эти бледные мутанты выглядят поистине белыми воронами, слабаками, и каждый, кто видел документальные фильмы о дикой природе, знает, что обычно случается с такими. И вправду, сомнительное наследство оставила бедная эрцгерцогиня Изабелла[61].

Меловой

Если бы вы увидели образец живописи кого-либо из старых мастеров под микроскопом, скорее всего, вам в глаза бросилось бы нечто совершенно неожиданное – и гораздо более древнее, чем сама краска: нанофоссилии – древнейшие ископаемые микроорганизмы, остатки одноклеточных доисторических обитателей моря кокколитофоров. Как они там оказались? Мел.

Мел формируется из морского зоогенового ила, состоит в основном из одноклеточных водорослей, собирающихся на дне океана. Эти осадки накапливаются миллионы лет, спрессовываясь под собственным весом и формируя рыхлую карбонатно-кальциевую основу породы[62]. Огромные запасы мела сосредоточены на юге и востоке Англии – из мела сложены белые скалы Дувра – и в северо-западной Европе[63]. Его добывают в каменоломнях огромными блоками и оставляют на некоторое время на открытом воздухе, чтобы избавиться от осколков кремня. Затем полученную породу опускают под воду, дробят, промывают и оставляют оседать в огромных резервуарах. После фильтрации и сушки мел разделяют по слоям. Верхний, самый чистый, тонкий и белый продается как побелочный мел («Парижский белый»); чуть более грубый слой под ним называют «чистый позолоченный белый» (extra gilder’s white). Оба этих пигмента используют в живописи. Самый грубый слой – «промышленный белый» – используют для создания более дешевых красок и стройматериалов[64].

Химик и колорист Джордж Филд отзывался о меле довольно презрительно. «Художники пользуют его только для набросков», – писал он в книге «Хроматография» в 1835 году[65]. Другие были не так надменны. Арнольд Хоубракен, нидерландский художник, биограф и историк искусств, писал в 1718 году: «Говорят, что Рембрандт однажды написал портрет, положив туда краску так густо, что его можно было поднять с пола за нос»[66]. Это стало возможным благодаря мелу, с помощью которого художники делали краски более долговечными и густыми, чтобы они выделялись на фоне холста, физически выдаваясь за плоскость картины; а также для того, чтобы сделать слои лака более прозрачными – у мела низкий показатель преломления, поэтому он практически прозрачен в составе масляных красок[67].

Также мел часто использовали для грунтовки – как в натуральном виде, так и в составе гипсовых грунтов (грунтовка на основе мела, рыбьего клея и масла) в качестве пластификатора[68]. Грунтовку не видно, но она обеспечивает долговечность. Художник и писатель XV века Ченнино Ченнини посвятил много страниц трактата Il libro dell’arte («Книга об искусстве») описанию деталей приготовления различных типов грунтов. Для приготовления одного из них, gesso sottile[69], состав требовалось ежедневно перемешивать в течение месяца, но, как утверждал автор, эти усилия вознаграждались более чем щедро: «он получается нежным, как шелк»[70].

Мел может похвастать долгой историей. Возьмем, например, Уффингтонскую белую лошадь – одну из стилизованных гигантских меловых фигур, появившихся в Европе в период поздней бронзы. Она и сегодня скачет на склоне одного из холмов исторического графства Беркшир[71]. Во время Второй мировой войны ее маскировали, а после войны ее исследованиями занялся Уильям Фрэнсис Граймс, археолог из Уэльса. Фактически ему пришлось эксгумировать эту лошадь[72]. Грайм считал, что фигура была вырезана на склоне мелового холма. Но оказалось, что ее создали, аккуратно заполняя мелом специально выбитые в склоне траншеи (это было детально описано Даниэлем Дефо в XVII веке, но открытие писателя тогда все проигнорировали)[73].

На этом загадки Белой лошади не заканчиваются. Зачем, например, ее создатели потратили столько усилий? И почему, несмотря на все перемены вокруг, местное население регулярно очищает, пропалывает ее и досыпает мел в траншеи как минимум раз за поколение в течение по крайней мере трех тысячелетий?[74] С помощью микроскопа можно определить, какую грунтовку предпочитали старые мастера, но скрытые глубины мела еще не познаны…

Бежевый

Компания Dulux предлагает гигантский ассортимент красок своим потребителям. Любителям бежевого, перелистывающим бесконечные таблички с образцами пигментов, есть где разгуляться. Если такие оттенки, как «Тарзанка», «Кожаный мешок», «Вечерний ячмень» или «Древний артефакт», не цепляют, к услугам эстетов «Матовая окаменелость», «Природный гессенский джут», «Тренчкот», «Скандинавские паруса» и еще сотни других оттенков[75]. Те же, кому некогда продираться сквозь списки экспрессивных названий, могут быть несколько озадачены: ни один из многочисленных образцов бледно-серо-желтой окраски не называется «бежевым».

Возможно, дело в том, что само слово с его чередованием «липких» гласных выглядит неблагозвучно? (Маркетологи чуют такие штуки за милю.) В английский это слово пришло в середине XIX века из французского, в котором оно использовалось для описания одежды, сделанной из невыбеленной овечьей шерсти. В русский язык «бежевый» перешел из французского в XX веке. Как это часто происходит, слово стало и обозначением соответствующего оттенка. Похоже, это название никогда не было связано с какими-то событиями или сильными чувствами. Журнал London Society писал, что оно вошло в моду поздней осенью 1889 года, и то всего лишь потому, что «приятно сочеталось с модными оттенками коричневого и золотого»[76]. Сегодня это слово редко заслуживает упоминания в мире моды – его вытеснили более гламурные синонимы.

Бежевый был любимым оттенком Элси де Вулф, дизайнера интерьеров 20-х годов XX века, которая, по сути, и создала эту профессию. Впервые увидев Парфенон в Афинах, она была потрясена и воскликнула: «Он бежевый! Мой цвет!» Но хотя она и не была одинока в своем пристрастии к бежевому (он часто появлялся в различных ведущих палитрах XX века), чаще всего он составлял фон для цветов с более ярким и сильным характером[77]. Исследовав более 200 тыс. галактик и обнаружив, что Вселенная в целом окрашена в оттенок бежевого, двое ученых немедленно принялись искать для него более яркое имя. Предложения включали big bang buff[78] и «небесная кость». В конечном счете, выбор пал на «космическое латте»[79].

В этом и заключается проблема имиджа бежевого цвета: он непритязателен и надежен, но жутко скучен. Любой, кому доводилось подыскивать съемный дом, вскоре начинает испытывать отвращение – несколько часов просмотра, и все дома уже сливаются в море целенаправленной и безликой безобидности. Недавно вышедшая книга о том, как лучше продать дом, советует не делать этого ни в коем случае. Глава о цвете начинается с резкой критики тирании бежевого на рынке недвижимости. «Похоже, – заключает автор, – что по каким-то причинам бежевый воспринимается нейтральным – неопределенным цветом, который должен нравиться всем»[80]. Фактически ситуация еще хуже: идея не в том, что он будет нравиться всем, а в том, что он никого не заденет. Он мог бы стать символическим цветом буржуазности – удобным, практичным, постным, самодовольным и приземленным. Странным, но очень уместным, похоже, образом этот цвет эволюционировал из цвета овец до цвета овцеподобных. Ни от одного другого оттенка так не разит стадным чувством вялого вкуса потребительства. Нет ничего удивительного в том, что маркетологи Dulux предпочитают не замечать его: бежевый – это слишком скучно.

Желтый

Белокурый

Желтый сурик

Индийский желтый

Кислотный желтый

Неаполитанский желтый

Желтый хром

Гуммигут

Опермент

Имперский желтый

Золото



В апреле 1895 года у отеля «Кадогэн» в Лондоне был арестован Оскар Уайльд. На следующий день Westminster Gazette вышла с заголовком: «Арест Оскара Уайльда, желтая книга у него под мышкой». Месяцем позже королевский суд признает Уайльда виновным в непристойном поведении и нарушении норм общественной морали. К тому времени суд общественного мнения уже давно повесил его. Ну какой приличный человек открыто появится на улице с желтой книгой?!

Греховный подтекст таких книг происходит из Франции, где, начиная с середины XIX века, чувственная литература выходила под далекими от невинности яркими желтыми обложками. Издателям приглянулся этот маркетинговый прием, и вскоре дешевые книги в желтых обложках наводнили киоски на каждой железнодорожной станции. Еще в 1846 году американский писатель и публицист Эдгар Аллан По презрительно упоминал «вечную ничтожность желтообложечных памфлетов». Для других сиявшие солнцем обложки были символами модернизма, движения эстетов и декадентов[81]. Желтые книги появляются на двух полотнах Винсента Ван Гога 1880-х – «Натюрморт с Библией» и «Натюрморт с парижскими романами», на которой они приглашающе набросаны беспорядочными кипами. Ван Гогу и многим другим художникам и мыслителям того времени желтый цвет представлялся символом времени и их отказа от сковывающих свободу творчества викторианских ценностей. «Бум желтого» – опубликованное в 1890-х годах эссе Ричарда Ле Гальенна – проповедь в защиту этого цвета протяженностью в 2000 слов. «Стоит только задуматься об этом, – пишет он, – и начинаешь понимать, что мы совершенно не замечали, как много важного и приятного связано с желтым». Он был убедителен: последнее десятилетие XIX века позже будет названо «желтыми девяностыми».

Традиционалисты, однако, не очень-то впечатлялись. Эти желтые книги буквально кричали о нарушении законов и правил, а авангардисты особенно и не пытались успокоить своих оппонентов (для них нарушение правил было только половиной дела).

Именно такая книга стала моральной «кроличьей норой» для главного героя романа Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея», вышедшего в 1890 году. Туда «проваливается» Дориан, чтобы не вернуться никогда. Подводя героя к главной морально-этической дилемме, автор руками мефистофелевского персонажа – приятеля главного героя – вручает тому желто-коричневую книгу, открывающую его глаза на «все грехи мира», совращающую и в конце концов уничтожающую его. В попытке нажиться на этой ассоциации в 1894 году выпущен авангардный журнал «Желтая книга»[82]. Журналист Холбрук Джексон писал тогда, что это «была новизна запредельная: новизна обнаженная и бесстыдная… желтый стал самым злободневным цветом»[83]. После ареста Уайльда толпа штурмовала офис издателя на улице Виго, считая, что именно эта «желтая книга» была упомянута в Gazette[84]. На самом деле Уайльд нес копию романа Пьера Луиса «Афродита» и никогда не писал для этого издания. Арт-директор и иллюстратор журнала Обри Бёрдсли отказал Уайлду в публикации, поспорив с ним, – тот в ответ назвал «Желтую книгу» «скучной» и «вовсе не желтой»[85].

Приговор Уайльду (и случившееся вскоре разорение «Желтой книги») не первые примеры ассоциации желтого со скверной, падением и гибелью и далеко не последние. Художники, например, постоянно испытывают проблемы, сталкиваясь с этим цветом. Два пигмента, которым они некогда доверяли, – гуммигут (см. здесь) и опермент (см. здесь) – были очень ядовиты. Еще в середине XX века считалось, что неаполитанский желтый (см. здесь) происходит из самого адского сернистого зева Везувия, а при использовании в качестве краски он часто чернел; желчный желтый делали из бычьего желчного камня, дробленного и молотого в гуммиарабике; индийский желтый (см. здесь), вероятно, делали из мочи[86].

В применении к отдельному человеку желтый служил признаком немощи: вспомните желтизну лица, желтуху или приступы разлития желчи.

Коннотации желтого с массовыми явлениями или группами еще хуже. «Желтая журналистика» означает беспринципную погоню за сенсационностью. Наплыв иммигрантов в Европу и Северную Америку с Востока, особенно из Китая, в начале XX века называли «желтой угрозой». Рассказы и изображения того периода показывают, как ничего не подозревающий Запад захлестывает орда «недочеловеков» – Джек Лондон называл их «галдящими желтыми массами»[87]. И хотя желтая звезда Давида, которую нацисты заставляли евреев носить на груди, стала самым печально известным символом социального клейма, с раннего Средневековья желтые одежды или отличительные знаки, подчеркивавшие унизительное положение парии, заставляли носить и другие группы людей.

Как ни странно, желтый одновременно был и цветом богатства и красоты. На Западе, например, белокурый цвет волос (см. здесь) долгое время считался идеалом красоты. Экономисты доказали, что проститутки-блондинки могли рассчитывать на повышенную оплату своих услуг, а в индустрии развлечений занято гораздо больше блондинок, чем их среднее распределение по населению в целом. Несмотря на то что в Китае «желтая» печатная продукция – книги и изображения – чаще всего относится к порнографической, оттенок цвета яичного желтка (см. здесь) был любимым цветом императоров. Текст, относящийся к началу правления династии Тан (618–907 годы н. э.) строго запрещает «простолюдинам и чиновникам» носить «одежды или украшения красно-желтого цвета», а крыши королевских дворцов были выкрашены желтым[88]. В Индии этот цвет соотносился с чем-то духовным, а не мирским. Желтый символизировал спокойствие и знание; в частности, он ассоциировался с Кришной, которого обычно изображали в ярко-желтой робе и с кожей сизого цвета. Историк искусств Б. Н. Госвами описывал его как «яркий светящийся цвет, который обеспечивает миропорядок, поднимает дух и улучшает проницательность»[89].

На страницу:
3 из 7